Алексей Дмитриевич Козловский
Самый срочный пациент
Я промолчал. У меня трещала голова и ощущалось по всему телу, словно кто-то каждый раз тушит о меня спичку. А машина тем временем тронулась с места, выехала со двора и полетела по улицам Москвы, раскидывая всех по сторонам сигналом сирены. Я старался сидеть с закрытыми глазами, потому что от всего в карете меня бросало в дрожь – дефибрилляторы, носилки и, господи, закрытые ящики. Наверное, там прячут те самые черные мешки для трупов.
Представляете? Я еле дотерпел до приемного отделения.
– Сейчас меня везде посмотрят, положат на диван; полежу сколько надо, и самое важное – если что-то случится, то все врачи под рукой, – успокаивал себя я. Фельдшер всю дорогу рубился в какую-то глупую игру на телефоне, изредка посматривая на меня, измеряя давление или просто ощупывая лоб.
Через пару минут мы были на месте. Выйдя из кареты скорой помощи, я вновь почувствовал как в глазах моих потемнело, а в область висков что-то ударило. Я сморщил вид недовольный. «Сердечная недостаточность, значит сердце недостаточно быстро качает кровь по моему организму? От того и руки немеют, и голова кружится…», – думал я по пути до крыльца отделения. Как я вошёл внутрь, перед глазами предстал длинный коридор, сначала слабо освещённый, а затем и вовсе погружённый в безмолвную темноту. На полу его был выстелен линолеум еще, наверное, довоенных времен; стены были облицованы облезлой бежевой краской; потолок белили последний раз ещё, наверное, до моего рождения, где-то в углу с него капала вода в подставленный тазик.
Сонный охранник, Степан Петрович, кивнул мне в сторону бахил, и я обул их. Вдоль стен коридора по трое стояли кресла, образуя диваны, на которых развалились словно полумёртвые люди: пожилые, томно опустившие взгляд себе в ноги; девчонка, уткнувшаяся в телефон и её мама; прочие непримечательные силуэты.
Фельдшер передал папку, которую заполнял обо мне на квартире, на медицинский пост, где его взяла тётенька, Зефира Амоевна, девушка армянской внешности, в голубом халате, как положено, с завязанными в пучок темными волосами и добрыми большими глазами. Как позже выяснилось, она являлась моим терапевтом.
– Присаживайтесь, ожидайте, – сказала она мне.
– Хорошо.
Я оглянулся и интуитивно поплелся вглубь коридора. По обеим сторонам свободных мест не оказалось, потому что наглые бабки лежали на сразу трех креслах, словно на диване. «И куда мне предлагают сесть?» – мысленно возмущался я. Дойдя до конца видимой части коридора, я облокотился о стену рядом с тазиком, который собирал воду с крыши.
«Кап, кап, кап», – капало мне на нервы. Атмосфера в приёмном покое была действительно угнетающей. В кабинеты всех вызывали по очереди. Тот, чья очередь пришла, тяжело поднимался и, откашлявшись, исчезал за дверьми кабинета. Потом спустя время приёма он возвращался и также, кряхтя, усаживался обратно.
– Антоньев! – позвали меня. Так скоро? Я отлип от стены и направился к Зефире Амоевне, которая стояла рядом с открытой в кабинет дверью. – Проходите, раздевайтесь выше пояса и ложитесь на кушетку.
Я послушно выполнил все указания и лёг. Вокруг пахло спиртом, мылом и людьми в их натуре. Со мной в кабинете на соседней кушетке лежала та самая девчонка, которая пришла с мамой. Я думал, что она сопровождает свою мать, а оказалось – наоборот. Терапевт померила мне давление, посмотрела язык, пощупала живот.
– Здесь болит?
– Нет.
– А здесь?
Я отвечал отрицательно на все вопросы.
– Стало быть, нигде не болит?
Я задумался.
– Сердце бьется, – ответил я, а затем смолк.
Через мгновение лицо терапевта расплылось в широкой-широкой улыбке. Я, когда понял, что выдал, тоже улыбнулся. Кажется, такую дурь до меня еще никто не говорил. Мне стало не по себе.
– Мерь температуру пока, – она сунула мне в руки термометр и переключилась на девчонку.
Я решил подслушать их разговор, но это оказалось очень тяжело – девчонка говорила так тихо, словно не хотела, чтобы я её подслушивал. Порой Зефире Амоевне приходилось несколько раз переспрашивать одни и те же вопросы: сколько лет, какие хронические болезни, были ли прививки и проч.
Я не видел ничего такого в этих вопросах и не понимал, с чего это девчонка меня стесняется.
– От противозачаточных, – вдруг донеслось из её уст.
– Зачем же ты себя ими травишь?
– Меня изнасиловали.
– Чё? – чуть вслух не выдал я, зрачки мои расширились, а челюсть отвисла.
В тот момент терапевт развернулась ко мне, вытащила термометр, показала мне, что уровень ртутного столба находится идеально на шестом делении после цифры тридцать шесть, и поторопилась выпроводить из кабинета.
– Ладно, одевайся, выходи, а то тебе опять плохо станет, – сказала она.
– Чёрт, – подумал я и направился к своему месту у стенки рядом с тазиком. – А ведь из допроса следовало, что девчонке всего пятнадцать лет. Это какой сволочью нужно быть, чтобы притронуться? Ведь если бы не насильники, что, к сожалению, в абсолютном большинстве мужчины вследствие своей физической силы, гендерные войны, покорившие нормального обывателя двадцать первого века, даже не начались бы.
Я грел местечко у стены минут двадцать в размышлениях и всё ждал пока среди бесконечной барабанной партии падающих с крыши капель, раздастся моя фамилия, и меня пригласят в другой кабинет. Вскоре от терапевта вышла та самая девчонка. Она подбежала к своей матери и бросилась в её крепкие объятия. Терапевт тем временем что-то говорил им обеим, активно жестикулируя руками. Что было дальше, я не знаю – меня пригласили в кабинет.
