Алексей Доронин
В двух шагах от вечности
А ведь еще вчера самолеты взлетали из аэропорта один за другим. Сегодня же за день это был первый. И цепеллины давно не летали. С того самого момента, как обстреляли один из них, и тот чудом ушел на посадку.
Надо сказать, темп чужаки задали очень тяжелый. Все, о чем думали новенькие, – как не отстать от этой троицы, в которой все казались двужильными. Потому что несколько раз над ними проносились, словно вороны, черные дроны. Ни один не заметил и не атаковал их, будто защищенных невидимым куполом.
– Нас придали в помощь карателям из «Pyramid Products». Нас, «матадоров» и местную полицию, – не сбавляя темпа, объяснял «конский хвост». – Но те тоже особо драться не рвутся. Ссут. И при первой возможности дают деру.
– Эх, вот раньше были времена, – кивнул лысый. – Дед рассказывал, что человеку в полицейской форме был почет. А сейчас… крысы трусливые. Боятся патлатых сопляков. Нет, я не про вас. И не про нас. Мы не испугались. Просто паршиво это. Против своего народа воевать. Поэтому, когда получили сообщение от командира, что теперь подчиняемся Народному Городскому Совету, – то с чистой душой обезоружили этих мудаков в черном.
– Копов мы стараемся не убивать, – объяснил его напарник. – Они, как и шлюхи, стране еще нужны будут. А вот этих добровольцев, тореадоров или как их там… валим как бешеных собак.
Сильвио вдруг прислушался к звукам вечернего леса – или своего передатчика? – и посмотрел на наручные часы, проступившие на его запястье.
Максу показалось, что он услышал где-то далеко эхо взрыва. Худощавый партизан расхохотался, запрокинув голову, похожий в этот момент на пирата Карибского моря:
– Наша машина погибла смертью храбрых. Зря свиньи попытались остановить ее кордоном, лучше бы с воздуха расстреляли. Но она купила нам время. Скорее!
Видимо, в дистанционно управляемой машине была бомба. «А ведь то, что мог пострадать кто-то случайный, его совсем не тревожит», – пришла гаденькая мыслишка, но Макс прогнал ее от себя. Идет война, а в ней бывает collateral damage.
У этого типа явно была харизма, хотя Макс и не очень доверял таким народным вожакам. Может, потому, что успел против них повоевать.
Через пять минут в сером небе, которое заволакивали тучи, пронесся силуэт. Они сначала приняли его за ястреба, но никакие птицы такую скорость развивать не могут.
Дрон вдруг снизил скорость и пошел более плавно. По планирующему полету Максим узнал эту модель. «Eye-in-the-sky». Старший брат дрона «Волшебный глаз», чье название можно перевести как «Небесный глаз». Но более точным переводом будет словосочетание «Всевидящее око». Замедлял ход аппарат для того, чтобы провести детальную аэрофотосъемку местности.
– Сейчас я эту тварь сниму, – из кармана своего свободного, безразмерного плаща агент с «конским хвостом» извлек небольшой пистолет, похожий на антенну с рукоятью.
– Не стреляй, – остановил его второй. – Он нас не видит. А если уничтожим – сразу себя выдадим.
Покружив пару минут над ними, дрон улетел на восток, и больше они его не видели.
Они бежали на юг. Город закончился внезапно. Сразу за предместьями потянулась настоящая саванна. Или тут это зовется «пампасы»?
Они свернули со старой асфальтированной дороги на грунтовку. Их проводник явно знал, куда идти. Рихтер мог бы решить, что тот спятил, – ведь он вел их туда, где не было ничего, кроме прекрасного пейзажа отдаленных гор. Вот только Максим знал, что таких гор поблизости от Канкуна нет.
И вскоре они, словно в сказке про Буратино, прошли сквозь стену миража (ощутив слабое покалывание) и вышли по другую его сторону.
Под ногами была такая же трава, и тот же кустарник шумел вокруг. Но девственную красоту природы нарушали нагромождения автомобилей, старых телевизоров, компьютеров и другого железного хлама. Эти горы не тянулись до горизонта, как в небогатых, но огромных мегаполисах типа Лагоса, которые вообще не могли себе позволить переработку мусора, и свалки превращались там в целые микрогосударства.
А этот штат был не настолько густо заселен, и часть мусора явно перерабатывалась. Навскидку Максим оценил площадь райончика в десяток квадратных километров. Ни в одном путеводителе для туристов его не было, и понятно почему.
Огибая настоящую стену из поставленных одна на другую машин – некоторые были раритетами из двадцатого века, вытесненными на обочину жизни, когда цена бензина превысила цену зарядки, – они вышли к месту, по сравнению с которым предыдущая глушь была просто парижским Лувром.
Д-реальность о его существовании просто не знала, определяя только отдельные элементы вроде растений и камней. Да еще иногда жизнерадостно предлагала купить новый «Мерседес» или «Форд» при взгляде на скелеты полуразобранных автомобилей. Про все остальное говорила – «нет данных» или «неизвестно». Улиц тут не было, номеров у домов не имелось, как и дорожной разметки. И дорожных знаков тоже. Не было и фонарей. Зато чадили несколько бочек, в которых горел мусор.
Нормального уличного движения заметно не было. Автомобилей они не заметили, кроме двух, оба были старые полноприводные джипы. Зато проезжали мотоциклы, даже парочка грузовых, которые Рихтер видел в Азии, где их использовали моторикши. Мотоциклы были старые, тарахтящие – колеса со спицами, без моторов внутри обода. На некоторых из них были явно не электрические двигатели. Конечно, бензин дорог, но его заменители стоят подешевле. Плюс топливо можно было гнать самому из отходов… или воровать у тех, кто гнал.
Беглецы сбавили шаг и теперь шли колонной, не обращая внимания на проезжающих и редких прохожих. Конечно, шли не с оружием в руках. Для автоматов нашлись несколько спортивных сумок. Встречным как будто бы тоже не было до них дела, несмотря на раны, синяки и порванную одежду (кровь с лиц они как смогли оттерли). Секундный взгляд – и всё, разминулись. Наверное, нет ничего удивительного в том, что плохо одетым лоточникам, поденным рабочим и тем, кого статистика называла «неквалифицированные работники сферы услуг», а также их замотанным женам с сумками было важнее вернуться побыстрее домой в этот вечер. А не разглядывать группу подозрительных и опасно выглядящих незнакомцев, покрытых свежими ранами и с баулами в руках.
Тут не было мегафабрик, где можно не встретить ни одного человека, даже если бродить по цехам целый час. Но туристический Канкун мог даже в кризис занять много рабочих рук, правда, в основном работой на невзыскательный вкус. Минусом было то, что нормальное жилье стоило тут зверски дорого, как и аренда. И все это было еще до кризиса и войны, которая усугубила все проблемы в разы.
Темнело быстро.
В куче хлама в овраге, с которой Максим спугнул большого черного кота с порванным ухом (паршивец, видимо, почувствовал взгляд, пронзающий темноту почти как его собственный), лежали артефакты компьютерного прошлого, по которым можно было изучать историю. Корпуса системных блоков – некоторым было минимум полвека, – мониторы, телевизоры, наушники, чьи запутанные провода напоминали червей. Старые проигрыватели дисков, названия которых давно забылись. VR-очки. Все это было поломанным, но не разобранным по винтику в поисках ценных элементов, как сделали бы в Африке или Индии. Значит, крайней нищеты тут не было, а может, было больше лени, чтобы не заморачиваться копеечной добычей. Тут же окислялись под жарким солнцем и разбитые роботы. Эти уже были выпотрошены более основательно. У одного были женские ноги, облезшие и выцветшие.
Дорога пошла вниз под уклон.
На крышах хибар, стоящих в низине, тут и там виднелись панели, похожие на соты. Их тут закрывали решетками и сетчатыми щитами, хотя это и приводило к потерям мощности. Зато камнем не разобьют. А вот ветряков не было. Только на нескольких домах, которые выделялись богатством и кичливой цыганской роскошью и были обнесены трехметровыми заборами. Видимо, лопасти часто вандалили и их могли позволить себе только местные криминальные лорды. А солнечники сделать ударопрочными проще.
И все же у этих лордов было что-то вроде патриотизма в душе, если остались жить там, где родились, а не переехали в добропорядочные комьюнити. Ведь вполне могли. Отделка одного из особняков навскидку стоила не меньше полумиллиона глобо.
Беглецы обошли их на большом расстоянии.
Району этому было уже лет двадцать, как сказал один из канкунцев, поэтому тут вполне могло вырасти целое поколение, кто-то, может, выбился в люди и уехал. Но большинство остались здесь, где вершиной карьеры был мафиозный дон.
В остальном можно было подумать, что на дворе двадцатый век, в Чили правит Пиночет, а в Аргентине – хунта. Впрочем, «камарилья» из Мехико, по расхожемумнению, была как раз-таки хунтой.
На небе можно было рассмотреть все богатство южных созвездий. Здесь этому не мешало световое загрязнение. Электричество тут экономили. Максим нашел Полярную звезду, гораздо ниже над горизонтом, чем привык ее видеть.
Несмотря на темноту, им все равно попадались дети, и никакой ювенальной юстиции до них не было дела. Чумазые пацаны, среди которых были минимум две девчонки, такие же коротко стриженные, дрались на палках и бегали туда-сюда в пыли, как стая кур. Один, самый маленький, таскал за собой поломанного японского робота-пса, у которого не хватало лапы, а двигались только мордочка и глаза. Максим сначала принял собаку за живую и поежился.
Молодежи по пути им встречалось больше, чем взрослых. Демографический переход властен над всеми, и, конечно, вряд ли в семьях тут было больше трех-четырех детей. Но не сравнить со «старыми» странами Запада, где было от силы полтора. Тут Рихтер поправил себя – Севера. С географической точки зрения это место было настоящим западом. А вот с культурной… в остальных районах Запад точно был, но не в этом. Впрочем, в таких местах – а Максим посетил их много – была и своя прелесть… хотя жить тут он вряд ли захотел бы. Его временами умиляла, но чаще раздражала простота и непосредственность. Где-то в мешанине улочек, в одном из дворов, скрытом растительностью, смеялись в голос и пели развеселую песню. Звучала гитара… испанская, Рихтер когда-то учился на такой играть. Люди веселились. Похоже, тут это случалось чаще, чем в «чистой» части города.
Но было еще слабо давящее чувство, что за тобой наблюдают… Рихтер презирал людей, которые верят в мистику, но доверял своей интуиции, то есть бессознательной работе запасного процессора.
Нет, все чисто. Наблюдают, но обычные люди, причем непрофессионалы. Обычные местные. Ничего общего с тем ощущением, которое не покидало его в последний месяц в Британии и Северной Америке, не ослабело на Ямайке и было с ним всю дорогу сюда. А так ли уж случайна была встреча с «матадорами», черт возьми?
«Случайна. Иначе я был бы уже мертв».
Их проводила взглядом подозрительная компания, подпирающая стены старой хибары из чего-то похожего на фанеру… видимо, подпирали, чтобы та не разрушилась от ветхости. Многие из них были метисы. Характерная индейская форма черепа, большие носы и близко посаженные глаза. У троих были золотые амулеты со знаком глобо и широкие рэперские штаны. А еще к ним каким-то образом просочилась славянская мода сидеть на корточках. Наверно, из сетевых мемов. А может, независимо возникла.
Они курили что-то и жевали жвачку. Среди них возвышался чернокожий здоровяк в блестящей куртке из материала, похожего на атлас, и таких же штанах, с узором из арабской вязи на спине. Похоже, борец или боксер, вон как разминает кулаки.
Сломанный и криво сросшийся нос, расплющенное ухо, старые шрамы на лице, во рту имитация железных зубов. Может, он и добрый человек, но связываться с ним не хотелось, и дело не в расовых предрассудках. Силовые виды искусства тут были популярнее квантовой физики. И здесь легко поверить в сорок процентов безработных. Может, занятия у этих людей были, вот только специфические. На коробке от сублимированной лапши лежало мачете, хотя никакой сахарный тростник поблизости не выращивают.
Максим вспомнил, как в Лос-Анджелесе в районе Санта-Моники на них с Эшли напали грабители. Ему тогда пришлось применить пару приемов, усвоенных на курсе боевой подготовки. Но тут этих грабителей самих бы раздели до нитки. И будь он обычным гражданином, он никогда не пошел бы в такое место ночью.
Но со свойственным всем хищникам инстинктом самосохранения, компания у лачуги даже не попыталась к ним приблизиться. Несколько быстрых взглядов в их сторону, только и всего. Поняли, что есть на свете и поопаснее, чем они.
Где-то далеко, наполовину скрытые корявыми постройками, терялись в дымке огни туристического кластера. Далекого, как небесные созвездия или другие галактики.
Впереди расстилался лабиринт кривых, непонятно куда уводящих улочек. И никакие миражи грязь и разруху тут не маскировали. На бумаге этого района не существовало, и земля под самостроем вряд ли находилась в собственности жителей. Поэтому мусорных баков тут не было, и мусор вряд ли вывозился. Органическими отходами кормили живность, все, что могло сгнить, использовали на удобрение. Огороды тут тоже были. Но все, что не могло разложиться, оставалось тут навсегда. Тот мусор, который нельзя было использовать повторно, сваливался в овраги и каверны. Все это Максим уже видел в Африке, но не ожидал увидеть в пафосном туристическом городе. Конечно, в небогатых странах северо-восточной Евразии тоже можно найти подобные трущобы, но там дома покрепче, потому что зимою сдохнешь от холода в таких постройках из жести и досочек. И мусора чуток поменьше.
Посреди улицы развалилась стая облезлых дворняг… а может, и хозяйских собак на свободном выгуле. На капроновых веревках и прямо на спутанных проводах, натянутых между старыми столбами и просто жердями, сушилось белье, похожее по большей части на застиранные тряпки. Рядом с «улицей» дома были еще получше, а дальше от прохода теснились шалаши, обтянутые пленкой, и дикие конструкции из деревянных ящиков и жести, крытые рулонными материалами и старым брезентом.
Где только люди не живут… Впрочем, такая вторичная трущобная урбанизация имелась даже в благополучной Франции, в районах, где жили мигранты с других берегов Средиземного моря.
Внутри в некоторых хибарах наверняка не так уж убого. Сделан ремонт, стоят купленные в кредит вещи, иногда недешевые… хотя их и воруют периодически. У многих наверняка были и машины, только хранились они в арендованных гаражах в «чистой» части города, либо, если их нельзя было продать даже на запчасти, просто стояли под открытым небом, Власти с этим, понятное дело, боролись, и такие авто попадали на эту же помойку. А из нее в виде запчастей иногда возвращались на дороги. Вечный круговорот железа в природе. Но в целом внешность часто была обманчива, и обитали в таких местах даже свои миллионеры. Вот только род их занятий часто не стыковался с законом.
Эта прикладная социология позволяла Рихтеру чем-то занять голову, пока ноги были заняты ходьбой, в которой он легко обогнал бы, и по скорости, и по выносливости, всех попутчиков. Кроме, быть может, двоицы в плащах. Эти вообще не знали усталости.
Чем дальше на юг от города, тем более дикой становилась местность. Вместо домов уже то и дело попадались палатки, возле одной горел костер и сидел кто-то, накрывшийся пончо и слегка раскачивающийся, как метроном. Возле другой палатки стояли дамы пониженной социальной ответственности, их породу Максим определять умел, хотя они и были ему неприятны. Разноцветные волосы, сетчатые колготки, на ногтях узоры… но лица человеческие, а не кукольные, фигуры женские, а не силиконовые. Одна как раз набирала из колонки воду в пластиковое ведро, ее товарки курили и прокуренными голосами со смехом что-то или кого-то обсуждали. Дефицита воды в Мексике пока не было, в туристической части города из кранов она шла идеально чистой, но в таких местах пить ее без обеззараживания было одним из способов самоубийства.
Наконец, переулок закончился тупиком. Несколько домов, сколоченных из потемневших досок и обшитых рейками, – пародия на «одноэтажную Америку» – стояли по одну сторону. Здесь они шли за престижное жилье. Четверка хмурых мужчин сидела за столом на пластиковых стульях и играла в какую-то настольную игру. Детей тут не было.
– Это фавелы? – спросил Максим.
– Запомни, Alemán, – полушепотом произнес Сильвио. – Фавелы в Бразилии. В Мексике, как и в моей Венесуэле, есть барриос, но это не оно. Это просто лагерь. El campamento. Имени героя-революционера Эмилиана Сапаты.
– Кто тут живет? Бездомные?
– Бомжей тут тоже нет, друг-немец, – вопреки вежливому обращению, голос Хименеса стал колючим. – Тут не какая-нибудь Англия. Любой, кто живет под небом, имеет дом. А в этом лагере живут сортировщики мусора… и другие вольные люди.
Макс кивнул. Ему уже надоело, что его называют немцем, ему чудилась в этом неприязнь. Хотя он называл им свое имя. Еще больше надоело, что его отчитывают как мальчишку. Но он давно понял, что народ тут обидчивый и за свою землю может глотку порвать. А ведь Хименес был даже не мексиканец, он заступался за страну дальних соседей! Разве что общих с ним корней. Ясно, что гадостей от чужака не потерпят, даже если сами могут ругать на чем свет стоит. И поэзии тоже не чужды. «Каждый под небом…». Надо запомнить.
Нет, конечно, жизнь тут не мёд. Но есть задницы мира и похуже. Уж Макс-то это знал. Все части бывшей Нигерии, Сьерра-Леоне, Либерия, Эфиопия, Бангладеш. Аравия, кроме оазисов. Бывшие курортные острова, которые после истощения биосферы были вынуждены освоить бизнес по разборке ржавых кораблей. Да даже в Лиме, Каракасе и Боготе были трущобы куда страшнее.
Из-за забора зарычала собака в шипастом ошейнике. Хорошо, что на привязи, потому что челюсти, как у крокодила. Похожа на питбуля, но, видимо, помесь с дворнягой. Скорее всего, никакой генной инженерии, чистая уличная вязка и естественный отбор. Бойцовых собак тут любили даже больше, чем бойцовых петухов, парочку которых Макс, кстати, тоже заметил на соседнем участке за проволочной загородкой. Там, нахохлившись, сидели мощные голенастые твари с плотно прилегающими к телу перьями. А вот тут уже не обошлось без лабораторного вмешательства. Ни дать ни взять – маленькие страусы или велоцирапторы. Такой шпорой можно распороть живот даже борцу сумо. Когда он проходил мимо, существа встрепенулись, захлопали крыльями и проводили его налитыми кровью глазками. Надо же. А ведь любые бои животных во всем мире под запретом.
На стене из рифленого железа переливалось разноцветное граффити. Тоже с незабываемым колоритом. Какой-то бог из пантеона ацтеков, по виду весельчак и пьяница, заливал в себя что-то из глиняного кувшина, одновременно обнимая женщину, скорее всего смертную, судя по испуганному лицу. Тут же воинственный Че Гевара с сигарой и автоматом, смуглокожий Иисус-пастырь с посохом и Смерть с косой. Четыре властителя разных сторон краткой и тяжелой человеческой жизни.
Другая картина, нарисованная очень тщательно обычной краской, изображала робота Бендера из мультфильма «Футурама», в голову которого был воткнут украшенный перьями каменный топор. Точнее, не просто каменный, а из черного обсидиана. Видно было, что свободного времени тут у людей хватает, потому что фактура камня была выписана очень натурально, с бликами и трещинами.
Трансконтинентальный морской контейнер использовался под жилье, и кто-то там внутри хорошо проводил время – раздавались хохот, восторженные крики и сочная испанская матерщина. Из допотопной колонки на столбе доносились звуки веселенькой этнической музыки, скорее всего, на хинди.
И вот тут оказалось, что никакого тупика впереди нет, а есть проход дальше. Просто ворота, открывшиеся перед ними, трудно было отличить от куска стены.
Полноватая мулатка, довольно миловидная, если бы не одевалась так аляповато – серебристые микрошорты, леопардовый топ – появилась из ниоткуда. Она сначала бросилась Сильвио на шею и смачно поцеловала его. Парочка обменялась серией острот, которые заставили бы моралистов заткнуть уши. Потом женщина дала Хименесу канистру воды и полотенце. Партизан осушил кружку воды и знаком приказал новоприбывшим следовать за собой.
– Ну, вот мы и пришли!
Четверо игроков в настолку (похоже, это были шахматы) проводили их внимательными взглядами, как и старик в пончо из палатки. Но, заметив Сильвио, сразу потеряли к ним интерес и вернулись к прежним делам.
– Можете не липнуть ко мне, как индюшата к мамке, – сказал Сильвио. – Тут действует наша глушилка, и мой коммуникатор не нужен.
«Видимо, город еще в руках врага, если приходится отсиживаться в таком клоповнике и глушить все сигналы», – подумал Макс.
Сильвио Хименес, который больше маскировочный прибор не включал, вернувшись к своему худощавому грубому лицу, так не похожему на маску толстого майора, слегка шлепнул девушку по заду. Но та не побежала заявлять на него в полицию, а зарделась и засмеялась, ответив ему в игривом тоне. Видимо, с его стороны это было привычное ухаживание.
Макс включил на минуту Д-реальность, которая снова работала в полном объеме, и тут же пожалел. В дополненной реальности стены были изрисованы отборной похабщиной. Скелет, танцующий на ниточках, предлагал товар – как живой, так и порошкообразный. И все это на таком испанском, что Сервантес перевернулся бы в гробу. Тут были пожелания «платить бабки, если хочешь закинуться отборной колумбийской дурью и трахнуть кого-нибудь получше козы». Или валить отсюда к чертовой матери, если не желаешь ни того, ни другого, пока тебя самого не отымели.
Но все это, как вскоре оказалось, была маскировка. Тут был не притон, и никаких шлюх и наркоторговцев не было. А были самые настоящие подпольщики. Хоть они и не приветствовали друг друга фразой «Земля будет свободна!», а выглядели как бродяги и обитатели дна. Но здесь беглецы, до того чувствовавшие себя загнанными зверями, впервые ощутили себя в безопасности.
Налетал свежий ветер, воздух был сырой и слышался отдаленный галдеж чаек. Макс знал, что эти создания иногда очень громко кричат по ночам. Все говорило о том, что не так далеко к востоку находится море.
Пахло репеллентом от москитов, острым и пряным соусом, а под навесом вокруг костерка, в котором горел разный мусор и валежник, сидели человек десять самых подозрительных типов, каких только могло нарисовать воображение.
Они скалили зубы, смеялись, матерились и лопали из металлических тарелок что-то очень вкусное… хотя, скорее, просто Макс давно ничего не ел, и даже тушенка с консервированными бобами казалась ему райским кушаньем.
Невысокий лысеющий мужчина лет сорока, с голым торсом, в спортивных штанах, с помощью лазерного выжигателя украшал рукоять ножа – не мачете, но тоже зверски выглядящего – подробным изображением голой женщины, в которой Макс узнал одну из звезд китайских виртуальных игр. Она выглядела как сошедший на землю ангел, но реального прототипа у нее не было. Чистый дистиллированный идеал на основе фантазий миллионов мужчин.
– Садитесь, компанерос, – Сильвио указал им на место под большим тентом. – Гаврила! Отложи, блин, свое художество и посмотри новеньких. Кажись, нескольким досталось.
– Да вижу, – ответил тот самый неопрятный мужик с лысиной, откладывая нож. Хрустя суставами, он натянул полосатую майку и надел прибор, похожий на VR-очки.
Вся диагностика заняла у него минут пять, за это время он обошел вокруг кучки раненых, возле некоторых задерживаясь чуть дольше.
– У этого парня сильная аритмия. Последствия электротравмы, – объявлял он то и дело. – И ожог второй степени… А вот у этого повреждения лицевых костей. Так… тут сломана челюсть. А тут травмы хрящевой ткани носа. А у остальных только ушибы, пусть не охают и не прикидываются, слабаки. Этих в медпункт. А остальные пусть гуляют. Добрые попались каратели, обычно бывает жестче. Или они сразу убивали, а не мучили?
– Да, они многих порешили. Но уже никого не убьют, – ответил Сильвио. – Мы для них стали матадорами.
Через мгновение в руке у доктора оказалась штуковина, похожая на шприц-пистолет или большой канцелярский корректор. Он «закрашивал» раны желтоватой полосой – заплаткой из коллагена и фибрина. Хорошая штука. Даже шрамов не останется.
Получив медпомощь, вещевое довольствие и провиант (в котором помимо консервов были и свежие пирожки эмпанадас, чье название подсказала рамка Д-реальности), новички были разведены по разным палаткам и тентам. На лагерь опустилась ночь, но огней почти не зажигали. Только в медицинской палатке горел свет, да пара огоньков по периметру, вдоль такого же «мусорного», как и все тут, забора.
Где-то работал генератор, но не дизельный и не бензиновый.
– А жаль, что Селим не выбрался. Пусть Аллах будет милостив к его душе, – услышал Макс голос рядом с собой, когда уже устраивался в подвешенном на крючках гамаке. Это был Рауль, его уцелевший напарник по тройке ликвидаторов. Он имел, помимо христианского, еще и длинное индейское имя. Такое длинное, что нельзя было поверить, что он обычный крестьянин-сапатист, а не кастильский аристократ. Впрочем, вряд ли у испанцев из Кастилии бывают индейские имена.
Максим кивнул, но от предложения пожевать лист какого-то растения, который протянул ему товарищ, отказался. Он и сам не заметил, когда немолодой индеец зашел в палатку. Тот курил трубку, едкий дым которой щипал ноздри. Но местные не возражали. «Зато сдохнут все москиты», – шутили они. Кроме них в палатке было еще четверо. Рауль, которого и здесь уже называли Пастухом, успел поделиться с партизанами своим жевательным зельем, и те его зауважали. Но листья коки (если это была она) они заварили в плошках кипятком и пили этот напиток как матэ, а не жевали. А вот трубку он никому не предложил.
– Хорошо ты ответил этому гринго, – похвалил Максима пожилой автохтон.
– Он был не гринго, а русский.
– Какая разница. Все подонки немного гринго. И у них не больше чести, чем у койота.
Выдав эту глубокую философскую мысль, достойную Кастанеды, меднолицый коренной житель этого континента надолго замолчал, втягивая и выпуская дым и наблюдая через ставший прозрачным прямоугольник в стенке палатки за далекими звездами. Птиц не было слышно, но где-то стрекотали сверчки. Или цикады? Рихтер привык к экзотическим краям и их фауне. В последние годы он бывал в таких местах едва ли не чаще, чем в умеренном поясе. Но отличать этих тварей не научился и даже не помнил, кто из них учил жизни Пиноккио в сказке.
«А какая у нас была литература! – вспомнил он бабушку. – „Буратино“ в сто раз лучше „Пиноккио“, „Волшебник Изумрудного города“ на голову выше „Волшебника из страны Оз“, а ихний Доктор Дулиттл с нашим Айболитом рядом не валялся…».
Германская ветвь семьи смотрела на это косо, но помалкивала, зная нрав бабули. Теперь Максим вспоминал и ее, и свое детство в Бремене – тоже городе из сказок, в реальности куда более прозаическом, – как далекий сон. Казалось, прошло целых полвека, так много всего случилось.
Перед сном надо было застегнуть противомоскитную сетку. Самой страшной напастью в этих краях были именно москиты, которые кусали молча, но еще злее северных таежных комаров Евразии. Правда, тут недалеко море, так что их не должно быть слишком много. Но и бродячие муравьи доставляли много хлопот, поэтому не стоило спать на голой земле. Видимо, даже в этом курортном уголке с экологией теперь не все в порядке. Десять лет назад, по словам местных, ничего подобного не было.
Селим – так вот каким было настоящее имя их товарища, который называл себя Сальвадором. Кто он был – араб, турок или курд? Интересно, каково это – поехать на другой конец света воевать, когда у тебя дома тоже жизнь не сахар?
Максим не знал. Сам он уехал от мирной и сытой жизни, проблемы которой – подсчет калорий в еде, выбор банка, чтобы взять кредит, и интерьера для гостиной – казались сейчас смешными. Но не жалел ни о чем.
Уехал от женщины, которая когда-то значила для него много, а потом если и не предала, то показала свое истинное лицо. Хотя, конечно, дело было не в ней. Просто Максим чувствовал, что делает теперь свое самое важное дело. Когда он узнал, что есть в мире уголки, где жизнь похожа на ад, то понял, что не сможет жить иначе, чем сражаясь с этим. И все последние месяцы, пока в нем боролись конформизм и эта тяга, древний призыв бросить все и поехать в военный поход, – казались только подготовительным периодом к настоящей жизни, которая началась теперь.
– А ты чего замолчал, новенький? – спросил бесцеремонный Гаврила. Доктор был старшим по их палатке. – О чем думаешь, Макс?
– Спорю на свои zapatas, про девчонку, которую оставил, – за него ответил молодой разухабистый партизан, которого «матадоры» должны были бы расстрелять следом за ним. Звали его Диего. Ботинки, на которые он собирался спорить, были обычными шлепанцами-«вьетнамками».
– И что, ждет она тебя? – индеец серьезно посмотрел на Макса из-под редких бровей.
Все остальные повернулись в его сторону и, казалось, затаили дыхание. В темноте, чуть добавив освещения взгляду (сами глаза при этом не светились, как было с более ранними моделями линз), немец увидел их заинтересованные лица.
– Дьявол ее разберет, – Макс уже чувствовал раздражение от местного менталитета. Там, где он жил или работал раньше, никто так не лез в душу.
– Не поминай нечистого, – худой партизан, с которым Макс еще не успел познакомиться, поправил нательный крест. – Если любит, значит ждет. Может, споем? Пожрать теперь дадут только завтра, чем еще заняться, если не петь?
Макс попытался возразить, но уже начали искать гитару. Когда ее не оказалось – командир конфисковал, – кто-то включил запись прямо из чипа в ладони, на манер караоке. И три голоса запели отличными, почти оперными тенорами песню про несчастную любовь. Нет, не пеона к дочери плантатора, а сына одного мафиозного дона к дочери его конкурента. И следующие пять минут пришлось все это терпеть.
Слава богу, когда песня была в самом разгаре, за брезентовой стенкой раздался гневный рык субкоманданте:
– А ну заткнитесь, дармоеды! Петь будете в Канкуне! Если живы останетесь.
Пришлось всем отправиться на боковую.
На душе было неспокойно, и Максу не спалось. Он думал о прошедшем дне и опасностях, которые им угрожали. Они были близко к городу. Он не до конца доверял этому Нефтянику. Вернее, его талантам. Да, харизма у того была на пятерку, но как командиру Макс поставил бы ему трояк с плюсом. Он краем глаза успел увидеть, как расставлены посты, как ведутся другие режимные дела. А велись они плоховато… И уж слишком легко бывших пленников приняли в партизанский лагерь. А ведь то, что их чуть не казнили псы режима, не делает из них автоматически борцов за свободу. Предатели и трусы всегда могут найтись.
