Алексей Гунарович Зайцев
Тьма двух лун
Часть 1. Начало
"И придет дитя с севера, где солнце не греет землю. И будет оно казаться чистым, как первый снег, но внутри его – тьма безначальная"
"Знаки его будут такие: звери падут пред ним, сны людские станут его вратами, и кровь святая потечет из ликов"
"Матерь его познает тьму в месте святом, и не будет то грехом её, но предначертанием"
Откровение Иоанна Отшельника
Глава 1. Приезжие
Утро в Каменском всегда начиналось с запаха гниющей древесины. Участковый Михаил Северов знал это лучше всех – двадцать лет службы научили его, что даже в июльскую жару город источает этот тяжёлый, болотный дух. Старые избы, построенные ещё при царе, медленно оседали в топкую почву, а их почерневшие стены словно плакали смолой.
Он привычно натянул форменную рубашку, поморщившись от боли в правом плече – старая рана ныла к дождю. Часы показывали 7:15, как всегда. Михаил никогда не пользовался будильником; внутренние часы участкового работали точнее швейцарских механизмов.
"Опять консервы с кошкой делить," – пробурчал он, направляясь на кухню. Рыжая Машка, единственная соседка по квартире, требовательно мяукнула. За окном серое небо придавило город свинцовой тяжестью.
Первый звонок раздался в 7:40. Баба Нина, смотрительница единственного в городе продуктового, жаловалась на подростков, якобы разбивших ночью витрину. Михаил знал – никаких подростков не было. Просто старый фундамент снова просел, вот стекло и треснуло. Но он всё равно записал, пообещал зайти.
Улицы Каменского встретили его привычной тишиной. Город словно застыл во времени: те же облупившиеся фасады, те же лужи на разбитом асфальте, тот же покосившийся крест на куполе старой церкви. Даже вороны, казалось, сидели на тех же ветках, что и вчера.
Около десяти утра он заметил незнакомую машину – старенькую "Ладу" с петербургскими номерами. В Каменском редко появлялись чужаки, а если и появлялись, то обычно по делу: заготовщики леса, бригады строителей, изредка заплутавшие туристы. Но конец июля – не сезон для лесорубов, да и стройки в городе давно замерли.
Машина остановилась у дома Марии Степановны, бывшей учительницы. Михаил невольно замедлил шаг. Из автомобиля вышла женщина – лет тридцати, в светлом летнем платье, неуместном в этой серости. За ней показался мальчик, худой и бледный, как церковная свеча.
Что-то в ребёнке заставило Михаила остановиться. Может, неестественная прямота осанки или слишком внимательный взгляд, которым тот окинул улицу. Мальчик посмотрел прямо на участкового, и на мгновение Михаилу показалось, что в глазах ребёнка отразилось нечто древнее, нечто, что не должно существовать в мире православных крестов и утренних молитв.
Женщина взяла сына за руку, и наваждение рассеялось. Михаил тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. "Треснувшая витрина, драка у пивной, угнанный велосипед – вот твои заботы, участковый," – напомнил он себе.
Но в тот момент, когда дверь дома Марии Степановны закрылась за новыми жильцами, где-то вдалеке, в чаще северного леса, вороны разом поднялись в воздух, будто потревоженные чем-то, чего не могли видеть человеческие глаза.
К вечеру того же дня в дежурную часть поступил первый звонок. Старик Егорыч, церковный сторож, трясущимся голосом сообщил, что иконы в храме "плачут чёрным". Михаил устало вздохнул и начал собираться. Он ещё не знал, что это только начало, что привычный мир Каменского уже дал трещину, сквозь которую просачивалось нечто, не имеющее названия в человеческом языке.
А в доме Марии Степановны новый жилец, восьмилетний Даниил, сидел у окна и смотрел на закат. В его глазах отражалось не угасающее солнце, а две тёмные луны, которых не мог видеть никто, кроме него. Пока что.
Глава 2: Первая кровь
Егорыч не соврал – иконы действительно плакали. Михаил стоял в полумраке церкви, глядя, как тёмные капли медленно стекают по ликам святых. В тусклом свете закатного солнца, пробивающегося через узкие окна, они казались почти чёрными.
"Может, протечка какая?" – спросил он, больше убеждая себя, чем старого сторожа. Егорыч только покачал головой, крестясь дрожащей рукой.
"Третий день уже, Михаил Андреич. Сначала думал – померещилось. Старый стал, глаза подводят. Но нет…" – он поднял фонарь выше, освещая образ Николая Угодника. – "Глядите."
Михаил подошёл ближе. Капли действительно сочились прямо из-под краски, словно иконы истекали кровью изнутри. Он достал платок, осторожно собрал немного жидкости. Она была густой и тёплой.
"Отец Владимир знает?"
"Нет его. Третий день как уехал в епархию. А я… я не решался никому говорить. Да только сегодня…" – Егорыч запнулся, нервно теребя пуговицу на старом пиджаке.
"Что сегодня?"
"Пение слышал. Детское. Только не наше, не церковное. Будто на чужом языке. И холодом потянуло, как из погреба."
Михаил сделал пометку в блокноте, хотя понимал – что толку от протокола в таком деле? Какой рапорт он напишет начальству? "Иконы плачут чёрной жидкостью, требуется экспертиза на предмет чуда"?
Выйдя из церкви, он закурил, глядя на заходящее солнце. Город затихал, погружаясь в сумерки. Где-то вдалеке лаяли собаки – тревожно, надрывно.
Домой Михаил шёл пешком, размышляя о странном происшествии. На углу Советской и Лесной он заметил мальчика – того самого, приезжего. Ребёнок стоял неподвижно, глядя на старую церковь. В сгущающихся сумерках его фигура казалась размытой, нечёткой.
"Эй, малыш! Поздновато для прогулок!" – окликнул Михаил. Мальчик медленно повернулся. На бледном лице проступила улыбка – слишком взрослая, слишком понимающая.
"Я Даниил," – голос ребёнка прозвучал неожиданно низко. – "А вы тот самый участковый, который проверяет плачущие иконы?"
Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодок. "Откуда ты…?"
"Они не плачут," – перебил мальчик. – "Они кричат."
Развернувшись, он быстро зашагал прочь, оставив Михаила стоять с открытым ртом. Только сейчас участковый заметил, что собаки перестали лаять. Город погрузился в неестественную тишину.
Дома его ждал сюрприз – на столе лежал старый кожаный дневник. Михаил точно помнил, что не оставлял его там. Рыжая Машка сидела в углу, прижав уши и не сводя глаз с находки.
Дневник был исписан мелким, убористым почерком. Первая запись датировалась 1923 годом: "Сегодня они снова пришли. Говорят, мальчик особенный. Говорят, он несёт весть. Но я видела его глаза – в них отражаются две луны…"
Михаил захлопнул дневник, когда в дверь постучали. На пороге стояла Мария Степановна, бледная как полотно.
"Михаил Андреевич," – её голос дрожал. – "У нас в городе беда. Нашли Петровича. Мёртвого."
Старый рыбак лежал на берегу реки, скрюченный, словно от ужаса. Его седые волосы стали совершенно белыми, а в широко раскрытых глазах застыло отражение чего-то, чего никто не должен был видеть.
Это была первая смерть. Но Михаил уже знал – не последняя. В воздухе повис запах – не привычная гниль старого дерева, а что-то древнее, пришедшее из времён, когда в этих лесах стояли не православные храмы, а капища неведомым богам.
А в доме Марии Степановны маленький Даниил рисовал в своём альбоме: церковь, залитую чёрными слезами, и два тёмных круга над ней – словно два мёртвых глаза, смотрящих с небес.
