Алексей Цветков
Леворадикалы. Антология ультралевой мысли XX века

Полная версия

© Цветков А., 2024

© ООО «Издательство Родина», 2024

Алексей Цветков
Левые радикалы: флирт с анархизмом

В эту антологию вошли работы деятелей радикального внепарламентского левого движения, либо активно контактировавших с анархистами, либо сильно влиявших на их теоретический инструментарий через свои жесты и тексты. Речь идет о людях – эмблемах антибуржуазного нонконформизма, фамилии и цитаты которых и сегодня можно услышать на любой черно-красной демонстрации, речь об источниках среды, порождающей повсеместный протест и питающей глубокий нигилизм и в отношении капитализма как основы общественного устройства и в отношении буржуазного гуманизма как основы господствующей культуры.

Франц Фанон

Франц Фанон — мартиникский негр, проживший в Алжире большую часть своей жизни, психиатр, изучавший особенности поведения общины в условиях явной (политической) и тайной (экономической) колонизации, и писатель, много занимавшийся манихейством. Задачей Фанона было непротиворечивое соединение угнетенной колониализмом расовой энергии и ультралевой критической теории в одном освободительном проекте. Харизматическая международная известность пришла к нему сразу после его смерти, в 60-х. Главным «промоутером» его книг и идей в Европе стал тогда Жан-Поль Сартр, и идеи эти подхватили бунтующие студенты. В США же на него чаще других ссылались «Черные пантеры». Анархисты и радикалы нередко противопоставляли фаноновский «мобилизующий смысл насилия» риторике более респектабельного и умеренного Мартина Лютера Кинга, верившего в «мирное неповиновение и законную гражданскую активность угнетенных». Благодаря Фанону третий мир обрел собственный голос сопротивления, обвиняющий пафос, новую ориентирующую утопию «общеафриканской революции». В своей пропаганде идеи и афоризмы Фанона использовал египетский президент Гамаль Абдель Насер, их до сих пор активно применяют даже пропагандисты ливийского режима Муаммара Каддафи, ведь после революции в Ливии, если верить этим самым пропагандистам, «происходит замена классового государства общенародной джамахерией». Что касается стран «золотого миллиарда», то тут Фанон рассчитывал на активность «внутренних колоний»: люмпенов, дискредитированных по разным признакам меньшинств, радикальную богему и студентов, повторяя слова фрейдомарксистов о «малом моторе революции», призванном разбудить для качественных изменений всё остальное общество. Само собой, это находило отклик у западных «новых левых», которые старались рекрутировать активистов именно из этих слоев общества.

Хьюи Ньютон

Про основателя и гуру «Черных пантер» Хьюи Перси Ньютона, погибшего в 83-м на улице при загадочных обстоятельствах, сегодня снимают кассовые фильмы. Его биография стоит того. Сын гетто, он дважды сидел в тюрьме за противодействие полиции (обвинение в убийстве полицейского в конце концов было снято), получил степень доктора философии (тема научной работы: «История репрессий в США»), скрывался на Кубе от преследований ФБР, ездил в Китай по приглашению проводивших там «культурную революцию» хунвейбинов и т. д. Его деятельность финансировали и публично поддерживали многие культовые музыканты, от Питера Тоша до Джона Леннона. Французскому драматургу Жану Жене из-за открытой дружбы с Ньютоном был запрещен въезд в США. Офисы «Черных пантер» постоянно подвергались обыскам и погромам, нередко перераставшим в перестрелки с полицией. Начиналось же всё с вооруженного патрулирования улиц гетто и со ставшего знаменитым плаката, придуманного Ньютоном: на фоне фото белого полицейского с карабином надпись: «У вас есть оружие, но и у нас есть оружие!» Социализм и даже «преодоление государства», по Ньютону, начнется в США с восстания «черной общины», находящейся в том же положении, что и описанный когда-то Марксом «пролетариат, которому нечего терять, кроме своего угнетения». Цепная реакция социальной мутации изменит «главную империалистическую страну» до неузнаваемости. Еще больше, впрочем, Ньютон рассчитывал на толчок извне, то есть на цепь антиимпериалистических революций в третьем мире по озвученному Че Геварой принципу: «Один – два – много Вьетнамов!»

В начале 80-х Ньютон уже утверждал, что революционная ситуация на Западе упущена, всеобщее восстание откладывается лет на тридцать и нужно временно перейти к более мирным и легальным формам самоорганизации. Начинавшие вместе с ним ветераны «Черных пантер», из тех, кто остался в живых, разошлись в разные стороны: одни выбрали радикальный ислам или баптизм, другие начали читать подпольный тогда рэп, самые последовательные основали полулегальный и контркультурный «маоистский интернационал», уже не делавший специфического акцента на исторической роли «черной общины».

Будучи подростком в «Черные пантеры» вступил в 68-м году Мумия Абу-Джамал. После разгрома офиса и запрета этой организации в Филадельфии он стал радиожурналистом, а потом и главой Ассоциации чернокожих журналистов Филадельфии. В 82-м ему было предъявлено обвинение в убийстве полицейского во время уличной драки. На суде ему отказали в праве выступить в свою защиту, а когда он начал протестовать, его удалили из зала и запретили присутствовать на большинстве судебных слушаний. Абу-Джамалу был вынесен смертный приговор. С тех пор исполнение приговора несколько раз откладывали благодаря ходатайствам, апелляциям и беспрецедентным международным кампаниям протеста, организованным анархистскими, левацкими, негритянскими, правозащитными и экологистскими группами. В 99-м году рок-группа Rage Against the Machineдала серию концертов в поддержку заключенного смертника и вовлекла в эту кампанию множество других антибуржуазно настроенных музыкантов. Все эти двадцать лет Мумия пишет в камере смертника ироничные репортажи о своем положении, публицистические книги, теоретические статьи.

Лондонский теоретик, трэш-писатель, ироничный критик всех буржуазных институций и арт-провокатор Стюарт Хоум в данном конкретном случае нам интересен как систематизатор и летописец радикального движения последних десятилетий. Оригинальное мировоззрение Хоума изложено им в книгах и слишком много потеряет во фрагментарном воспроизведении. Начав в конце 70-х как политический панк-музыкант и издатель малотиражных андерграундных ревю, в 80-х Хоум основывает «плагиатизм» – движение авторов, склеивающих свои книги из отрывков чужих, естественно, без указания источника. Потом он становится незаменимым человеком в среде «неоистов», отрицавших не только «реакционно-рыночную» идею «персонального авторства», но и специальную область «искусства» как таковую, видя в ней отражение повсеместного отчуждения, разделения людей и порочной специализации, необходимой глобальному рынку для дальнейшей эксплуатации человечества. В 90-х, продолжая придерживаться «детоваризации искусства и эстетизации всех форм уклонения от торгового строя», Хоум подхватывает знамя арт-забастовки (манифест «Плагиат, марксизм, товары и стратегия их отрицания»), провозглашенной, но так и не реализованной когда-то другим леваком – Густавом Метцгером. По окончании забастовки, сделавшей его знаменитым далеко за пределами Британии, Хоум берется за провокативные романы о современных радикалах и подробное исследование их исторической генеалогии, удачно избегая как обличительного, так и комплиментарного пафоса.

Эбби Хоффман

Харизматический герой американских леваков 60-х – 70-х гг. Эбби Хоффман основал в 68-м вместе с журналистом Джерри Рубиным «Международную молодежную партию» – йиппи, у истоков которой стоял так же писатель-битник Ален Гинзберг. «Спектакулярность» их акций – скорее заслуга Рубина, знавшего всё о психологии и тайных пружинах тогдашних масс-медиа, а вот боевая экипировка, презирающий законность и доходящий до криминала активизм, героическое самовосприятие себя как «эмбриона будущего общества без армии, полиции и банкиров» исходят от Хоффмана, оставшегося на всю жизнь «врагом этого общества» и покончившего с собой в 89-м в состоянии глубокой депрессии. Большую часть своей жизни Хоффман пытался с переменным успехом увлечь идеями и стилем своего сопротивления самые разные молодежные группировки, от раста-музыкантов и клубов любителей автостопа до негритянских активистов и хакеров первого поколения.

Андре Горц

Андре Горц (настоящее имя Герхард Хирш) – французский теоретик «непартийных марксистов» и «экосоциалистов», примыкающих к анархистам. Изначально он отталкивался от идеологических сюжетов Сартра, учеником которого был много лет. Активно занимался теорией отчуждения, распространившегося теперь не только на сферу производства, но и на все области жизни современного человека. Преодолеть отчуждение, по мнению Горца, люди смогут только «превратив себя в субъект отрицания и присвоения того, что сделали из них социальные условия». Входя в редакции «Тан модерн» и «Нувель Обсерватер», полемизируя со стратегами французской компартии, а потом и в отдельных своих книгах («Критика экономического разума», «Реформа и революция», «Мораль истории», «Прощание с пролетариатом», «Об освободительных технологиях»), Горц анализирует товарный фетишизм и формальную рациональность, на которых держится современное капиталистическое сознание. Итоговые выводы: производственные силы, развитые капитализмом, настолько пронизаны его рациональностью, что не смогут функционировать согласно иной, социалистической рациональности. Только путем разрушения классов и отказа от формообразующего закона стоимости может возникнуть качественно иная общественная система, выражающая всеобщий интерес. Это «альтернативное» нынешнему общество будет постепенно проступать на фоне современности как «цветное фото, проявляющееся на бледной бумаге». Многие оценивают многообразное антиглобалистское движение наших дней именно как реализацию этого пророчества Горца. Пока два этих сосуществующих социальных вида окончательно не выяснили между собой отношения, всем сторонникам альтернативности стоит требовать и добиваться сокращения рабочего времени, автоматизации, повсеместного антикопирайта, жестких экологических стандартов и предоставления каждому человеку гарантированного материального минимума вне зависимости от степени его труда. Именно эти «невозможные» требования и станут импульсом новой революции во имя общества, в котором все это станет стартовой нормой, а не утопией.

Показательной и драматичной является судьба Теодора Качинского, более известного по данному ему прессой прозвищу – Унабомбер. За три года освоив программу обычной школы и в двадцать лет закончив Гарвардский университет, Качинский преподавал математику в Университете Беркли и подавал в этой области большие надежды, хотя крут его интересов был много шире. В 70-х годах, неожиданно для окружающих, молодой ученый оставляет научное поприще, покупает себе полуразрушенный дом в Монтане, где живет без телевизора и канализации: охотится, рыбачит, разводит кроликов. В течение Шлет, с 78-го по 96-й, неуловимый для ФБР Унабомбер ведет персональную войну с американской системой: рассылает оригинальные бомбы в сигарных коробках, воспламеняющиеся письма, взрывающиеся книги тем, кого считает персонально ответственным за «индустриально-потребительское безумие». У него есть узнаваемый почерк: деревянные, «экологически чистые», детали в бомбах с подписью «Фридем Клуб». В релизах, поясняющих для журналистов смысл своих взрывов, Унабомбер утверждает, что «Клуб» – это конспиративная анархистская группа, дает детективам множество неявных улик, вплоть до оттиска своих записок на бумаге, но все они оказываются ложными. Даже детали для своих «посылок» изобретательный взрывник-одиночка собирает на свалке и тщательно обрабатывает, чтобы нельзя было определить, в каком штате и в каком году они были изготовлены. Считая, что «насилие это прежде всего пиар бедных и зависимых», Унабомбер, как правило, не ставил себе целью физически устранить своих жертв. Бомб было около полусотни, но погибли от них только трое: вице-президент крупной рекламной компании при нефтяном концерне, главный американский торговец лесом, владелец сети магазинов, торгующих компьютерами. Ещё около тридцати человек были тяжело ранены. Среди них – известные генетики, специалисты по искусственному интеллекту, владельцы авиакомпаний. Когда Унабомбера упрекали в том, что от его взрывов нередко страдали всего лишь офисные служащие и среднего звена менеджеры ненавистных ему учреждений, он резонно отвечал, что они совершили свой добровольный выбор, когда получили эту работу, и несут на себе часть ответственности так же, как на войне её несут не только генералы, но и рядовые солдаты оккупационных армий. В начале 90-х во всех штатах был расклеен фоторобот Унабомбера, но это не дало никаких конкретных результатов. За его поимку назначили награду в миллион долларов. В 95-м он присылает в редакции «Нью-Йорк тайме» и «Вашингтон Пост» свой объемный манифест с требованием опубликовать его в обмен на «прекращение войны». Газеты идут на это, но так как публикация не приводит ни к каким общественным изменениям, Унабомбер продолжает слать бомбы. Миллион за его поимку получили в итоге родственники Качинского, установившие слежку за этимо тшельником. В момент задержания ему было 55. Жизнь была сохранена Унабомберу в обмен на признание за собой всех взрывов. В настоящий момент в тюрьме он занимается теоретической математикой и, так и не раскаявшись, продолжает отстаивать те же взгляды и использовать те же методы борьбы. В доме, где он жил, анархисты собираются открыть Музей Унабомбера, при этом местные власти настаивают на том, чтобы деньги от посещения этого музея-квартиры шли в Фонд пострадавших от его взрывов.

Субкоманданте Маркос

Субкоманданте Маркос стал известным в строго конкретный день – 1-го января 1994 года, когда на юге Мексики, в штате Чьяпас, началось неожиданное для властей восстание индейцев-сапатистов. Маркос всегда отказывался от навязываемой ему роли «лидера» этого партизанского движения, называя себя всего лишь «голосом», «медиатором» и «стыковочным блоком» между восставшими и остальным обществом. Его статьи, рассказы, открытые письма и стихи, сочетающие в себе партизанскую романтику с редкой для радикала самоиронией, моментально стали классикой для возникавшего тогда по всему свету «антиглобализма». Несколько лет партизанской войны, сменяемой переговорами и снова уходом в лакандонские леса, привели к тому, что существенная часть штата Чьяпас в настоящий момент не контролируется никакой «официальной» властью и живет по собственным, индейским правилам «прямой демократии», граничащей с социальной анархией, а субкоманданте Маркос продолжает свою священную войну против транснациональной олигархии и местных марионеточных властей, мешающих «индейцам жить по-индейски», стремящихся отнять у них традиционную среду обитания и вестернизировать их самобытную и не умещающуюся в рынок культуру.

Глобализация как система общепланетарного рынка с едиными для всех людей правилами эксплуатации, ритуалами подчинения и господства, культурными стандартами и ростовщической моралью, стала предметом фундаментального исследования итальянского социолога Тони Негри, отбывающего срок в римской тюрьме Ребибья. В соавторстве с американским антиглобалистом Майклом Хардом при помощи Интернета и тюремной библиотеки он написал книгу «Империя», посвященную с одной стороны анализу нового глобального порядка, а с другой – анализу новых возможностей глобального сопротивления этому самому порядку. По версии обвинения, в конце 70-х профессор Негри был «конспиративным руководителем и стратегом» знаменитых «красных бригад». Товарищи по подполью освободили его тогда от непосредственного участия в террористических актах «как особо ценного теоретика». Официально же Негри возглавлял движение «Рабочая автономия», занимавшееся захватными забастовками, протестными голодовками, перекрыванием транспортных магистралей и прочими формами народного сопротивления, не подпадавшими под определение «терроризм». «Полное жизни животное, свирепое со своими врагами и свободное в своих страстях» – так видел тогда Негри победивший революционный народ. От Радикальной партии его избирают в итальянский парламент. Одновременно заводится уголовное дело. Депутатским голосованием с него снимают парламентскую неприкосновенность, и профессор эмигрирует в 82-м во Францию, где занимается преподавательской деятельностью. В 97-м он добровольно возвращается и передает себя в руки властей. Теперь общественная активность политзаключенного Негри сводится к борьбе за права таких же итальянских политических эмигрантов. Дело в том, что во Франции получили убежище и до сих пор живут около двух сотен человек, подозреваемых в пособничестве «бригадам». Власти Италии настойчиво требуют их выдачи и суда. В самой Италии сейчас за решеткой находятся более сотни «красно-бригадистов». В отношении степени и доказанности вины многих из них правозащитники и пресса постоянно высказывают справедливые сомнения. «Империя» Негри и Харда, помимо других важных заслуг, рассеивает созданный СМИ идиотский миф о том, что «антиглобалисты» – это сторонники изоляции, стремящиеся сохранить свои страны, народы, культуры в девственной неприкосновенности от более успешных стран-соседей. Дело обстоит с точностью до наоборот: антиглобализм во всех своих как радикальных, так и умеренных версиях есть движение за повсеместное объединение народов и людей против транснациональной капиталистической власти. Борьба паразитарной элиты и широких занятых полезным трудом масс переносится в эпоху глобализма с внутригосударственного на международный уровень.

Один из самых заметных голосов этой борьбы на Ближнем Востоке – израильский публицист, теоретик, литератор и переводчик Исраэль Шамир. В 60-х, диссидентски настроенным интеллектуалом, он эмигрировал из СССР и был разочарован «реакционной» реальностью Израиля. В 80-х работал пресс-атташе Социалистической партии в Кнессете, но скоро разочаровался и в легальных левых с их «беззубым реформизмом». В 90-х Шамир стал другом палестинского национально-освободительного движения, товарищем арабских коммунистов, своим человеком в еврейской анархистской коммуне Лифта и, по мнению некоторых популярных израильских газет, «внутренним врагом государства номер один».

Том заканчивается текстами активистов антиглобалистского движения, оценивающих знаменитые события в Сиэтле, участниками которых они были. Именно беспорядки в Сиэтле во время саммита Всемирной Торговой Организации позволили одним газетам говорить о «модных международных погромщиках», а другим – о целом «поколении Сиэтла». Сиэтл передал эстафету аналогичных радикальных выступлений левым радикалам всего мира и альтернативным «Социальным Форумам», проходящим ежегодно в бразильском Порту-Алегри. В Сиэтле после совершенно неадекватного освещения массовых выступлений большинством газет и телеканалов, было принято решение о создании «Индимедиа» – разветвленного международного антиглобалистского интеренет-ресурса, действующего сегодня на добровольной основе в большинстве стран мира.

Франц Фанон
Отрывки из книги «Весь мир голодных и рабов»
Перевод Т. Давыдовой

О насилии

Национальное освобождение, национальное возрождение, восстановление статуса нации, образование новых государств – сегодня мы часто слышим эти слова. Но какими бы ни были газетные заголовки, какие бы новые формулировки ни вводились в информационный оборот, освобождение колоний всегда будет оставаться явлением, связанным с насилием. Этот феномен можно изучать на любом уровне, рассматривая взаимоотношения между отдельными людьми, анализируя пахнущие свежей краской вывески над дверями спортивных клубов или состав присутствующих на вечеринках с коктейлем, в полицейском «обезьяннике», на заседаниях правления государственных либо частных банков. Результаты исследования убедительно покажут, что обретение независимости странами-колониями – это всего-навсего смена группы людей одного определенного «вида» группой людей другого «вида». Безо всякого переходного периода происходит всеобъемлющая, полнейшая, абсолютная смена социальных групп. Да, говоря о независимости бывших колоний, мы могли бы точно так же сделать упор на формирование новой нации и создание нового государства, налаживание этим государством дипломатических отношений с другими странами, на его экономические и политические перспективы. Но мы сознательно не собираемся подробно останавливаться на перечисленных вещах. Мы выбрали иной аспект и хотим поговорить о том, что характерно для начала процесса освобождения любой колонии, об этой своеобразной tabula rasa. Эта область исключительно важна, потому что с самого первого дня именно она определяет минимальный перечень требований, выдвигаемых бывшими колониями. По правде сказать, успешное завоевание независимости было обеспечено кардинальным изменением социальной структуры колоний. Эта перемена имеет важнейшее значение, ведь это ее так страстно хотят, к ее осуществлению призывают, именно ее требуют. Потребность к общественным изменениям постоянно присутствует в сознании и в самой жизни жителей колониально зависимых стран. И хотя она таится под спудом, это не мешает ей быть до боли насущной. Вместе с тем, возможность указанной глобальной перемены с не меньшей силой ощущается и в другой форме, обрисовываясь в виде устрашающего будущего в сознании людей из прямо противоположной категории – из стана колонизаторов.

Претендуя на качественное изменение мирового порядка, освобождение колоний – и с этим вряд ли кто поспорит – на деле является программой, приводящей к полнейшему беспорядку. Государственный суверенитет не может быть завоеван ни с помощью магических обрядов, ни в результате природного толчка, ни благодаря дружескому пониманию и расположению. Как нам прекрасно известно, освобождение колоний есть процесс исторический. Другими словами, его невозможно адекватно понять, сделать доступным для рационального объяснения или придать ему более или менее ясные черты без учета определенных факторов. Мы постигнем сущность протекающего процесса ровно в той мере, в какой нам удастся разобраться с движениями, которые придают национальному освобождению его историческую форму и содержание. Освобождение колоний – это итог встречи двух сил. Сама природа каждой из этих сил обуславливает их разнонаправлен-ность по отношению друг к другу. В свою очередь, сущностная неповторимость данных сил коренится и подпитывается той особой ситуацией, которая складывается в колониях. Первое столкновение противоположных сил было отмечено насилием, а их сосуществование, т. е. эксплуатация местного населения пришлыми, поддерживалось при помощи изрядного арсенала штыков и пушек. Колонизатора и местного жителя, их можно считать давними знакомыми. Вдействительности, колонизатор прав, заявляя, что хорошо знает «их», ибо именно колонизатор становится творцом по отношению к местному населению и увековечивает бытие аборигенов. Фактом своего существования или, иначе говоря, своей движимой и недвижимой собственностью колонизатор обязан колониальной системе.

Процесс освобождения колоний никогда не происходит незаметно, поскольку он оказывает серьезное влияние на людей и значительным образом изменяет их. Подавляемые своей ничтожностью, зрители спектакля превращаются в привилегированных актеров и внезапно оказываются в ослепительном свете мощных прожекторов, которые наводит на них сама история. Национальное освобождение привносит в бытие естественный ритм. Это бытие рождается вместе с новым человеком, а вместе с обновленным бытием появляется новый язык и формируется новая человеческая общность. Освобождение колоний оборачивается настоящим сотворением нового человека. Однако причинность этого творения ничуть не связана с какой-либо сверхъестественной силой; «существо», которое подверглось колонизации, становится человеком, освобождая само себя.

Поэтому, касаясь процесса обретения независимости, необходимо полностью пересмотреть сложившуюся в странах-колониях ситуацию. Если мы хотим дать ей точное определение, нам стоит обратиться к известным словам: «Кто был ничем, тот станет всем». Завоевание независимости и есть практическое воплощение данного лозунга. Здесь кроются причины успеха освободительного процесса. Именно к такому выводу можно прийти, если задаться поиском объяснений.

Освобождение колоний в своем неприкрытом, истинном виде заставляет нас ощутить град жалящих пуль и увидеть обагренные кровью ножи, что является неизбежной производной борьбы за независимость. Ведь если те, «кто был ничем», должны стать «всем», это может произойти лишь после кровопролитной и решающей схватки, в которую будут втянуты главные действующие лица. Мы слышали, как было объявлено намерение привести на вершину мира тех, кто прежде был «на дне», и заставить их карабкаться на эту вершину (слишком быстро, по мнению некоторых). Путь к вершине лежит через общепринятые мероприятия, которые традиционно предпринимает организованное общество, доказывая право называться таковым. Покорение вершины может состояться лишь в том случае, если для изменения социальной структуры мы не погнушаемся ничем, включая, разумеется, насилие.

Вы не сможете подвергнуть качественному преобразованию ни один общественный организм, какой бы примитивной организацией он ни отличался, если не решите с самого начала, т. е. с момента написания программы ваших действий, что будете сметать любые препятствия, которые встретятся на пути претворения в жизнь вашей программы. Местный житель колоний, берущий на себя труд реализовать эту программу и превращающийся в движущуюся силу, постоянно готов к насилию. С момента появления на свет ему ясно, что против этого замкнутого мира, наполненного запрещающими надписями, можно выступить, лишь прибегнув к абсолютному насилию.

Колониальный мир разделен на изолированные отсеки. Возможно, ни к чему лишний раз вспоминать о существовании отдельных кварталов, где проживают местные, и кварталов, где находятся дома европейцев, о существовании школ, в одних из которых обучают местных детей, а в других – детей европейцев. Может, нет особой нужды напоминать об апартеиде, процветающем в Южной Африке. И все же если мы тщательно проанализируем эту систему изоляции, по крайней мере, у нас появится возможность раскрыть силовые линии, по которым она организована. Такой подход к постижению колониального мира, его внутренней системы и его географического расположения позволит нам в общих чертах очертить схему, по которой освобожденные колонии могут быть преобразованы.

Колониальный мир расколот на две части. Разделительная линия, непреодолимая граница между этими частями, обозначена бараками и полицейскими участками. В колониях главными должностными лицами являются полицейский и солдат, эдакие посредники, рупоры колонизаторов и привычное средство угнетения. В капиталистическом обществе система образования, светская или церковная, набор нравственных рефлексов, передающихся от отца к сыну, образцовая честность рабочих, которых награждают какой-нибудь медалькой после пятидесяти лет беспорочной службы, наконец, чувство глубокой привязанности, которое проистекает из гармоничных отношений и приличного поведения, – все эти эстетические проявления уважения к основанному порядку служат определенной цели. Они создают вокруг эксплуатируемого человека атмосферу подчинения и подавления, что на порядок облегчает задачу обеспечения полицейского контроля. В капиталистических странах целый сонм учителей морали, всяких консультантов и прочих «путаников» отделяют тех, кого эксплуатируют, от тех, кому принадлежит власть. В странах-колониях ситуация выглядит иначе. Постоянное и не закамуфлированное присутствие полицейского и солдата, их частое и ощутимое вмешательство поддерживают непосредственный контакт с коренным населением, с помощью винтовочных прикладов и напалма убедительно советуя ему сидеть тише воды, ниже травы. Совершенно очевидно, что агенты правительства говорят на языке чистой силы. Посредник и не думает облегчать угнетение, не ищет способов прикрыть господство; он выставляет их напоказ и активно пользуется ими, ощущая себя чуть ли не поборником мира; но именно он приносит насилие в дома и в сознание местных жителей.

Территория проживания местного населения никак не соотносится с территорией, на которой расположились колонизаторы. Эти территории находятся напротив, что ни в коем случае не означает их тесного единства. Подчиняясь правилам безупречной аристотелевской логики, они взаимно исключают друг друга. Примирение невозможно по определению: имеются два противоположных элемента, и один из них лишний. Колонизаторы строят для себя крепкие города из камня и стали. Такой город имеет яркое освещение, улицы в нем покрыты асфальтом, а многочисленные ящики для мусора, невидимые и незаметные, – вряд ли кто о них задумывается – ненасытно поглощают все отходы. Колонизатор не ходит босиком, разве что на пляже, но здесь ты никогда не подойдешь к нему настолько близко, чтобы увидеть его без обуви. Ноги колонизатора всегда защищают добротные ботинки, хотя на улицах его города чисто и даже нет выбоин или острых камней. В городе колонизатора не бывает голода, а жизнь в нем беззаботна; городское чрево всегда наполнено приятными вещами. Город колонизатора – это город белого человека, город иностранцев.

Город, где живут порабощенные, или город местных жителей, негритянская или арабская деревня, резервация – в любом случае это место, пользующееся дурной славой и населенное людьми с нечистой репутацией. Они рождаются здесь, где и как – мало кого волнует; они умирают здесь, и не имеет ни малейшего значения, где и каким образом. В этом мире катастрофически не хватает пространства; люди живут на головах друг у друга, а их хлипкие лачуги стоят впритык, стена к стене. Здесь правит голод, и вечно не хватает хлеба, мяса, обуви, угля, электричества. Город, в котором ютятся местные жители, даже не город, а припадающая к земле деревня. Этот город заставили стать на колени, загнали в смрадное болото, откуда ему не выбраться. Это город «ниггеров» и «грязных арабов». Местный житель смотрит на город белого человека прямо-таки с вожделением, в его взгляде – бездна зависти, ведь «белый город» воплощает все его мечты о том, чем он хотел бы обладать: сидеть за столом колонизатора, спать в постели колонизатора, а если получится, то вместе с женой колонизатора. Порабощенный человек переполнен завистью. Колонизатор прекрасно осведомлен об этом; когда взгляды антагонистов встречаются, он в очередной раз со всей силой удостоверяется в едкой зависти и всегда занимает оборонительную позицию, потому что «они хотят занять наше место». И это действительно так, ибо вы не найдете ни одного угнетенного жителя, который бы не грезил о том, чтобы хотя бы на день оказаться на месте белого человека.