Алексей Макеев
Портрет смерти. Холст, кровь
Глава вторая
Нет, не выдумал Михаил Светлов испанскую грусть. Есть такая штука в пестром мире. Архиреева уточнила, что все наши представления об Испании – это чистая Андалусия, южная часть Пиренейского полуострова. Жара, беленые избы под черепичными крышами, матадоры, цыганка Кармен, крутящая сигары на табачной фабрике, знойный фламенко – потрясающе эротичный симбиоз музыки, пения и плясок. В остальных областях это несколько другая Испания…
Нет смысла подробно описывать наши заморские похождения. Они не имеют отношения к событиям в Маринье. Готически прекрасный Мадрид – бывшая арабская крепость Маджирит, отгроханная в IX веке – имеющий, впрочем, заурядный вокзал и банальные поезда, следующие во всех направлениях. Я сносно владел английским, Варвара – дипломированный филолог – английским и испанским. Мы бы не пропали в этой глуши. Поезд на Круно-де-ла-Маэстра обладал традиционным испанским темпераментом – резво бежал, повизгивал, потряхивал боками. Мы глазели на пейзажи: белокаменные городки, сочные оливковые и апельсиновые рощицы, леса из пробкового дуба, посматривали друг на друга, загадочно улыбаясь.
Дальше города Круно-де-ла-Маэстра посреди центрального плоскогорья Месета поезд не шел. Испания оказалась шире, чем ожидалось. Мы купили билет на утренний поезд до Фондеро (атлас утверждал, что это почти Маринья), забронировали номер в гостинице. Варвара потащила меня в город, уверяя, что мы просто обязаны найти «кафе-кантанте» (здесь их называют «таблао»), чтобы насладиться едой, выпивкой и пресловутым фламенко. Было шумно и очень непривычно. Виляющие улочки старого европейского городка, уютное заведение, херес и сангрия рекой. Под стук кастаньетов разливались страстные песни о несчастной любви. Нас кружил водоворот, мы смеялись, веселились, здесь никто не покушался на чужую приватность. Набравшаяся Варвара уверяла, что отныне мы только коллеги, лучшие друзья, и вообще у нее каждый месяц новые мужчины, у меня просто нет шансов… Я был полностью с ней согласен – работа и дружба прежде всего. Остаток вечера мы провели в гостинице, допивая сангрию. А потом она удрученно констатировала, стаскивая с меня последний предмет туалета, что сегодня из вышесказанного ничего не получилось, может быть, завтра…
Утренний поезд в памяти почти не отложился. Я видел сюрреалистические сны, насыщенные цветовыми переходами. Временами в кадре мелькало двухместное купе, безоблачное небо в оконном проеме. Варвара перед зеркалом красовалась громоздкой соломенной шляпой, кривила губы.
– Милая шляпка, – бормотал я.
– А, по-моему, просто каска, – она скептически поджимала губы. – А если перевернуть, то целый окоп. Зато скидка бешеная – девяносто шесть процентов…
Вокзал в провинциальном Фрондеро я почти не запомнил. Сон гудел в голове, как колокол. Местная автостанция не очень опрятного вида, автобус, следующий мимо Мариньи, не заезжая в нее, простые женщины в широких юбках и парусиновых тапочках с подошвой из переплетенных веревок, мужчины в гетрах, жилетах, облегающих штанах до колен…
Я очнулся, когда под ногами распахнулась бирюзовая гладь. Ни островков, ни рифов – искрилась, тихо вздымалась масса воды. Белели одинокие паруса. Белый городок, похожий на мираж, раскинулся под горой в обрамлении скал из вулканического туфа. Строения ослепительно сверкали в лучах солнца. Практически все дома одного цвета – белого, жались друг к дружке, улочки замысловато закручивались, пропадая за высокими заборами. По шоссе вдоль моря проносились машины. В дорогу вливалась еще одна: она сползала с горы метрах в трехстах от нашего «поста». На ней также наблюдалось движение.
– Пуэблос бланко, – мечтательно вздохнула Варвара, водружая на нос солнцезащитные очки. – Белый город. Посмотри, как пафосно возле моря. Пойдем, Андрей Иванович. Если верить Гугл-картам, до Плата-дель-Торо метров восемьсот. И давай поосторожнее, что ли. Два трупа в этом странном деле уже есть…
Не улица, а заросшая тропической флорой площадь. Надменные особняки взирали на нас из-за оград. Со стороны моря всё утопало в зелени. Заросли игольчатого благоухающего розмарина, дикая фисташка под заборами. Горделивая ограда из стальных прутьев, подъездная дорожка, окаймленная клумбами с живыми розами. На дальней стороне дороги сутулый тип в сером комбинезоне, весь морщинистый, угрюмый, усердно подметал тротуар. Покосился на нас, словно мы тут мусорим. На территории «мавританского замка» за спиной дворника стрекотала газонокосилка – еще один тип, но только в синем комбинезоне, ухаживал за вверенной территорией. Проехал черный «Ламборджини» – за рулем красовался разрисованный панк с петухом на макушке. Мы проводили его взглядами.
– Петух, – презрительно фыркнула Варвара.
– Символ свободной Франции, – добавил я. – Попробуй объяснить это российским зэкам.
На наш звонок образовался мужчина в серо-черной опрятной униформе – с рацией и кобурой на поясе. Надменно прослушал ломаный испанский в исполнении Варвары. Покачал головой. Варвара повторила по-английски. Мужчина пожал плечами.
– Хэллоу, приятель, – сообразил я. – Госпожа Эльвира дома?
– Так бы и сказали, – проворчал охранник на языке родных осин, берез и колдобин и куда-то удалился. Мы с Варварой переглянулись, пожали плечами.
– Козел, – вздохнула Варвара.
– А как по-испански «козел»? – спросил я.
– Cabron, – она покосилась на меня как-то странно.
– А «коза»?
– Cabra…
Ждать пришлось минут пять. Сиеста. Из знойного послеобеденного воздуха материализовался белобрысый поджарый субъект с прической «ежиком». Он носил цивильный, недешевый костюм. Окинул нас внимательным голубым взором, в котором не было ни любопытства, ни антипатии.
– Здравствуйте, – сказал я. – Господин Йоран Ворген? Начальник охраны на Плата-дель-Торо, 14?
– Здравствуйте, – отозвался субъект на сносном русском. – Чем обязан?
– Если госпожа Эльвира дома, то она должна была сообщить о нашем прибытии. Наши фамилии Раевский и Архиреева.
Тонкая ухмылка пробилась сквозь бездну невозмутимости.
– Да, госпожа Эльвира говорила… Ваши документы, пожалуйста.
Произошло знакомство с нашими бумагами, субъект сделал знак охраннику, в воротах образовалась створка, и мы и просочились на территорию поместья.
– Госпожа Эльвира дома? – повторил я. – С ней все в порядке? Она может нас принять?
– Может, господа. С ней все в порядке. Но она вас не примет.
– Вот как? – удивился я.
– Проходите, – Ворген кивнул на мощенную цветным кирпичом дорожку. – К сожалению, не могу составить вам компанию. Некогда.
Он явился из воздуха, туда же и пропал. Мы с Варварой зевнули по сторонам, а когда сошлись в той точке, где находился господин Ворген, обнаружили пустое место. «Cabron» неторопливо закрыл калитку и удалился в будку на воротах.
«Караульная» служба здесь была поставлена грамотно. Перелезть через ограду затруднительно: стальные прутья на концах острее, чем наконечники копий. Камеры через три метра. Ограда оплетена проводами с чувствительными датчиками. Мертвая зона с двух сторон перед оградой – ни деревьев, ни растений. Ветки далеко – даже если ты умелец в «лазьбе» по деревьям, махнуть через ограду нереально.
– За нами никто не следит, Андрюша, – зачарованно прошептала Варвара. – Они демонстративно делают вид, что им на нас плевать. Это нормально?
– Не знаю, – отозвался я. – Хотелось бы в первую очередь разобраться с Эльвирой…
Мы шли по дорожке, мимо рослых рододендронов, стриженых карликовых деревьев с глянцевой листвой – похожих одновременно и на лавр, и на мирт. Через минуту мы оказались в поле зрения еще одного субъекта в форменном комбинезоне. Он сидел перед клумбой, заросшей шарообразными георгинами, и что-то в ней преображал с помощью секатора и миниатюрной лопатки. Тип был длинный, нескладный, рыжий, обладал водянистым взором, двойным подбородком – то есть был персоной малопривлекательной. Он покосился в нашу сторону и повернулся боком.
– Приветствую вас, сударь, – поздоровался я.
Садовник даже ухом не повел, хотя уши у него были выдающиеся, торчали, как лопухи, и, видимо, неплохо слышали.
– У меня такое ощущение, что нас здесь не любят, – шепнула Варвара.
Помедлив, я тронулся дальше. Резко оглянулся. Садовник беспокойно повел плечами, уткнулся в свою работу.
– Все очень просто, – успокоил я. – Садовника зовут Тынис, он эстонец, а эстонцы не страдают повышенным потоотделением от любви к русским.
– А что, на наших физиономиях написано, откуда мы явились? – Варвара недоуменно повела плечами. – Мы вроде не в зипунах, не в валенках.
– Возможно, местные в курсе, кого поджидает Эльвира. Хотя странно, конечно: эстонец работает в доме, где проживают выходцы из России…
Ощущение абсурда не проходило. Оно усугублялось. Где же дом? Мы двигались по зеленому парку, засаженному рододендронами, отцветшими рослыми магнолиями. Аллейка извивалась знаком бесконечности. Смутное подозрение шевельнулось в голове: мы идем по кругу, недобрый тип по фамилии Ворген намеренно отправил нас данным маршрутом, мы скоро вернемся к воротам. А когда упремся в них, нас пинками выставят на улицу.
Возможно, так и было – одна из насмешек мастера абсурда, пожелавшего именно такую парковую территорию. Мы перешли на соседнюю аллею, петляющую мимо первой, и вскоре расступились кусты, развесистые тропические дендроиды с плоскими кронами (такое ощущение, что у них на макушках потрудились газонокосильщики). Выросло странное и внушительное белое сооружение. В виллу упирались две подъездные дорожки. Одна огибала зеленую зону с севера, другая с юга. Где-то позади они смыкались на воротах, но мы их упустили из вида. Возможно, Эльвира не преувеличила, и это причудливое строение действительно проектировал Ле Корбюзье – гений пропорций, изобретатель модулора: универсального измерительного масштаба. Он выдвинул в 20-е годы прошлого века идею стандартизированного дома с ячейками («Дом – машина для жилья»), а потом отошел от принципов рационального производства, провозгласив свое знаменитое: «Нет человеческих сил, чтобы уничтожить лиризм!» Образная выразительность. Куда уж выразительнее?.. Дом на Плата-дель-Торо, 14, стоял на массивных столбах-опорах. Но не везде – парадное крыльцо стартовало от места слияния подъездных дорожек и упиралось в стеклянные раздвижные двери. Дом, казалось, состоял из независимых друг от друга секций. Крыша – реющие по ветру полы плаща (или два паруса, стремительно удаляющиеся друг от друга). По центру – ровная площадка, огороженная горкой каменных кубов. В центральной части здания оконные проемы сливались в единое ленточное окно, формируя строгий геометрический рисунок фасада. Симметрия в проекте отсутствовала. Левое крыло представляло спирально закрученную сужающуюся ротонду, венчаемую «парусом». Правое было причудливой комбинацией составленных друг на друга детских кубиков, в которых окна натыканы нетвердой рукой – различных форм, размеров, и со стороны казалось сущим абсурдом, едва ли несущим в себе что-то функциональное…
Варвару обуял словесный понос. Она трещала, как швейная машинка. Прошлась критичным образом по всему дому, заявив, что рядом с этой несуразностью ее пронзает тоска по сухому геометризму, что весь этот бессмысленный авангардизм – сплошная bobada (глупость, по-испански). Бред, а не искусство. И без того тошно на душе. А, в сущности, она не спец по строительному делу, знает лишь, что молоток для надежности, забивая гвоздь, чтобы не ударить себя по пальцам, следует держать обеими руками, все такое…
Пока она ворковала, я осмотрелся. Ни одной живой души. Куда мы попали? Жара под сорок градусов, а по спине ползли мурашки… Причудливый завтрашний день, свободный от живых существ. Застывшие формы, неестественно яркие треугольные колосья гиацинтов, чашевидные камелии с лоснящимися темными листьями. Клумбы и газоны заплетены самым сложным образом, постриженные кусты, словно стаи затейливых животных, собравшихся шагнуть с газона. Черные качели, напоминающие первый танк с огромными колесами (такой же трехколесный велосипед)… В изгибах аллей я разглядел несколько бронзовых скульптур – таких же странных очертаний. Явно не Пракситель. Тяжеловесные статичные формы – обобщенные и абстрактные. Одна напоминала полулежащую женщину: одна нога заброшена за другую, руки за голову. Другая походила на арфу – с крыльями от самолета. Третья, как и первая, являлась антропоморфной – воспроизводила сходство с человеческим телом, но столкнуться с таким телом было бы нежелательно. Четвертая – перевернутая голова с умиротворенно закрытыми глазами, пятая – округлая полая конструкция с затейливыми разрывами и переходами – типичный сон разума…
Еще парочка изваяний наблюдалась на крыльце – стражники, стерегущие вход. Гимн машинной цивилизации – с одной стороны слесарная фреза, с другой – взорванная морская раковина. Над скульптурным оформлением особняка, похоже, потрудился не один Генри Мур. Многие символисты и безумцы здесь отметились…
– Так вот куда уходят народные деньги, – гундела Варвара. – Ну, и как тебе это чудо?
Я еще раз огляделся и сделал компетентное заключение:
– Ничё так… На грани шизофрении. Пойдем, Варвара. Нам не рады в этом доме, но войти внутрь не запрещают. И давай на всякий случай ничему не удивляться.
Мы поднялись по крыльцу, подошли к стеклянным дверям, которые услужливо разъехались…
Освещение в холле плавно меняло оттенки. Источником рассеянного света служили квадратные панели, утопленные в стены. Они испускали мерцающее свечение – поначалу оно было насыщенным, затем теряло интенсивность, таяло, с бледно-голубого перетекало в желтоватое, с желтоватого в розовое. Резвились тени. Вырастали прямоугольные выступы на потолке и стенах, а затем под воздействием уплотняющегося полумрака отходили на задний план, сливались с ровными плоскостями. Темные пятна перемещались по потолку.
Лицо Варвары меняло цвет, как и все в этом холле. Обрастало пятнами, делалось посмертной маской, затем постепенно светлело, обрисовывались глазные провалы, приоткрытый ротик, ямочки на щеках, морщинки в уголках рта, свидетельствующие о том, что время, увы, величина текущая.
В беспокойном освещении проявлялась лестница на второй этаж (а третьего как будто и не было). Проход в левое крыло, напротив него – в правое. Мы стояли, надеясь, что к гостям кто-то выйдет. Но никто не выходил. Ни мажордом, ни прозрачная девочка в ночной рубашке.
– Им все параллельно, – зачарованно прошептала Варвара. – Их линии с нашими не пересекаются…
Мы приступили к обходу территории. Блестел паркет. Стены холла только издали представлялись гладкими. На деле они оказались шершавыми и прохладными. Впрочем, воздух в помещении исправно кондиционировался, невзирая на визуальное отсутствие кондиционеров. Мы сунулись в левую дверь, там было заперто, но едва мы подошли к двери, как сверху прозвенел колокольчик, и в стенах тихо загудело. Возможность пройти, вероятно, имелась, но следовало знать волшебное слово. Та же история повторилась, когда мы подошли к южной двери. Вход в аналогичное крыло также оказался перекрыт. Оставалось подняться по лестнице, что мы и сделали, угодив в полукруглый холл, ровная стена которого была той самой застекленной галереей над крыльцом. Из окна просматривалась часть парка, черные качели, уродливая скульптурная композиция на эротическую тему. Потолок серебрился, испуская мерцание. В глубине холла различались несколько дверей. Набравшись храбрости, я потянул одну из них. Заперто. Остальные пробовать не стал. Техники слежения на первый взгляд не было. Но она могла таиться в любом месте: в изгибах потолка, за дымчатыми шторами, в переплетениях искусственной зелени на потолке и стенах. Мы отметили, что со второго этажа в левое крыло ведет беспрепятственный арочный проход. Коридор, озаренный голубоватым мерцанием, и мы оказались в просторном помещении, похожем на гостиную. В дизайне мебели – сплошной модерн, никакой классики. Но в целом уютно. Стеклянно-зеркальные журнальные столики, зеркальный пол, отнюдь не скользкий, кресла, покрытые серым велюром, диван перед гигантским ТВ-экраном. И снова двери, спуск на лестницу, где царила темнота и не было намека на выключатель. Мы поспешили вернуться в гостиную, оттуда – в холл, где ничего не менялось, кроме скульптурной композиции на цилиндрическом постаменте, изображающей разрезанную каплю воды. Несколько минут назад она была обращена к нам выпуклой, текучей частью, а теперь предстал разрез – разбитые ребра, часть кишечника, сердце с клапанами, вылепленное так мастерски, что, казалось, вот-вот забьется…
– Поворотный механизм, – сглотнув, сообщила Варвара. – Забавно, правда?
Мне так не казалось. Капля ассоциировалась с человеческим телом. Сие творение напомнило выставку «Мир тела», ежегодно проводимую доктором Гюнтером фон Хагенсом – спекулянтом на подспудных человеческих страхах. Он вымачивал мертвые тела в формальдегиде, замораживал, размораживал, удалял воду и жир, заменяя их пластиком. А потом изготовлял из тел выставочные экспонаты: люди со снятой кожей, со вскрытыми животами – в самых разнообразных захватывающих позах…
Мы находились в доме маститого живописца и еще не видели ни одной картины. Но вскоре увидели. Каждая вещь в этом доме знала свое место. «Портал» в южное крыло здания, представляющее груду навороченных кубов, как ни странно, из холла работал. Как это соотносилось с запертой дверью внизу, было не понятно. Мы окунулись в запутанную систему переходов, спиральных лестниц, небольших замкнутых помещений, снабженных оконцами с решетками и стальными жалюзи. Здесь и находилась картинная галерея. Произведения искусства (не отягощенные богато оформленными рамами) висели везде, кроме пола, даже на потолке. Безусловно, творения Эндерса, и писал он их здесь же: одна из дверей вела в продолговатое сужающееся помещение, заставленное мольбертами, шкафами, продавленными диванами, заваленное грудами непостижимых вещей, укрытых плотным целлофаном. Варвара отогнула пленку – и отдернула руку, порезавшись о зубчатую шестеренку. Сунула палец в рот, жалобно посмотрела на меня. Мы на цыпочках удалились из мастерской. Здесь не было ничего, что могло бы превзойти по интересу готовый продукт живописца…
Художник в творчестве явно шагнул за грань шизофрении (и других популярных психических заболеваний). Хулиган от искусства. Картины затягивали, как увлекательный детектив, внушали восхищение, брезгливость, страх. Жесткие интеллектуальные игры. Возможно, упреки в некоторой плакатности творений Эндерса не лишены оснований, но и что? Предназначение художника: затягивать, как болото, играть на инстинктах, взывать к чувствам – пусть даже не очень красивым… Совмещение образов, лишенных логических взаимосвязей, бессознательное, «обманки» – когда реальные изображения персонажей проходят в немыслимых, бредовых сочетаниях. Со стен, с потолочного покрытия галереи на нас взирали необычные персонажи. Изможденные, обросшие струпьями люди в лохмотьях брели через равнину, озаренную сполохами северного сияния. Крупным планом – кисть руки с обкусанными ногтями, прорисованная до последней волосинки на третьей фаланге. Но с обратной стороны – обычная мятая перчатка, небрежно наброшенная на крючок в прихожей… На фоне пустынного ландшафта возникали фантастические видения. Прекрасная обнаженная дама растворялась в пространстве, насыщенном парами соляной кислоты. Она меланхолично смотрела на то, что осталось от ее растворившихся ног, как кровоточащие язвы разлагают впалый живот… Вечерние мистерии, исполненные ярких звезд на темнеющем небе, глыбы энергоблока под саркофагом, грязные танцы в исполнении гипертрофированных уродцев с большими человеческими глазами. Фигуры обрисованы гибкими упругими линиями… Лист лотоса преображался в дряхлого старика с перепончатыми крыльями. Огнедышащее небо, раскаленная каменистая земля, изувеченные демоны выползали из трещин… Ливень из зубастых муравьев, заставший врасплох семью, путешествующую в горах на автомобиле: взрослые уже погибли от ядовитых укусов, израненные дети спасаются бегством… «Морская болезнь», висящая в моем офисе, и которую я уже знал до последнего безмолвного крика ее персонажей (я чуть не вскрикнул от расстройства чувств). Иные вариации на темы морской болезни. Безумные животные на длинных комариных ногах (явно заимствованые у Дали) разрывали на части Эйфелеву башню. Чем не угодила? Общественное мнение начала двадцатого века, когда Эйфелева башня казалась уродиной любому парижанину? Шафрановые одежды буддийских монахов. Костлявый человек, пробивающий головой дырку в стене. Призраки, бродящие в радиоактивном тумане. Кладбище убитых топором тележек из супермаркета, остатки еды, крысы (и охота была вырисовывать каждую тележку?). Ребенок с выпученными от ужаса глазами выбирался из материнской утробы. Дом на Плата-дель-Торо, 14 (не узнать его просто невозможно, невзирая на подросшие сваи), рассыпался в прах от землетрясения, из окон вылетали люди с орущими ртами, в разбитой гостиной пианист в черном смокинге и накрахмаленной манишке самозабвенно бил по клавишам…
– Андрюша, может, хватит для начала? – взмолилась Варвара. – Голова уже кругом…
– Не говори, – я начал растирать онемевшие виски. – Сам превращаюсь в подростка-дегенерата… Если не путаю, это философия Анри Бергсона, что суть явлений можно постичь не разумом, а только интуицией.
– И Фрейда, – вздохнула Варвара. – О бессознательном, как важнейшей сфере человеческой психики.
Мы выбрались из галереи в холл второго этажа. Пришлось поплутать, чтобы найти обратную дорогу. В холле ничего не изменилось, только «капля» сделала несколько оборотов и вновь красовалась разорванными внутренностями.
Чем дольше мы находились в этом доме, тем сильнее охватывало чувство, что безумие не за горами. Мы подошли к окну. Пейзаж оставался нетронутым: абстрактные скульптуры, ослепительные цветники посреди газонов, качели…
– Качели, между прочим, качаются, – неуверенно заметила Варвара.
– Не, – я сконцентрировал фокус. – Не может быть.
И вдруг почувствовал, как волосы на затылке начинают медленно шевелиться…
Я начал поворачиваться всем корпусом.
Судя по ощущениям, за спиной стояла целая свора асассинов с остро отточенными ножами. Но это был всего лишь мальчик. Он стоял неподвижно и смотрел на нас. Ну и взглядец…
– Привет, пацан, – выбив ком из горла, поздоровался я.
Он продолжал нас рассматривать, как незваных гостей. Бледный анемичный подросток лет тринадцати, надменный, чистенький, вылизанный, с аккуратным пробором – явно не круглая сирота. У него был неприятный сверлящий взгляд. Не удивительно, что от такого внимания загривок начал неметь.
– Привет, пацан, – повторил я. – Как дела?
– Здравствуйте, – негромко и практически по складам произнес мальчонка. И продолжал молчать дальше. Мы с Варварой украдкой переглянулись.
– Конечно, здравствуй, мальчик, – ласково сказала Варвара. – Ты здесь живешь? Это ты сейчас качался на качелях?
– Я, кажется, знаю, кто ты, – сказал я. – Ты Марио. А твоя мама… тетя Изабелла.
Мальчик шевельнулся, словно муху плечом отогнал.
– Она не тетя. Она мама.
– Ну да, – спохватился я. – А вот Гуго Эндерс – твой дядя, верно? Это он у вас неделю назад пропал?
Я снова брякнул, не подумав (ну, не учили меня общаться с детьми!). Мальчик свел в кучку густые не по возрасту брови, взгляд его стал предельно неприятным.
– А мы не просто мимо проходили, – пришла на выручку Варвара, ущипнув меня за заднее место. – Мы прилетели из России по просьбе тети Эльвиры. Нас зовут тетя Варя и дядя Андрей…
Договорить она не успела. Реакция подрастающего поколения последовала незамедлительно. Мальчик развернулся, как на плацу, и зашагал к лестнице.
– Постой, Марио, – растерялась Варвара. – В конце концов, это просто невежливо.
Он обернулся.
– Что невежливо?
– Где найти Эльвиру? – опередил я Варвару.
Мальчик притормозил, глянул на меня в высшей степени нелюбезно. Небрежно ткнул куда-то пальцем.
– Там ее комнаты.
В глубине сумрачной ниши обнаружилась дверь, в которую мы еще не совались. Я постучал, выждал, снова постучал. Толкнул, вошел. И сразу же попятился, заткнув нос. Я наткнулся на Варвару, отдавил ей ногу. Варвара икнула.
– Что там, Андрюша? У тебя такое лицо… Ее… убили?
– Да типун тебе на язык…
Апартаменты «безутешной» супруги живописца вполне соответствовали доходам последнего, но привлекало другое. В закупоренном пространстве господствовал удушливый смрад. Что она курила? Кокс? Гашиш? В комнате беспорядок, ваза с фруктами перевернута, какие-то конфеты, о которые тушили окурки, пустая бутылка от крепкого «бифитера». Эльвира Эдуардовна Эндерс, одетая (правильнее сказать, раздетая) в короткую кружевную сорочку, лежала на кровати, сжимая в кулаке столовый нож – то ли для разделки рыбы, то ли морепродуктов. Она спала беспробудным сном. Голова заброшена за подушку, волосы рассыпаны по изголовью. Поза выражала стремление обнять потолок.
– Ну и поворотец, – поморщилась Варвара. – Сильна, согласись? Уделать «сорокапятку» «бифитера», да еще и подкрепиться… – она усердно потянула носом, – кокаином. Она что, с дуба рухнула?
– Просто у девушки богатый внутренний мир, – я взял пустую бутылку, изучил содержание этикетки. – Наш человек. У англичан дом – крепость, а у наших вот, сорок восемь оборотов – крепость. Не скоро очнется наша кормилица.
– Она с дуба рухнула? – повторила интересный вопрос Варвара. – Что она творит? Если тут действительно существует опасность для ее жизни…
– В чем я начинаю сомневаться. А в принципе, инсценировать смерть от утомления земными радостями… Ты знаешь, в чем главное отличие человека от животного?
– Их много, – проворчала Варвара.
– Но есть основное: неестественное поведение. Мы имеем дело с дурой – пусть и отягощенной высшим образованием. Поздравляю, коллега.
Я нагнулся над телом, покосившись на нож, напрягся, словно по коридору уже топали академик Павлов со своими собаками, оттянул верхнее веко. Рефлекс состоялся. Эльвиру подбросило, она что-то выкрикнула, махнула ножом. Обмякла, повернулась на бок и засопела.
– Не порежет? – Варвара опасливо отступила.
Я извлек из скрюченной длани опасный предмет, поискал глазами, куда бы сунуть, сунул Варваре в боковой карман.
– Спасибо, – поблагодарила Варвара. – Обожаю тырить из богатых домов серебряные ложечки, ножи.
– Пошли, – я потянул ее за рукав. – Дело принимает скверный оборот. Будем выпутываться самостоятельно.
Мы вышли в холл.
– Странно, – пожал я плечами. – Потерять над собой контроль при открытых дверях.
– Но ты же сказал, что она дура, – напомнила Варвара.
– Прости, забыл. А ведь в офисе она не играла. Она была уверена, что ее хотят убить.
– Убьют, – зловещим шепотом вымолвила Варвара. – Если кому-то очень нужно, значит, убьют. Лишь бы успела с нами рассчитаться.
– Ты циничная…
– Я? – изумилась Варвара. – Ну, извини, а чего мы сюда приперлись за тридевять земель – оказывать безвозмездную помощь страждущим дурам?
– Здесь кого-то назвали дурой?
Нас опять застали врасплох! Мы резко повернулись и обнаружили миловидную женщину в белом платье, похожую на Мирей Матье в молодости. Она медленно выплывала из зоны полумрака – воздушная, с загадочной полуулыбкой на устах. Сходство с именитой шансоньеткой было потрясающим. В горле Варвары что-то булькнуло. «Привидение» распахнуло улыбку, подошло совсем близко. От него приятно пахло – тонко, нежно, выразительно и очень по-французски.
– Здравствуйте, – я учтиво поклонился.
Женщина засмеялась.
– Вы сделали очень сложное лицо, детектив. Вы же детектив?
– Как правило, да. Позвольте представиться…
– Я знаю, кто вы такие, – перебила женщина. – Господа Архиреева и Раевский. Прямиком из Сибири. Скажите… а люди там по-прежнему мерзнут?
– Скорее, киснут от дождей, – очнулась Варвара. – Вы – Изабелла Эндерс?
– Отчасти, – женщина пристально изучила мою спутницу и предпочла общаться со мной. – Последнего мужа, царствие ему небесное, звали Симон Бранден, отсюда ваша покорная служанка – Изабелла Бранден. Урожденная – разумеется, Эндерс.
– И ваш сын Марио, – пискнула Варвара. – Он тоже Бранден?
Изабелла засмеялась.
– Детективам не терпится приступить к работе. Ну что ж, не смею препятствовать. Увы, дорогая Вар… простите, Барбара – я могу к вам так обращаться? Простите, давно не была в России, отвыкла от этой экзотики, – Варвара снисходительно кивнула. – Спасибо. Марио – не Бранден. Марио – Ризотти. Моего первого мужа, аналогично царствие ему небесное, звали Рафаэль Ризотти. Он продавал автомобили – невзирая на свое имя.
Варвара задумалась. Очевидно, сочетание слов «Марио Ризотти» ей что-то напомнило.
– Подождите, – сообразил я. – Прошу прощения за бестактный вопрос, получается, что оба ваших мужа… как бы это мягче выразиться… погибли?
– Ничего себе, мягко выразился, – проворчала Варвара.
– Каждому свое, – сокрушенно вздохнула Изабелла.
– Примите сочувствие, Изабелла.
– Проехали, – усмехнулась женщина-«привидение». – Если уж быть предельно точным, я вдова не в квадрате, а в кубе. Был еще и третий муж… между первым и вторым. Бедняжку звали Диего Армантес, но мы называли его ласково – Альф. Он служил в пограничном департаменте. О, вы знаете, – в глазах женщины заблестели искорки лукавства. – Пограничный столб – это одно из интереснейших явлений. Ветвей нет, плоды не растут, а столько людей кормит…
Мы украдкой переглянулись. Зачем она, интересно, всё это рассказывает? Тоже дура?
– Понимаю ваше недоумение, – Изабелла пристально смотрела мне в глаза. – Я не «черная вдова», а просто невезучий человек. Рафаэль скончался от сердечного приступа, Диего покончил с собой, когда ему предъявили обвинение в получении крупной взятки, Симон… погиб от переутомления, у него тоже было слабое сердце, – она не стала развивать тему. – Что вам еще рассказать, господа? Мне очень неудобно, что приключилась такая история с Эльвирой, – она выразительно покосилась на дверь, из которой мы вышли. – Но у Эльвиры уже случались срывы. Непростой удел – быть женой экстравагантной творческой личности, у которой… – Изабелла задумчиво потерла подушечкой пальца висок. – Впрочем, отпечаток этой экстравагантности имеется на всех обитателях дома.
– Мы заметили, – проворчала Варвара. – Как бы и нам самим…
Изабелла ядовито улыбнулась.
– Крепитесь, господа. Но, думаю, вы здесь не задержитесь. О, нет, вас никто не гонит, но просто эти сумасшедшие выходки Эльвиры… Она сама не ведает, что творит. Да еще это пристрастие к выпивке и наркотикам…
– Она переживает пропажу мужа, – напомнил я. – То есть ведет себя, в сущности, правильно.
