Что ты спишь, мужичок? Что ты дурь напустил? Чем твой век вековать, Знать, совсем позабыл. Или руки твои Работать не могут? Иль в пустой голове Нет ума ни на грош?
1839 г.
В альбом N N (Что мне, скажите, написать)
Что мне, скажите, написать В альбом для милой девы? Напрасный труд! Мои напевы Едва ль прекрасную пленят; Притом, что ей сказать, о чем? Хвалить ее напрасно — Она, как день прекрасна, Как серафим без крыл, мила, — То, что перед нею похвала!
1830 г.
Элегия («Фив и музы! нет вам жестокостью равных…»)
«Фив и музы! нет вам жестокостью равных В сонме богов – небесных, земных и подземных. Все, кроме вас, молельцам благи и щедры: Хлеб за труды земледельцев рождает Димитра, Гроздие – Вакх, елей – Афина-Паллада; Мощная в битвах, она ж превозносит ироев, Правит Тидида копьем и стрелой Одиссея; Кинфия славной корыстью радует ловчих; Красит их рамо кожею льва и медведя; Странникам путь указует Эрмий вожатый; Внемлет пловцам Посидон и, смиряющий бурю, Вводит утлый корабль в безмятежную пристань; Пылкому юноше верный помощник Киприда: Всё побеждает любовь, и, счастливей бессмертных, Нектар он пьет на устах обмирающей девы; Хрона державная дщерь, владычица Ира, Брачным дарует детей, да спокоят их старость; Кто же сочтет щедроты твои, о всесильный Зевс-Эгиох, податель советов премудрых, Скорбных и нищих отец, ко всем милосердный! Боги любят смертных; и Аид незримый Скипетром кротким пасет бесчисленных мертвых, К вечному миру отшедших в луга Асфодели. Музы и Фив! одни вы безжалостно глухи. Горе безумцу, служащему вам! обольщенный Призраком славы, тратит он счастье земное; Хладной толпе в посмеянье, зависти в жертву Предан несчастный, и в скорбях, как жил, умирает. Повестью бедствий любимцев ваших, о музы, Сто гремящих уст молва утомила: Камни и рощи двигал Орфей песнопеньем, Строгих Ерева богов подвигнул на жалость; Люди ж не сжалились: жены певца растерзали, Члены разметаны в поле, и хладные волны В море мчат главу, издающую вопли. Злый Аполлон! на то ли сам ты Омиру На ухо сладостно пел бессмертные песни, Дабы скиталец, слепец, без крова и пищи, Жил он незнаем, родился и умер безвестен? Всуе прияла ты дар красоты от Киприды, Сафо-певица! Музы сей дар отравили: Юноша гордый певицы чудесной не любит, С девой простой он делит ложе Гимена; Твой же брачный одр – пучина Левкада. Бранный Эсхил! напрасно на камне чужбины Мнишь упокоить главу, обнаженную Хроном: С смертью в когтях орел над нею кружится. Старец Софокл! умирай – иль, несчастней Эдипа, В суд повлечешься детьми, прославлен безумным. После великих примеров себя ли напомню? Кроме чести, всем я жертвовал музам; Что ж мне наградой? – зависть, хула и забвенье. Тщетно в утеху друзья твердят о потомстве; Люди те же всегда: срывают охотно Лавр с недостойной главы, но редко венчают Терном заросшую мужа благого могилу, Музы! простите навек; соха Триптолема Впредь да заменит мне вашу изменницу лиру. Здесь в пустыне, нет безумцев поэтов; Здесь безвредно висеть ей можно на дубе, Чадам Эола служа и вторя их песни».
Сетуя, так вещал Евдор благородный, Сын Полимаха-вождя и лепой Дориды, Дщери Порфирия, славного честностью старца. Предки Евдора издревле в дальнем Епире Жили, между Додонского вещего леса, Града Вуфрота, и мертвых вод Ахерузы; Двое, братья родные, под Трою ходили: Старший умер от язвы в брани суровой, С Неоптолемом младший домой возвратился; Дети и внуки их все были ратные люди. Власть когда утвердилась владык македонских, Вождь Полимах царю-полководцу Филиппу, Сам же Евдор служил царю Александру; С ним от Пеллы прошел до Индейского моря. Бился в многих боях; но, духом незлобный, Лирой в груди заглушал военные крики; Пел он от сердца, и часто невольные слезы Тихо лились из очей товарищей ратных, Молча сидящих вокруг и внемлющих песни. Сам Александр в Дамаске на пире вечернем Слушал его и почтил нелестной хвалою; Верно бы, царь наградил его даром богатым, Если б Евдор попросил; но просьб он чуждался. После ж, как славою дел ослепясь, победитель, Клита убив, за правду казнив Каллисфена, Сердцем враждуя на верных своих македонян, Юных лишь персов любя, питомцев послушных, Первых сподвижников прочь отдалил бесполезных, — Бедный Евдор укрылся в наследие предков, Меч свой и щит повесив на гвоздь для покоя; К сельским трудам не привыкший, лирой любезной Мнил он наполнить всю жизнь и добыть себе славу. Льстяся надеждой, предстал он на играх Эллады; Демон враждебный привел его! правда, с вниманьем Слушал народ, вполголоса хвальные речи Тут раздавались и там, и дважды и трижды Плеск внезапный гремел; но судьи поэтов Важно кивали главой, пожимали плечами, Сердца досаду скрывая улыбкой насмешной. Жестким и грубым казалось им пенье Евдора. Новых поэтов поклонники судьи те были, Коими славиться начал град Птолемея. Юноши те предтечей великих не чтили: Наг был в глазах их Омир, Эсхил неискусен, Слаб дарованьем Софокл и разумом – Пиндар; Друг же друга хваля и до звезд величая, Юноши (семь их числом) назывались Плеядой, В них уважал Евдор одного Феокрита Судьи с обидой ему в венце отказали; Он, не желая врагов печалию тешить, Скрылся от них; но в дальнем, диком Епире, Сидя у брега реки один и прискорбен, Жалобы вслух воссылал на муз и на Фива.
Ночь расстилала меж тем священные мраки, Луч вечерней зари на западе меркнул, В небе безоблачном редкие искрились звезды, Ветр благовонный дышал из кустов, и порою Скрытые в гуще ветвей соловьи окликались. Боги услышали жалобный голос Евдора; Эрмий над ним повел жезлом благотворным — Сном отягчилась глава и склонилась на рамо. Дщерь Мнемозины, богиня тогда Каллиопа Легким полетом снеслась от высокого Пинда. Образ приемлет она младой Эгемоны, Девы прелестной, Евдором страстно любимой В юные годы; с нею он сладость Гимена Думал вкусить, но смерти гений суровый Дхнул на нее – и рано дева угасла, Скромной подобно лампаде, на ночь зажженной В хижине честной жены – престарелой вдовицы; С помощью дщерей она при свете лампады Шелком и златом спешит дошивать покрывало, Редкий убор, заказанный царской супругой, Коего плата зимой их прокормит семейство: Долго трудятся они; когда ж пред рассветом Третий петел вспоет, хозяйка опасно Тушит огонь, и дщери ко сну с ней ложатся, Радость семейства, юношей свет и желанье, Так Эгемона, увы! исчезла для друга, В сердце оставив его незабвенную память. Часто сражений в пылу об ней он нежданно Вдруг вспоминал, и сердце в нем билось смелее; Часто, славя на лире богов и ироев, Имя ее из уст излетало невольно; Часто и в снах он видел любимую деву. В точный образ ее богиня облекшись, Стала пред спящим в алой, как маки, одежде; Розы румянцем свежие рделись ланиты; Светлые кудри вились по плечам обнаженным, Белым как снег; и небу подобные очи Взведши к нему, так молвила голосом сладким:
«Милый! не сетуй напрасно; жалобой строгой Должен ли ты винить богов благодатных — Фива и чистых сестр, пиерид темновласых? Их ли вина, что терпишь ты многие скорби? Властный Хронид по воле своей неиспытной Благо и зло ив урн роковых изливает. Втайне ропщешь ли ты на скудость стяжаний? Лавр Геликона, ты знал, бесплодное древо; В токе Пермесском не льется злато Пактола. Злата искать ты мог бы, как ищут другие, Слепо служа страстям богатых и сильных… Вижу, ты движешь уста, и гнев благородный Вспыхнул огнем на челе… о друг, успокойся: Я не к порочным делам убеждаю Евдора; Я лишь желаю спросить: отколе возникнул В сердце твоем сей жар к добродетели строгой, Ненависть к злу и к низкой лести презренье? Кто освятил твою душу? – чистые музы. С детства божественных пчел питаяся медом, Лепетом отрока вторя высокие песни, Очи и слух вперив к холмам Аонийским, Горних благ ища, ты дольние презрел: Так, если ветр утихнет, в озере светлом Слягут на дно песок и острые камни, В зеркале вод играет новое солнце, Странник любуется им и, зноем томимый, В чистых струях утоляет палящую жажду, Кто укреплял тебя в бедствах, в ударах судьбины, В горькой измене друзей, в утрате любезных? Кто врачевал твои раны? – девы Парнаса. Кто в далеких странах во брани плачевной, Душу мертвящей видом кровей и пожаров, Ярые чувства кротил и к стону страдальцев Слух умилял? – они ж, аониды благие, Печной подобно кормилице, ласковой песнью Сон наводящей и мир больному младенцу. Кто же и ныне, о друг, в земле полудикой, Мглою покрытой, с областью Аида смежной, Чарой мечты являет очам восхищенным Роскошь Темпейских лугов и величье Олимпа? Всем обязан ты им и счастлив лишь ими. Судьи лишили венца – утешься, любезный: Мид-судия осудил самого Аполлона. Иль без венцов их нет награды поэту? Ах! в таинственный час, как гений незримый Движется в нем и двоит сердца биенья, Оком объемля вселенной красу и пространство, Ухом в себе внимая волшебное пенье, Жизнию полн, подобной жизни бессмертных, Счастлив певец, счастливейший всех человеков. Если Хрон, от власов обнажающий темя, В сердце еще не убил священных восторгов, Пой, Евдор, и хвались щедротами Фива. Или… страшись: беспечных музы не любят. Горе певцу, от кого отвратятся богини! Тщетно, раскаясь, захочет призвать их обратно: К неблагодарным глухи небесные девы».
Смолкла богиня и, белым завесясь покровом, Скрылась от глаз; Евдор, востревожен виденьем, Руки к нему простирал и, с усилием тяжким Сон разогнав, вскочил и кругом озирался. Робкую шумом с гнезда он спугнул голубицу: Порхнула вдруг и, сквозь частые ветви спасаясь, Краем коснулась крыла висящия лиры: Звон по струнам пробежал, и эхо дубравы Сребряный звук стенаньем во тьме повторило. «Боги! – Евдор воскликнул, – сон ли я видел? Тщетный ли призрак, ночное созданье Морфея, Или сама явилась мне здесь Эгемона? Образ я видел ее и запела; но тени Могут ли вспять приходить от полей Перзефоны? Разве одна из богинь, несчастным утешных, В милый мне лик облеклась, харитам подобный?.. Разум колеблется мой, и решить я не смею; Волю ж ее я должен исполнить святую».
Так он сказал и, лиру отвесив от дуба, Путь направил в свой дом, молчалив и задумчив.
1828 г.
Терем (редакция)
Раз я летом сшёлся с ней: Полюбил с тех пор душой, Но она ещё не знает, Как любовь в душе пылает.
И узнает, да не я Буду суженым ея: Тот богатый; я ж без хаты, Целый мир мои палаты!
Сердце-вещун мне твердит: Жить тебе, детинке, жить Не с женою молодою — Одиноким сиротою…
1829 г.
Послание Якову Яковлевичу Переславцеву (Любя тебя, о брат двоюродный…)
Любя тебя, о брат двоюродный, Посвящаю сей досуг, Тя для братства, в час ненужный, Утешь, прими, будь брат, будь друг.
Я на лире вдохновенной С Апполоном петь хочу И душе невознесенной Ложной славы не ищу.
Слава-блеск пустой на свете, В ней отрады прямой нет: Хоть в тиши мила, в предмете, — В буре скоро пропадёт.
За ней горести в награду Несомненно потекут… Тогда редко нам в усладу И улыбку подадут.
Вмиг увидишь: пересуды Волной всюду зашумят… Без надежды в жизни трудной Будет тяжко умирать.
Я, поверь, узнал довольно Гордых тысячи людей, И от их-то власти злобной Ныне сделался грустней.
Жизнь всегда течёт в премене, И всё всякий испытал; Кто избёг людской измены, Тот утехи не видал!
Мы подобны иноземной Птичке: если залетит, Испытает, что изменно, И на родину летит.
Все идём по нити срочной, Все мы гости на земле: Проживём – бьёт час урочный, И мы сокрыты на земле.
Наш прах гордый обратится Только в алу персть земли, Взор погаснет, лик затмится, По телу черви поползли.
Ты себя храни, любезный, Жизни-бури берегись! Помни: всюду тут измена, Хоть куда ни повернись…
1827 г.
Бедный призрак
Убил я жизнь, искавши счастья, Сгубил себя – а счастья нет; Пойду к друзьям на пир старинный, И заживу я с ними вновь. «Против меня востали люди; Судьба карает день и ночь; На свете жить несносно, горько; Страдальцу дайте отдохнуть». Ответа нет. Друзья-счастливцы На бедность холодно глядят; Со мною встречи избегают И «нету дома» говорят. Как будто я, недобрый гость, Пришел богатство их присвоить; Печалью радость отравить, Свое им горе навязать. И вот дожил на старость лет, Что не с кем слово перемолвить; Сердечной скуки разделить, Кому б «ночь добрую» сказать. О ночь! приди хоть ты… Но с этой мыслью Вся повесть прежних дней Из глубины души выходит И тенью страшною стоит. И грусно мне смотреть Весной на плуг зеленый, На плод любимых яблонь И на пожатый колос нив…
К неверной
Не уверяй! твоим словам, Твоим обманчивым речам, Как прежде верить не желаю И данным клятвам изменяю. Но ты, я вижу, хочешь знать Вину сердечного раздора? Она ясна! Но без укора, Ей-ей, не в силах рассказать; Зачем вседневно ты к себе Других тихонько принимаешь, И так же, как меня, ласкаешь В непробудимой тишине? Люби ж других – других всегда Насквозь обманывать старайся; Меня ж отнынь ты никогда Ничем уверить не ласкайся…
Ровеснику (редакция)
Клянусь, когда-нибудь ты, друг, Волшебнице коварной Открыл души своей недуг С неразделимой тайной. И верно, верно, думал ты С той девой съединиться И с ней в обьятьях красоты Любовию упиться. Она ж, неверная тебя, Любила… но коварно; Обман и прелести любя, Забыла своенравно. Отмсти ж и ты! Забудь её, Когда она не любит, Пусть сердце юное твоё Изменницу забудет… Смотри, мой друг, как всё кругом И весело, и мило; Тебе ж в несчастии твоём Всё мёртво и уныло. Внимай, как юноши поют И девы веселятся, Как радости сердечны пьют И как они резвятся. Лишь ты суров, угрюм и тих Меж юными друзьями; Лишь ты один глядишь на них Несветлыми очами… Невольник горести своей, Алкатель сладострастий! Забудь любовь, и плен сетей, И огненные страсти. Резвись; друзей в кругу простом Вновь вкусишь наслажденье И в сем бокале круговом Потопишь огорченье! Поверь, замена всех утрат — Вино: ты им целися. О наш ровесник, друг и брат, Будь счастлив, веселися!
1829 г.
Поднимись удалец
Поднимись удалец! Полно дома сидеть! Стариком из окна На дорогу глядеть… Вишь, как ветер лихой В поле воет – гудит, По дорожке снежок Разметает, клубит! Поднимись, отряхнись! Али вьюга страшна? Али удали нет? Али кровь холодна? «Не страшна мне метель, Ни мороз, ни гроза — Я на гибель пойду, Не закрою глаза… А не волею я Дома зиму сижу И на волю, как зверь, Из окошка гляжу…»
Из Горация (Не время ль нам оставить)
Не время ль нам оставить Про небеса мечтать, Земную жизнь бесславить, Что есть – иль нет желать?
Легко, конечно строить Воздушные миры, И уверять, и спорить: Как в них-то важны мы!
Но от души ль порою В нас чувство говорит, Что жизнию земною Нет нужды дорожить?..
Всему конец-могила; За далью – мрак густой; Ни вести, ни отзыва На вопль наш роковой!
А тут дары земные, Дыхание цветов, Дни, ночи золотые, Разгульный шум лесов;
И сердца жизнь живая, И чувства огнь святой, И дева молодая Блистает красотой!
1841 г.
Отцветшая краса
Жизнь моя несется, Как пылиночка весной; Пламень страстный льется И уносит мой покой. Милы где предметы: Поле, рощи и луга, И младые лета, И приютные брега? Где твоя награда — Воля страсти молодой? Где твоя услада, Незаметная тоской? Где цветочек лживый — Светлоокие глаза, Блеск в лице игривый И приятная краса? Рано ты сокрылась, Милой юности черта, Мне же бедной мнилась… Сон, игривая мечта! Старость не отрада Для поблекшего лица, Мне ж одна отрада — Терпеливо ждать конца.
Мой друг, мой ангел милый, Тебя ль я в тишине унылой Так страстно, пламенно лобзал, С таким восторгом руку жал? Иль был то сон, иль в иступленьи Я обнимал одну мечту, В жару сердечного забвенья В своей душе рисуя красоту? Твой вид, твой взор смущенный, Твой пламенный, горячий поцелуй Так упоительны душе влюбленной, Как изнуренному кристал холодных струй. Ах! миг один я был с тобою — И миг с тобой я счастлив был; И этот миг с твоею красотою Навек я в сердце затаил… Тобой любимым быть – прекрасно; Прекрасней же – тебя любить; Что муки мне? Душою страстной О милой мило мне грустить, С тобою чувствами меняться И на приветливый твой взгляд Ответным взором отвечать; С тобою плакать, забыватся — Прекрасно милая моя! Счастлив, счастлив тобою я!.. Пускай, пускай огнем тяжелым Лежит в груди моей любовь; Пусть сердце с чувством онемелым Мою иссушит кровь, — Как ворона о смерти предвещанье, Она не возмутит мне грудь: Любви мне сладостно страданье, Мне сладко о тебе вздохнуть! Пусть безнадежна страсть моя; Пусть гроб – любви моей награда! Но, милый друг мой! за тебя Снесу я муку ада. Что до меня?.. лишь ты спокойна будь И горе забывать старайся; Живи и жизнью наслаждайся — И бедного страдальца не забудь…
Спящий юноша
О всеблагое провиденье, Храни его успокоенье! Еще не знает он, что скука, Что беспредельная любовь, И как тяжка любви разлука, И как хладеет в сердце кровь; Не знает жизненной заботы, Тяжелых снов и страшных бед, И мира гибельных сует, И дней безжизненной дремоты, Коварства света и людей, Надежд, желаний и страстей. Теперь он резвится, играет, Незрелый ум мечтой питает. Во сне испуг его не будит, Нужда до солнца встать не нудит, Печаль у ложа не стоит, — Священным сном невинность спит… Но эти дни как тень проходят, Прекрасный мир с собой уводят…
О всеблагое провиденье, Храни его успокоенье!
1828 г.
Могила (редакция)
Заветные думы, Смутные мечты, Свяжите тот ветер! Окуйте неволей Тревожную душу! Напрасно! Блуждая По долам и горам, — Она в поднебесье От уз улетит… Не так ли, младенец, Свободную мыслью Уходишь ты в небо, Родное тебе
Когда моей подруги взор
Когда моей подруги взор Мне явно высказал презренье, Другого счастья, мой позор И клятв старейших нарушенье, — Тогда кольцо ее рассек Булатом горского кинжала, И жизнь свою на месть обрек, И злоба мне подругой стала! Я всё к себе на помощь звал: Свинец, и яд, и ухищренья, И сердце силой заставлял Одеться в броню озлобленья — Чтоб сожаленье и любовь К нему уж не были доступны, Чтоб ему пищей были – кровь И пагуба клятвопреступной! Молил я солнце, чтоб оно Свои лучи на грудь неверной, Как лаву жгучую, лило И выжгло б сердце лицемерной. Молил я ночь, чтобы она К ее очам не допускала Отрады сладостного сна И горьких слез с них не стирала. Неслись ли тучи, – их молил, Чтоб мраком жизнь ее покрыли; Гремели ль громы, – их просил, Чтобы изменницу сразили. Но с той поры, как весть пришла, Что на земле ее не стало, — Как дуновенье от стекла, От сердца жажда мстить отстала.
Сельская пирушка (редакция)
Гости пьют и едят, Речи гуторят: Про хлеба, про покос, Про старинушку: «Каков впредки господь Хлеб уродит нам? Как зимой о святках Долго иней был; Уберутся ль в степи Сена зелены», — Говорил Пантелей Святу Якову. Гости пьют и едят, Забавляются От вечерней зари До полуночи. По селу петухи Перекликнулись; Притихнул говор, шум В темной горенке; На дворе же саней Въезжих не было, От ворот тесовых След яснеется.
1830 г.
Послание Якову Яковлевичу Переславцеву (Любя тебя, о брат двоюродный…)
Любя тебя, о брат двоюродный, Посвящаю сей досуг, Тя для братства, в час ненужный, Утешь, прими, будь брат, будь друг. Я на лире вдохновенной С Апполоном петь хочу И душе невознесенной Ложной славы не ищу. Слава-блеск пустой на свете, В ней отрады прямой нет: Хоть в тиши мила, в предмете, — В буре скоро пропадёт. За ней горести в награду Несомненно потекут… Тогда редко нам в усладу И улыбку подадут. Вмиг увидишь: пересуды Волной всюду зашумят… Без надежды в жизни трудной Будет тяжко умирать. Я, поверь, узнал довольно Гордых тысячи людей, И от их-то власти злобной Ныне сделался грустней. Жизнь всегда течёт в премене, И всё всякий испытал; Кто избёг людской измены, Тот утехи не видал! Мы подобны иноземной Птичке: если залетит, Испытает, что изменно, И на родину летит. Все идём по нити срочной, Все мы гости на земле: Проживём – бьёт час урочный, И мы сокрыты на земле. Наш прах гордый обратится Только в алу персть земли, Взор погаснет, лик затмится, По телу черви поползли. Ты себя храни, любезный, Жизни-бури берегись! Помни: всюду тут измена, Хоть куда ни повернись…
Дюканж! Ты чародей и милый и ужасный
Дюканж! ты чародей и милый и ужасный. Твой Жорж, игрок несчастный, Твоя Амалия, твой Варнер – стоят слез! Но неужель артистам в честь ни слова? Я был обворожен игрою Соколова: Я видел Жоржа в нем – и жал меня мороз, И сердце обмирало. Я б сплел для той венок из роз… Ах, нет! для ней и двух лавровых мало, Кто не Амалией, а ангелом там был. Но кто, но кто изобразил Злодея Варнера – он, он меня смутил. Я верить не хотел, что это лишь притворство: Такие мины, вид, ехидность и проворство… Неподражаемый, ты всех взбесил. Я в ярости на Варнера забыл, Что ты Канищев сам! Ты перешел границы похвалам — И, наконец, тебя бранили! Но я люблю сей блеск таланта. Назло злодеев ты играй И омерзение к злодейству всем внушай, Лишь сам противу зла будь тверже адаманта.
