Алексей Лавров
Тень души
Кстати, плюс пятьдесят маловато будет. Значит, в сауну с экзо уже нельзя, а жаль. Зато можно сразу в прорубь… только вопрос, как у него с плавучестью.
Мама сказала выходить. Растёрла меня большим пушистым полотенцем, принялась помогать натянуть шорты и майку. Тут-то я и получил ответ на вопрос, как влияет обруч на мой экзо. Обруча у меня на голове не было, и я отчётливо ощутил разницу.
Скелет начал тупить и сопротивляться, то есть мне сначала нужно было прикладывать усилие, преодолевать сопротивление, и с небольшой задержкой агрегат подстраивался под движение. Значит, обруч каким-то образом прямо передаёт экзоскелету, что я хочу сделать? Очень интересно!
* * *
Мама не разрешила надевать обруч на влажные волосы, и к себе в комнату я прошёл походкой контуженого робота. Уселся на стульчик ждать, пока высохнет голова, а мама с пульта поставила мне развивающий фильм – картины под классическую музыку.
Показывали в основном натюрморты, а играли бодренькие скрипичные концерты. Моцарт, кажется… надо будет у мамы спросить. Картины тоже воодушевляли – фрукты, окорока, один раз даже сосиски. Кажется, скоро обед… только спрашивать не надо, мама сама скажет.
И действительно, как закончился фильм, пришла мама, надела мне на голову обруч и сказала, что пора обедать. Взяла за руку и повела в столовую. Мы прошли немного по коридору и пришли в уютную комнату. Там имелся собственно застеленный скатертью стол со стульями, на стене слева висел большой экран. Показывали красивые пейзажи под симфонический оркестр. Напротив входа большое окно.
А в стенке справа была дверь, из неё выглянула чёрненькая Ася и спросила, можно ли подавать. Мама сказала, что можно, и провела меня к столу. Я уселся, мама расположилась с другой стороны. По её примеру я заложил за отворот футболки салфетку, и вскоре Ася принесла первую перемену.
Мама сидела строгая, ровная. По её виду мне стало ясно, что разговор лучше не затевать. Я тоже сидел прямо, просто физически не мог сутулиться, и, сохраняя покер-фэйс, старательно за ней повторял.
Блин! Ей-то ничто по идее не мешало наклониться к тарелке и не тащить ложку на верхотуру! И при этом ещё нельзя ставить на стол локоть, вообще нужно высоко его не поднимать. И ложку держать пальцами, этак изогнув кисть.
Потом Ася принесла второе, дошла очередь до вилки и ножа. Мама не делала мне замечаний, казалось, что совсем на меня не смотрела. Только глаза её по-доброму улыбались. Я почувствовал себя уверенней, посмотрел на ситуацию в целом.
Вот родился я… или очнулся, неважно. Начал говорить и ходить. Теперь потихоньку начинаю осваивать большой мир. Мир, где мне предстоит как-то жить и что-то делать. И что-то во мне говорит, что мир моему появлению ни разу не обрадуется.
Просто забавный уродец в экзоскелете. Будут брезговать, насмехаться, и все вместе жалеть… кто искренне, кто притворно…
Мама словно прочитала мои мысли на моей физиономии и продемонстрировала, что уж дома-то жалеть меня никто не будет. Для начала велела помочь Асе убрать со стола, а потом вымыть посуду.
После обеда я вернулся в свою комнату, где, сидя на стуле, смотрел обучающие фильмы. Потом были английский и русский с репетиторами. Немного поиграл до ужина, представляя себе, что когда-нибудь смогу так же сражаться в реальности.
После ужина я снова вымыл посуду – похоже, отныне это моя работа – снова пострелял и подрался в виртуале, и, наконец, этот бесконечный день закончился.
* * *
Утром спозаранку принесло моложавого доктора. Врач с мамой нацепили на меня доспехи, я по памяти принялся выполнять разминочный комплекс. Доктор иногда подсказывал, поправлял, но в целом выглядел довольным.
И я в конце разминки спросил чисто из интереса:
– Борис Петрович, а я смогу плавать в экзоскелете?
Он нахмурился и обратился к маме:
– Разрешите нам поговорить вдвоём.
Она молча вышла. Я едва сдерживал интерес – что ж это такое секретное доктор хочет мне сказать? Врач помолчал, хмурясь, и заговорил, не поднимая глаз:
– Старик, я мог бы сказать, что, конечно, сможешь плавать… будь тебе меньше лет, я бы так и сказал. Но я вижу, ты серьёзный парень, и… нет хуже проклятья, чем напрасные надежды.
Он вздохнул и продолжил глухо:
– Ты никогда не сможешь плавать, драться, скакать на лошади… Твой экзо просто вот такое инвалидное кресло. Знаешь, люди в инвалидных креслах тоже не могут плавать…
Врач вдруг посмотрел мне в глаза и добавил строго:
– И они благодарны богу за их вот такие единственные жизни. Просто научись жить… э… вот так.
Я слушал его с неподвижным лицом. Заставил себя проговорить:
– Да, доктор, я постараюсь.
– Вот и хорошо, – пробормотал он смущённо и продолжил преувеличенно бодро. – Ну, ты сейчас в душ?
– Да, Борис Петрович, – ответил я вежливо. – Спасибо вам.
Доктор вышел, и зашла мама. Она за руку отвела меня в душ. Я разделся и встал в кабинку. Ударили струи, вода освежала, бодрила, будоражила… а мне было всё равно. Главное, что под душем мама не увидит слёз на моих щеках.
Глава 4
Из душа я вышел со спокойным лицом. Сам шагнул навстречу суровой реальности. И настоящая жизнь началась практически сразу. Вообще моя жизнь шла строго по расписанию, в определённое время я занимался с репетиторами, делал гимнастику, принимал контрастный душ, чистил картошку, мыл и резал овощи и прочее, заодно постигая азы приготовления пищи, а после завтраков, обедов и ужинов мыл посуду…
Мама учила меня вышивать, чтоб занять руки и освободить голову, ну и чтоб умел в жизни пуговицу пришить или носки заштопать. За этим кропотливым занятием слушал аудио-лекции по учебной программе. Она часто сидела со мной и рассказывала о моей прошлой жизни и жизни вообще.
Я, наконец, невзначай выяснил, что её зовут Ирина Сергеевна, она преподаёт в институте Историю культуры и Философию, только сейчас в отпуске за свой счёт по уходу за непутёвым мной. Папку звать Дмитрием Олеговичем, он инженер-математик, познакомился с мамой ещё в студенческие годы у каких-то знакомых. А деда зовут Сергеем Васильевичем, он просто важный и богатый дядька, и чем занимается, никому неизвестно.
Дед признал мои очевидные успехи, согласился так же признать наличие каких-то мозгов у моего папки и хотел даже подарить ему наш дом. Но отец твёрдо отказался и предложил дом ему продать. Дедушка, тяжко вздыхая, выразил крайнее удивление, что у этакого идиёта сынок такой умненький я, махнул рукой и сказал, что хрен с ним, каждый сам кузнец своего несчастья.
Я полностью соглашался с дедом. Ведь никто меня силком не тащил на ту стройку и в шахту не сбрасывал. Ну, скорее всего, сам упал. «Гулял» придурок! Вместо того чтобы плавать, бороться, скакать на лошади или хотя бы на батуте…
В тот несчастливый день я, сам того не понимая, сделал выбор. Мы каждый день делаем выбор, возможно, на многие годы вперёд. И я каждый свой новый день уже сознательно выбирал жизнь… и боль. Прямо с утра. Вернее, даже с вечера. Я забирался на кровать и сам снимал с себя экзоскелет, укладывал элементы на стол, что поставили у кровати.
Спозаранку включался экран, с него улыбалась мама и желала мне доброго утра. Я говорил «спасибо» и принимался надевать на себя экзо, ворочаясь с боку на бок. Робо-трусы, «бёдра», наплечные блоки надевались без особых усилий, осложнения начинались с момента установки трубок спины.
Я научился подсоединять их к трусам «вслепую», лёжа на боку. А вот дальше требовалось одной рукой подтянуться на рамке, максимально выпрямив спину, и второй рукой не глядя воткнуть трубку в плечевой блок. А потом так же подсоединить вторую трубу. И в довершение шли «голени» и «ступни», чтобы их закрепить, нужно просто нагнуться вперёд как можно дальше.
Всё это требовалось не просто перетерпеть, стиснув зубы со зверской мордой. Мама же может увидеть! И если тупо терпеть, экзо не наденется никогда. Нужно с покер-фэйс на физиономии сквозь боль сосредоточиться и выполнить манипуляции без ошибок.
И знать, что не будет аплодисментов, я не совершаю ничего особенного. В виде отдыха подсоединял провода и шланги, руки быстро всё научились делать, не советуясь с головой. Вот после этого я получал главный свой приз – новый день жизни.
Сначала в туалет, потом заправить постель и можно приступать к зарядке. После гимнастики под контрастный душ, а оттуда на кухню помогать Асе накрывать завтрак. Папа перебрался к нам жить, и завтракали мы обязательно вместе.
Потом отец уезжал на работу, а я помогал убирать со стола, мыл посуду, и мама начинала меня развивать. То есть в принципе продолжалась всё та же жизнь по расписанию… Господи! Как я ненавидел расписание! Когда знаешь наперёд, что будешь делать по часам, по дням, по годам. Когда каждый день длится вечность, а месяцы пролетают, как забытый сон.
Расписание, боль по расписанию делали мою жизнь сплавом армии и тюрьмы. Только у солдат впереди дембель, у заключённых конец срока, у меня же…
Вот почему я заявил, что не было у меня детства? Детство – это мечты и надежды на будущую взрослую жизнь. То есть, когда мечты сбываются или рушатся, и надеяться больше не на что, начинается эта самая взрослая жизнь. Простая логика.
* * *
Однако и в армии или в тюрьме люди живут. Солдаты могут отдохнуть на войне, а у заключённых прогулки. С этим вначале возникли сложности – никакие штаны, кроме широких шорт, на экзоскелет не налезали. Требовалось сначала снять робо-трусы и нижние элементы, натянуть штаны и потом снова собрать экзо.
Вся сложность заключалась в том, что самостоятельность стала моим идефиксом. Папка решил вопрос технически – на уровне моих плеч прибил к стене дюбелями два кронштейна. От меня требовалось всего лишь сначала вслепую, спиной, повиснуть за ручки плечевых блоков на крючках. Дальше снять шорты, нижние элементы экзо, натянуть штаны и снова собрать скелет. Для этого нужно просто повыше задирать колени.
С ботинками всё оказалось совсем просто. Не нужно пихать ступни в ботинки, имелись «уличные» ступни в виде ботинок по сезону. А куртки, свитера и рубашки мне сшили специальные, под мои «могучие» плечевые блоки.
Вот оделся я однажды и вышел с мамой из дому. Облетали жёлтые листья, осеннее солнышко выглядело уставшим, светило вполнакала. Для первого раза просто погуляли во дворике. Я впитывал свежий, с осенней холодинкой, воздух, наслаждался открытым небом над головой после долгого заточения, а мама читала подходящие осенние стихи.
Позже она стала возить меня гулять в парк и в музеи. Я с неизменным покер-фэйс рассматривал картины и внимательно слушал экскурсовода, поскольку мама после культпоходов устраивала мне дома экзамены – требовалось узнать репродукцию на экране и рассказать, что запомнил.
А другие посетители рассматривали меня, пацана с обручем на голове, плечами американского футболиста и с элементами экзо на ногах. Дети показывали пальцем и смеялись, некоторые взрослые снимали на телефоны. Иногда особо непосредственные натуры, в основном китайские туристы, просили меня с ними сфотографироваться.
По маминой просьбе я всегда соглашался и даже скупо при этом улыбался. Она говорила, что нельзя, попросту неумно требовать от людей слишком многого. Люди не обязаны быть поголовно умными и добрыми, понимать меня и сочувствовать. Мне нельзя их даже прощать просто потому, что я не могу их судить – они мне ничего не должны.
Это я должен всё понимать и сочувствовать, быть снисходительным. Мне это нужно самому – именно мне предстоит жить среди них с обручем на голове, плечами американского футболиста и костями с коленными блоками экзо. Плохо жить и обижаться. Плохо жить и презирать. Мне для себя самого нужно их полюбить, принять такими как они есть, ведь это наши люди, тот самый народ.
* * *
В общем, поначалу прогулки мне организовала мама, а папа устроил войну. Даже настоящий холивар. Он обратил внимание на то, что я перестал играть в боевые симуляторы. Я, как мог, объяснил, что мне противно воображать себя тем, кем стать для меня невозможно.
– Тёмка, – сказал он мягко. – Ты знаешь, что такое чудо?
– Чудес не бывает, – проворчал я.
– То есть чудо – это то, чего не бывает? – переспросил он с усмешкой.
Инженер математик, даже рассуждая о чудесах, требует чётких формулировок! Я улыбнулся и поправился:
– Ну, не то, чтобы совсем не бывает… скажем, маловероятное…
– Господи! – покачал папа головой. – Да какое тебе сейчас дело до вероятностей?!
Я смешался. Действительно, в моём положении интереснее не вероятности, а хоть какие-нибудь шансы.
– Так вот, старичок, – наставительно заговорил отец. – Всё относительно. Чудо – это когда совершается то, что люди считают невозможным. То есть считается кем-то полностью невозможным, без вариантов.
Он погладил меня по волосам и сказал совершенно серьёзно:
– И того, кто совершает невозможное, считают волшебником. Я лично знаю человека, кто может останавливать своё сердце. Он говорит, что оно просто очень медленно бьётся, но приборы фиксируют остановку.
Я смотрел на папку во все глаза. Насколько я его узнал, он бы точно не стал выдумывать для меня сказки. Но это же… невозможно! Невозможно? Ну, а папка о чём толкует!
– Я не призываю тебя верить в невозможное, – ласково продолжил папа. – Просто согласись, что ты можешь ошибаться в оценках, считая что-то невозможным…
Я задумчиво кивнул.
– Во-о-от! – обрадовано сказал отец. – Пусть тебе что-то кажется невозможным, просто стань волшебником…
– Просто?! – воскликнул я.
– Ну да, – уверенно ответил папка, потрепав мне волосы. – Для твоего возраста это просто, – и деловито договорил. – Познакомлю тебя с началами йоги. А ты прекращай вешать нос.
– Хорошо, пап, – согласился я.
Сделка казалась выгодной с самого начала. Даже если ничего не получится, йога это очень интересно, и хорошее настроение ещё никому не мешало. Скорее мешает его отсутствие. Я, пересилив себя, вернулся к играм.
Мне не верилось, что я смогу когда-нибудь так в реальности. Не хотел в это верить, несбыточные надежды – худшее из проклятий. Но кто сказал, что я должен себя отождествлять с персонажем? Вот мой мозг ведь тоже без своих рук и ног, но это не мешает ему управлять моими конечностями… э… ещё и думать другую всякую такую ахинею.
В общем, сначала я стал иначе относиться к игре, а потом и на себя взглянул как бы со стороны. Никаких особых открытий или достижений мне это не принесло, просто стало легче жить. И немножко бороться.
Отец после работы выкраивал для меня время и посвящал в азы йоги. Учил правильно дышать, правильно смотреть, правильно ничего не думать во время медитаций. И раз в неделю возил в зал к своему знакомому, кто умеет останавливать своё сердце.
Признаться, было сначала очень интересно взглянуть на человека, которого дед не может попросить к нам приехать. Папка мне весело сказал:
– Вот это действительно невозможно.
Все вопросы отпали при первой встрече. Среднего роста сухощавый мужик в простенькой серой курточке, широких серых штанах и в мягких тапочках производил впечатление. Прямые волосы до плеч седые или от природы белые. Чёрные глаза. Лицо молодое, кожа гладкая, лишь сеточка морщинок у глаз выдавала возраст. Папка обращался к нему «мастер», но главное – его взгляд…
Человек с такими одновременно спокойными и весёлыми глазами может сказать «нет» всем президентам мира. Его нельзя заставить или купить, ему просто что-то интересно или абсолютно фиолетово. На мою невероятную удачу я показался интересным этому дядьке.
Прежде всего, он заявил мне, что йога это путь развития моего духа, сознания, моего тела. Мои костыли развивать не нужно. Люди привыкают к костылям, ведь они действительно делают жизнь удобнее. А требуется от них отвыкать или стремиться от них избавиться. Хотя бы просто стремиться.
У большинства людей множество костылей, о которых они не подозревают. Они думают на костылях, даже что-то чувствуют на костылях и принимают решения на костылях. Им отовсюду их подсовывают. Мне повезло, я о части своих подпорок знаю. Если начну развиваться, узнаю и об остальных, а пока мне следует изменить отношение к своему экзоскелету.
Я возразил, что по идее обезьяна стала человеком, научившись использовать орудия. Мастер вдруг открыто захохотал:
– Вот именно! То есть если у обычного человека забрать его палки, он станет тем, кем на самом деле является – обезьяной!
Я вынужден был согласиться, что в его максиме есть резоны. Ну, я-то без всех моих приспособлений даже не обезьяна, а так… просто кусок дерьма.
Мастер на этом моменте счёл, что теории пока достаточно, и перешёл к практике. Велел мне выпрямиться, встать максимально ровно. Спросил, устойчиво ли я стою. Я ответил, что вполне, и тогда он обратился к папке:
– Где у скелета выключается спина? Давай-ка он постоит так сам.
И папка без возражений отсоединил от плечевых блоков спинные трубки! Я испуганно обмер… но я стоял! На лбу выступила испарина, сердце бешено колотилось… но я стоял!
– А теперь попробуй опуститься на колени, – проговорил мастер.
Я втянул воздух сквозь зубы и, держа спину прямо, глядя ровно перед собой, осторожно опустился на одно колено. Постоял так немного и рискнул подогнуть вторую ногу.
– Молодец, – сказал мастер. – Опусти задницу на пятки.
Я выполнил команду уже уверенней. Уселся и напряжённо прислушался к себе. Ощущения в целом обычные… мне захотелось кричать и смеяться!
– Запомни, – наставительно проговорил мастер. – Ты сейчас не сделал ничего особенного. Ведь это так просто, не так ли?
– Да, мастер, – ответил я сипло. – Теперь я понимаю…
– Начинаешь догадываться, – поправил он меня строго и снова обратился к папке. – Дим, вы уже, конечно, медитируете? Вот пусть парень отныне медитирует без скелета. И чтоб он сам его снимал и надевал. Как станет что-то получаться, приходите ещё.
* * *
На этом первая консультация закончилась. Дома мы с папкой продолжили эти захватывающие опыты и добились некоторых успехов. Вскоре перед сном я снимал экзо как одежду и ложился в кровать. Утром просто вставал, немного медитировал на коленках и сам надевал элементы экзоскелета. Делать это стоя оказалось совсем несложным.
Я действительно стал иначе относиться к экзоскелету, старался как можно больше упражнений выполнять без него. Через пару месяцев мастер посоветовал осваивать китайскую дыхательную гимнастику. Естественно, без экзоскелета. Это было намного труднее, но я к тому моменту поверил, что всё могу.
Конечно же, все элементы У-шу мне были недоступны, а что получалось, я выполнял очень плавно. Много занимался растяжкой, гнулся, насколько хватало сил терпеть.
Причём, делал всё это без надежды и страха – так советовал мастер. У всех есть пределы возможностей. Большинство людей не умеют летать…
Представьте себе, кое-кто умеет, но низенько-низенько. Левитация называется.
А я не могу драться. То есть разок-другой при крайней необходимости, наверно, можно, да и только. Моей спине противопоказаны удары. И не только удары по спине, а любые удары. Удар – это неизбежное сотрясение позвоночника. Ведь человек не может ударить только рукой или ногой – требуется точка опоры. Кошка переворачивается на лапы в свободном падении, отталкиваясь от хвоста, от позвоночника.
Так что драться мне не светило, и я назло всему отрабатывал удары в бое с тенью. Грушу доктор запретил категорически. В доме мне выделили комнатку для тренировок, повесили на стенку большой экран, чтоб я мог общаться с наставниками, оборудовали тренажёрами, папка даже грушу повесил… пришлось убрать.
Поскольку я уже мог во многом обходиться без экзо, надобность в его блоковой, разборной конструкции отпала. Папка привёз новый, улучшенный вариант. У него менялись только «ступни-ботинки» или «ступни-тапочки». Трубки и провода подсоединять не требовалось, их спрятали в «кости», блоки «суставов» и «плеч» получились компактнее.
А старый мой экзо достался другому мальчишке с тяжёлой травмой спины. Папка сказал, что я хорошо для него обкатал агрегат, у него обучающаяся электроника с элементами искусственного интеллекта. Парню будет намного проще.
Так вот драться мне нельзя, зато стрелять можно сколько угодно. Особенно с новым экзоскелетом. Дед мой оказался стрелковым маньяком. С ним я посещал тир в стрелковом клубе, мы ездили на стрельбище. В тире осваивал пистолеты, а на полигоне спортивные винтовки. Ну и, само собой, родной «калаш». Со сдачи норматива по разборке-сборке автомата всё и началось.
Незаметно подкралась зима, выпал снег, и родители стали по выходным вывозить меня кататься на лыжах. Кстати, когда я в своём развитии дотопал до лыж, мама смогла вернуться в институт. Я целыми днями не видел родителей, общался с Асей и с наставниками в режиме видеоконференции, и выходные ждал как праздник.
