Алексей Мошин
В снегу

Полная версия

Наш поезд остановился, не доехав вёрст пять до маленькой станции, и мы узнали, что простоим здесь несколько часов: снежные заносы мешали двигаться дальше. Все мы, пассажиры второго класса, стали делиться провизией друг с другом. Но не голод страшил всех: знали, что из окрестных деревень принесут молока, яиц, хлеба. Всем страшна была скука. Принялись развлекать друг друга рассказами. Собралось нас шестеро мужчин, по трое vis-á-vis на двух соседних диванах. Мы условились не знакомиться и не называть себя, чтобы можно было откровеннее рассказать что-нибудь из собственной своей жизни. Очередь дошла до старика, ещё красивого мужчины с седыми усами, в длинных сапогах и в жёлтом, домашнего сукна, охотничьем архалуке, перетянутом кожаным поясом с серебряным набором. Старик этот спросил:

– Господа, вы ничего не будете иметь против, если я расскажу не про себя, а нечто из жизни моего знакомого?.. Положим, некоего г-на Качнова?..

Мы согласились, и тогда старик начал свой рассказ, не торопясь, припоминая и, видимо, заботясь о том, чтобы не исказить какого-нибудь эпизода…

* * *

Качнов служил в губернском городе Багровске писцом на маленьком жаловании. Маша была модистка. В первый раз Качнов встретил Машу в семейном доме, у своего женатого товарища по службе и сразу в неё влюбился. Она вскоре полюбила Качнова страстно и беззаветно. После встреч, как будто случайных, после объяснений, свиданий, поцелуев, – словом, после всего того, что полагается в подобных случаях, не исключая уверений и клятв, – Маша отдалась Качнову. Они были счастливы и не думали о браке: без того им было хорошо.

Они не жили вместе, но виделись каждый день: она заходила к нему, в его маленькую комнатку под самым чердаком. Умела Маша придать и уютность и некоторую своеобразную прелесть комнате Гриши Качнова, в которой прежде всё напоминало о безалаберности жильца. На окне появились чистенькие кисейные занавески, чайная роза, герань и клетка со щеглом; на столе водворилась скатерть, и на стенах были повешены две олеографии, изображавшие никогда невиданные обитателями здешних мест швейцарские озёра, деревни и горы.

Почти целый год были счастливы Маша и Качнов. И вдруг, совершенно забытый дядя Качнова, старый холостяк, вызвал племянника в своё имение:

«Дряхлость одолела, не могу сам вникать по хозяйству. Приезжай помогать: тебе же всё достанется.»

Так писал дядя.

Сколько надежд нахлынуло сразу…

Скоро они устроятся, будут жить безбедно, «самостоятельно»… Повенчаются… Не страшно будет за дальнейшую судьбу. Дети у них будут… Сколько счастья перед ними…

Люди они были маленькие, малоразвитые, и мечтали о счастье небольшом, просто о так называемом мещанском счастье… Но и такое, кажется, не всякому даётся, кто о нём мечтает, а больше льнёт к тем, кому оно не нужно.