Алексей Мартыненко
Патриарх Тушинского вора
Случайно ли такое? Почему именно его имущество, когда вся страна представляла собой сплошные руины, оказалось никем не тронутым?
Лишь при единственном условии его удивительнейшая сохранность не являлась случайностью, но именно закономерностью – если это имущество являлось неким масонским «общаком»!
«Продолжая свой рассказ, Бер объясняет, в чем именно состояла вина Бельского. Он пишет: “По усмирению сего крамольника явились другие зложелатели Борису: то были четыре брата Никитичи (Романовы), которые… по смерти царя Федора могли бы взойти на престол… Они были раздражены поступками царя с Богданом Бельским: однако таили свою злобу и всегда казались покорными, между тем, наученные неудачею Бельского, замышляли иным средством избавиться от Бориса – отравою. Собственные их слуги открыли сей умысел: Никитичи лишились всего, что имели, и были сосланы подобно первому изменнику”» [170] (с. 385); [366].
Рассматриваем подробности биографии самого из них наиболее снабженного «дарованиями и умом», а на самом деле финансовыми средствами, из-за которых он являлся законодателем мод на Москве.
Вот уличили Федора (будущего Филарета) в покушении на жизнь Царя Бориса и постригли в монахи. Однако ж родоначальник будущей династии и здесь не унывал, что зафиксировано в донесении Воейкова:
«Живет старец Филарет не по монастырскому чину… Старцев бранит и бить хочет…» [130] (с. 379).
«Монахи пытаются увещевать его, а он возмущается, ругает их и кричит: “Вы увидите, каков я вперед буду” (Акты Исторические II, 38, 51, 54, 64)» [149] (с. 118).
Так «пророчествовал» он, когда стало уже известно, что в Россию ведет свои рати его бывший слуга – Гришка Отрепьев.
Ведь вот из какого удивительного гнездовья вылетает этот столько всем хлопот понаделавший «гусь»:
«Ходили слухи, что Дмитрий был своевременно подменен другим ребенком, который и погиб в Галиче, а истинный царевич вырос при дворе Романовых, бежал в Литву и явился затем мстить Годунову…» [255] (с. 141).
То есть Филарет вырастил самозванца, отправил на стажировку за кордон, а потому мог теперь «пророчествовать» о своей будущей головокружительной карьере. И не зря пророчествовал. После воцарения самозванца его судьба и действительно круто изменилась. Ему:
«…Лжедмитрий, пытаясь утвердиться на престоле, оказал особое внимание…» [246] (с. 6).
И внимание это было поистине фантастическим:
«Федору Никитичу он предоставил Ростовскую митрополию…» [246] (с. 6).
То есть из простых монахов Федор Никитич Романов, словно по мановению волшебной палочки, при посредстве возведенного им на трон Самозванца, превращается в:
«…преосвященного Филарета, митрополита Ростовского и Ярославского» [325] (с. 57).
Но вот открутили голову Самозванцу нежданно восставшие против иноземцев русские люди.
Однако ж, на замену прежнему, к Москве устремляется другой Самозванец, на первого даже не похожий. Филарет кидается за покровительством теперь к нему. И что же?
Вот как освещает этот фрагмент из биографии родоначальника династии Романовых находившийся в ту пору на военной службе у русских царей немец Конрад Буссов, очевидец тех событий:
«Димитрий принял его милостиво и даже сделал его патриархом в подвластных ему землях и городах» [266] (с. 155).
Подтверждают это событие и советские источники, писавшие комментарии к работе Буссова:
«Митрополит Филарет (поставленный митрополитом Лжедимитрием I) был действительно отправлен в Тушино и наречен там патриархом» [266] (приложение: п. 119).
Упоминают о нем и поляки, находящиеся при дворе Лжедмитрия I. Они сообщают, что тело убиенного в Угличе Димитрия было доставлено в Москву будущим:
«…патриархом Федором Никитичем…» [398] (с. 255).
Так что патриархом родоначальник династии Романовых в первый еще раз стал уже при Тушинском воре. Что подтверждается всеми источниками в один голос.
То есть из рядового монаха родоначальник будущей царской династии, словно по мановению волшебной палочки, а точнее в результате не иначе как закулисного масонского сговора, скаканул аж в митрополиты! И не какой-нибудь, а одной из самых важных в стране кафедр тех времен – Ростовской.
«В истории до сих пор бытует версия, что “угличское дело” с убиением царевича Димитрия на самом деле развивалось по другому сценарию: царевича не убили подосланные Борисом Годуновым злоумышленники, а насильственно постригли в монахи, т. е. убили для мирской власти.
Возможно, в истории беглого расстриги-самозванца из Чудова монастыря есть доля истины» [247] (с. 119).
Мало того, именно фактом происхождения беглого монаха из дома Федора Никитича Романова более чем железно аргументируется его чудесный взлет после восшествия на престол Самозванца.
Но и следующий самозванец, заменивший своего неудачливого предшественника на троне, что и вообще ничем кроме масонских связей необъяснимо, оказался к Филарету ничуть не менее благосклонен:
«Тушинский вор принял его с почетом и нарек патриархом» [130] (с. 379).
И нами рассматриваемый этот некий такой «ревнитель благочестия» в своих богослужениях:
«…поминал Тушинского вора Димитрием» [130] (с. 379).
Ну, тут уж про всякие там «облика морале» Филарета и заикаться теперь не следует. Ведь поставленный первым Лжедмитрием в лжемитрополиты, а вторым аж в лжепатриархи нами рассматриваемый новоиспеченный лжепастор вряд ли мог бы не обнаружить разницы между людьми, друг на друга совершенно не похожими. Однако ж он не только этой разницы не обнаруживает, но и принародно молится за нового самозванца, как за настоящего Дмитрия, якобы воскресшего из небытия.
И это все притом, что чуть ранее, после низвержения первого из самозванцев именно он и возглавлял комиссию, отправившуюся в Углич для обретения останков настоящего Дмитрия! Причем именно он, как глава этой делегации, утверждал, что обретенное при его же присутствии тело мальчика, оказавшееся нетленным, принадлежит именно Царевичу Дмитрию.
Однако ж, вопреки своим же заверениям, что уже отмечено, лжепатриарх Филарет:
«…поминал Тушинского вора Димитрием» [130] (с. 379).
Но вот и здесь, у второго по счету вора, запахло жареным. Куда далее отправляется Филарет?
Он идет к очередному врагу договариваться о сдаче ему страны в управление. Филарет из лагеря Тушинского вора:
«…отправился к Сигизмунду бить челом о даровании русской земле в цари Владислава» [130] (с. 379).
Но его, как он впоследствии заявит, якобы арестовывают и отправляют к полякам, якобы в плен. Но и лагерь, который он покидает, с его слов, был также якобы ему враждебным. И он там, в должности патриарха, как заявляет, тоже «томился».
А вот как «томился» он уже в этом, очередном своем плену, у поляков:
«Его взял к себе в дом Лев Сапега» [130] (с. 380).
А он, как известно, был в своем государстве канцлером! То есть теперь и этот некий такой «плен» для Филарета был организован просто по высшему разряду.
А вот по какой удивляющей «случайности», воротясь из «плену», Филарет возносится до столь всегда ему так уж по-особому нравящегося звания – патриарха:
«…в Москве гостил патриарх Иерусалимский Феофан. По царскому прошению он посвятил 24 июня Филарета в сан московского патриарха» [130] (с. 381).
Однако ж если по части знания иноверной латыни рассматриваемый нами ставленник закулисы был на соответствующей высоте, то о Русской Вере, на вершину начальствования над которой все ж занесла его нелегкая при посредстве просто безразмерного кошелька, как замечает даже Костомаров, он имел ну уж слишком поверхностное представление:
«Что касается до степени церковной учености Филарета, то современники говорят, что он только от части разумел Священное Писание» [130] (с. 382).
Так что занятая им должность совершенно не соответствовала его уровню знаний в данной области.
А вот как выглядел лагерь Тушинского вора, духовно окормляемого Филаретом:
«Здесь были свои “бояре и воеводы”, свои приказы и даже – свой патриарх; таковым стал (как говорят современники – по принуждению) митрополит Ростовский Филарет (бывший боярин Федор Никитич Романов). В Тушинский лагерь пришло из Москвы немало московских князей и бояр, хотя они знали, конечно, что идут “целовать крест” и служить явному обманщику и самозванцу» [160] (с. 39).
Именно по этой причине при избрании царя:
«…новое Земское правительство ориентировалось на Швецию» [248] (с. 163).
Странно, вроде бы, с одной стороны, но с другой стороны – ничуть:
«…эта шведская оппозиция – показатель крайнего недоверия, которое царило в народных ополчениях к любым русским боярским группировкам. По сути дела вожди земских ополчений были глубоко уверены в том, что избрание кого-нибудь из московских бояр приведет лишь к углублению государственного кризиса, к “умножению вражды”, к “конечному разорению” и гибели государства» [248] (с. 163).
А так, собственно, уже случилось на их же глазах тремя лишь годами ранее:
«…после того как бояре свергли царя Василия Шуйского в 1610 году, уже никакой власти не было. Государство перестало существовать.
Правящая элита тогда фактически предала Россию, впустив интервентов…» [261] (с. 298).
А ведь семибоярщина – это полная копия будущего масонского временного правительства, которое организует начало уже нынешней смуты, не закончившейся в нашей стране и по сию пору.
Но и нравы у бояр были под стать своим последователям в XX веке. Ведь если в грозные предреволюционные времена высшее общество было неизлечимо поражено тягой к гадалкам и экстрасенсам – вызывателям духов, то и их далекие предшественники еще в XVII веке отличались от рядового православного русского человека практически все тем же. Вот что, например, сообщает о секрете восшествия на трон боярина Шуйского Конрад Буссов – иностранный наемник на русской службе:
«Василий Шуйский стал вовсю заниматься колдовством, собрал всех слуг дьявола, чернокнижников, каких только можно было сыскать в стране, чтобы то, чего не сумел бы один, мог бы сделать другой. Тем самым колдуны добились того, что люди Шуйского побеждали» [249] (с. 15).
И это было у всех на виду. Потому и у Шуйского никакой поддержки со стороны русского народа не было и в зачатии. Потому и он на престоле долго не задержался.
Но сменило его временное правительство, мало чем отличающееся от наследующего ей такого же масонского органа управления Россией уже в XX веке:
«Когда, по низвержении Шуйского, настало междуцарствие, кому же было взять в руки правление государством, по крайней мере на время, до избрания царя, как не боярской Думе. В Думе оставалось семь бояринов и во главе их стоял тот же Мстиславский. Временное правительство и скрылось в его имени: грамоты писались и все распоряжения делались от боярина Федора Ивановича Мстиславского со товарищи.
Не долго существовало это правительство; только два месяца, как говорит летописец, и само отдалось в руки поляков… Боярская среда здесь вполне обнаружила, что Грозный был прав, постоянно обвиняя и подозревая ее в измене. Она в лице своих представителей и самых бойких и деятельных людей тянула в Польшу, выбрала себе в цари королевича Владислава. Когда приверженное к польским интересам боярство довело дело до того, что решилось присягнуть даже королю Сигизмунду или отдаться в его полную волю, и когда оно стало принуждать и Патриарха, чтобы утвердил эту мысль грамотою, то Патриарх Гермоген проклял это боярское начинание» [170] (с. 234).
Вот откуда появляется столь теперь кажущаяся странной мысль – посадить на наш престол даже шведского короля: все ж лучше, нежели подпасть под власть ненавистных ляхов.
Но изменники бояре – ладно: мы уже давно свыклись с изменниками из высших кругов общества. Но изменник, святотатственно принявший на себя от одного самозванца звание митрополита, а от сменившего его так и вообще – патриарха?! И это все притом, что настоящим Патриархом в тот самый момент являлся проклявший польских прихлебателей (а с ними, следовательно, и лжепатриарха Филарета) – Гермоген?
Вот как романовская версия на происходящее в Смутные времена пытается обелить этого ставленника самозванцев:
«Святейший Патриарх Гермоген перед всеми разоблачал хитрость польского короля и его людей и говорил: “Не бывать в Москве царем королевичу”. Призвал он к себе святителя честного и праведного [принявшего от Тушинского вора лжепатриаршество – А.М.] Ростовского митрополита Филарета Никитича [на эту должность возведенного еще первым самозванцем – А.М.], и благословил его после себя на свой святительский престол, и тайно назвал его после своей смерти патриархом…» [311] (с. 63).
Но как мог бы к находящемуся в заточении Гермогену этот проходящий сквозь стены Филарет явиться аж из Тушинского лагеря, минуя ополчение москвичей, и, забравшись в осажденный ими Кремль, проникнуть в его темницу? Может быть, исполняя прихоти все той же нам рассказываемой Романовыми чудесной сказочки, через замочную скважину?
В противном же случае, явившись к узнику в качестве уже принявшего звание патриарха от Тушинского вора изменника, запущенного стражей, кроме проклятья в свой адрес от Гермогена он ну ни под каким соусом ничего иного не смог бы получить. А потому, что уже на самом деле, и не получил.
Но как же все-таки вычислить – кто же он такой – Федор Никитич Романов: джин, проходящий сквозь стены и замочную скважину, или предатель?
Смотрим энциклопедию:
«…с 1619 по 1633 фактич. правителем был… патриарх Филарет, официально носивший титул “великого государя”…» [108] (т. 5, с. 330).
Но и Ключевский все вышеизложенное вполне подтверждает. Вот как он описывает сложившуюся перед выборами Царя обстановку:
«Многие вельможи и даже не вельможи подкупали избирателей, засылали с подарками и обещаниями… При недостатке настоящих сил дело решалось предрассудком и интригой. В то время как собор разбивался на партии, не зная, кого выбрать, в него вдруг пошли одно за другим “писания”, петиции за Михаила от дворян, больших купцов, от городов северской земли и даже от казаков; последние и решили дело» [42] (с. 312).
Так ведь именно от тех самых казаков, которые и поддерживали Лжедмитрия! И, между прочим, от тех самых городов, северских, которые предались сначала одному самозванцу, а затем и такому же второму.
А вот кто их при вторжении Самозванца возглавлял:
«У них был полковник, которого звали Корела, он был большой колдун, и при помощи его искусства и волшебства Гришка достиг многого» [262] (с. 86).
Но именно они, чье начальство, о чем сообщают даже заграничные источники тех лет, возглавлялось, еще в самом начале своих «славных дел», каким-то сатанистом, и решили спор в пользу самой устраивающей их династии (ведь выбери Собор Пожарского – и не сносить им головы). Потому именно их голос и стал решающим в пользу:
«…Михаила Романова, отец которого Филарет был ставленник обоих самозванцев, получил сан митрополита от первого, и провозглашен патриархом в подмосковном лагере второго. Главная опора самозванства, казачество, естественно, хотело видеть на престоле или сына своего тушинского царя, или сына своего тушинского патриарха.
Впрочем, сын вора был поставлен на конкурс несерьезно, больше из казацкого приличия, и казаки не настаивали на этом кандидате, когда земский собор отверг его. Сам по себе и Михаил, 16-летний мальчик, ничем не выдававшийся, мог иметь мало видов на престол…» [42] (с. 313).
Но и по своем взрастании этот мальчик какой-то своей якобы лишь ему и свойственной одаренностью вовсе не блистал. Вот что сообщает о нем голландец Масса несколько лет спустя: «он вполне необразован и до такой степени, что мне неизвестно, может ли он даже читать письма» [308] (с. 235).
То есть дебилизм этого ставленника закулисы вполне читался еще на его лице.
Но силам, провозгласившим этого туповатенького мальчика единственным претендентом на правление огромнейшей в мире страной, было на такое наплевать. А потому: «, и, однако» [42] (с. 313), несмотря на вышеизложенное: «…на нем сошлись такие враждебные друг другу силы, как дворянство и казачество» (там же).
Может, эти силы не были такими уж и враждебными из-за подчинения лишь одному началу: масонскому ордену «Василия Великого»?! Ведь и в 1917-м подопечные Лейбо Бронштейна под красным знаменем имели отношение все к той же организации, что его же подопечные, из которых состояло временное правительство, под знаменем петровского триколора (а затем белым знаменем).
А потому, заключает Ключевский: «Это неожиданное согласие отразилось и на соборе» [42] (с. 313).
Но была спровоцирована и еще более действенная именно в нашей стране интрига, которая просто лишала и последнего козыря все же способную объявиться в одночасье какую-либо оппозицию Михаилу. Ведь хоть и воцарилась глубокая тишина, после более чем странного объединения самых крупных враждебных лагерей, но кандидатура Михаила пока еще висела на волоске. А потому, для вселения уверенности в правильность выбора:
«В самый разгар борьбы партий какой-то дворянин из Галича, откуда производили первого самозванца, подал на соборе письменное мнение, в котором заявлял, что ближе всех по родству к прежним царям стоит М.Ф. Романов, а потому его и надо выбрать в цари» [42] (с. 313).
И сказано это было очень вовремя. И очень похоже, что весь сценарий этого действа готовился заранее. И потому когда:
«Тайно разослали по городам верных людей выведать мнение народа…» [42] (с. 314), то выяснилось, что:
«Народ оказался уже достаточно подготовленным» [42] (с. 314).
То есть и здесь уже прошли некие глашатаи за Романовых и склонили всех к тому же решению. Потому:
«Посланные возвратились с донесением, что у всех людей, от мала до велика, та же мысль… Это секретно-полицейское дознание, соединенное, может быть, с агитацией, стало для собора своего рода избирательным плебисцитом…
…Так соборное избрание Михаила было подготовлено и поддержано на соборе и в народе целым рядом вспомогательных средств: предвыборной агитацией… давлением казацкой силы, негласным дознанием в народе, выкриком столичной толпы на Красной площади» [42] (с. 314).
Но кем же являются Романовы?
«Романовы – недавно обособившаяся ветвь старинного боярского рода Кошкиных. Давно, еще при вел. кн. Иване Даниловиче Калите, выехал в Москву из “Прусския земли”, как гласит родословная, знатный человек, которого в Москве прозвали Андреем Ивановичем Кобылой» [42] (с. 314).
То есть к Рюриковичам, законным престолонаследникам Земли Русской, Романовы не имеют вообще никакого отношения.
И вот по какой причине царедворец Филарет начал свой вертикальный взлет именно в священнических званиях:
«Этот человек соперничал с Борисом Годуновым и пытался отравить его, за что и был Годуновым сослан в 1601 г., а затем пострижен в монахи. При этом он отнюдь не был русским патриотом, как Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин или законный Патриарх Гермоген, умерщвленный голодной смертью в тюрьме в 1611 г.
Даже из официальной биографии, написанной при внуке Филарета Алексее Михайловиче, ясно, что прежде чем стать патриархом, Филарет был сразу по смерти Годунова в 1605 г. назначен митрополитом Ростовским. При этом назначил его не кто иной, как польский ставленник “Лжедмитрий I”, т. е., по той же романовской версии, его же, Федора Романова, бывший служащий Григорий Отрепьев» [40] (с. 85).
Вот, кстати говоря, что сообщает эта самая романовская версия в своем так называемом «новом летописце» о произведенных Лжедмитрием переменах в церковной иерархии страны:
«…расстрига начал думать, как бы избрать на престол патриарший такого же окаянного, как и он сам» [300] (гл. 109, с. 306).
И вот что ему в этой области удалось сделать. Ну, во-первых, он:
«…взял с Рязани архиепископа Игнатия… И поставили его на Москве в патриархи, он же, Игнатий, его, еретика, венчал царским венцом в соборной церкви…» [300] (гл. 109, с. 306–307).
А, что уже во-вторых, на кафедру Ростовскую, вторую по значению в стране, возводится митрополитом простой чернец Филарет – бывший господин пришедшего к власти своего слуги.
Все логично. Иначе с чего бы ему совместно с возвышением какого-то безвестного грека, явного от Русской Веры отщепенца, выставлять в церковные верха и иного такого же басурмана – в прошлом совершенно светского человека, в церковных вопросах, что подтверждают практически все, являющегося, что называется, ни бум-бум.
Все вышеизложенное подтверждает и Ключевский:
«…Юрий Отрепьев, в иночестве Григорий… служил холопом у бояр Романовых и у князя Черкасского, потом принял монашество, за книжность… взят был к патриарху в книгописцы…» [42] (с. 296).
То есть и он это странное возвышение, наряду с избранием Самозванцем себе очень удобного патриарха, также объясняет причастностью Федора-Филарета к подготовке Самозванца.
С. Либрович:
«В числе слуг, или, как тогда называли, холопов, бояр Романовых жил около 1600 года Юрий Отрепьев, сын стрелецкого сотника из города Галича Богдана Отрепьева.
Жил он на службе сначала у Романовых, затем у их священника князя Бориса Черкасского, еще с детства. Мальчик был некрасивый лицом, но очень смелый, сильный, умный и дерзкий и резко выделялся среди окружавших его.
Почему-то мальчик стал расспрашивать у всех подробности, касавшиеся загадочной смерти царевича Димитрия в Угличе. Об этом донесли Борису Годунову, который постоянно подозревал, что враги умышляют что-то против него…» [160] (с. 192–193).
И очень не зря подозревал. О том подтверждает лишь еще справедливость пострижения в монахи Филарета Романова. Но такая мера, как показала история, оказалась не достаточной.
А Юрий Отрепьев, не в пример схваченному с поличным своему господину:
«…бежал, постригся в монахи под именем Григория и, переходя из монастыря в монастырь, попал в Чудов монастырь в Москве, а затем на патриарший двор в дьяки, для письменных работ…» [160] (с. 193).
И вот какими просто железными аргументами подтверждается данная версия. В архивах имеется документ, написанный Лжедмитрием I патриарху Иову (лл. 315–315 об). Он обличает причастие к его написанию бывшего слуги Федора-Филарета Романова:
«Выспренный стиль послания, насыщенность его церковнославянизмами, изощренность в изобличении слабых сторон Иова, указывающие как бы на личное знакомство самозванца с патриархом, могут служить подтверждением того взгляда, что под личиной “царя Димитрия” скрывался именно Григорий Отрепьев, в прошлом приближенный к Иову черный диакон, составлявший по его поручению каноны и имевший возможность наблюдать патриарха в повседневной жизни» [301] (с. 136).
Конечно же, вторым вариантом к вышеизложенному может быть и еще куда как более похожая на правду версия. Отрепьев мог и не являясь Лжедмитрием находиться рядом с ним при составлении этого документа. Что, кстати говоря, более походит на случившееся. Ведь никто в самозванце конкретно именно Гришку, всей Москве знакомого, так и не опознал.
Вот, между прочим, как наиболее точно произошедшему трактует эту историю Мартин Бер. Гришка Отрепьев, с его слов:
«…оставил Россию, достиг берегов Борисфена, нашел в Белоруссии какого-то благородного юношу (то был побочный сын Стефана Батория, как открыли мне, по доверенности, польские вельможи) и дал ему нужные наставления…» [366] (гл. 3, с. 31).
То есть заговор осуществлял служащий Федора Романова, очень не зря заподозренного Борисом Годуновым. Причем, этот выбор побочного сына Батория (или избежавшего каким-то образом смерти Дмитрия), как пишет Бер, случайного, что скорее всего, был вовсе не случаен. Но заготовлен задолго до начала всего нам теперь столь известного действа с самозванничеством.
Но как бы там ни было в действительности, само уже бегство Отрепьева заграницу является фактом непреложным. Причем, для нас самым главным во всей с ним истории является даже не попытка выяснения, кто есть кто в истории с самозванцами. Потому как это-то, в конечном итоге, не так уж и важно – кем конкретно являлся самозванец. Пусть даже самим настоящим царевичем Дмитрием, каким-то образом объявленным убитым, но на самом деле пусть и оставшемся в живых. Нас во всей этой истории интересует именно причастность патриарха будущего царского рода в организации самого этого самозванческого движения, приведшего, в конечном итоге, вполне закономерно подготавливаемому. К воцарению на троне его сына. Потому и все затем последовавшее уже особых вопросов и не вызывает. И когда этот засланный к самому патриарху шпион масонских спецслужб в очередной раз засвечивается в излишней своей по вопросу убиения царевича Дмитрия очень не естественной любопытности, ему приходится Россию покидать. В 1602 году он, как трактует о том романовская версия на произошедшее, направляется:
«…вместе с неким иноком Варлаамом в Киев, в Печерский монастырь…» [160] (с. 193).
Затем он:
«…направился в Запорожскую Сечь… потом перешел в Острог к князю Константину Острожскому, затем поступил в школу в Гощее… и, наконец, поступил на службу к князю Адаму Вишневецкому, которому, притворившись больным, впервые и объявил о своем якобы царском происхождении…
В таком виде передавался рассказ о происхождении Димитрия Самозванца после его смерти правительством царя Василия Шуйского, которое опиралось при этом на показание, или “извет”, упомянутого инока Варлаама» [160] (с. 193–194).
И все это происходило при живом свидетеле данного повествования – Филарете Романове, которого самозванец возвел из простых монахов в митрополиты на Ростовскую кафедру. Что лишь одно подтверждает явный сговор самозванца со своим бывшим хозяином.
Однако ж и про этот сговор имеется своя версия:
«В доме Романовых в числе многих других детей бедных бояр жил мальчик-сирота, ровесник царевича Димитрия. Его и решили Романовы выдать за спасшегося будто бы царевича Димитрия и стали внушать мальчику, что он не кто иной, как Димитрий, сын царя Иоанна Грозного…
Слухи о кознях Романовых дошли до Годунова. Над Романовыми было снаряжено следствие, и их подвергли опале, сослав в заточение.
Тем временем… мальчик, живущий у Романовых, скрылся в Чудовом монастыре, где его на 14-м году жизни постригли в монахи под именем Григория.
Сторонники Романовых решили, что наступило время выдвинуть мнимого царевича, и отправили его на границу московского государства и Польши, сговорившись сначала с некоторыми польскими вельможами, что они помогут названному Димитрию сесть на московский престол.
И вот “выкормыш” Романовых объявляет, что он не кто иной, как царевич московский Димитрий Иоаннович.
Одни ему поверили, другие делали вид, что поверили. Спустя некоторое время на Руси пошли упорные слухи, что царевич Димитрий на самом деле жив, что он вскоре объявит себя народу и сядет на прародительский престол. Народ жадно набрасывался на все эти слухи и с нетерпением ждал того, кто называл себя Димитрием.
Прошло еще некоторое время – и названный Димитрий во главе войска подошел к Москве, где знатнейшие бояре, Шуйские, Бельские, Масальские, признали в нем истинного царя и помогли ему венчаться на царство» [160] (с. 196–198).
То есть в масонском заговоре хоть и являлся центральной фигурой Филарет Романов, но участие принимали вообще все самые знатные боярские фамилии. А полученная Филаретом от самозванца Ростовская кафедра полностью подтверждает выше цитируемую версию о происхождении самозванца.
А вот как эта версия о Самозванце трактуется свидетелем тех событий – французским капитаном на русской службе Жаком Маржеретом:
«Вполне вероятно, что мать и другие из оставшейся тогда знати, как Романовичи, Нагие и другие… пытались всеми средствами избавить ребенка от опасности, в которой он находился. А я знаю и считаю, что, убедившись в том, что нет никакого другого средства, как подменить его и подставить другого на его место, а его воспитать тайно… они это и проделали, и столь хорошо, что никто, кроме принадлежавших к их партии, ничего не узнал. Он был воспитан тайно, и, как я считаю, после смерти императора Федора, его брата, когда сказанный Борис Федорович был избран императором, он был отправлен в Польшу, в монашеской одежде, чтобы его провели за пределы России со сказанным вышеупомянутым расстригой [Гришкой Отрепьевым]. Как считают, прибыв туда, он стал служить одному польскому вельможе по имени Вишневецкий, зятю сандомирского воеводы; затем перешел на службу к сказанному воеводе и открылся ему. Тот послал его к польскому двору, где он получил небольшое вспомоществование; вышесказанное послужит для ответа и разъяснит, что в Угличе был умерщвлен не он, а подмененный» [265] (с. 209–210).
Той же версии придерживаются и поляки. В том числе и известный историк Валишевский.
Но на самом деле вся эта история, как с убиением, так и с чудесным же спасением, похоже, просто является плодом пропаганды враждующих в те времена группировок:
«В первых грамотах Шуйского после переворота 17 мая о Димитрии Угличском писалось лишь, что он умер в Угличе, где и погребен (СГГД, ч. II, № 142, стр. 300). Но уже в грамоте царицы Марфы от 21 мая 1606 г. утверждается, что “царевич Димитрий Иванович убит на Угличе передо мною и перед братьею моею, от Бориса Годунова, ныне лежит на Угличе” (СГГД, ч. п, № 1 стр. 307). В связи с объявлением в агитационных целях Димитрия Угличского святым версия о “злодейском убийстве” и “мучениях” Димитрия оказалась очень кстати. В грамотах Шуйского официально утверждалось, что убит Димитрий по проискам Годунова (СГГД, ч. II, № 147, стр. 311). Эта официальная точка зрения, освещенная церковным авторитетом, – дело касалось святого, – повторялась в различных историко-литературных произведениях XVII в., в том числе и в официальной редакции “Нового летописца” 1630 г. (ПСРЛ, т. XIV), а также в официальных актах царей из династии Романовых, в том числе в избирательной грамоте царя Михаила Федоровича (СГГД, ч. I, № 203, стр. 605)» [266] (прим. к гл. I п. 6).
Так что в самом еще начале всей этой истории с убийством о преднамеренности смерти Дмитрия никакого, между прочим, не царевича, но лишь брата царя, и речи не шло. Да, умер брат правящего монарха. Ну, так и что с того? Царь молод и у него, что и естественно, будут еще дети. Да и то, что умер мальчик девяти лет от роду – тоже ничего особо удивительного нет. И в те времена никакой диковинкой смерть в юношеском возрасте не была. Потому и прошла никем незамеченной.
Утверждение же о его насильственной кончине появляется лишь в тот момент, когда восшедшей на престол новой династии требуется обвинить в цареубийстве династию свергнутую. То есть вообще вся эта история, от начала и до конца, похоже, лишь плод пропаганды, на которой и взрастает авторитет заранее заготовленного для данной роли претендента на Русский престол.
