Алексей Феофилактович Писемский
Ипоходрик

Явление II

Михайло Иваныч (один). Ну, Михайло Иванов, опять, брат, тебе работа! Только смотри не срежься, не сконфузь себя. Припомни-ко, какова была с кирасиром за жидовку перепалка – скверная ведь, брат, штука вышла. Здоров уж очень был, облом этакой! С первого раза уж очень костоломную сдачу дал, ну – и сробел, а этот ничего – михрютка – справимся!.. С другой стороны, смешон и ты, Михайло Иванов; все бы тебе, забубённая голова, ссора да драка с кем-нибудь; но в этом деле и нельзя; главное, сестре себя надобно показать, а то, пожалуй, она уваженье всякое потеряет да и держать еще после того не станет.

Явление III

Тот же и Ваничка.

Ваничка (входя). Надежда Ивановна где-с?

Михайло Иваныч (обертываясь). Что-с?

Ваничка. Надежда Ивановна где-с?

Михайло Иваныч. А зачем она вам?

Ваничка. Маменька велела сказать, что она ужо, вечером, придет к ним чай пить.

Михайло Иваныч. А кто ваша маменька?

Ваничка. Настасья Кириловна!

Михайло Иваныч. Хорошо, скажу…

Ваничка. Надежда Ивановна где-с теперь?

Михайло Иваныч. Она там, у себя… Разве вам нужно ее видеть?

Ваничка. Да-с, нужно.

Михайло Иваныч. Посидите тут… она придет.

Ваничка садится. Михайло Иваныч осматривает его с головы до самых ног.

Вы служите, что ли, где-нибудь?

Ваничка. Нет еще. Маменька сначала хотела отпустить меня в военную, а теперь в штатскую отдает.

Михайло Иваныч. В штатскую? А что, вы боитесь вашей маменьки? Сечет она вас?

Ваничка (улыбаясь). Нет-с… как возможно-с! Я не дамся, да меня никто и не повалит: у нас папенька только строг, а маменька ничего, добрая-с.

Михайло Иваныч (показывая головой на ноги Ваничке). Что это какие узенькие на вас брюки, точно дудочки? Кто это вам шил?

Ваничка. Дяденьки Никандра Семеныча портной – он хороший: в Петербурге учился!

Михайло Иваныч. Скверно же в Петербурге учат… Который вам год?

Ваничка. Двадцать второй.

Михайло Иваныч. Только еще… А давно вы бреетесь?

Ваничка. Уж два года-с. Усы так у меня еще на пятнадцатом году выросли; я их все палил да перочинным ножичком подбривал… Какие вы славные кольца пускаете.

Михайло Иваныч. А что?

Ваничка. Да так-с: хорошо. Я никак не могу выучиться… Вы умеете папиросы руками делать?

Михайло Иваныч. Нет, я не курю папирос – бабье кушанье! Я к трубке привык.

Ваничка. Ава охотой вы ходите?

Михайло Иваныч. Прежде ходил… А вы разве охотник?

Ваничка. Я нынче все лето ходил-с; мне дяденька Никандра Семеныч щенка легавого подарил трех месяцев; я его хочу сам учить, чтобы стойку знал; а то вон у нас дворовая Лапка только за белками ходит, а стойки ничего не знает – все спугивает-с!

Михайло Иваныч. Вы хорошо стреляете?

Ваничка. Не знаю; кажется, хорошо-с! Этта вот зайца так важно поддел; гоны четверы был от меня, так и срезал: все четыре лапки отшиб! Дичи нынче около нас очень мало стало-с! Полушубинские ребята всю перевели: им барин каждый месяц по фунту пороху выдает, чтобы только стреляли, даже в наше болото заходят: всех уток, подлецы, расшугали, – теперь ни одной нет!

Михайло Иваныч. Ну, а этак за женщинами вы тоже охотитесь – а?

Ваничка. Нет-с. За ними зачем охотиться?

Михайло Иваныч. А что же?

Ваничка (улыбаясь). Да так-с: они не утки!

Михайло Иваныч. Экая важность, что не утки. Но, может быть, они сами за вами охотятся?

Ваничка. Да-с, может быть, всяко случается… Сами-то вы охотитесь ли?

Михайло Иваныч. За женщинами? Грешный человек… любитель и мастер этого дела; только бы заметил где-нибудь, уж не уйдет.

Ваничка (смеясь). Я тоже-с!..

Михайло Иваныч. То есть, как этак: ловки тоже?

Ваничка (совсем уж смеясь). Да-с!.. Только у нас папенька очень этого не любит: что немного где заметит, тут же и приколотит!

Явление IV

Те же и Надежда Ивановна.

Надежда Ивановна (входя). Ах, Ваничка, давно ли ты здесь?

Ваничка (встает, кланяется и, сконфузясь, говорит). Маменька приказала вам кланяться и велела сказать, что вечером придет чай пить.

Надежда Ивановна. Я буду дома… (Обращаясь к брату.) Ты скоро пойдешь, Мишель?

Михайло Иваныч. Сию минуту-с! (Протягивая ей руку.) Оставляю тебя в приятном, но опасном обществе! Этот молодой человек сам мне признался, что он величайший стрелок на женщин, и потому я как брат советую тебе опасаться…

Ваничка (сконфузясь). Нет-с… А вы разве братец их?

Михайло Иваныч. Есть немного… с левого бока… Да хранит вас аллах! (Уходит.)

Явление V

Ваничка и Надежда Ивановна.

Несколько минут молчания, в продолжение которого Надежда Ивановна сидит задумавшись; а Ваничке очень хочется с ней заговорить, но он не находится.

Надежда Ивановна. Давно ты здесь, Ваничка?

Ваничка. Сегодня утром приехали-с!.. Я все просил маменьку, чтобы она сюда ехала.

Надежда Ивановна (смотря на Ваничку с некоторым лукавством). Зачем же тебе хотелось сюда?

Ваничка. Мне к вам хотелось.

Надежда Ивановна. Зачем ко мне?

Ваничка (конфузясь). Так-с, хотелось…

Надежда Ивановна. А остановились вы где?

Ваничка. У дедушки, у Николая Михайлыча.

Надежда Ивановна (стремительно). У Николая Михайлыча, у Дурнопечина?

Ваничка. Да-с!

Надежда Ивановна. Ах, я непременно в таком случае буду у Настасьи Кириловны! Скажите, что он постарел, обрюзг, поседел?

Ваничка. Нет, какое-с! Он все так прокуратит. Как приехали мы в первый-то день-с, так притворился, что умирает… Меня маменька даже за попом было послала, я прихожу назад, а дедушка сидит да ест; целую почесть индейку оплел… Я было, Надежда Ивановна, вам уток настрелял, да проклятые собаки и сожрали их. У нас ведь их никогда не кормят, все, чтоб сами промышляли, – вот они этак и промышляют.

Надежда Ивановна. Merci, мой друг; но только я уток не ем: они мне как-то противны.

Ваничка. Нет, ничего-с! Эти были хорошие-с. Они противны, как травы хватят, а эти еще не хватили… Я вот вам скоро селезня подарю-с: маленького еще поймал, – все овсом теперь кормят.

Надежда Ивановна. Ну, хорошо, подари.

Ваничка. А вы сами что мне подарите?

Надежда Ивановна. Я тебе кисет вышью шерстями.

Ваничка. Нет-с, я не хочу кисета.

Надежда Ивановна. Отчего же?

Ваничка. Да так-с. Зачем мне кисет-то? Что он мне такое? Я и без него могу жить. Мне бы лучше, как летом тогда, ручку вашу давали, так это лучше-с.

Надежда Ивановна. Разве ты любишь мою ручку?

Ваничка. Очень люблю-с!

Надежда Ивановна. Ну, на тебе ее! Садись около меня!.. (Подает ему руку.) Ну, что ты теперь станешь с нею делать?

Ваничка. Что делать-то? Известно что! (Целует руку.)

Надежда Ивановна. Послушай, Ваничка, ты любил кого-нибудь, кроме меня?

Ваничка. Нет-с. Право нет – вы первые-с.

Надежда Ивановна. А что же ты Мишелю говорил?

Ваничка. Да я смеялся так… Они спрашивают меня: хожу ли я за охотой – за женщинами. Я и сказал-с…

Надежда Ивановна. Что ж ты сказал?

Ваничка. Я говорю, что женщины не утки, и больше ничего, право ничего… так только… посмеялись.

Надежда Ивановна. А про меня что-нибудь ты не сказал ли ему?

Ваничка. Ай нет, как возможно-с. Я про вас никому в свете не скажу-с. Мы говорили так… о других.

Надежда Ивановна. А разве ты любил других?

Ваничка. Да что?., как же? я не знаю-с.

Надежда Ивановна. Как же не знаешь? Стало быть, ты меня обманываешь и был влюблен в другую?

Ваничка. Ни в кого-с… умереть на этом месте, ни в кого-с. Мы так только… смеялись.

Надежда Ивановна. Над чем же вы смеялись? Ты, верно, что-нибудь ему рассказывал?

Ваничка. Я ничего не рассказывал, право-с! Они сами все выдумывали.

Надежда Ивановна. И пожалуйста, никому ничего не говори, тем больше, что мы с тобой скоро должны будем совершенно расстаться.

Ваничка. Зачем? нет-с… я на службу определюсь… Вы прежде, Надежда Ивановна, добрев были-с… Помните, в саду… а теперь вот не хотите!

Надежда Ивановна. Что это? Поцеловать тебя? Не могу… ни за что в свете не могу!.. Я теперь совсем в другом положении. Я со стыда сгорю, если позволю себе поцеловать тебя.

Ваничка. Да что же тут со стыда-то сгореть?.. Экая важность!

Надежда Ивановна. Клянусь тебе честию, не могу… Ну, изволь: я в последний раз поцелую тебя, но только раз – не больше. (Целует его, но Ваничка при этом проворно обнимает ее и начинает целовать другой раз, третий…)

Надежда Ивановна (отталкивая его). Перестань!.. Сумасшедший!.. Довольно!.. Ты волосы мне все растрепал. (Вырывается и бежит от него к себе в комнату.)

Ваничка (преследуя ее). Врешь, не уйдешь теперь у меня. Надежда Ивановна захлопывает за собой дверь и запирает ее.

(В азарте.) Пустите! Право, ведь сломаю! (Начинает ломиться в дверь сначала руками, ногами, а потом и всем телом.)

Занавес падает.

Действие третье

Кабинет Дурнопечина.

Явление I

Дурнопечин сидит на своем кресле с головою, повязанною белым платком, намоченным в уксусе. Настасья Кириловна помещается в некотором отдалении от Дурнопечина и с подобострастием на него смотрит. Никита флегматически и со скучающим лицом стоит сзади барина.

Настасья Кириловна (обращаясь к Дурнопечину). Что, батюшко, получше ли вам хоть немножечко?

Дурнопечин. Теперь гораздо лучше. (Снимает с головы платок и отдает его Никите.)

Никита (насмешливо). После чего лучше-то быть, когда никакого и худа-то не было.

Дурнопечин. Ты-то пуще знаешь и понимаешь это.

Никита. Чего тут знать-то?.. Доктор-то при мне ажио в сердцах сказал вам: «вы, говорит, только себя и других понапрасну беспокоите!»

Настасья Кириловна. Ну да, ведь, Никитушка, доктора тоже и так говорят для утешенья только… (Обращаясь к Дурнопечину.) Я вот вам, дяденька, хочу рассказать, что со мною, глупою старухой, ваши питерские франты сделали: жила я в Питере тогда месяца два; деньги мои и сначала маленькие были, а тут так подошли, что и на дорогу почесть ничего… Иду я раз по самой тамошной большой улице, Невской, вдруг нагоняет меня молодой человек, нарядный такой, и начал меня с ног до головы осматривать. Я подумала, да и говорю: «Милостивый, говорю, государь, лицо ваше такое доброе – я бедная, заезжая, говорю, здесь помещица: не можете ли, говорю, какую-нибудь помощь оказать матери семейства?» – «Хорошо, говорит, но только теперь не могу, а не угодно ли, говорит, вам ужо вечером прийти в такой-то дом; в крыльцо, говорит, вы не входите, а позвоните только с улицы». Пошла я вечером, отыскала дом, позвонила, вдруг после того окно наверху отворилось: «Это вы?» – говорит. Я говорю: «Я!» Только я проговорила это слово, вдруг, отец мой, меня с ног до головы и окатили какой-то дрянью, – кажется, помоями! Господи боже мой! И на ногах-то устоять не имела силы, чуть не захлебнулась.

Дурнопечин (рассмеясь). Что это, Настасья Кириловна, какие ты глупости рассказываешь – рассмешила ты меня, проказница этакая.

Настасья Кириловна. Что делать-то, дядюшка, как хотите, так и судите… Я, впрочем, рада, что вы хоть немного поразвеселились.

Дурнопечин (смеясь). Помоями облили… Славную штуку сыграли.

Никита (тоже смеясь). Что же, вы тут дождались, чтобы вас в другой раз окатили?

Настасья Кириловна. Ну где же уж, Никитушка, дожидаться… только что привстала, да давай бог ноги… Пожалуй, еще убьют, разбойники этакие.

Никита. Убить-то не убили, а другой-то бы раз наверняка обдали.

Настасья Кириловна. Дяденька, вы позволите мне у вас ночки две ночевать. Делишки у меня здесь есть, а квартиры дорогие, беспокойные.

Дурнопечин. Хорошо, ночуй!

Настасья Кириловна (вставая и целуя Дурнопечина в плечо). Видит бог, дядюшка, как я вас всегда в душе любила; только вы, может быть, по бедности моей заключаете что-нибудь другое, а я предана вам просто от сердца.

Дурнопечин. Ну, полно нежности выкидывать; лучше расскажи еще что-нибудь про себя.

Настасья Кириловна. Сейчас, отец мой, сию секунду: мало ли со мной, дурой, приключеньев было. Была я еще молода, ж приехали мы с моим благоверным в губернский город; щеки у меня тогда были розовые, малиновые… Сама я была развеселая, вот и повадился к нам один офицер ходить… он у Алексея Яковлевича еще юнкером в роте служил… и ходит он к нам почти каждый день, и все со мною заговаривает…