Алексей Михайлович Величко
«13-й апостол» Византии и Крестовые походы
Сорвавшись в своем гневе, папа помимо этого потребовал от короля лично прибыть к нему для разрешения одного весьма пикантного дела. Ни для кого не являлось секретом, что брак Генриха IV с Бертой Савойской (1051—1087), с которой он был обручен еще ребенком, не удался. Король искренне не любил жену, которая, однако, смиренно несла свой крест, и открыто изменял ей налево и направо. Ситуация была настолько неприглядной, что вмешательство понтифика для защиты чести и достоинства королевы ни у кого не вызвало нареканий. А потому Григорий VII потребовал от короля явиться на Собор и дать отчет в своих действиях, которыми, как небезосновательно сказал понтифик, Генрих IV демонстративно превращает царственную особу в публичную женщину.
Разумеется, король и не думал принимать это приглашение, все больше склоняясь к той мысли, что с этим апостоликом у них будущего нет. Но в данном случае Генрих IV промахнулся: рыцарские нравы того времени не позволяли безнаказанно марать честь благородной дамы. В результате король моментально лишился многих своих прежних сторонников169.
А в канун Рождества 1075 г. возникла новая конфликтная ситуация. Завершая год, король, по обыкновению, рассмотрел несколько обращений в свой адрес, включая ходатайство жителей Кельна о поставлении им архиерея на вдовствующую кафедру. Генрих IV предложил и тут же, не откладывая, утвердил кандидатуру некоего Хильдольфа, каноника монастыря в Госларе. Но жители города отклонили эту кандидатуру. А вскоре к королю прибыли посланники папы Григория VII, передавшие письмо понтифика, полное угроз. Апостолик под угрозой анафемы потребовал от германца прекратить вмешательства в управление Церковью. Помимо этого, настоятельно советовал навести порядок в королевском дворце и удалить из него людей, чьи имена уже стали синонимом разврата170.
Это было чересчур уже для Генриха IV, и по приказу короля Гильдебранда арестовали в Риме прямо в алтаре во время мессы в ночь на Рождество и бросили в тюрьму. Как рассказывали, похитителем стал некто Ченцио, гражданин Рима, неднократно вступавший с Гильдебрандом в спор изза церковного имущества. Но понтифик был не тем человеком, которого можно было прилюдно, во время праздничного богослужения похитить у всех на глазах и бросить в острог. Конечно же, простые горожане тут же освободили папу. Как говорят, его похититель недолго прожил на свете и в этом же году умер изза опухоли в горле. Что, очевидно, отнесли к Божьей каре за содеянное им. Тем не менее любой здравомыслящий человек на месте Григория VII должен был понять, насколько шатки основания его власти. Но, как мы увидим, Гильдебранд никаких выводов не сделал171.
Впрочем, как и король. Продолжая борьбу, он созвал 24 января 1076 г. Собор в Вормсе, где собрались почти все германские епископы (кроме саксонских), который объявил папу низложенным (!). Свое решение архиереи завершили следующими словами: «Итак, поскольку и вступление твое в должность началось с таких клятвопреступлений, и Церковь Божья изза пагубного применения твоих новшеств подвергается опасности в столь тяжкое время, и жизнь твоя и нравы покрыли тебя дурной славой, мы отказываемся впредь соблюдать в отношении тебя какоелибо послушание, которое мы никогда тебе и не обещали; и поскольку никто из нас, как ты открыто заявлял, не был до сих пор для тебя епископом, то и ты никому из нас не будешь папой»172.
После этого Генрих IV обратился с посланием к народу Рима, предлагая подыскать нового, более достойного, по его мнению, апостолика. В своем послании Генрих IV писал: «Мы знаем, что вы всегда питали к нам верность, и благодарим вас за это. Но просим также, чтобы вы и на будущее время неуклонно пребывали в ней. И считали наших врагов своими неприятелями. К последним мы причисляем монаха (! – А. В.) Гильдебранда и призываем вас подняться против него; потому что мы узнали в нем хищника и гонителя Церкви, коварного врага Римской империи и нашей короны»173. Впрочем, Генрих IV советовал итальянцам не проливать крови Григория VII, «ибо жизнь его после низложения будет ему куда большим наказанием, чем смерть».
Но, конечно, Генрих IV переоценил свои силы. Едва весть о Вормсском соборе дошла до сведения остальной Европы, как все всколыхнулись: «Да слышит Небо и да поразится ужасом! – писал один современник. – Кто прочел когдалибо, кто когдалибо слышал, что папа может быть низложенным?! Папа, который даже не может быть судим! О, несравненное безумие! О, невыразимое неистовство! О, чудовищная глупость! Как осмелился король наложить руку на наместника апостола Петра?!» И хотя многие ломбардские епископы и правители являлись заклятыми врагами Гильдебранда, даже они не осмелились открыто поддержать короля174.
Прекрасно понимая, что главной опорой Гильдебранда являются норманны, Генрих IV направил к Роберту Гвискару послов с официальным предложением закрепить за герцогом все ранее захваченные владения в Южной Италии. Более того, король намекал норманну, что при известном стечении обстоятельств тот может быть даже признан им королем – существенная разница в сравнении с тем, какой он имел статус. Однако Гвискар уже был настолько самостоятелен и могущественен, что, не особо задумываясь о последствиях, дал уклончивый ответ, смысл которого сводился к тому, что хотя он и уважает императорский статус, но прекрасно помнит и свой долг блюсти интересы Церкви. После этого стало ясно, что Гвискар не будет идти против Гильдебранда и вмешается в схватку двух титанов только тогда, когда это будет выгодно лично ему175.
Параллельно с этим король отправил к папе послов, дабы сообщить о своей воле. Это послание, наполненное оскорблениями, интересно для нас, впрочем, не этим, а рассуждениями Генриха IV о природе монаршей власти. «Генрих, не насилием, но благочестивым Промыслом Божьим король, Гильдебранду, уже не папе, но лжемонаху (таким образом, король поставил папу для себя на еще более низкую ступень в иерархии – ведь еще недавно он величал понтифика монахом. – А. В.). Такое приветствие ты заслужил за произведенное тобой смущение, ибо ты не оставил в Церкви без внимания ни одного чина, который не сделал бы причастным к смущению, но не к чести – к проклятию, а не к благословению. Ты наше смирение принял за страх и потому не побоялся восстать против самой королевской власти, данной нам Богом; ты осмелился угрожать лишить нас ее, будто именно от тебя мы получили царство, будто царство и империя в твоей руке, а не в Божьей, и будто не Господь наш Иисус Христос призвал нас к царству, а тебя к священству»176.
Для Гильдебранда это было более чем дерзкое послание, и нет ничего удивительного в том, что, как утверждал современник тех событий, участь королевских посланников была печальной. Понтифик вначале приказал их пытать, затем остричь наголо и кастрировать (!)177. Для короля это стало редким унижением. В пику папе желая продемонстрировать, что его воля вполне коррелирует с общецерковным мнением, он потребовал, чтобы каждый епископ Западной империи подписал письмо об отречении Гильдебранда, в котором фигурировали следующие строки: «Я, епископ такогото города, с этого часа и в дальнейшем отказываю в подчинении и послушании Гильдебранду и не буду впредь ни называть, ни считать его папой». Правда, как утверждали современники, многие архиереи подписали это письмо исключительно под страхом наказания.
Но и папа не сидел сложа руки. Он моментально созвал в Латеранском дворце Собор, начавший свои заседания уже 22 февраля 1076 г. Когда послания короля были зачитаны на нем, возникло ужасное волнение. Как рассказывают, королевские послы, которых Генрих IV направил, дабы уведомить итальянских епископов
о своей воле, наверняка лишились бы жизни, если бы не заступничество понтифика178. Пользуясь случаем, Гильдебранд тут же заявил, что король сам сверг себя с престола (!) собственным еретичеством, а попутно отправил послание ко всем епископам Германии. Оно чрезвычайно интересно и потому приведем его основные тезисы наиболее полно.
«Узнайте, любезные братия, новую и неслыханную до сих пор дерзость; послушайте гласа о безумном посягательстве и наглости еретиков, которые поносят имя Господа в имени Петра. Уведайте гордыню, которая поднимает голову свою для нанесения позора и оскорбления святому Апостольскому престолу; узнайте то, чего не слыхали и не видали ваши отцы, чего не терпела Церковь ни от язычников, ни от еретиков. Какую глубокую скорбь вы должны чувствовать по поводу оскорбления, нанесенного князю апостолов. Во имя Всемогущего Бога Отца, Сына и Святого Духа отказываю я королю Генриху, сыну императора Генриха, восставшему с неслыханной дерзостью на Церковь, отказываю в господстве над соединенным государством Германии и Италии и разрешаю всех христиан от присяги, которую они давали или будут давать Генриху, и запрещаю служить ему как королю. Ибо справедливость требует, чтобы тот, кто бесчестит Церковь, сам лишился Церкви»179.
Неслыханное дело – папа не только отлучил короля от Церкви, предав церковному проклятию, но и признал того не сущим в своем сане. Иными словами, отказал ему в достоинстве короля. Для того времени это было равносильно тому, как официально женщину признать мужчиной, а мужчине отказать в его природном качестве. Да, королем можно было стать по Божьему произволению. Но королем нельзя было прекратить быть, поскольку сама его природа и кровь отличны от всех других людей – так считалось в то время.
Позднее эта идея была выражена в виде настоящей политикоправовой и религиозной доктрины, суть которой сводилась к тому, что природное тело короля, как человека, неразрывно соединено с его политическим статусом («политическим телом»). «Он имеет природное тело, украшенное и облеченное королевским достоинством и саном; но у него нет природного тела самого по себе, отделенного и отграниченного от королевского служения и достоинства, а есть природное тело и тело политическое в нераздельности, и два сии тела соединены в одном человеке и составляют единое тело»180. Как несложно понять, в этой связи лишение короля его статуса, «политического тела», автоматически преполагало, что и природное его тело мертво. Итак, папа убил короля? Но именно этот безумный вывод получается из первых силлогизмов.
Без всякого сомнения, высший свет всколыхнулся от неожиданной, безумной вести. Многие епископы и даже маркграфиня Матильда Тосканская (1046—1115), самая последовательная и могущественная сторонница папства и лично Гильдебранда, были весьма встревожены этим прецедентом и пытались найти компромисс181.
Маркграфиня представляет собой слишком заметную фигуру
своей эпохи, чтобы обойти ее молчанием. Будучи дочерью маркграфа Бонифация III Тосканского (1027—1052) и сестры императора Генриха II Беатриссы Лотарингской (1037—1076), она внушала такое уважение у современников, что ей приписывали родство с Византийскими императорами. Верная христианка, она основала множество монастырей и щедро одаривала служителей Церкви. Не были обойдены ее вниманием и дворяне, ее вассалы, которым она охотно и часто помогала деньгами.
Став за смертью отца и матери маркграфиней, Матильда дважды выходила замуж, но семейного счастья не обрела. Первый супруг, Готфрид III Горбатый (1069—1076), герцог Нижней Лотарингии, вскоре умер, равно как и их малолетний сын. Второй муж – 18летний Вельф V (1073—1120), будущий герцог Баварии в 1101—1120 гг., женившийся на 43летней Матильде, был тайно влюблен совсем в другую женщину, что, конечно, вполне объяснимо. Неудивительно, что этот брак, заключенный по просьбе Римского папы из политических соображений, был недолог. После развода Матильда возненавидела брачные узы и целиком посвятила себя делам благочестия182.
Маркграфиня, честная и глубоко верующая женщина, была убеждена, что с укреплением папства и распространением власти Римского епископа на весь мир наступит вожделенное Царство Небесное. И даже родство с королем Генрихом IV не останавливало ее от помощи Гильдебранду и сохранения с ним чрезвычайно доверительных отношений. Но, как видим, даже она заколебалась после получения известия о решении понтифика.
Однако для Григория VII отлучение короля от власти стало наглядным подтверждением старой идеи «папистов» о том, что источником власти всех монархов является Апостольский престол, который единственно на земле вправе решать, кому дается власть в государствах, а у кого она отымается. Впрочем, общее впечатление от этого послание было настолько негативным, что Григорию VII пришлось направить второе послание в Германию, но уже не к епископату, а к сословиям, т.е. ко всему германскому народу.
«Мы слышали, – писал понтифик, – что некоторые из вас сомневаются относительно отлучения, изреченного нами на короля, и желали бы узнать, справедливо ли мы поступили, и был ли наш приговор, сообразный с законом, зрело ли обдуман». Иными словами, Гильдебранд нисколько не сомневается в праве Римского епископа, как преемника апостола Петра, давать или отзывать верховную власть даже у императоров и королей. Единственный вопрос – обоснованно ли применение этого права в отношении к Генриху IV? Вопрос чрезвычайно сложный, а потому в письме понтифик обстоятельно изложил все вины Германского короля.
«Поэтому мы, призвав в свидетели нашу совесть, постарались как можно более правдиво открыть глазам и мыслям всех людей. Когда мы были еще в звании дьякона, и до нас дошла дурная слава о деяниях короля, мы, ввиду императорского достоинства и репутации его отца и матери, а также ради надежды исправления, часто увещевали его в письмах и через послов, чтобы он отошел от своего нечестия и, вспомнив о своем знаменитом роде и достоинстве, украсил жизнь свою нравами, которые приличествуют королю и, если даст Бог, будущему императору. Когда же мы вступили в должность понтифика, то, увидев, что вместе с возрастом выросли и его злодеяния, поняли, что всемогущий Бог тем строже будет требовать из наших рук его душу, чем бульшая свобода и власть даны нам для его исправления, и тем более стали призывать его к исправлению, и тем более беспокойно стали призывать его к исправлению его жизни всеми способами: обличением, запрещением, увещеванием»183.
«Но Генрих, – продолжает папа, – презрел все меры убеждения, которые предпринимала Римская церковь, и в свою очередь обратился к епископам Германии и Италии с призывом отказать папе в повиновении». И за то, что король посмел посягнуть на единство Церкви, апостолик решил предать его анафеме и церковному суду.
Дальше следует интереснейший пассаж, хрестоматийно иллюстрирующий образ мыслей Гильдебранда. Убежденный в том, что приговор над Генрихом справедлив и окончателен, Григорий VII тем не менее оговаривается: «Если бы даже, упаси Господи, мы и произнесли свой приговор неосновательно, без достаточных причин, то и в таком случае, по правилам Святых Отцов, он должен сохранить свое значение (! – А. В.) и может быть отменен только после смиренного прошения короля о разрешении»184.
Нет никаких сомнений в том, что это безосновательное с догматической и канонической точек зрения суждение основано на идее непогрешимости Римского епископа, столь долго лелеемой Святым престолом. Однако далеко не весь Запад воспринял такое учение о папских прерогативах как безусловное, и Гильдебранду пришлось подготовить богословское оправдание своей точки зрения.
В одном из писем он рассуждает со своим собратом по духовному статусу следующим образом: «Если желаешь, чтобы мы подкрепили тебя письменным оружием против презренного пустословия тех мечтателей, которые объявляют, что Апостольский престол не имеет права ни отлучать короля Генриха, гонителя христианской веры, опустошителя церквей и государств, виновника и участника ересей, ни разрешить кого бы то ни было от данной Генриху присяги, то нам, признаюсь, не представляется даже это необходимым, потому что мы находим на то многие и несомненные доказательства в Св. Писании. Кто не знает следующих слов Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа, которые читаются в Евангелии: “Ты – Петр, и на этом камне я созижду Мою Церковь, и врата адовы не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного; все, что свяжешь ты на земле, будет связано и на Небе; все, что разрешишь на земле, будет разрешено и на Небе”? Разве отсюда исключены короли? Разве короли не принадлежат к тем овцам, которых Господь поручил Петру? Это божественное установление, это твердое основание церковного чина, это преимущество, дарованное князю апостолов, святому Петру. Может ли достоинство, изобретенное светскими людьми, не ведущими Бога, не подчиняться другому достоинству, установленному по воле Всемогущего Бога для славы Божьей, и данному миру по божественному милосердию? Кто может сомневаться в том, что священники Христовы должны быть почитаемы отцами и учителями королей, князей и всех верующих? Сообразно такому постановлению и следуя своим предшественникам, многие епископы отлучали от Церкви королей и императоров. Если же короли отвечают за свои грехи перед священниками, то кто имеет больше прав судить их, если не Римский папа? Короче сказать, каждый добрый христианин имеет больше прав на королевский титул, чем дурные князья»185.
Подыскивая все новые доводы в свою защиту, понтифик обратился к древним временам и риторически вопрошал аудиторию: «Кто из императоров и царей славился чудесами подобно блаженным Мартину, Антонию и Бенедикту? Какой император или царь воскрешал мертвых, исцелял прокаженных, возвращал зрение слепым? Сколько имен царей или императоров, которым посвящены базилики, или алтари, или в честь которых Святая Церковь постановила служить мессы? Пусть короли и правители боятся, как бы им не пришлось тем больше гореть в вечном огне, чем больше они радуются, повелевая людьми в этой жизни»186.
Конечно же, это – не более чем известный трюк подмены понятий. У Бога каждое служение служит к спасению души, и каждый из данных Им даров благословлен. С тем же успехом Генрих IV мог бы вопрошать, сколько раз и какие именно священники спасали христиан от врагов, борясь в битвах с врагами веры, и сколько городов они защитили. Каждому – свое.
Более того, в своих размышлениях (не самых глубоких, откровенно говоря) в какойто момент времени папа пришел к тому печальному для Генриха IV выводу, что сама идея Священной Римской империи вступила в противоречие со статусом Римского епископа. И в своих письмах начал обосновывать ту мысль, что король имеет права исключительно на Германию, но ровным счетом никак не вправе претендовать на Италию и остальной христианский мир. Как следствие, Гильдебранд начал активно пропагандировать идею отсутствия ленной зависимости государей Чехии, Венгрии, Польши и Дании (а равно и всех остальных) от Западного императора. Хотел того Гильдебранд или нет, но в глазах политической элиты Западной Европы он выступил катализатором и идеологом сепаратизма.
Повод реализовать вновь рожденную идею у него нашелся очень быстро. В ту пору в Венгрии происходила борьба между двумя претендентами на королевский престол – Гезой (1074—1077) и Шаломоном (1063—1074). Шаломон приходился родственником Германскому королю, поскольку был женат на его сестре Юдит; к слову сказать, его мать, Анастасия Ярославна (1023—1074), приходилась старшей дочерью Киевскому князю св. Ярославу Мудрому (1016—1054). Однако Шаломон был свергнут с престола племянником Гезой, союзником которого неожиданно для многих и стал Римский епископ. Подбадривая нового Венгерского короля, Григорий VII обосновывал ленное верховенство Римской кафедры над этой страной, установленной якобы еще в стародавние времена. По мнению Гильдебранда, Венгерский король обязан подчиняться исключительно понтифику, ленником которого на самом деле и является. В результате и Польский король, и Чешский князь – словом, все, кто оспаривал первенство над собой Германского короля, стали союзниками папы187.
Дошло до того, что саксонские князья, издавна противостоящие германцам, воспользовались идеями Гильдебранда для того, чтобы опровергнуть легитимность передачи верховной власти по наследству. Их лидер однажды направил письмо со следующим содержанием: «Пусть королевское достоинство не передается по наследству, как это было до сих пор, но пусть сыновья королей, если они даже вполне достойны, получают престол по избранию (!). Если же не окажется у короля достойного наследника или его народ не захочет иметь королем, пусть народ имеет власть делать своим королем кого хочет». Чем не демократическая доктрина?!
Правда, нужно сказать, что Гильдебранд бывал непоследовательным в своих убеждениях, если на то его вынуждали обстоятельства. Надеясь получить в лице Венгерского короля сильного союзника, он признал за тем право на инвеституру (!) – то, в чем папа так категорично отказывал Западному императору. Разумеется, такие игры принципами не остались незамеченными заинтересованными лицами среди европейских монархов и в итоге обусловили их недовольство Григорием VII188.
Это был самый захватывающий момент, расколовший Западную церковь на две партии – сторонников папы и его противников. Никогда ранее не произносилось такого приговора над коронованной особой, и многие сомневались, можно ли признать за понтификом полномочия, на которые Гильдебранд претендовал. Одно дело отлучить короля от Церкви, другое – лишить его королевского статуса папским актом. Если бы Генрих IV пользовался лучшей репутацией у своих подданных, возможно, победа была бы на его стороне; но только не теперь.
Помимо тех «подвигов», которые были у всех на устах в Германии и Италии, Генрих IV много повредил себе тем, то осмелился перед «отставкой» себя Гильдебрандом отлучить папу от кафедры. Да, такие события ранее встречались не раз. Но если ранее императоры и смещали понтификов со Святого престола, то либо в случае нарушения канонической процедуры избрания, либо вследствие полного аморального разложения и совершаемых ими преступлений. Конечно же, по отношению к Гильдебранду ни то, ни другое сказать было невозможно. Аскет, живущий исключительно делами Церкви, что можно было ему инкриминировать?!
Борьба между двумя могущественными фигурами достигла своего пика. И тут понтифик применил старое и испытанное оружие – он объявил интердикт по всей Германии, вследствие чего впредь до особого распоряжения папы ни в одном храме ни один священник не вправе был совершать ни мессы, ни таинств. Новорожденные младенцы оставались некрещенными, покойники – не отпетыми. Никто не мог ни исповедоваться, ни причаститься Святых Даров, ни венчаться.
Генрих IV попытался было предпринять встречные меры, но все оказалось тщетным. Созванный им 29 июня 1076 г. в Майнце Собор провалился, а рейхстаг, собравшийся в Трибурге 16 октября 1076 г., потребовал от короля подчиниться требованиям папы Григория VII. Возникла беспрецедентная в истории ситуация, грозившая полной анархией. В течение 7 дней князья Швабии и Саксонии совещались, как выправить дела в государстве. Ктото пытался вступиться за Генриха IV, но тут же находились люди, в подробностях напоминавшие образ жизни короля и порядки, царившие в его дворце. А потому большинство решило, что самое время избрать нового короля.
Как ни странно, в эту минуту спас Генриха IV его исконный враг… Гильдебранд, который в своем послании к рейхстагу советовал его членам не торопиться с низложением монарха, а если уж они решили избрать нового короля, то нужно предварительно обсудить с Римским престолом его кандидатуру. Поэтому члены рейхстага приняли половинчатое решение: не считать Генриха королем до тех пор, пока тот не покается и не будет восстановлен в Церкви папой или его легатом. По приговору рейхстага монарх должен был проживать в уединении в Швейцарии, а затем явиться на новое заседание 2 февраля 1077 г., где и будет решена его судьба189.
Разумеется, то была катастрофа… И тогда король решился на небывалый поступок. Накануне Рождества 1076 г. он вместе с женой и маленьким сыном Конрадом в сопровождении всего одного слуги направился в Каноссу, замок маркграфини Матильды Тосканской, где остановился папа по дороге на заседание рейхстага. 21 января 1077 г. Генрих IV достиг подножия горы, на которой возвышался замок, и объявил через посредника о своей готовности подчиниться папе, если тот отменит интердикт в Германии.
Но злопамятный апостолик передал, что готов простить его только в том случае, если Генрих IV добровольно сложит с себя корону и навсегда откажется от королевского достоинства. Очевидно, это условие было неприемлемо для Генриха ни при каких обстоятельствах. И тогда он нашел отчаянный и хитрый ход, добровольно наложив на себя суровое покаяние – в течение 3 дней король стоял босиком во дворе замка с непокрытой головой, одетый в грубую шерстяную рубаху. Однако и это событие не растрогало каменного сердца Гильдебранда: он согласился простить Генриха IV на короткое время – до рассмотрения его дела на рейхстаге, где сам папа выступит в качестве арбитра. До этого тот обязывался воздерживаться от выполнения обязанностей короля. Генрих IV скрипя зубами согласился190.
Впрочем, папа не удовлетворился устным покаянием, а потребовал от униженного короля письменных клятв, резко уменьшивших его властные прерогативы. В частности, король публично признавал, что свое достоинство он вернул только с согласия и разрешения понтифика, обещал впредь не общаться с людьми, анафаматствованными Римским папой (т.е. отказаться от ближайшего окружения), обязался давать понтифику отчет обо всех своих поступках, если тому вздумается потребовать этого, а также не препятствовать паломникам отправляться в Вечный город по своему желанию. Очевидно, последнее требование имело своей целью вернуть Римской курии те доходы, которых она была лишена по приказу короля, когда тот запрещал своим подданным путешествия в Вечный город191.
Однако на самом деле унижение короля не имело никакого отношения к покаянию. Это был хладнокровный маневр, целью которого являлось сохранение королевской короны. И самое печальное для Григория VII, что это он, далеко не новичок в политических интригах, и сам понимал без подсказки. Видимо, иначе он поступить не мог – наверняка, если бы папа мог не снимать с короля отлучение, то так бы и поступил. Очевидно, ситуация не допускала подобного исхода192.
Тем не менее отныне и навечно Каносса стала символом величайшего унижения монархической власти и самой идеи государства. Пожалуй, допускать этого папе не стоило – даже его ближайшие соратники посчитали, что Гильдебранд вел себя с тиранической жестокостью, а не с апостольской строгостью. Как справедливо писал один автор, «папа, безусловно, одержал моральную победу; но что толку в победе, после которой побежденный вернулся без тени смущения в свое королевство, в то время как победитель остался в тосканском замке, отрезанным от Германии»?
Кроме того, в это же время Роберт Гвискар, которого мало интересовали отношения папы с королем, руководствующийся собственными интересами, вновь напал на Беневент, считавшийся папским владением. Это действие стало публичным оскорблением Апостольского престола, и Гильдебранд подверг норманна вторичному осуждению, которое состоялось 3 марта 1078 г.
Однако и на этот раз Гвискар с откровенной издевкой встретил известие о своем отлучении, поскольку никаких практических результатов Римской кафедре оно не давало. У папы не было ни армии, ни влияния, чтобы преобразовать свои проклятия в материальные предметы. А для жителей Южной Италии многократные папские интердикты и отлучения стали очевидным примером бессилия Григория VII193.
В свою очередь друзья Генриха IV нашли его поведение недостойным монаршего сана, а образ действий папы оценили как оскорбление всего германского народа и статуса короля. В то время уже отличали статус короны, как священного предмета, от личности ее носителя. В результате пострадали и Генрих, и Григорий. В глазах всей Европы понтифик выглядел твердокаменным маразматиком, плебеем, для которого благородство происхождения и королевская честь ничего не значили. А Генрих IV – трусом, променявшим «право первородства на чечевичную похлебку». Политические противники Генриха IV тут же воспользовались удачным моментом и 15 марта 1077 г. на совещании в Форххайме саксонских и швабских князей и епископов в присутствии двух папских легатов выдвинули новым королем Германии герцога Рудольфа Швабского (1078—1080)194.
Генрих IV потребовал от Гильдебранда забрать корону у узурпатора, но папа не спешил ввязываться в эту драку, желая присмотреться к происходящим событиям. А между двумя партими началась война, еще более запутавшая ситуацию на политическом олимпе. В двух сражениях с Рудольфом Генрих IV потерпел поражения, и папа решительно протянул руку дружбы герцогу. В качестве некоторого оправдания неудачам Генриха IV скажем, что он практически был лишен денежных средств, и ему даже пришлось обращать взыскания на епископские доходы, чтобы содержать хотя бы небольшую армию. Впрочем, несмотря на одержанные победы и поддержку Гильдебранда, и Рудольф не мог считать себя полнокровным королем, поскольку ему подчинились лишь некоторые владения его предшественника, остальные сохранили верность Генриху IV195.
Но, поставив на Рудольфа, который, как ему казалось, имел все шансы стать новым королем и императором, понтифик совершил очередную ошибку. Как ни странно, его дружба с герцогом была воспринята многими германскими аристократами крайне негативно. А потому маятник общественного мнения качнулся в обратную сторону.
Ситуация для Римского епископа усугубилась еще больше, когда, не озадачиваясь вопросом, насколько его церковные реформы уместны в годину политических и военных баталий, Григорий VII в 1078 г. публично высказался относительно участия светских князей в делах Церкви и категорически осудил инвеституру.
В своем послании Григорий VII писал: «Князья и сильные мира сего потеряли всякое уважение к Церкви; они обращаются с ней, как с негодной рабой. Даже те, которые стоят при кормиле церковного управления, забыли Божественный закон, упустили из виду свои обязанности в отношении к Богу и вверенной им пастве. Что станет с народом, покинутым нашими пастырями? Не будет узды, которая направила бы его на путь правды; даже те, кто должен служить ему примером, представляют собой образчики распутства. Пробегая мыслью, – продолжал апостолик, – по странам Запада, от севера до юга, я с трудом могу найти епископа, который законно достиг своего звания, вел бы христианскую жизнь и управлял бы народом с любовью ко Христу. Я напрасно искал бы между королями одного, который предпочел бы воздавать честь Богу, а не самому себе, быть справедливым, вместо того, чтобы быть корыстным. Я говорю каждый день, что они хуже евреев и язычников».
