Алексей Гравицкий
От любви до ненависти

Полная версия

Ягодка

Ледяные хрустальные струйки бежали по гладким блестящим камешкам, пытались перегнать друг друга. Ручей петлял между высоченных деревьев, пробивался сквозь лес. Около огромной сосны ручеек делал резкий поворот и замирал, вливаясь холодным потоком в нагретую на солнце воду. Здесь под сосной образовалась небольшая запруда, всего-то воды по колено, но для лесных жителей, не знавших рек и озер, и ручей и запрудка казались неимоверно глубокими.

Ягодка сидела на песке, под сосной и жадными глазами пожирала необыкновенную картину: песчаное дно запрудки, серебристые спинки маленьких рыбок, редкие водоросли, гладкие потрясающе красивые камушки. Такой камушек хотелось вытащить из воды и унести с собой, повесить на шею и красоваться перед другими детьми, но Ягодка уже не доверяла этому необыкновенному блеску. Это было первое разочарование в ее жизни, и вместе с тем первая мудрость, которую познала. А было так: она мужественно влезла в прохладную воду, вытащила красивый камушек, положила его под сосной собираясь отнести домой. Но Боги распорядились иначе: влага высохла, и переливающийся, сверкающий камушек стал мутно-серым невзрачным камнем, каких полно кругом, разве что не такие гладкие. Ягодка тогда очень огорчилась. Утешила мама. Мудрыня не напрасно была ведуньей, она подняла серый камень и бросила его обратно на дно запрудки. Камушек нехотя опустился на дно, поднял тучку песка, а когда песчаная завеса рассеялась – ожил. Ягодка не верила своим глазам, это было чудо из чудес – камушек снова сверкал, переливался, поблескивал, как подмигивал. Помнится, Мудрыня сказала тогда:

– У каждого существа в этом мире свой покон…

– Даже у камня? – нетерпеливо перебила маленькая Ягодка.

– Даже у камня. Все, что создано Родом, имеет свои законы. Человек должен знать эти законы и соблюдать, потому что если их нарушить, то хуже будет не только Миру, но и человеку. У камня есть свой дом – этот ручей. Так было не всегда, очень давно камень жил на суше, потом попал в воду, но так долго живет в воде, что уже привык и стал чем-то неотделимым. И если ты хочешь, чтобы камень был таким, какой есть – не трогай его, оставь там, где его дом.

Тихо всплеснуло, рыбка выпрыгнула из воды, сверкнула серебряной чешуей на солнце, плюхнулась обратно, расшвыряв блестящие брызги. Ягодка с трудом оторвалась от прелестной картины. Весь день куча дел: то с отцом в лес пойдет, то матери по дому помогает, то постигает истины, ведь недаром мать ведунья. Времени на то чтобы отдохнуть только и остается, что ранним утром или поздно вечером, когда солнце склоняется к земле и прячется за темной громадой леса. Но как приятно именно в эти закатные и рассветные часы сидеть на берегу лесного ручья, смотреть на воду, любоваться неповторимой красотой, которую мог сотворить только Род, мечтать.

Ягодка склонилась над серебристой гладью воды, из запрудки на нее смотрело очаровательное личико с серыми глазами и золотыми, в свете восходящего солнца, волосами. Ягодка тяжело вздохнула, красивое, вот только совсем еще детское лицо, да и сама она еще ребенок, хотя это только внешне, а на самом деле она очень умная, даже мудрая, ведь не зря же ее маму Мудрыней кличут, а ее Ягодкой. А ягодка от клюковки не очень-то далеко падает. Во, тоже мудрость, надо запомнить.

– Ягодка! Дочка, домой иди! – донесся далекий голос отца. Велидуб умел говорить так, что у Ягодки сердце сжималось, однако отец разговаривал так ласково только с дочерью, да иногда с женой. Для остальных он был Велидубом. Непобедимым, могучим Велидубом. Слава о нем шла по всей деревне, все мальчишки хотели быть похожими на Велидуба, все девчонки сходили по нему с ума, а родители, видя это, говаривали, ругая за проступки: “Никогда тебе не быть Велидубом”, – что действовало сильнее, чем долгие нравоучения и короткие затрещины.

Обычно голос у Велидуба был мощный, грозный, рычащий, голос этот мог напугать кого угодно, но это обычно. Ягодка слышала его очень редко, а когда отец говорил с ней, то рык пропадал куда-то, стены не тряслись, а голос звучал тихо, ласково, будто огромный бер разговаривал со своим детенышем.

– Бегу, – поднялась Ягодка и шагнула в черную, пугающую чащу.

Этот лес мог напугать кого угодно. Как-то к ним в деревню забрел один странный человек и понарассказал кучу очень странных вещей. Нет, то, что кроме их деревни и еще где-то живут люди Ягодку не удивило, об этом она слышала от своей матери, а вот рассказы этого человека… Он говорил долго и с упоением, рассказывал про места, где совсем нет деревьев, рассказывал про реки, у которых не видно противоположного берега, рассказывал про стоячую воду, которую не обойдешь кругом. Помнится Велидуб тогда все посмеивался, пряча улыбку в бороде, чтобы не обидеть гостя, а Ягодка слушала и верила каждому слову.

Так вот, тот человек говорил, что, например, жителя степи (это такое место, где совсем нет деревьев) этот лес напугает, а то и вовсе доведет до безумия. Ягодка не боялась леса, но относилась к нему с осторожностью. В лесу, как учила Мудрыня, у каждого дерева, камня, травинки, не говоря уж о зверушках и пташках, свой покон. А вместе они составляют Великий Покон Леса. И человек должен чтить его, соблюдать. Лес не простит неуважения, накажет сурово и жестоко, и Ягодка научилась уважать Лес и его законы.

Темная стена чуть раздвинулась, обнажила поляну. Здесь было сумеречно даже днем, огромные ветви вековых деревьев сплетались высоко-высоко в причудливую решетку, отделяли поляну от высокой синевы неба, от прямых лучей теплого солнца. А в те часы, когда солнце находилось ближе к краю земного диска, на поляне и вовсе было темно, вот как сейчас. По земле стелится мягкий, седой туман, где-то что-то шлепает, квакает, чавкает, в воздухе пахнет сыростью и прелыми листьями. Здесь всегда прохладно, теплее там, дома, в дупле. Ягодка подошла к огромному дереву, откинула полог из свалявшейся шкуры, шагнула и почувствовала себя дома. Здесь было жарко, уютно и защищенно, а еще здесь был Велидуб. Он чуть прищурился, когда Ягодка откинула полог, мягко улыбнулся, сказал хрипло, но ласково:

– Ягодка, я в лес. Ты со мной?

– Я с мамой, – подумав, решилась девочка.

– Ну, как хочешь, – в голосе Велидуба мелькнула нотка расстроенности. – А я хотел тебе бера показать.

Ягодка подскочила, будто села на еловую ветку, глаза загорелись, как угольки в ночи. Девочка старалась говорить ровно, но голосок предательски зазвенел часто-часто:

– Ты на бера идешь? Я с тобой! – выпалила она на одном дыхании.

– Ты же с мамой хотела, – произнес Велидуб довольно улыбаясь. – Оставайся, глядишь она тебя еще чему научит нужному.

– Она меня, когда захочу, может научить, а когда я еще бера увижу, – в глазах Ягодки появилась мольба.

– Ну, хорошо, идем, – улыбнулся еще шире Велидуб.

Ягодка шла по лесу безбоязненно, даже обычной настороженности не чувствовала. Еще бы, рядом идет отец. Велидуб двигался бесшумной тенью, ступал так, что ни ветка не хрустнет, ни сухой листок не шелохнется под его ногой. Ягодка, конечно, не умела так ходить, но чувствовала себя с отцом в безопасности. Она давно заметила, что Мудрыня знает лес, понимает умом, а Велидуб в отличие от матери чувствует его сердцем, живет с ним вместе, как часть его. У него свой покон, подумала Ягодка, и вместе с тем его покон – это часть Великого Покона Леса, а мама хоть и родилась в лесу, но не так к нему приросла. Может это потому, что Мудрыня слишком много знает, понимает и пытается разложить по полочкам, докопаться до какой-то не ясной никому истины? В любом случае мать и отец непомерно умнее ее, так что не ей судить.

За мыслями Ягодка совсем перестала глядеть под ноги, споткнулась и почти упала, но в самый последний момент, когда земля уже готовилась обрушить всю свою тяжесть на ее курносый носик, какая-то неведомая сила подхватила и дернула вверх, ставя на ноги. Ягодка подняла испуганные глаза, Велидуб стоял рядом и улыбался:

– Под ноги смотри, мечтательница. А то шишек да синяков понасобираешь, так потом за ними и бера не увидишь.

– Увижу, – просопела Ягодка. – И ничего я не насобираю.

Велидуб улыбнулся шире, но ничего не сказал. Некоторое время Ягодка шла молча, в маленькой головке вихрем мелькали мысли от испуга, минуя расстроенность, обиду, задумчивость и, наконец, заинтересованность.

– А как ты так ходишь? – спросила она, наконец, догоняя отца.

– Как хожу? – не понял Велидуб. – А, как отец учил, так и хожу. А того дед, а того… Вот если бы у тебя был брат, так я его и научил бы, охотник должен уметь по лесу ходить.

– А я?

– Что ж, можно и тебя научить. Сначала перестань мечтать не пойми о чем, смотри, примечай, прислушивайся… Учись чувствовать лес, лес учит.

– И все? – удивилась Ягодка.

– Нет, это только начало. Ты давай, действуй, а там посмотрим.

Ягодка попробовала идти, примечать и прислушиваться одновременно и опять чуть не свалилась. Однако на ногах все же удержалась, осторожно покосилась на отца – заметил ли. Велидуб, однако, шел серьезный, даже чересчур серьезный и у Ягодки возникло подозрение, что отец украдкой посмеивается в бороду. Девочка натужно запыхтела, собралась и пошла дальше, присматриваясь, прислушиваясь, стараясь мягко ставить ногу на хрустящий, шелестящий лесной ковер. Через некоторое время Ягодке стало казаться, что глаза у нее косят в разные стороны, а голова наполнилась пытающимися заглушить друг друга шорохами, криками, стонами, скрипами, хлюпаньем, щебетом и прочими звуками леса, которым и названий-то нет.

Девочка измученно посмотрела на Велидуба, охотник смотрел одобрительно, мягко улыбаясь. Эта улыбка чем-то не понравилась Ягодке:

– Что, совсем плохо? – поникла девочка.

– Нет, наоборот. Очень хорошо. Молодец.

Ягодка почувствовала, как что-то распирает ее изнутри, расправила плечики, зашагала вперед, стараясь слушать и примечать. Все же у Велидуба это выходило значительно лучше, потому что, когда девчушка уверенно топала вперед ничего не видя и не слыша, охотник вдруг остановился, повернул голову так, что бы ловить ветер, несущий далекие запахи, и замер. Ягодка с разгону влетела в широкую спину, затянутую в свалявшуюся волчовку.

– Что-то случилось? – тихо-тихо спросила она.

– Тс-с-с-с, – Велидуб повернул голову, поднес палец к губам.

Какое-то время они стояли неподвижно. Ягодка прильнула щекой к спине отца, слышала, как среди шума лесной жизни мерно бухает под волчовкой, как часто-часто колотится ее сердечко, но и все. Ничего больше, что показалось бы необычным.

В следующее мгновение отец легкой тенью растворился в воздухе. Ягодка еле удержалась на ногах, когда исчезла надежная опора – спина Велидуба. Девчушка огляделась – отца нигде не было. Лес сразу стал если не враждебным, то и не дружелюбным, Ягодка напряглась, насторожилась. Лес поглотил отца, как Велидуб поглощал мелких зажаренных вместе с перьями пташек за обедом. Вот он был, а вот его не стало. Совсем не стало. Ягодка оторопело смотрела по сторонам силясь понять, что же ей теперь делать. Идти? Если идти, то куда? Если ждать, то чего? Позвать? Она тихо окликнула отца, но никто не отозвался, только шелест листвы и гомон птиц, и…

Ягодка прислушалась. Нет, не послышалось, теперь она отчетливо слышала ворчание, будто кто-то жаловался на несправедливую судьбину никому и всем, бурча под нос. Ворчание приближалось покуда чуть в стороне не раздвинулись ветви и перед Ягодкой не появился Велидуб. Отец шел довольный, обхватив руками что-то лохматое и вертлявое. Именно это лохматое и издавало то недовольное ворчание, что услышала Ягодка.

Велидуб остановился, присел и опустил неугомонный шерстяной комок на землю. Лохматый клубок вывернулся, распрямился и резко отскочил в сторону, зверь смешно подскакивая, отбежал к деревьям, встал чуть поодаль и недовольно посмотрел на Велидуба, потом на Ягодку.

– Ну вот, хотела поглядеть на него – смотри, – сладким голосом проговорил Велидуб.

Ягодка перевела восторженный взгляд блестящих глаз с мохнатого зверька на отца:

– Это что, бер?

– Можно и так сказать, – кивнул Велидуб. – Почти бер.

– Что значит почти? – не унималась Ягодка.

– Ну, это такой же бер, как ты людь, – усмехнулся отец. – Детенок он еще, маленький совсем.

– Я не маленькая, – по привычке ответила Ягодка, хотя спорить сейчас не собиралась, не до того. Девчушка повернулась к зверю долго смотрела на него, потом не удержалась, шагнула вперед, берчонок отскочил в сторону:

– Ну, маленький, ну иди сюда, – голосок у Ягодки стал приторным сюсюкающим, так могут говорить только маленькие девочки. – Иди сюда, не бойся.

Зверь фыркнул, сделал несколько неуверенных шагов к девочке, фыркнул еще раз. Ягодка в свою очередь двинулась навстречу.

Велидуб смотрел за двумя ребетенками теплым совсем не по-охотничьи мягким взглядом. На душе у охотника было легко и безмятежно, что так редко случалось с Велидубом. Сейчас же он с каким-то неожиданным даже для себя самого трепетом смотрел на дочь и найденного за сотню шагов отсюда звереныша, и ни о чем не заботился. А зря.

Сначала Велидубу показалось, что молоденький бер рыкнул как-то по-взрослому, он встрепенулся, понял, что расслабился. Непростительно надолго расслабился, забыл обо всем. К приближающемуся реву добавился треск сучьев, Велидуб дернулся вперед:

– Ягодка, – рык охотника был не мене страшен, чем приближающийся рев.

Ягодка вздрогнула, отшатнулась от засуетившегося вдруг зверька. Дальше все произошло, как во сне. Отец снова закричал что-то, рядом с ней страшно затрещали кусты. Ягодка вскочила и попятилась назад, но споткнулась и шлепнулась на ту часть спины, что имеет другое название. Кусты распахнулись, как откинутая шкура, закрывающая вход в родное дупло. И совсем рядом появилось страшилище.

Вот это уже был действительно бер. Ягодка запомнила его навсегда: его огромные когти, белые, как снег, зубы, зловонное дыхание, густую черную шерсть. Бер был огромен, и Ягодка испугалась. Девчушка застыла не в силах пошевелиться, или вымолвить слово, она только видела.

Видела сквозь пелену, что застлала глаза, как прямо перед ней, отгораживая ее от страшного бера, появился Велидуб с рогатиной в руках. Рогатина мастерски прыгнула вперед, хватая бера за горло, Велидуб надавил, сделал шаг вперед, собираясь припереть бера к стволу дерева. Огромный зверь рыкнул, чуть отступил, но очень неохотно. Велидуб надавил и шагнул еще, но зверь не хотел уступать. Толстенная рогатина выгнулась, угрожающе заскрипела и с диким хрустом переломилась пополам.

Черная лохматая туша освобожденно понеслась вперед, Велидуб отшвырнул обломок рогатины и выставил навстречу несущемуся на него беру руки. Здоровенные ручищи Велидуба рядом с лапами бера выглядели не особо внушительно. Ягодка вскрикнула, но бер вдруг замер, будто наткнулся на дерево. Велидуб кряхтел, но каким-то образом сдерживал зверя. В голове сейчас крутилась только одна мысль:

– Ягодкххха, – голос Велидуба сорвался на хрип, но это сейчас не имело никакого значения. – Ягодка, беги!

Но девчушка не могла даже пошевелиться, в ужасе смотрела она, как бер и человек стояли на смерть, давили друг друга, только один из них должен был остаться в живых после этой схватки. И если у медведицы, как их стали теперь называть, имелись острые зубы и длинные когти, то в распоряжении Велидуба были лишь две, хоть и крепкие, руки, ведь рогатина пришла в негодность, а оружие валялось поодаль и добраться до него не было никакой возможности.

Велидуб давил что есть силы, но силы эти покидали его и он начал понимать, что это последняя схватка в его жизни, сдаваться, однако, охотник не собирался. Он попытался повалить зверя наземь, но из этого ничего не вышло. Мохнатая лапа с размаху чирканула по голому плечу, обожгло. Велидуб почувствовал, как по руке побежала горячая струйка, усмехнулся, а скорее по-звериному оскалился, с губ охотника слетел совсем уже нечеловеческий рык. “Что делать?” – метнулось в голове. Задавить бера вряд ли получится, до секиры не дотянуться, остается только… Велидуб ослабил хватку, дернулся в надежде схватить мощные челюсти бера и порвать зверю пасть…

Хрустнуло, могучий хребет переломился как тонкая тростинка, и изодранное зубами и когтями тело охотника неестественно вывернулось, распласталось по земле. Медведица склонилась над побежденным противником, что-то прорычала себе под нос, повернула здоровенную лохматую голову в сторону Ягодки. В глазах зверя промелькнуло какое-то новое выражение, или это только показалось с перепугу.

Бер шагнул к девочке и только тут страх, который до сих пор держал Ягодку в оцепенении, поднял ее на ноги и понес через лес. Девочка бежала не оглядываясь, но слышала, как сзади несется что-то огромное страшное и беспощадное. Она бежала уже не разбирая дороги, уже не зная куда бежит, зато она прекрасно знала от чего бежит. Лес проскакивал мимо серо-зелеными пятнами, Ягодка видела только то, что мелькало под ногами и на несколько шагов вперед.

Шум сзади приближался, девочка рванулась вперед. Дорогу ей преградило поваленное дерево. Ягодка увидела его в последний момент, судорожно дернулась, пытаясь перепрыгнуть, но зацепилась ногой и, перелетев через ствол, грохнулась на землю. Сначала больно ударило по рукам, которые сами подались вперед, прикрывая лицо от удара по тверди земной, потом что вцепилось в ногу. Все тело пронзала острая неизведанная до сих пор боль. Земля налилась черной краской, накатилась оглушительно-мягкой волной, и девочка с новой волной страха поняла, что теряет связь с этим миром.

Сначала появился гул, мерный, ровный. Ягодка чувствовала себя плывущей в какой-то густой, непроницаемой гудящей массе. На то, чтобы пошевелиться не было сил, да и не хотелось. И девочка просто продолжала плыть. Постепенно из гуда стали вычленяться шорохи, мощная монотонная волна разделялась, приобретала какие-то оттенки, отзвуки. Теперь различались шорохи, трески, привычные звуки, какими одаряет человека ночной лес. Ягодке послышался голос матери – Мудрыня плакала. И этот плач окончательно вернул девчушку к реальности.

Ягодка приподняла тяжелые, набрякшие веки, но даже такое незначительное движение отдалось болью. Девочка поморщилась и уставилась в темноту. Была ночь, потому что в родном дупле стояла кромешная тьма, в которой с трудом угадывалось фигура матери, да и не фигура вовсе, а черное пятно в черноте ночи. Мудрыня сидела рядом и судорожно всхлипывала, как-то очень тихо, будто плакала шепотом. Ягодка разомкнула непослушные, слипшиеся губы:

– Ма… ма…

Плач оборвался. Черное пятно распрямилось, приблизилось и из темноты вынырнули едва различимые черты:

– Ягодка, – Ягодка почувствовала прикосновение мягких губ. – Ягодка ты моя… Ягодка.

Мудрыня повторяла имя дочери, как заклинание. И гладила, целовала милое детское личико. Потом лицо ведуньи растворилось в темноте, и Ягодка услышала, как мать жарким шепотом благодарит Рода. Ягодка снова сомкнула веки, темнота никуда не делась, но ее прорезал яркий луч, разделил на две части. Потом луч расширился, из полосы света показались огромные страшные когти и рванули две половинки тьмы в стороны, будто кто-то разодрал шкуру закрывающую вход в дупло. Свет ударил по глазам, из него вырвалась темная фигура, Ягодка содрогнулась. Фигура приблизилась, закрывая собой свет. Ягодка всхлипнула, хотела закричать, но с губ слетело лишь шелестящее:

– Мама… бер…

Огромный силуэт накатился мягкой черной волной, и Ягодка снова провалилась во тьму.

Утро было отвратительным. Не правда, что утро вечера мудренее – это не так. Утро вечера дряннее – так, наверное, будет правильно. Во всяком случае, в то утро Ягодка размышляла именно так. Было холодно, сыро, мрачно. Была боль по всему телу, причем не такая, как тогда, когда острые зубы вцепились в ногу – тогда была резкая вспышка и безразличное ничто, провал. Сейчас же боль текла однообразной струей, вяло, уныло, ноюще и не было ей конца.

Ягодка лежала недвижимо, только глаза открыла и смотрела в полумрак, не пошевелилась даже тогда, когда зашуршала шкура, что закрывала вход, и в дупло прокрался тусклый, как все вокруг, свет. Лицо Мудрыни появилось почти сразу, мама склонилась над ней и долго смотрела в детские глаза. Ягодка вздрогнула. Огненно-рыжие волосы матери стали белыми, как снег, лицо, напротив, посерело, глаза провалились в темно-серых впадинах, в них больше не было блеска. Жизнерадостная, очаровательная искательница истины превратилась в старую, измученную, безнадежно отчаявшуюся женщину.

– Мама, – прошептала Ягодка. – Что с тобой?

– Все хорошо, – голос Мудрыни звучал, как из-под земли, будто она уже стояла одной ногой в чертогах Ящера. – Все в порядке, спи. Спи, сон лучшее лекарство.

– Хорошо.

Мудрыня снова пропала из поля зрения, а когда появилась снова в руках у нее была миска с чем-то, от чего шел мутноватый пар. Запах у отвара был резким, но за свою жизнь Ягодка и не такого нанюхалась, все-таки мать ведунья. Мудрыня поднесла миску ближе:

– Пей, – в глухом голосе матери послышалась непреклонность, и Ягодка обжигаясь, принялась глотать отвар. На вкус он оказался не таким резким, но видимо только что вскипел и норовил не только обжечь губы и горло, но и выжечь все внутри.

– Молодец, – Мудрыня забрала пустую миску. – Теперь точно поправишься, спи.

Ягодка прикрыла глаза, слышала, как снова шуршит шкура. Шкура… Что-то промелькнуло в голове.

– Мама, а где папа? – спросила Ягодка не открывая глаз. Шкура шелохнулась, и в этом шорохе растворился всхлип.

– Мама, – позвала Ягодка, но никто не ответил.

Она открыла глаза и даже чуть повернула голову, но матери рядом не оказалось. Может Мудрыня уже не слышала ее? Но девочка точно знала, что это не так. Тогда почему не ответила? Что случилось? И тут она вспомнила, вспомнила все. К ноющей боли по всему телу добавилась еще более страшная боль – в сердце. И тогда мир поплыл от накатившихся слез, потеряв остатки блеклых красок утра, стал серым.

Ягодка сидела под сосной на берегу запрудки. Эта сосна и эта запрудка было все, что у нее осталось. С тех пор, как погиб Велидуб Ягодка пережила пять зимовок и за все это время радости в жизни не было, кажется вовсе.

Нога, изувеченная медвежьими зубами отчего-то ссохлась и перестала расти. Мудрыня пыталась утешить дочь, но утешения помогали слабо, и частенько ведунья заставала Ягодку тихо плачущей в неприметном уголочке. Наверное, Ягодка свыклась и примирилась бы со своим увечьем довольно скоро, но соседи посматривали на нее с какой-то непонятной ей неприязнью, а соседские дети зло посмеивались. Потом какой-то особенно догадливый назвал ее Ягой-костяной ногой, видимо припомнив богиню с мертвой конечностью, что носила это имя, и эта Яга с досадно обидной присказкой приелась намертво.

Мудрыня уже не утешала дочь, ходила, как серая тень. Не только дети бывают жестоки, и вскоре после смерти Велидуба откуда-то пошла молва, что это ведьма Мудрыня погубила славного охотника Велидуба, за что Боги покарали ее, сделав старухой и изувечив дочь. Род ведьму метит.

Мудрыня, с трудом пережившая смерть Велидуба, переносила все эти наговоры тихо, как мышь, но серела и чахла день ото дня. Ягодку она больше ничему не учила, но девчушка сидя в тишине у любимой запрудки и сама доходила до чего-то. Кроме того, она нашла у матери странный предмет – большой, плоский круг, который охотно показал ей то, что обычно показывала запрудка – ее собственное лицо. Довольно милое, надо сказать. Когда Ягодка спросила о магии этого круга у матери, Мудрыня лишь отстраненно пробормотала что-то про зерцало. Ягодка, не удовольствовавшись этим, решила сама изучить “зерцало”. Долго вертела она странный предмет, пыталась составить какие-то заклинания, но из этого ничего не вышло. Разозленная Ягодка начала сквернословить, помянула то место, где Ящер дупу подпалил и в удивлении чуть не выронила плоский круг. Зерцало затуманилось и показало странный, даже пугающий пейзаж и огромного змия – именно таким Ягодка представляла себе Ящера. После того случая Ягодка освоилась с зерцалом довольно быстро, теперь она легко составляла заклинания, зрила пейзажи, людей и животных, которые были где-то на другом краю света. Потом как-то раз увидела в блестящей поверхности какого-то мага и пришла к мысли, что магии учится можно не только у матери.

Свою одиннадцатую весну Ягодка встретила еще с матерью, хоть праздника и не получилось. На этот год все было еще хуже: Мудрыня умерла. Постепенно зачахла, ходила все меньше и меньше, потом перестала двигаться вовсе, только смотрела куда-то безразличными пустыми глазами. Ела через раз и по чуть-чуть то, что приносила дочь. Потом и есть перестала, Ягодка разволновалась и не напрасно. На тринадцатый день Ягодка выволокла из дупла окоченевший труп.

Ягодка вздрогнула: это не лучшие воспоминания. Девушка перевела задумчивый взгляд на серебристую воду запрудки. Сверкающие камушки и блестящие спины рыбок напомнили о давно и безжалостно сбежавшем детстве. Ягодка тяжело вздохнула и…

– Эй ты, Яга! – раздалось из-за спины.

Коротко свистнуло, ровную, как зерцало, гладь запрудки разбил увесистый камень, распустив круги и, распугав рыбок и мысли о далеком детстве. Ягодка повернула голову, шагах в пятнадцати стояло несколько парнишек. Тот, что стоял ближе всех и нагло улыбался, и кинул камень. Именно он был заводилой в этой компании, и именно он неотступно ходил за Ягодкой, насмехаясь и издеваясь.

– Чего ты хочешь, Вывертень? – стараясь, что бы ее голос звучал как можно более безразлично, спросила Ягодка. Только сейчас она подумала, что имечко идет парню как нельзя больше – готов наизнанку вывернуться, но не отстанет. Интересно, почему? Зарабатывает почет среди своих сотоварищей? А почему к ней-то цепляется? Так проще, зарабатывать славу, издеваясь над беззащитными, ответила Ягодка сама себе.

– Че ты тут сидишь, Яга? Эта наша вода, мы пьем ее, а ты ведьма, вся в свою мамашу, еще отравишь, – Ягодка отвернулась, решив, что лучше не связываться. Вывертеня это кажется только раззадорило. Он подошел ближе, и вдруг шея его вытянулась: парень увидел зерцало.

– Эй, Яга-костяная нога, эт че у тебя за дрянь? А ну покажи.

Ягодка сделала вид, что не слышит, а Вывертень подошел к сосне, хлопнул по стволу ладонью, так что на Ягодку труха посыпалась, и присел в шаге от девушки:

– Ну, нога-Яга, че у тебя? По хорошему отдашь, или…

Вывертень, резко дернулся и, выхватив зерцало, отпрыгнул. Ягодка вздрогнула от неожиданности, но взяла себя в руки, сказала упавшим голосом:

– Отдай, ради богов.

Вывертень на это только рассмеялся, остальные покорно подхватили. А когда Вывертень узрел в глади зеркала свою рожу, так тут вообще такой смех заливистый пошел. Парни выдерали волшебный круг друг у друга, хохотали, сгибались в три погибели, снова лезли к зерцалу, тыча пальцами в гладкую поверхность. Ягодка просила, увещевала, молила, но в ответ слышала даже не смех, а дикое ржание.

– Ради пресветлых богов, – прошептала Ягодка, но ее никто не услышал. Девушка почувствовала, как внутри вскипает бессильная злость, злоба и, наконец, ярость. Ягодка встала, сделала несколько прихрамывающих шагов, уперлась взглядом в насмешников, глаза ее сверкали молниями:

– А ну-ка, ящеровы дети, отдайте зерцало! Вывертень, Чернобог тебя задери, смотри мне в глаза.

На этот раз ее услышали, Вывертень оторвался от созерцания собственной рожи и зариготал пуще прежнего:

– Ха-ха-ха! Яга-нога! Вы посмотрите на нее: “смотри мне в глаза”! Ха-ха! – не унимался Вывертень, встречаясь взглядом с юной ведуньей.

– Ха-ха! – охотно подхватили остальные. – Яга, Яга, костяная нога, бе-бе-бе. Бе-е-е-е.

За всей этой кутерьмой никто и не заметил, как Вывертень вдруг перестал смеяться, замер и побледнел. Ягодка смотрела ему прямо в глаза, и взгляд ее был страшен. Вывертень всхлипнул совсем по-детски, медленно опустился на колени. Смех стих, как отрезало, парни смотрели на своего вожака. Вывертень выглядел жалко, он стоял на коленях и всхлипывал, по щекам его тихо катились слезы, трясущиеся губы безмолвно сложились в: “отпусти”. Но Ягодка в ярости не знала пощады, она стиснула зубы и широко распахнула глаза. Вывертень покачнулся, судорожно извернулся, в последний раз оправдывая имя, данное ему родителями, и рухнул на землю. Ягодка медленно прикрыла глаза, глубоко вздохнула, ярость потихоньку утихала. Когда она снова открыла глаза, вокруг никого не было, только кусты трещали вдалеке – дружки Вывертня дали деру. Ягодка подошла к телу, нагнулась, подняла зерцало и пошла к лесу в противоположную от родной деревни сторону. Дома ей больше делать нечего, да и нет у нее больше дома.

Так далеко Ягодка не заходила никогда, да и никто из ее деревни сюда не захаживал. Лес здесь был не таким, как дома. С каждым шагом воздух становился все более влажным, все сильнее чувствовался запах гнили. Тропа, по которой она шла от самой запрудки, давно растворилась в прелых листьях, редкой траве и хлюпающих лужицах. Лужицы же напротив разрастались, сливались друг с другом, пока не превратились во что-то чавкающее, хлюпающее и смердящее. Ноги увязали в этой вонючей жиже все глубже и глубже. Ягодка остановилась, посмотрела далеко вперед: болото раскинулось перед ней во всем своем великолепии. Девушка выругалась, благо в лесу никого не было, повернулась, чтобы идти обратно, да так и замерла. Там, где только что была почти твердая земля, расстилалось такое же гиблое, непролазное болото. Ягодка испугалась, завертелась на месте и только тут почувствовала, что стоит уже по колено в воде. Земля из-под ног девалась куда-то, теперь там была трясина. Девушка выдернула ногу, попыталась сделать шаг, но только утопла еще сильнее.

Ягодка замерла, она всегда цепенела и не могла пошевелиться, если ее что-то пугало, а сейчас она была испугана до смерти. Радостно булькая, вонючая жижа неторопливо затягивала ее в свои объятья. А ну и пусть, мелькнуло в голове, умру и умру, все равно жить тоскливо. Но губы разжались сами собой и Ягодка выдохнула неожиданно даже для себя:

– Светлые боги, за что? Помогите… Помо…

Ягодка поперхнулась словами и пришла в себя. Прямо перед ней стоял молодой парень чем-то напоминающий Вывертня, только волосы у него были не рыжие, а нежно зеленые и лохматые уши, почти как у бера, смешно шевелились, и верхнюю губу покрывал зеленоватый пушок, и голос у него был не насмешливый, а недовольный:

– Ты кто такая, девица? – сердито спросил парень. – Чего тут делаешь?

И этот голос выдернул девушку из оцепенения и удивил до крайности: