Алексей Кузнецов
Суд да дело. Судебные процессы прошлого
Борьба с курением, XVII век
Трудно сказать определенно, откуда именно табак попал на Русь; наиболее вероятной представляется версия, по которой он пришел из Крымского ханства непосредственно или же через украинских казаков, среди которых употребление табака было в XVII веке широко распространено: например, известная народная песня о Петре Сагайдачном, ставшем гетманом где-то на рубеже XVI и XVII веков, упоминает, что тот «проміняв жінку на тютюн та люльку», то есть на табак и трубку.
Отношение властей к табаку было резко негативным. Уже во времена первого царя из династии Романовых за «питие» табака следовало суровое наказание, о чем упоминает законодательство того времени: «Да в прошлом во сто четыредесять втором году, по указу блаженныя памяти великаго государя царя и великаго князя Михаила Феодоровича всеа Русии на Москве и в городех о табаке заказ учинен крепкой под смертною казнью, чтобы нигде русские люди и иноземцы всякия табаку у себя не держали и не пили, и табаком не торговали». Это могло быть связано как с религиозными соображениями (испускающий дым уподобляется дьяволу), так и с практическими: московский пожар 1634 года по официальной версии был спровоцирован неосторожным обращением с курительным приспособлением. Впрочем, в первые годы царствования Алексея Михайловича, когда правительство прилагало лихорадочные усилия по изысканию новых источников пополнения казны, табак легализовали и обложили акцизом; однако уже в Соборном Уложении 1649 года борьбе с курением посвящена значительная часть XV главы. Кара предусматривалась максимальная: «чинити наказание болшое бес пощады, под смертною казнью, и дворы их и животы имая, продавати, а денги имати в государеву казну».
Метаморфозы языка хорошо заметны в общеупотребительных глаголах: в России XVII века водку (хлебное вино) курили, то есть получали перегонкой браги, а табак пили, то есть курили. Последнее, вероятно, является прямым заимствованием из тюркских языков.
При этом законодатель пытался подробно описать все возможные случаи, чтобы снабдить своих зачастую малограмотных судей единообразными алгоритмами: рассмотрены отдельно случаи покупки табака у литовцев, у русских и у находящихся на русской службе иностранцев; так же подробно расписано, что надлежит делать в тех случаях, если подозреваемые заявят, что табак они нашли или что им его подкинули. В последнем случае (надо думать, не таком уж редком) полагалось «их с теми людми, которые их привели, ставить с очей на очи (проводить очную ставку. – А.К.) и роспрашивать. И будет дойдет до пытки, и их пытать, а [если] с пытки они на себя ничего говорить не учнут, и против того пытать тех людей, которые привели. Да будет те люди, которые привели с пытки повинятца, что тех приводных людей табаком они подкинули, и им за такое воровство, сверх пытки, чинить наказанье, бить кнутом на козле, чтоб им и иным таким впредь неповадно было так делать». Однако одно дело – закон, другое – «правоприменительная практика»…
«…Чтоб впредь неповадно было…»
Несмотря на то, что обвиняемый прямо заявил, что табак ему пьяному подкинули, никаких следов очной ставки в материалах дела мы не найдем. Опять же, предписанная пытка обвиняемого тщательно зафиксирована («было ему десять ударов»), а вот насчет «пытать тех людей, которые привели» – опять-таки ничего. Тем не менее приговор, несмотря на отсутствие «признательных показаний», был обвинительным, практически все обвиняемые были, как и ранее Игнашка Васильев, «биты батогами»: «чтоб впредь неповадно было допьяна беспамятно напиватца», а Фочке и сыну его Федьке сверх того еще и «крестьян отбивать и в приказной избе бесчинно кричать» (иными словами, оказывать сопротивление представителям власти и оскорблять их при исполнении служебных обязанностей). И лишь Иудка Григорьев, тоже в пьяном виде принимавший участие в «отбитии» Якушки Феоктистова, отделался подпиской о невыезде под угрозой штрафа: «Иудка Григорьев из приказной избы освобожден в дом свой, а как его, Иудку, по тому делу впредь спросят, и ему, Иудке, стать на Белоозере в приказной избе или где Великий Государь укажет, тотчас, а будет его, Иудку, спросят, а он не станет, и на нем пеня Великого Государя, а пени что Великий Государь укажет».
Иными словами, главное обвинение – хранение табака – осталось недоказанным. В чем же смысл проведенной полицейской операции? Ключ к разгадке бесстрастно зафиксирован писцом приказной избы. Оказывается, Якушка на следствии пожаловался, что при аресте Зинка Лаврентьев со товарищи у него отобрал «шесть алтын, да крест серебряный скусил алтына в три, да шапку денег в десять», итого на круг 32 копейки (в алтыне – три копейки, в деньге – полкопейки), а Игнашка Васильев недосчитался 23 алтына и 2 деньги, то есть 70 копеек. Больше всего сыщики поживились у Иудки Григорьева – у того было взято «17 алтын, 6 сошников (металлических наконечников для сельскохозяйственных орудий. – А.К.), да сковороду, да топор, да на 10 фунтов укладу», то есть заготовок из высококачественного металла; иными словами, никак не менее полутора рублей. Для прояснения масштаба цен уточним, что пуд (16 кг) сливочного масла стоил в то время около 60 копеек, 4 пуда ржаной муки – порядка 30 копеек, пара хороших сапог – не более 50 копеек. И то сказать, с ярмарки люди шли…
Иванов С. В. Суд в Московском Государстве. Из серии «Картины по русской истории». Хромолитография 1909 г. г. Москва, Издание Гросман и Кнебель
Ситуация проясняется. Очевидно, действовала в 1680 году на Белоозере банда «оборотней в погонах», работавшая по проверенной схеме: идущему с ярмарки с барышами человеку, добравшемуся до кабака и там, естественно, напившемуся до беспамятства, подкидывался запрещенный табак. Доводить дело до обвинительного приговора по «хранению с целью употребления и распространения» было необязательно: смысл «мероприятия» заключался в отбираемом имуществе. Если арестованный требовал свое назад, его для острастки наказывали батогами за пьянство и буйство, если же все понимал, как надо – «подвешивали» на всякий случай «подпиской о невыезде». Как и в наши дни, у «оборотней» была крыша – глава местной исполнительной и судебной власти в одном лице, то есть воевода. Какая часть перепадала ему – Бог весть, но вряд ли малая.
А вы говорите «семнадцатый век»…
7. Позорный столб за пост в соцсетях
(суд над журналистом Даниэлем Дефо, Англия, 1703)
«Меня всегда интриговало то обстоятельство, что один из величайших в истории писателей-шпионов Даниэль Дефо ни слова не написал о шпионаже в своих основных произведениях, хотя считается одним из наиболее профессиональных разведчиков раннего периода истории английской разведки. Он не только был самостоятельным и успешно действующим оперативником, но и стал впоследствии первым шефом организованной английской разведывательной службы, о чем стало известно лишь много лет спустя после его смерти».
Аллен Даллес «Искусство разведки»
Англия, начало XVIII века. Полтора десятилетия назад свершилась «Славная революция», на престол взошли соправители – супруги Вильгельм III Оранский и Мария II, урожденная Стюарт. Приняты важные законы, гарантирующие ограничение королевской власти парламентом. Две политические партии – виги (либералы) и тори (консерваторы) – борются между собой за право сформировать правительство.
Человек эпохи Просвещения
Даниэль Дефо первые три десятка лет своей жизни звался Даниэлем Фо – аристократическую приставку к фамилии, которая когда-то была у его фламандских предков, он вернул себе уже взрослым человеком с ярко выраженной авантюрной жилкой. Всю жизнь он пытался так или иначе заработать большие деньги: занимался предпринимательством, вкладывал деньги в различные проекты в диапазоне от чулочной фабрики и кирпичного завода до торговли вином. При этом, как потом он сам утверждал, полтора десятка раз разорялся (бывало и по-крупному), даже был должником собственной тещи.
При всем его авантюризме Дефо всегда привлекало знание – в этом смысле он был типичным человеком эпохи Просвещения. Он изучал языки, как классические, так и современные, писал стихи и в конце концов нашел себя в публицистике… Наибольшую известность нашему герою принесли сатирические произведения, главным объектом которых были политические противники Вильгельма III, которого Дефо безоговорочно поддерживал. Король обратил на талантливого памфлетиста свое благосклонное внимание, судя по всему, после сатиры «Прирожденный англичанин» (The true-born Englishman), в которой высмеивались снобы-аристократы, потешавшиеся над голландским акцентом и иностранными манерами монарха.
В первой половине 1702 года Вильгельм скончался от воспаления легких, развившегося как осложнение после перелома плеча. Инцидент с переломом произошел при падении с лошади, которая споткнулась, попав, по наиболее распространенной версии, ногой в кротовую норку. Консерваторы были в восторге, дорогие вина лились рекой. Поначалу произносились тосты за лошадь, потом была найдена более изящная форма: «За кротика!» («To the little gentleman in the black velvet waistcoat» – «За маленького джентльмена в черном бархатном жилете»).
Петух в конюшне
Можно не сомневаться, что к 1702 году Дефо прочно встал на путь, ведущий его к неофициальному титулу «первого придворного пера», но фортуна в очередной раз проявила себя дамой капризной: после смерти бездетного короля на престол вступила его свояченица Анна, симпатизировавшая тори. Дефо то ли не успел осознать, что все меняется, то ли не придал этому значения. А зря…
В конце 1702 года появился и начал ходить по рукам (в соцсетях XVIII века) безымянный памфлет «Простейший способ разделаться с диссидентами». Начинался он с пересказа басни: «В собрании басен сэра Роберта Л’Эстренджа есть притча о Петухе и Лошадях. Случилось как-то Петуху попасть в конюшню к Лошадям, и, не увидев ни насеста, ни иного удобного пристанища, он принужден был разместиться на полу. Страшась за свою жизнь, ибо над ним брыкались и переступали Лошади, он принялся их урезонивать с большой серьезностью: «Прошу вас, джентльмены, давайте стоять смирно, в противном случае мы можем растоптать друг друга!..»
К чему это все? Памфлет был якобы написан от лица ревностного, воинствующего тори, сторонника королевы Анны: «Сегодня очень многие, лишившись своего высокого насеста и уравнявшись с прочими людьми в правах, весьма обеспокоились – и не напрасно! – что с ними обойдутся, как они того заслуживают, и стали восхвалять, подобно эзоповскому Петуху, Мир, Единение и достодолжную христианскую Терпимость, запамятовав, что отнюдь не жаловали эти добродетели, когда стояли у кормила власти сами… На это нам, возможно, возразят, что церкви ныне ничто не угрожает со стороны диссидентов и нас ничто не вынуждает к срочным мерам.
Но это слабый аргумент. Во-первых, если угроза вправду существует, то отдаленность ее не должна нас успокаивать, и это лишний повод торопиться и отвести ее заранее, вместо того чтобы тянуть, пока не станет слишком поздно. К тому же может статься, что это первый и последний случай, когда у церкви есть возможность добиться безопасности и уничтожить недруга…»
«Диссидентами» («диссентерами») в это время в Англии называли христиан, отклонявшихся от учения англиканской церкви, причем как в сторону католицизма, так и в противоположную – в сторону более радикального протестантизма.
Даниэль Дефо у позорного столба.
Гравюра с картины Аира Кроу 1862 года
Некоторые простодушные читатели приняли кровожадный пафос памфлета за чистую монету и руководство к действию, но люди умные, которых в правящей партии было немало, распознали язвительную насмешку: гипербола использовалась для представления их взглядов и стремлений в весьма неблаговидном обличье. Начались поиски анонима, которые довольно быстро вывели на горячего поклонника покойного короля Вильгельма.
«Пусть сдается!»
Понимая, что раздразнил гусей, наш герой спрятался. Наверняка он надеялся, что через пару месяцев дело забудется, но этого не случилось. Парламентские запросы следовали один за другим. Парламент был обижен. Правительство было обижено. Королева была обижена. Нежные чувства всех мастей, от религиозных до патриотических и монархических, были оскорблены самым циничным образом. Влиятельный государственный деятель Даниэль Финч, 2-й граф Ноттингем, к которому скрывающийся Дефо отправил свою жену с целью «зондирования почвы», принял ее в высшей степени холодно и несколько раз в течение недолгой беседы повторил одну и ту же фразу: «Let him surrender» – «Пусть сдается». Сдаваться тот не собирался, но за его голову назначили огромную награду в 500 фунтов (пара-тройка лет безбедного существования для человека с умеренными потребностями), и убежище сатирика было немедленно выдано слугам Ее Величества.
Власти решили сыграть с Дефо в его игру и сделать вид, что приняли содержавшиеся в памфлете призывы за чистую монету. «Дефо, будучи подстрекателем и человеком беспорядочным, с дурными именем, репутацией и обращением, постыдно и преступно, злонамеренно и подстрекательски стремился и действовал с тем, чтобы внести раздор между королевой и ее подданными, и внести разлад между протестантскими подданными королевы, и взбудоражить всех протестантских подданных, отпавших от англиканской церкви, опасениями, что они подвергнутся гонениям, а всех добрых прихожан англиканской церкви натравить на вышеупомянутых протестантских подданных и предотвратить Союз королевств Англии и Шотландии». Иными словами, его обвинили в намерении разрушить национальный и религиозный мир и воспрепятствовать расширению государства.
После полутора месяцев следствия Дефо вывели на процесс, главным обвинителем на котором был сэр Саймон Харкурт – человек, которого сатирик неоднократно высмеивал. Еще больше он потешался над судьей уголовного суда Олд-Бейли Салатиэлем Ловеллом, посвятив ему за несколько лет до описываемых событий следующее двустишие:
«He trades in Justice and the Souls of Men,
And prostitutes them equally to Gain»[1].
Адвокат Дефо, его приятель Уильям Коулпепер, с самого начала, выражаясь современным юридическим языком, просил для своего подзащитного упрощенной процедуры. В результате писателя приговорили к штрафу в 134 фунта и трем дням позорного столба.
«Позорный столб» был известен в Англии с XIII века – человека приковывали в людном месте на всеобщее обозрение и поругание на срок от нескольких часов до нескольких дней. Все желающие могли не только оскорблять приговоренного, но и бросать в него чем попало. Нередко преступника калечили или забивали камнями насмерть.
У позорного столба Дефо досталось, но меньше, чем было запланировано судом. Правительственные агенты докладывали, что публика встречает писателя достаточно восторженно, что на протяжении трех дней в Дефо не только кидали засохшую грязь и гнилые фрукты, но и приносили цветы, гирлянды, пили за его здоровье, кричали ему здравицы.
Здесь правы те, кто знает наперед,
Как русло жизни дальше завернет,
И гнуться, чтоб пройти за поворот.
От времени у нас зависят судьбы:
Почтут что злом, а что почтут добром,
Награды прошлой доблести осудят –
Искусной паутиной стал закон.
Д. Дефо. «Похвала позорному столбу», июль 1803 года
«…Наемное оружие в чужих руках…»
Несколько месяцев Дефо просидел в тюрьме, причем срок отсидки зависел от того, когда он выплатит вышеназванную сумму. Платить ему было не из чего. И все же через несколько месяцев его освободили – штраф за него заплатило государство. Очень умный человек, спикер палаты общин от партии тори, Роберт Харли, 1-й граф Оксфорд, понял, что гораздо выгоднее журналиста купить и привязать к себе, нежели запугивать его и заставлять работать из-под палки. После беседы с Харли Дефо стал другим человеком. Его перо теперь неустанно работало на тори и лично на Роберта Харли. А самым главным проектом, который в качестве правительственного агента Дефо осуществил, – это качественная реформа британской секретной службы.
По всей стране Дефо раскинул широкую сеть специальных сотрудников – информаторов, подстрекателей, «агентов влияния». Сам он на протяжении полутора десятков лет постоянно выезжал с различного рода инспекционными поездками, несколько важнейших агентов находились у него на прямой связи. То есть он работал как руководитель секретной службы. Эта деятельность продолжалась примерно до 1719 года.
Наиболее успешным из известных нам результатов его деятельности стала аналитическая записка, представленная перед объединением Англии и Шотландии в 1707 году. Дело в том, что английское правительство очень беспокоилось по поводу того, не начнется ли в Шотландии всеобщее восстание. Перед Дефо был сформулирован вопрос: как отреагируют шотландцы? И наш герой на протяжении трех лет, собирая информацию, в том числе и лично, сделал вывод: шотландцы будут очень недовольны, но на восстание не решатся. Так оно и случилось.
В разгар службы Даниэля Дефо ему была дана такая служебная характеристика: «Человек он крайне несдержанный и опрометчивый, жалкий продажный потаскун, присяжный фигляр, наемное оружие в чужих руках, скандальный писака, грязный крикливый ублюдок, сочинитель, пишущий ради куска хлеба, а питающийся бесчестьем». Наверное, с поправкой на эпоху в этом есть доля истины…
Но мы, как в старом анекдоте, «его любим не только за это». Для нас он – автор одного из лучших приключенческих романов, на котором мы все выросли. А остальное – так, для справки…
8. Их было сорок семь
(суд императора над самураями, мстившими за господина, Япония, 1703)
1 января 2014 года в России состоялась премьера американского художественного фильма «47 ронинов». Зрители увидели увлекательную картину с великолепными актерами, красочными костюмами и отлично сделанными боевыми сценами. Вряд ли многие, выходя из кинотеатра, сомневались в том, что это легенда. Между тем история эта, за исключением ряда придуманных сценаристами деталей, – чистая правда.
Немного терминологии
В 1600 году, после длительного периода войн между отдельными княжествами, верховная власть в Японии перешла к Токугаве Иэясу, принцу Минамото, военачальнику и дипломату. Тремя годами позже он получил от императора титул сёгуна – военачальника, фактически управляющего страной. Внешний блеск власти императора – потомка богини солнца Аматэрасу – был восстановлен, но все рычаги реального управления были сосредоточены в руках Токугавы Иэясу и его потомков. Клан Токугава контролировал Японию на протяжении более чем двух с половиной столетий. Это было время практически полной самоизоляции страны от внешнего мира, что способствовало формированию особого «японского духа». Он проявлялся в разном – в искусстве и поэзии, в религии и философии и, конечно же, в мировоззрении и кодексе поведения особого слоя – знаменитых самураев.
Аматэрасу-омиками – в традиционной японской религии синто богиня-солнце, одно из главенствующих божеств, прародительница японского императорского рода. Считается, что первый император Дзимму был ее праправнуком.
Если ранее, в период так называемого «золотого века» самураев (XII–XV вв.), эти профессиональные, как правило потомственные воины владели землями, как и их европейские «коллеги»-рыцари, то в период Токугавы большинство из них оказались у князей «на жалованье», традиционно измеряемом и действительно выплачиваемом мешками риса. Кодекс самурайской чести – знаменитый Бусидо – требовал от воинов беспрекословного подчинения господину, нерассуждающей отваги и презрения к нижестоящим – крестьянам и простым горожанам. Самурай, убивший проявившего по отношению к нему непочтительность простолюдина, не только не наказывался, но заслуживал дополнительное уважение «товарищей по классу».
Вместе с тем, несмотря на возрастающую пышность церемоний, военно-служилое сословие приходило в упадок. Период гражданских войн закончился, князья-даймё головы не смели поднять без разрешения из столицы, отряды самураев в основном использовались для подавления крестьянских восстаний. Переизбыток профессиональных военных привел к тому, что часть из них отложили меч и занялись благородными искусствами (поэзией, каллиграфией, составлением календарей), другие – о ужас! – занялись ремеслами и торговлей, третьи же – как правило, помимо своей воли – оказались ронинами.
Гравюра Кацусика Хокусая «47 ронинов атакуют усадьбу Киры»
Ронин – фигура жалкая, вряд ли мы найдем ей точный аналог в русском языке, ибо нет его в русской истории. Это самурай, который ушел от господина (что постыдно), либо тот, которого прогнал господин (что весьма постыдно), либо несчастный, который не смог уберечь господина от гибели (что совершенно невыносимо). Неприкаянные и голодные, они шатались по дорогам в поисках пропитания и часто сбивались в разбойничьи шайки; их были десятки – а то и сотни! – тысяч.
