Алексей Леонидович Янов
Декабристы. Перезагрузка. Книга первая
Достаточно спорным является представление о декабристах как об «узком круге». Разумеется, по сравнению с массовыми партиями XX века они были небольшой группой, но для своего времени и «Союз благоденствия», и «Союз спасения» были достаточно серьезными, даже передовыми политическими организациями по понятиям своего времени. Материалы официального следствия дают нам картину весьма впечатляющего заговора, отнюдь не ограничившегося узким кругом петербургских «злоумышленников». За рамками следствия остались тысячи симпатизирующих, которые, не будучи готовы непосредственно лично участвовать в заговорах, не сомненно примкнули бы к восставшим в случае их победы.
Представление об обреченности декабрьского восстания, о его «преждевременности», о том, что оно было затеяно людьми, обогнавшими свою эпоху, на первый взгляд подтверждалось общей картиной реакции, воцарившейся в стране после краха движения. Но попытка декабристов изменить Россию вовсе не была беспочвенной авантюрой. Более того, их затея была своевременна и закономерна.
Тайные общества начинают возникать сразу по окончании наполеоновских войн. Сначала – «Русские рыцари» (1814), потом «Союз спасения» (1817), затем «Союз благоденствия» в 1818 году. К 1821 году оформился полноценный заговор, вовлекший в свою орбиту не только изрядную часть столичной элиты, но и провинциальных офицеров из обедневших дворян, составивших костяк «Южного общества» и «Общества соединенных славян» – крайне левого крыла движения.
В уникальной политико-экономической ситуации 1815- 1825 годов наиболее просвещенная и смелая часть российского правящего класса увидела открывавшуюся перед страной историческую возможность путём модернизации общественного порядка превратить Россию в полноценную европейскую державу, имеющую не просто большую армию, но и самостоятельную и сильную экономику. Военно-политические итоги 1812-1814 годов надо было или закрепить на уровне общественного развития, или неизбежно утратить (что впоследствии и произошло за время царствования Николая I).
Декабристы были не просто аристократами, но, в первую очередь, они представляли военную элиту. В этом смысле восстание 1825 года, весьма отличалось от европейских буржуазных революций XIX века. Оно скорее напоминало многочисленные заговоры, перевороты и революции, устроенные модернизаторски настроенными военными в странах «Третьего Мира» на протяжении XX столетия. В определенном смысле движение декабристов стало прообразом целого ряда военно-революционных движений и радикальных офицерских заговоров в странах периферии – от «младотурков» в Оттоманской империи до антиимпериалистических военных переворотов в арабских и африканских странах XX века и военных хунт в Латинской Америки. Значительная часть подобных переворотов, порою подготовленных и осуществленных куда хуже, чем выступление 14 декабря 1825 года, заканчивалась вполне успешно – по крайней мере, в смысле взятия власти. Иной вопрос, насколько успешно употребляли ее победители.
Восстание 1825 года трагично не потому, что это был заведомо обреченный на провал первый героический шаг, а потому что оно представляло собой упущенную, но реальную историческую возможность для России соскочить с пути периферийного, полуколониального развития. То, насколько уникальна и неповторима была ситуация начала 20-х годов XIX века, стало очевидно уже к концу десятилетия. Расправившийся с декабристами Николай I отнюдь не исключал на первых порах мысли о реформах и даже об освобождении крестьян. Но с каждым годом становилось все яснее, что практической возможности для этого у петербургского правительства уже нет. Через треть века потребовалось позорное поражение в Крымской войне, чтобы сподвигнуть царское правительство начать осуществлять хоть какие-то серьёзные реформы. Но вся эта реформаторская деятельность страдала общей непоследовательностью, неполноценностью, ограничивалась зачастую полумерами, да и времени было понапрасну упущено слишком уж много. Незначительное промышленно-технологическое отставание в начале века от страны-лидера Англии к середине XIX столетия превратилось в критическое отставание даже от стран европейского «второго эшелона». Эту тенденцию прекрасно демонстрирует металлургия, бывшая некогда передовой и самой технологичной отраслю не только нашей промышленности, но и экспорта. В 1825 году русскую металлургию опережает французская и североамериканская, к 1855 году Россия по производству чугуна отстает от Германии и Австро-Венгрии. К середине XIX века русская промышленность, в прошлом веке крупнейший поставщик металла в Англию, сама уже нуждается в импорте чугуна из той же Великобритании. Эти цифры, на мой взгляд, прекрасная квисисенция всего периода правления Николая Павловича.
Конечно же, я не отрицаю риск, что ситуация в России и, что особенно важно, её долгосрочные перспективы развития, в результате моего вмешательства могут стать сильно хуже, чем было в моей истории, но этот риск был оправдан. Если только не будет реставрирована свергнутая абсолютистская рабовладельческая монархия, то, на мой взгляд, ситуация в стране вряд ли может быть сильно хуже эталонного варианта истории. Повторюсь, я был настроен серьёзно, я бы даже сказал рЭволюционно, и в любом случае не собирался давать задний ход.
***
По длинной, узкой лестнице поднялись на палубу, там уже толпился галдящий народ, рассматривая приближающейся берег Туманного Альбиона. На пристани портовая обслуга помогала нашему кораблю пришвартоваться, закрепляя канаты. По перекинутым с берега сходням пассажиры начали спускаться вниз, на твёрдую землю.
Местные грузчики-стюарды, сразу после растаможки в порту привезённого мною с собой транзитного оборудования, за плату в несколько шиллингов, вынесли и помогли загрузить в телегу извозчика все мои коробки с разобранным литографическим станком и пару сундуков с вещами и бумагой. Весь свой скарб отвёз в ближайшую гостиницу. За полгинеи снял на неделю два номера. Подкрепившись в местном трактире, оставив на хозяйстве ирландцев, я нанял кэб и отправился обратно в порт – выискивать судно, отправляющееся в Санкт-Петербург.
Ничего подходящего в этом портовом городке не нашлось, пришлось брать междугородний дилижанс и в соседстве с семью пассажирами скататься в Лондон. Рядом со мной сидела очень даже милая англичанка к моему удивлению с упоением читающая в трясущемся «тарантасе» книгу «Человек-неведимка». Из-под кисейной юбки угадывались пара стройных ножек, а из-под шляпки, на обвалакивающие плечи ост-индийскую шаль, ниспадали светлые локоны волос. Хотя местные девушки и не пользовались румянами и пудрой, но все были очень бледны, загар, что в САСШ, что в Европе ныне совсем не в моде. Попробовал с ней заговорить сначала на французском, на что, удостоившись со стороны девушки внимательного осмотра с головы до ног, на всю свою многословность получал только ответы двух типов “oui” и “non”. Впоследствии я понял свою ошибку, образованные англичане в массе своей хоть и владеют французким, но предпочитают общаться на своём родном языке. В отличие от здешнего русского столичного дворянства – там, по слухам, без знания французкого языка будешь глух и нем. Именно это обстоятельство и заставило меня в Америке старательно учить французский, хотя, возможно, после наполеоновских войн ситуация с засильем в русском высшем обществе французского изменилась в лучшую сторону? Симпатичная же англичанка, к сожалению, оказалась замужем, поэтому раскрывать своё инкогнито я не стал, да и вряд ли бы она мне поверила, портрета автора в этой книге не было. Хотя нет, доказательства были в моём саквояже в виде книг американских издательств, а также некоторых газет где присутствовало рисованное изображение «знаменитого американского писателя».
Ха-ха, самому от себя иногда бывает смешно, стоит лишь вспомнить кто я в действительности есть на самом деле – русский иновременной вор интеллектуальной собственности ещё не родившихся писателей, к тому же заражённый революционными идеями переустройства общества. Не слабый, надо признать, коктель бурлил в моих мозгах, к тому же смертельно опасный для здоровья. Но жизнь, как известно, игра, причём азартная, по этому принципу я и жил, что в том времени, что в этом. И с этого, будоражищего кровь пути сворачивать не собирался ни вправо, ни влево, двигаясь только вперёд к новым сверщениям и острым ощущениям!
Дилижанс благополучно доставил всех пассажиров в деловую часть английской столицы – в лондонский Сити. Берега величественной и прекрасной зловонной и грязной Темзы в районе Сити в отличие от Вестминстера не имели хорошей набережной и были застроены местами самыми настоящими трущобами, а по узким улицам бродили рабочие, матросы и целая «армия» нищих. Поверхность Темзы была устлана не только плавающим мусором, но и множеством сновавших туда-сюда лодок, чаще всего, как я подметил, нагруженных углём. Лишь ближе к зданию Биржи стало чище, покосившиеся постройки сменились более опрятными лавками и магазинами и всё чаще на глаза стали попадаться купцы и прочие более-менее респектабельные джентельмены.
Лондонская биржа представляла собой огромное четвероугольное здание с колоннадами, портиками и с величественными аркадами над входом. Войдя внутрь, первое, что мне бросилось в глаза была статуя Карла II возвышающаяся на высоком мраморном постаменте. Отсюда, куда не кинь взгляд, просматривалась галерея, под аркадами которой собирались купцы тихо ведшие между собой торг, решающие куда именно и зачем тому или иному кораблю плыть – в Новый Йорк или за мыс Доброй Надежды, что ему везти с собой на продажу, а что, наоборот, покупать. Но мену эти купецкие дела совсем не интересовали. Соориентировавшись, от статуи короля я направился к размещающимся у стен доскам объявлений, на которых была напечатана нужная мне информация о пришедших или отходящих кораблях. Из английских портов можно было уплыть куда угодно – в Америку, в Китай, в Малабар, в Нутка-Соунд, в Архангельск, в Санкт-Петербург …
У местного клерка за отдельную плату удалось выяснить, что информацию о заинтересовавшем меня корабле можно узнать в так называемом «Лойдовом доме», располагающимся рядом с биржей. Там собираются лондонские страховщики и туда же стекаются новости из всех земель и частей света. В страховой компании мне без лишних разговоров предоставили для ознакомления большую книгу типа справочника, в которую вписываются данные о прибывающих и отправляющихся кораблях, их владельцах и капитанах.
На следующий день одного из совладельцев нужного мне корабля я нашёл в кофейне – он там регулярно завтракал, попивал кофе и просматривал бумаги. Официант подвёл меня к этому джентельмену, я представился и мы тут же, к моему удивлению, перешли на «великий и могучий». В ходе разговора выяснилось, что в этом «кофейном доме» собираются купцы, торгующие с Россией. Все они бывали в Петербурге, знают русский язык на довольно приличном уровне. Договорится о моём проезде в Россию вместе с багажом и слугами с этим англичанином не составило никакого труда, казалось он был рад нашему общению и возможности поговорить на русском.
Хоть и с нетерпением ожидая скорого отплытия, в Лондоне сложа руки «на чемоданах» я вовсе даже не сидел. Удалось встретиться с владельцем респектабельного детского журнала «Янг Фолкс» с которым договорились о печати сразу двух романов «Волшебник Изумрудного города» и «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона. С издательским домом «Муррей» были заключены соглашения на выпуск всех моих изданных в САСШ «взрослых» книг, также были обговорены условия будующего сотрудничества. Кроме того, английские издатели любезно помогли мне приобрести, с отложенной поставкой на будущий год, пару паровых машин повышенного давления производства компании Вулфа, а также разместить заказ на плоскосеточную бумагоделательную машину в городке Фрогморе. Также в одном из банков Лондонского Сити открыл счёт для перечисления гонораров поступающих от английских издательств.
Во время пребывания в английской столице совершенно случайно познакомился с одной замечательной и прелестной во всех отношениях девушкой, работающей служанкой в пансионе. Когда прогуливался по аллейкам парка рассположенного рядом с гостиницей в которой я проживал, внезапно солнце заволокло тучами и грянул ливень. Вот так мы и оказались вдвоём с Дженни под сенью древнего дуба, ища под его кронами спасение от потоков воды. На равных с ней общаться упорно не получалось, она принимала только формулу «хозяин – служанка», что в общем-то меня устраивало. Выяснилось, что её семья проживает в Кентском графстве, на её отце висит «огромный» долг в три гинеи, и начав недавно работать в пансионе служанкой, она копит деньги, мечтая помочь родителям оказавшихся в большой нужде рассчитаться с кредиторами. Дженни получила минимальное образование и по её признанию главными удовольствиями этой семнадцатилетней девушки были «работа, доброе отношение госпожи – хозяйки пансиона и хорошая книжка». И понимаю если бы такие вещи говорила какая-нибудь замухрышка-серая мышка, но нет, эти слова слетали с пухленьких губ периодически краснеющей от разговора со мной зеленоглазой блондинки спортивного телосложения от форм которой, пусть и скрытых в платьях, мне с трудом удавалось отвести глаза.
– Дженни! У меня к тебе есть серьёзный разговор! – обдумав сложившуюся ситуацию я продолжил беседу, слегка заглушаемую дождём, при этом стараясь придать своему голосу внушительности.
– Что угодно господину? – Дженни опять слегка раскраснелась.
«Такая коров … эээ … служанка, нужна самому!» – думал я, правда не знаю каким местом, когда рассматривал эту очаровашку.
– Предлагаю тебе работу в качестве моей личной служанки. Будешь получать полгинеи в месяц, но жить мы будем в России, в Санкт-Петербурге. Если согласна, то я готов помочь твоему отцу рассчитаться с кредитом хоть прямо сейчас, – достав кошелёк я вытащил три гинеи – всю сумму долга её родителя.
– Это так неожиданно, мистер Айвен … , – Дженни вконец стушевалась, задумчиво опустив свой взгляд.
– Позвольте поинтересоваться, вы ведь из Америки, зачем вам эта Россия?
– Я русский американец, Дженни, вот и возвращаюсь на Родину, возможно навсегда … но как там всё сложится неизвестно …
– Русский американец? – Дженни напрочь позабыв про свою стеснительность подозрительно уставилась в мои глаза, – а как ваша фамилия, мистер Айвен?
– Головин. Айвен Головин.
И так большие глаза Джейнни ещё больше расширились.
– Вы писатель? В книжной лавке я видела в продаже книгу этого американского писателя, но не смогла купить …
– Да, всё верно Дженни, но никому об этом не говори, – я обхватил её ручку, аккуратно согнул все пальцы, кроме одного, указательного и поднёс его к её приоткрывшемуся в удивлении ротику.
– О мой Бог! Никогда бы не поверила, что буду стоять в дождь под одним деревом с американским писателем!
Отпустив её руку я лишь дружески улыбаясь развёл руки в стороны.
– Признаюсь, Дженни, я тоже не ожидал встретить под этим деревом такого милого и красивого создания.
Девушка снова смутилась, потупив взгляд.
– Ну так что ты мне ответишь, на моё предложение?
Дженни молча пару секунд всматривалась в мои глаза, потом повернула голову и смотрела вдаль сквозь льющиеся струи затихающего дождя, затем повернулась ко мне всем телом.
– Хорошо, мистер Айвен, я согласна.
Улыбнувшись, кивнул ей головой и снова поймал своей рукой её ладошку, разжал её и вложил все три монеты.
– Передашь родителям! Я ещё неделю пробуду в Лондоне, в этой гостинице – указав рукой на виднеющееся за аллей здание и сообщил ей название этой гостиницы, – надеюсь, ты успешь в срок и не подведёшь меня?
Девушку, несмотря на то, что я ей почему-то всецело доверял, всё-таки решил проверить на «вшивость», вручив огромную по её меркам сумму денег.
– Вы мне мистер Айвен отдаёте деньги просто так, без всяких расписок? – в очередной раз шокировал девушку своим поведением.
– Да, Дженни, я тебе почему-то верю, – я на несколько секунд задумался, – и вот ещё что, если передумаешь ехать со мной в Россию, то эти деньги можешь не возвращать, считай, что это мой тебе подарок.
Бедная Дженни забыла как дышать, а потом борясь со слёзами резко бросилась мне на шею, крепко стиснула, прошептав в ухо:
– Через пару дней я обязательно вернусь! – и быстрым шагом направилась прочь, позабыв о ещё не совсем закончившемся дожде, и летящих из-под туфель брызгах, оседающих на платье.
Новая служанка со всеми своими невеликими пожитками заявилась в мой номер на исходе вторых суток и тут же принялась хлопатать по хозяйству. Ирландцев я поселил рядом с типографским оборудованием, поэтому нам никто не мешал. Дженни сбегала по моей просьбе на кухню, принесла чайник с печеньями. Налила в кружки чай, но садиться со мной за один стол наотрез отказывалась, при этом мило краснея. Я плюнул на скомканный вечер и в расстроенных чувствах направился в себе. Не успел я разоблачиться и развалиться в кровати, как скрипнула дверь и в мою спальню, двигаясь как кошка, пробирающаяся в собачью будку, осторожно и робея вошла Дженни, поинтересоваться, нужно ли ещё что-нибудь господину Айвану? И тут уж я не сплоховал, зачем она пришла и про что спрашивала не понял бы только полный идиот, а к таковым ущербным личностям я себя отнюдь не относил. Ночь прошла бурно! От кроткой Дженни в постели не осталась и следа! Прямо на моих глазах она превращалась в самую настоящую ненасытную «суккубу».
На следующий день, Дженни, вот это фокус, опять таинственным образом преобразилась в образцовую английскую служанку. Правда огонёк в глазах остался, да и наедине со мной она стала вести себя куда как более развязно, при этом ни на миг не забывая о своих профессиональных дневных обязанностях, впрочем и «ночные смены» она не прогуливала, спали мы с ней, к обоюдной радости сторон, вместе. В общем английской служанкой я был доволен на все сто десять процентов.
Наконец-таки наступил долгожданный день отплытия от берегов Туманного Альбиона. Поднявшись на палубу, раскланялся с молодым английским капитаном, моим ровестником. Он лично показал нам две небольшие каюты, где мы вместе с моими слугами и оборудованием будем располагаться до окончания плавания.
Примерно через пару часов под барабанящий аккопанемент мелкого дождика корабль стал сниматься с якоря. Вместе с внезапно затосковавшей Дженни и другими пассажирами мы вышли на палубу. Под треск таккелажа и всхлопывания раздувшихся парусов, наш корабль шумно тронулся, резво пустившись сквозь ряды других кораблей. Матросы, а вслед и пассажиры поснимали шляпы и начали ими махать, прощаясь с проплывающими мимо нас берегами Темзы. Лондон с его плотно застроенными кварталами сменили усадьбы и безбрежные луга с пасущимися на них отарами овец, но и этот пейзаж мы лицезрели недолго, вскоре выйдя в открытое море. Берега Англии стали темнеть и медленно таять в туманной дымке, за бортом засвистел ветер, а наш корабль стали «облизывать» и раскачивать из стороны в сторону пенистые волны.
Глава 2
Май 1822 года
На исходе первая неделя морского путешествия в Старом Свете. Позади остались штормовые воды Северного моря и краткосрочный заход в Копенгаген, а впереди по курсу сейчас плескались водные глади весенней Балтики. Они выглядели, откровенно говоря, безрадостно: свинцового цвета море и небо сливались друг с другом, от воды поднимался туман, было сыро и прохладно, уныло шумели волны и гудел ветер. Но такая погода за бортом мне даже нравилась, по крайней мере, здесь и сейчас было намного спокойней, нежели в Северном море, где штормило и болтало корабль просто немилосердно. Это ненастье я пережидал в своей каюте, валяясь в узкой постели, оббитой со всех сторон деревом. Со стороны это спальное место выглядело как раскрытый гроб, ну а я, с малость позеленевшим от качки лицом, соответственно, как его вполне законный обитатель.
Не знаю как меня примет Россия–мать, но плыть в обратном направлении через моря и Атлантический океан, особенно после всего перенесённого, даже чисто теоретически перестало входить в мои планы. По крайней мере, если мне откажут в ПМЖ или ещё каким способом вынудят покинуть империю, осяду на несколько лет где–нибудь в Европе, чтобы морально подготовиться к обратному турне в штаты.
На рассвете наш корабль бросил якорь у причалов острова Котлин. Перед Кронштадтской крепостью у гранитной набережной высился лес мачт торговых и даже военных парусников. Вскоре на борт английского судна поднялись таможенные смотрители вместе с полицмейстерами, сразу же по–хозяйски разместившись в кают–компании. Вначале чиновники больше часа «пытали» капитана судна, тщательно изучая судовой журнал, потом стали вызывать пассажиров. Меня вызвали в числе первых.
Долго беседовал с полицмейстером, облаченным в голубой мундир, восседающим напротив меня за столом.
– С какой целью вы прибыли в Российскую империю?
– Намерен и дальше посвятить себя писательскому труду. Также думаю, если мне представится такая возможность, заняться издательским бизнесом.
– Издательским бизнесом?
– Да, думаю начать издавать газету, журнал или печатать книги. В Америке я работал со многими газетами, журналами и издательствами, поэтому эта тема мне близка.
Полицмейстер поинтересовался написанными мною книгами. Все мои ответы чиновник перетолмачивал на свой канцелярский лад и диктовал их писарю. Писарь, скрепя пером, регулярно макая его в чернильницу, быстро строчил в своих бумагах. От этого зрелища непроизвольно сморщился. Пером при письме я практически не пользовался, предпочитая ему карандаши.
– Говорите ли вы сударь по-русски? – полицмейстер перешел на «великий и могучий» – Имеются ли у вас в столице или еще где в России родственники, друзья?
– У меня русские корни, мой дед помор из Архангельска покинул Российскую империю еще во времена царствования Екатерины Великой. Это все, что я о нем могу сказать, отца – уже гражданина САСШ я тоже плохо помню, потому, как рано осиротел. На севере России, возможно у меня и есть какие-то родственники, но я о них совершенно ничего не знаю. Русских друзей нет.
– Правильно ли я понимаю, что и рекомендательных писем от российских подданных у вас тоже нет?
– Совершенно верно.
– Сколько времени намереваетесь провести в России?
– Не знаю, как пойдут дела, возможно, что и навсегда здесь останусь.
– Есть ли у вас дипломатические поручения? Поручения от торговых компаний?
– Нет.
– Тайные цели?
– Нет.
– Вы посланы вашим правительством для изучения нашей страны?
– К американскому, прочим иностранным правительствам и властям никакого отношения не имею.
– Научные планы?
– Трудно сказать. Ставлю в свободное время кое-какие опыты в области химии, но пока никаких изобретений не добился.
Дело в том, что в последние пару лет я действительно занимался изучением доступных мне материалов по фотографическому делу и уже получил первые результаты. Светить их до поры до времени я не собирался, тайно ввезя в Россию химоборудование и реактивы, задекларированные как типографские.
Что касается практической стороны вопроса, то мне удалось получить так называемые «дагеротипы». Сам «фотоаппарат» представлял собой зачерненный изнутри ящик («камера обскура»). В передней его стенке было отверстие для получения более резкого изображения, в которое вставлялась линза, в заднюю часть вставлялся лист бумаги покрытой солями серебра. Эти две отдельные части ящика можно было раздвигать – и тогда линза удалялась от плоскости изображения, или сдвигать, приближая линзу к плоскости изображения. Тем самым производилась наводка на резкость. С точки зрения механики все было относительно просто, а вот с химическими реагентами пришлось повозиться, благо, что открытый Дагером процесс в моем времени тайной не являлся. В соответствии с ним посеребренная пластинка подвергалась действию паров йода, после чего на зеркальной поверхности образовывалась пленка йодистого серебра. В результате засвечивания в камере обскуре в течение 3–4 часов на пластинке появлялось едва заметное изображение. При проявлении применялись пары ртути. Для фиксирования изображения Дагер сначала использовал горячий раствор поваренной соли, а затем перешел на тиосульфат натрия (применение тиосульфата для создания растворимой соли серебра открыл Гершель в 1819 г.). Дагеротипия позволяла получать высококачественные фотографические изображения. Когда дагеротипы рассматривали под определенным углом, они выглядели как позитивное изображение. Недостатком дагеротипов была невозможность их размножения. Также дагеротипия была неприменима и в полиграфической технологии, потому что для изготовления печатных форм нужны фотоформы – изображения на прозрачной основе.
– Ваши химические опыты связаны как-то с взрывчатыми веществами? Может быть они излишне пожароопасные? В чем их суть?
– Изучаю способность некоторых веществ, например, солей серебра, изменять свои свойства (цвет, растворимость и т.д.) под действием света в «камере обскура».
– Хм … ладно, так и запишем …
Допрос продолжался еще минут десять.
Мой американский паспорт у меня изъяли, взамен выдали карточку.
– По прибытию в столицу вам следует с этой карточкой в обязательном порядке явиться к Петербургскому обер–полицмейстеру в губернское правление.
– Хорошо.
Оспаривать бюрократические процедуры было бы бесполезно, оставалось лишь смиренно соглашаться. Следом за мной в куда более быстром темпе допросили моих слуг, и также изъяли их паспорта.
На следующий день, в Кронштадте, к борту нашего корабля причалила лодка с лоцманом, судно по указанному им курсу легло на ветер и уже к обеду, столпившиеся на палубе пассажиры, с любопытством рассматривали черепичные крыши зданий, протыкающие небо шпили, позолоченные купола и колокольни храмов русской столицы. Вдоль гранитной набережной медленно проплывали здание Биржи с великолепным портиком и монументальными маяками, белые колоннады образовательных учреждений, жилых особняков, казарм и дворцов. Некоторые известные мне здания и сооружения Северной Пальмиры еще только строились. Тот же Исаакиевский собор с Невы совсем не просматривался, ну так его и начали строить совсем недавно, только четыре года назад.
Наконец корабль добрался до Английской набережной и бросил якорь напротив здания таможни. Здесь мне пришлось долго общаться с сотрудниками Таможенной пограничной стражи, декларируя ввозимые в Россию грузы и выплачивая ввозные пошлины. Таможенники долго и придирчиво рассматривали багаж и груз, расспрашивали об оборудовании, листали книги и бумаги. Какой-то особой цензуры сейчас в России не было, а всех иностранцев априори не записывали в шпионы, эти веяния распространятся только при Николае Палкине.
Типографское оборудование оставил храниться на таможенном складе, а сам вместе с прислугой и ручным багажом вышел на улицу. У здания таможни дежурили извозчики. Наняли четырёхместный экипаж и покатили в местную гостиницу, по пути созерцая архитектурные красоты русской столицы.
Ночь в гостинице прошла кошмарно, донимали клопы. Злой и не выспавшейся послал Стаха с Ником в ближайшую аптеку за покупкой скипидара или уксуса, приказав Дженни по возвращении ирландцев обработать ими наши комнаты. А сам, облачившись в английский редингот (riding-coat – костюм для верховой езды), наняв дежуривший у гостиницы экипаж, отправился на прием к обер-полицмейстеру Гладкову.
Путешествуя на дрожках, чем-то неуловимо напоминающих мне азиатские велорикши, созерцал в пути не столько красоты Петербурга, сколько спину извозчика, заодно вдыхая источаемые ароматы трусившего впереди коня. Хотя, честно говоря, было не до красот. Неимоверно огромная и полноводная Нева, смотрящаяся особенно грозно на фоне низких своих берегов, навевала на меня какое-то чувство тревоги, особенно актуального на фоне недавнего моего морского путешествия.
Миновав по каменному мосту Екатерининский канал, экипаж выехал на Садовую улицу, прямо к Управе благочиния. Соскакивая с дрожек, сунул в руку извозчика ассигнацию, на что услышал обиженное «Маловато будет …». Еще на выходе, проходя ресепшен гостиницы, я узнал примерный диапазон цен на услуги извозчиков, а потому переплачивать не собирался.
– В следующий раз о цене проезда сразу договаривайся, чтоб маловато не было! – кучер вступать в дискуссию не стал, а лишь обиженно запыхтел, поправляя рукой свою чуть съехавшую на бок во время скачки суконную шапку расширяющуюся к верху тульей.
У флигелька, над которым красовалась табличка с соответствующей надписью местного «ОВД», гревшись на майском солнышке, дежурил полицейский, сразу же проявивший служебное рвение, поинтересовавшись моей личностью и целью визита. Выслушав мои ответы, он препроводил меня в здание, «передав с рук на руки» своему коллеге.
Лично принять посетителя Гладков не смог, так как генерал-лейтенант личностью оказался крайне занятой, будучи председателем «Попечительного совета о тюрьмах» в данный момент он инспектировал своих подопечных в одном из столичных острогов. Общался со мной нижний полицейский чин, будучи экипированным в уже знакомый мне по Кронштадту голубой мундир.
И разговаривали мы с ним примерно о том, о чем и в вышеупомянутом Кронштадте. Уточнить что-то у американцев относительно моей личности у здешних полицейских вряд ли получится, потому как до 1830-х гг. американских послов в России попросту не было. Первым настоящим «полномочным министром» САСШ в Санкт–Петербурге был Джон Куинси Адамс, который представил свои верительные грамоты царю Александру I 5 ноября 1809 года. Министр Адамс прослужил почти пять лет в Санкт–Петербурге во время наполеоновских войн, после чего безвозвратно покинул Россию, а нового «министра» на смену американцы полтора десятка лет не присылали.
Штатовский паспорт мне так и не вернули, он остался на хранении в жандармерии, зато на мое имя, а также на моих слуг были выписаны «билеты». Изготовлены они были на гербовой бумаге, поэтому пришлось раскошелиться на два рубля.
Что касается разрешения на открытие собственной типографии, то в Управе меня обломили, «отфутболив» аж к самому петербургскому генерал-губернатору Милорадовичу!
На выходе из Управы свободных извозчиков не оказалось. Рядом были припаркованы лишь фельдъегерские экипажи, да пара верховых офицеров что-то, посмеиваясь, весело обсуждали, жестикулируя руками, да подкручивая усы.
Прошелся пешком до Английского проспекта, наняв очередного извозчика заехал в свою гостиницу, где англо-ирландцы вели химическую войну с клопами. В номере, в качестве образцов, я захватил американские газеты с моими рубриками, а также полный комплект всех своих изданных книг. На первом этаже гостиницы пообедал на скорую руку и направился в центр, к Адмиралтейству, на одноименный проспект, где дислоцировалось столичное градоначальство.