Алексей Брусницын
Приключения Буратино. Сборник

IV.

Через день бывший заведующий лабораторией по разработке искусственного интеллекта стоял в ряду скудно одетых и разнообразно вооруженных людей, построенных на песке напротив заполненных народом трибун кесарийского ипподрома. Перед строем важно прохаживался толстяк-ланиста и вещал:

– Я, Гней Берцеллиус, владелец лучшей школы гладиаторов в этой части подлунного Мира, с гордостью представляю вам, о славные кесарийцы и гости столицы Иудеи, своих бойцов! – Тут он сделал паузу, пережидая реакцию трибун. Судя по восторженным воплям, зрители были очень хорошо знакомы и с ним самим, и с его школой. – Начну с тех, кого мне не жалко будет потерять сегодня, – он подошел к кучке негров в набедренных повязках, стоящих на левом фланге. – Если сегодня они пойдут на корм хищникам, я не буду плакать. Ибо мясо четвероногой скотины стоит дороже мяса скотины двуногой, которое не поставишь на стол, чтобы насытить семью и гостей. Хотя в племенах, родом из которых эти ленивые бездельники, оно и почитается деликатесом.

В этом месте он сделал паузу, чтобы дать возможность зрителям оценить шутку. По рядам прокатился смех, послышались крики:

– Туда им и дорога!

– А что? Звери, они тоже есть хотят!

Дав трибунам угомониться, толстяк продолжил:

– Однако и среди отбросов попадаются примечательные экземпляры. Например, вот это дитя саванны, – он указал на длинного, поджарого, покрытого ужасными шрамами негра с суковатой дубиной в руке. – На прошлых играх он голыми руками разорвал пасть тигру, а после зачем-то попросил подать себе на ужин жаркое из его… как называют эту часть тела греки – фаллоса. А я, к вашему сведению, придерживаюсь старой традиции – потчевать гладиаторов, одержавших победу, чем они пожелают. Но в пылу битвы он не разглядел, что это была тигрица… Чтобы не огорчать беднягу, я приказал приготовить ему орган его коллеги, погибшего в тот день на арене… Смотрите, скалится, понимает, что говорят про него. За пять лет так и не освоил латыни, глупая обезьяна!

Пока трибуны радовались простоте африканца, ланиста перешел к паре с трезубцами в руках и рыболовными сетями, закинутыми за спину. Они выглядели так, как будто собрались охотится на самого морского дьявола.

– А вот эти парни мне уже по-настоящему дороги, ведь именно они будут кормить меня рыбой и кракенами, когда я удалюсь на покой. В том, что они доживут до этих благословенных времен, я почти не сомневаюсь – такие они славные воины. Вот этот красавец, Агмон, грек по происхождению, потомок Посейдона, в одном бою запутал в сети и затем пронзил насквозь троих мурмиллонов нашего досточтимого ланисты Ефраима, – и он насмешливо посмотрел на своего коллегу, стоящего в тени трибун вместе с другими ланистами. Тот попытался возразить, но его голос потонул в криках толпы, очень хорошо помнящей подвиг ловкого эллина…

Пока ланиста рекламировал свой товар, попутно не забывая поносить конкурентов – таких же торговцев человеческим мясом, как и он сам, Антоний осмотрелся.

Ипподром растянулся вдоль моря с севера на юг. Западная сторона его была ограничена лишь невысоким каменным парапетом, за которым блестело море. Вдоль парапета примерно через каждые десять метров стояли солдаты с копьями и красными щитами с золотыми молниями на них. Южная и северная трибуны полукружьями охватывали засыпанное песком поле и разделялись воротами. В середине восточной были три арки, ведущие в помещения под трибунами, где находились специальные загоны для животных и гладиаторов. Над арками – богато украшенный имперскими вымпелами балкон под красным балдахином. На балконе можно было рассмотреть людей, по большей части одетых в белое. Среди них сиял золотом панцирь, надо полагать, самого Понтия Пилата. На скамьях по сторонам от VIP-ложи алели военные плащи. Дальше всеми цветами ярко пестрели одежды зажиточных граждан, еще дальше растеклась серая пелена бедняцких дерюг. За восточной трибуной возвышалась стена с колоннадой, укрывающая зрителей своей тенью. На ней – бронзовые фигуры античных богов и героев.

Ипподром изначально строился не для проведения гладиаторских боев, а только для скачек, поэтому с мест, расположенных далеко от его центра, едва ли можно было хорошо разглядеть, что происходило перед прокуратором и его приближенными; но тем не менее они были заполнены. Антоний припомнил, как Тиберий рассказывал, что в Кесарии есть амфитеатр, но он слишком мал и подходит только для театральных представлений.

Дул легкий бриз. Когда он замирал, из-под трибун начинало нести зверинцем – кошачьей мочой, лошадиным и человеческим потом.

Тем временем ланиста оказался совсем близко к тому месту, где стоял новичок:

– …дорог мне как родной сын. Трижды был триумфатором в Римском Колизее. Мечтает победить он и здесь, ибо прокуратор дарует свободу победителю. Таково условие этих Великих Игр. Слава великому Понтию Пилату несущему Иудее благоденствие и просвещение! – последние слова Берцеллиуса потонули в восторженном реве трибун. Переждав его, ланиста продолжил с укоризной: – Эх, сынок… Разве плохо живется тебе в моем доме? Что будешь делать ты на свободе? Ты же больше ничего не умеешь, кроме как драться и пить вино с девками!

Эти слова относились к поверженному накануне гиганту, германцу Хагану, который стоял по левую руку от Антония. На нем был роскошный шлем с гребнем в виде позолоченного грифона с крыльями из черных перьев. В ответ на приветственный гул и хохот трибун гигант выхватил из ножен меч, потряс им над головой и взревел, как голодный Минотавр. Оружие в его ручище казалось игрушечным.

Ланиста, заканчивая представление своей школы, самым последним познакомил зрителей со своим новым приобретением:

– И, наконец, Урсус Мартан! Человек без прошлого. Опасный сумасшедший. Неделю назад обнаружен патрулем возле акведука. Его попытались задержать, но он, будучи безоружным, легко одолел пятерых легионеров… Один из них теперь мертв. Мир праху его…

Паузу, которую подвесил ланиста, заполнили возмущенные крики и проклятия зрителей.

– Если бы не ловкость и мужество досточтимого декуриона Тиберия Порциуса, он бы скрылся в ночи и скольким еще суждено было бы погибнуть от его руки… Солдаты хотели растерзать его на месте, но мудрый военачальник рассудил, что тогда вы, о славные римляне и граждане Иудеи, лишитесь наслаждения лицезреть, как бешеного зверя в человеческом обличии предадут смерти у вас на глазах.

Гней предупреждал Антония, что представит его в самом гнусном свете, чтобы добавить интриги представлению. Для этого римское имя подходило мало, и ланиста предложил гладиатору самому придумать себе псевдоним.

– Ну пускай будет Урус Мартан… – Антоний вспомнил название населенного пункта, которое с детства ассоциировалось у него со сказочным царством, населенном злобными орками.

– Отлично! – пришел в восторг ланиста. – Только не Урус, а Урсус. Медведь!

Усилия ланисты не прошли даром. Урсуса мгновенно возненавидели, кто-то из красных плащей предложил немедленно предать его смерти посредством лапидации – побивания камнями, не дожидаясь начала игр. На арену немедленно полетели разнообразные предметы. В основном они падали, далеко не долетая до шеренги гладиаторов. Но один – какой-то плод, пущенный верной рукой – попал бы Урсусу прямо в голову, если бы тот не отбил его щитом. Другой угодил в ногу Хагану. Тот выругался на своем родном языке, как будто пролаял. Чтобы достойно закончить представление школы, Гней велел увести Урсуса под трибуны.

Ждать вызова на арену Урсусу пришлось долго. Гладиаторов уводили по очереди, но обратно никто не возвращался, для уцелевших в бою был предназначен другой загон, раненых и убитых волокли в третий.

За это время он успел проанализировать свои чувства. Больше всего поражало почти полное отсутствие страха; немного сосало под ложечкой, так бывает, когда сильно раскачаешься на качелях и летишь вниз, но это чувство было скорее приятным.

Потом понял: с тем, что недавно пришлось перенести в настоящей жизни – смертельный диагноз, опасная операция – происходящее не шло ни в какое сравнение. Что ему угрожало здесь? Что будет, даже если он погибнет в этом сне? Может, просто переместится в другой сон, а может… наконец проснется! По-настоящему умереть во сне от видения смерти – это нонсенс. А с другой стороны, кто знает, как умирают во сне? Ведь можно же реально сходить под себя, если приснится унитаз… было такое несколько раз, в детстве, потом он научился различать подвох и вовремя подскакивал. Несколько раз ему снилась смерть. Но ни разу до конца. Он просыпался от ужаса за мгновение до столкновения с землей или попадания в него пули.

Вот только боль была здесь реальна… Но он надеялся избежать ее, используя преимущества своего нового тела.

В загоне остались только Урсус и Агмон – тот самый ретиарий, грек, потомок Посейдона. Он несколько раз хотел заговорить с Урсусом, даже раз-другой открывал рот, но останавливался. Наконец, не выдержав, спросил нарочито развязным и безразличным тоном:

– Эй, Урсус! А что это там говорил про тебя Гней? Вроде ты легионера убил… Это правда?

Урсус вспомнил недавнее осуждение толпы и решил слукавить:

– Нет. Он все выдумал. Чтобы придать остроты блюду, в котором меня подадут…

Агмон усмехнулся.

– Судя по всему, ты умеешь обращаться с оружием. Иначе отправили бы тебя к животным в самом начале, чтобы раздразнить аппетит, а не держали бы тут, вместе со мной, до самого конца. На сладкое.

– Может, ты и прав… – поскромничал Урсус.

– Ты служил в армии? Участвовал в кампаниях? – уже не сдерживал интереса грек.

– Да так… писарем при штабе легиона… – отпустил новичок шутку, понятную здесь только ему.

– Не хочешь говорить? Ладно… – Агмон насупился. – Но знай: про меня Гней рассказал правду. И моя рука не дрогнет, писарь.

После небольшой паузы он добавил, уже вполне добродушно:

– Знаешь, по поводу убийства легионера… Это необязательно скрывать: многим такой поступок покажется подвигом, а не преступлением.

Урсус заинтересовался:

– А тебе чем он кажется?

– Как сказать? Не так давно Греция была великой державой, сейчас – бедная римская провинция, – Агмон грустнел на глазах. – Не так давно греки восставали против императора Октавия, а до этого против самого Цезаря, но терпели поражение за поражением, утрачивая гордость и уважение всего мира…

– Ну да. Все это, наверное, очень неприятно, – рассеянно заметил Урсус.

От беседы его отвлекла пронзительная мысль: совсем скоро ему придется драться с этим юношей, который ничего, кроме симпатии, у него не вызывает, и либо убить его, либо позволить ему убить себя. В первом случае, как он сможет себя оправдать? Тем, что люди вокруг ненастоящие? Но это хорошее утешение только для какого-нибудь поехавшего маньяка… Или тем, что его окружают дикие по своей сути люди? Они, хоть и любят цитировать классических философов-гуманистов, но при этом оправдывают убийство и рабство, а следовательно, сами достойны смерти. Но похожие мысли наверняка посещали чингисханов и гитлеров всех мастей… И чем отличается убийство в этой реальности от убийства в мире, к которому он привык? По сути, ничем. Для себя он будет таким же убийцей, каким был бы в обычной жизни.

Пока Антон Сергеевич все это с тревогой осознавал, за Урсусом пришли и отвели в соседнее помещение. Там быстро, как гоночный болид на пит-стопе, снарядили. Раздели до набедренной повязки и поверх нее нацепили пояс с широким кинжалом. На левую ногу и правую руку привязали кожаные доспехи. На голову надели шлем с забралом из сваренных друг с другом колец. Выдали двухметровое копье с листовидным наконечником и круглый толстый щит. Затем поставили в одной из арок под балконом, ждать своего выхода.

Отсюда открывался лучший вид на место, где только что началась схватка. Хаган сражался с дюжим бойцом из другой школы. Тот был сложен более спортивно, но несколько уступал в размерах гиганту. Оба были вооружены короткими мечами. У Хагана был тот же самый большой прямоугольный щит-скутум, что и на испытании в гарнизоне, у его противника – овальный, с выемками по бокам. Германец двигался нарочито лениво, Урсус знал, что тот может быстрее. Чужой плясал вокруг него, периодически совершая быстрые выпады, но, даже не пытаясь завершить их, быстро отступал. Когда Хаган делал шаг навстречу, его противник отскакивал, как будто боялся. Зрители скоро начали возмущенно гудеть и улюлюкать. Из средней арки, где, видимо, находились ланисты, донеслись отрывистые команды.

Тогда чужой вдруг осмелел и пошел в размен ударами. Это было для него явно невыгодно – Хаган бил намного мощнее. От овального щита полетели щепки, и в конце концов он развалился пополам. Гладиатор замешкался, сбрасывая остатки щита с руки, и в следующий момент был снесен фирменным ударом Хагана – ребром щита. Он без чувств грохнулся на песок. Ипподром загудел умеренным восторгом. Хаган пинком перевернул побежденного на спину и поставил ногу ему на грудь. Голова бедняги запрокинулась, из-под шлема показалось незащищенное горло. Победитель перевел взгляд туда, где в ложе сидел прокуратор, и застыл. Зрители смолкли совершенно. Через мгновение они разочарованно загалдели, а Хаган убрал ногу с противника и пошел под трибуны. Поверженный зашевелился и попытался встать, к нему подбежали двое служителей из его школы, чтобы помочь убраться с арены.

«Оказывается, все не так сурово. Реслинг какой-то…» – подумал Урсус с облегчением.

Через минуту к нему подошел ланиста, придвинул свое лицо вплотную к забралу, озабоченно заглянул в глаза, крикнул «Вперед!» и звонко шлепнул по голому плечу.

Выполняя отработанный на тренировке алгоритм (Гней тренировал с новичком только начало и конец боя, видимо полагая, что к основной части тот готов совершенно), Урсус выбежал рысцой на арену, развернулся лицом к балкону и, вторя Агмону, которого выпустили одновременно с ним, прокричал:

– Аве, прокуратор! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Агмон по сравнению с Урсусом был экипирован гораздо легче. Это давало ему преимущество в подвижности, но единственным защищенным местом у него была левая рука. Кожаный наруч шел от запястья до локтя, плечо закрывал металлический щиток, за которым при желании можно было спрятать шею и низ лица. Остальное обмундирование состояло из набедренной повязки с поясом, на котором висел такой же кинжал-пугио, как у Урсуса. Вместо копья у него был трезубец, а вместо щита – привязанная к левой руке сеть.

Загудели трубы. Толпа на трибунах стихла. Со стороны центрального балкона начал вещать глашатай:

– Первый день игр закрывают гладиаторы школы Гнея Берцеллиуса. По левую руку от прокуратора – хорошо знакомый всем Агмон! Ретиарий, – в толпе поднялся одобрительный гул, люди выкрикивали имя гладиатора сорванными за день голосами. Губы молодого грека, вопреки усилиям выглядеть сурово, растянулись в улыбке. Дав толпе успокоиться, глашатай продолжил: – По правую руку от прокуратора – никому не известный воин. Его прошлое неведомо даже ему самому. Урсус Мартан! Гопломах.

Трибуны безмолвствовали. И только кто-то из завернутых в красное крикнул:

– Сдохни! Убийца легионеров!

Выдержав паузу, Понтий Пилат махнул рукой. Снова взревели трубы. Грек сразу повернулся и, потряхивая рукой с сетью, по-кошачьи плавно двинулся вокруг Урсуса. Трезубец он держал на уровне пояса и делал им откровенно ложные выпады. Урсус просто разворачивался к нему лицом и выжидал. Он чувствовал себя гораздо более защищенным и не понимал, какую угрозу может представлять для него этот мальчишка с вилами и авоськой. Не имея возможности парировать удары, грек мог только уворачиваться. Урсус сделал несколько выпадов в его сторону – ретиарий реагировал молниеносно. И надо отдать ему должное, в этом он был максимально непредсказуем: пригибался, отскакивал назад или в стороны, один раз даже перекатился по песку. Этот не очень зрелищный танец быстро наскучил зрителям, и они начали свистом и улюлюканьем подбадривать бойцов. Тогда Агмон решил, что пора приступать к более решительным действиям. Следующий, более глубокий, чем предыдущие, выпад трезубца был направлен в ноги Урсуса, и буквально в тот же момент сверху на него полетела сеть. Расчет был верен, Урсус только что сделал очередной выпад и еще не закончил движение вперед – отскочить назад он никак не мог. Трезубец он отбил щитом, а под сетку решил поднырнуть. Но Агмон виртуозно остановил полет сети, поддернув ее за веревку, привязанную к его запястью, когда она оказалась прямо над противником. Грузила, привязанные по краям сети, потянули ее вниз, и она аккуратно опустилась на Урсуса.

Увидев, что бросок сети успешен, Агмон со всех ног помчался вокруг Урсуса, затягивая петлю, пропущенную по окружности сети. На бегу он откидывался назад и сильно дергал. Веревка перехватила Урсуса поперек туловища, притянула к нему обе руки, стеснила дыхание. Свободными остались только предплечья. Положение стремительно превращалось в безвыходное. Антон Сергеевич запаниковал, абсолютно не представляя, что можно предпринять, но Урсус стряхнул бесполезный теперь щит, а копье ухитрился, как палку в колеса, сунуть Агмону в мелькающие ноги. Древко переломилось, а ретиарий упал на землю, подняв целую тучу песка. При падении он выронил трезубец, который отлетел метра на три. Веревка тут же ослабла, Урсус сбросил сетку и выхватил кинжал. Грек резво вскочил на ноги уже с кинжалом в руке. Гладиаторы остановились друг против друга, переводя дух.

Эллин первым ринулся в атаку. Через несколько секунд, сбитый подсечкой, он снова оказался на земле. Урсус ногой выбил оружие из его руки. Агмон попытался снова вскочить, но был прижат к земле коленом, и клинок у горла убедил его прекратить сопротивление. Победитель, следуя инструкции, посмотрел на балкон. Он надеялся, что ретиария пощадят, ведь тот сражался достойно.

В предзакатном солнце доспех Понтия Пилата отливал кроваво-красным. Ипподром молчал. Выдержав паузу, Пилат вытянул вперед сжатый кулак с оттопыренным большим пальцем и, согнув руку в локте, коснулся им шеи. «Значит, все-таки не реслинг…» – с ужасом осознал Антон Сергеевич. Он перевел взгляд на Агмона, тот закрыл глаза.

Ланиста на тренировках показывал Урсусу множество способов умерщвления поверженного противника: приемы с использованием разного оружия, модные и устаревшие, зрелищные и не очень. Самым «гуманным» из них был укол в сердце, но ланиста не советовал его применять, объяснив, что этот вариант не имеет успеха у публики ввиду своей невыразительности. «Хочешь завоевать признание зрителей – режь горло!» – посоветовал он и добавил, что со временем у каждого удачливого бойца вырабатывается свой неповторимый стиль. Антон Сергеевич не раз думал над тем, что будет делать, если победит и от него потребуют убийства. Он рассматривал разные варианты, от гуманного укола в сердце до отказа подчиниться жестокому требованию с последующей вероятной гибелью Урсуса. Так и не сделав выбор, решил положился на импровизацию.

Когда дошло до дела, Урсус хотел было перерезать греку глотку. И отнюдь не только затем, чтобы порадовать зрителей. В нем пробудилась какая-то первобытная жажда крови. Но вернувший себе контроль над происходящим Антон Сергеевич оказался абсолютно не способен убить человека, даже живущего в его воображении… Он лихорадочно думал, как поступить, успевая, однако, удивляться готовности молодого гладиатора к смерти. Тот лежал не шевелясь, и даже лицо его было спокойно, как будто бы умирать для него было делом привычным… Спасли зрители. Они дружно возроптали, вступаясь за любимца. Раздались крики, в основном женские:

– Жизнь!

– Жизнь Агмону!

Почти не колеблясь Урсус распрямился во весь рост, вложил кинжал в ножны и выкрикнул только что придуманную им самим формулу:

– Повинуюсь гласу народа! – потом посмотрел прямо на прокуратора и сказал по-русски. – Лежачего не бьют, сволочь.

Арену он покидал под восторженный рев ипподрома.

V.

Оказалось, что в первый день игр из двадцати трех бойцов Берцеллиуса погиб всего один, да и тот – бестиарий, еще трое были ранены. В других школах потери также были невелики. За весь первый день убито было всего двое, поэтому прокуратор и захотел кровавого финала…

Только Урсус, утомленный более переживаниями, чем физически, развалился на ложе, как в его комнату зашел Гней. Гладиатор сел, не зная, чего ожидать. Ланиста хмуро заговорил:

– Никто и никогда так не поступал, как ты сегодня. Наоборот бывало – когда цезарь требует пощады для поверженного, а разгоряченный боем гладиатор не может сдержать гнева. Но ты! Ты не исполнил приговор прокуратора, – он приблизил голову к голове Урсуса и зашептал, брызжа слюной. – Ко мне приходил посланник от Пилата и потребовал расправы над тобой. Я убедил его в том, что ты сумасшедший и все равно не доживешь до конца игр. Так что не подведи! – Он расхохотался, гулко ударил Урсуса кулаком в грудь и заговорил в полный голос. – Еще я сказал, что, если сохранить тебе жизнь, играм это пойдет только на пользу. Народ любит неожиданные повороты, а Безумный Урсус способен на непредсказуемые поступки. Посланник отправился доложить прокуратору и больше не возвращался. Понтий хоть и жесток, но как правитель мудр и понимает, что худую похлебку можно приправить хорошим зрелищем.

В доме Берцеллиуса была открытая терраса, с которой ланиста имел обыкновение наблюдать за упражнениями своих питомцев. В процессе он попивал вино и часто становился излишне впечатлителен. Тогда он мог схватить любой предмет, попавшийся под руку, и запустить во взбесившего его «ленивого бездельника».

Когда в Кесарии проходили игры, эта терраса использовалась для проведения пиров, которые с шиком закатывал ланиста. Сам Гней и его гости возлежали по четыре человека на больших ложах, установленных по трем сторонам квадратных столов, свободные стороны которых были обращены к площадке для гладиаторских тренировок. На ее песке были расставлены грубо сколоченные столы со скамейками для гладиаторов. Стоящий в сторонке стол понаряднее был приготовлен для гетер и танцовщиц. Жрицы Венеры и Терпсихоры представляли все женское общество на этих празднествах – несмотря на почтенный возраст, Гней был мужчиной холостым и веселым и гостей звал к себе без жен. Это обстоятельство делало вечеринки ланисты невероятно популярными у мужской половины кесарийского бомонда.

На пиру в честь открытия игр, Урсуса, как героя дня, поместили в самом начале гладиаторского стола. Напротив него сидел Агмон, это было его постоянное место. Он находился на особом положении, потому что, будучи свободным человеком, выбрал стезю гладиатора.

Грек избегал смотреть в глаза своему победителю. Тот догадывался почему: мальчишка наверняка смущен и не знает, как себя вести. С одной стороны, его должна переполнять благодарность за сохраненную жизнь, а с другой – суровый этикет воина не позволял проявлять чувства открыто… Урсус заговорил с ним на отвлеченную тему, чтобы показать, что не придает никакого особого значения произошедшему сегодня на арене, но Агмон вспыхнул и прошипел сквозь зубы:

– Неужели ты думаешь, что после того, как ты опозорил меня перед всей Иудеей, я буду с тобой разговаривать?!

Урсус опешил. Оказывается, он совершенно не представлял себе всей суровости гладиаторского менталитета.

– Не хочешь же ты сказать, что я должен был убить тебя?!

– Конечно! Честь превыше жизни! – горячился юнец.

– Агмон, я не требую твоей благодарности, но послушай! – Урсус старался говорить по возможности мягко. – Ты только что с удовольствием уплел добрую половину гуся. Подумай, смог бы ты это сделать, если бы я проткнул тебе горло? Посмотри на этих девушек. Разглядел бы ты их танец через монеты на веках? А проиграл ты достойно. Никакого позора не было.

– При чем здесь веки? Монету для Харона в рот кладут, – пробормотал Агмон и сделал вид, что увлечен танцовщицами, извивающимися под дикую первобытную мелодию. Урсус решил больше не обращать внимания на его угрюмую физиономию, чтобы не портить себе настроение. Когда Урсус уже забыл про него, грек вдруг обратился к нему с такими словами:

– Урсус! Я подумал. Ты прав. Прими мою благодарность и дружбу, – он протянул ему руку так, как будто предлагал посостязаться в армреслинге, и широко улыбнулся. Урсус рассмеялся и принял рукопожатие. Звонкий хлопок привлек внимание всех, даже бестиариев, которые сильно шумели на своем конце стола.

Когда веселье уже подходило к концу, к Урсусу подошел один из охранников, коих у ланисты было почти столько же, сколько и гладиаторов, и отвел его к лежащему за столом Берцелиусу. Тот, кряхтя, поднялся и взял гладиатора под руку:

– Пойдем пройдемся. Надо глотнуть воздуха.

Они прошли мимо двора в глубь небольшого сада, освещенного яркой луной. За ними ненавязчиво двинулись два охранника. Когда они проходили мимо кустов мирта, оттуда метнулись две тени, мужская и женская. В дальней части сада оказалась маленькая мраморная беседка с видом на море. Ланиста и гладиатор расположились на прохладных скамьях, охранники остановились неподалеку. Гней спросил благодушно:

– Ну что? Как тебе пирушка?

– Превосходно! Даже покурить захотелось…

– Не знал, что ты такой любитель благовоний… Слушай. Тобой заинтересовалась одна дама из Самарии. Не знаю, кто она там такая, но ведет себя как аристократка и так и сорит деньгами. Зовут ее Орит. «Ор» – на иврите «свет», чтобы ты знал.

«Света, значит», – отметил про себя Антон Сергеевич.

– А красавица-а-а… – Гней подмигнул похабно. – Она приглашает тебя в гости на всю ночь… Завтра опять будешь драться последним. За день выспишься. Только с вином не переусердствуй. А с другой стороны… Пей, сколько влезет. А то что-то ты слишком резв, – он хохотнул. – Что скажешь? Но не думай, что можешь отказаться! Деньги за тебя уже заплачены. Ты, кстати, получишь из них целых пять серебряных динариев.

Урсус пробормотал:

– И закопаю их на поле чудес…

– Это уж как тебе захочется. Закопай или потрать на лучшие благовония… Ну, что скажешь? – старый сутенер явно ожидал признательности.

– Какая разница? У меня все равно нет выбора… – ответил раб холодно.

– Может быть, ты предпочитаешь мальчиков? – поинтересовался Гней так, как будто не удивился бы положительному ответу.

– Нет! Что ты?! – горячо запротестовал Урсус.

– Так какого ж рожна ты не рад?! Никак не привыкну к людской неблагодарности… Еще одно… – Гней подался вперед и нахмурился. Казалось, он был смущен. – Тебя будут сопровождать четверо. Двое станут у дверей, еще двое под окном спальни… Никто из моих ребят не отказался бы от такого приключения, но от тебя можно ожидать все что угодно. Недаром тебя уже прозвали Безумный Урсус… Скажи, ты ведь не захочешь огорчить своего друга Гнея и не попытаешься бежать? Если ты мне это пообещаешь, я буду спать сегодня спокойней.

– Друг… А разве друзей продают?

Гней хмыкнул.

– Ты как дитя… Плохих – запросто. А хороших… скрепя сердце. И только за хорошие деньги.

Урсус улыбнулся печально:

– Хорошо. Я обещаю.

– Ну вот и отлично! – довольный ланиста ударил его кулаком по колену.

Вилла Берцеллиуса располагалась за пределами городских стен. Урсус в сопровождении четырех конвоиров, вооруженных дубинками и кинжалами, вошел в Кесарию через южные ворота. Ворота охраняли два стражника. С одним из них болтал первый собеседник Антона Сергеевича в этом странном мире. Увидев гладиатора, Синий Подбородок искренне обрадовался:

– Не может быть! Триумфатор первого дня Великих Игр! Аве, Урсус!

– И тебе привет… э-э… – оказалось, Урсус не помнил его имени. – Как твои дела?

– Неплохо. Как и у всех, кто видел вас с Хаганом возле колодца. Ставки на твой бой с Агмоном были один к пяти. Мы все неплохо заработали. Правда, парни? – обратился он к двум легионерам, которые стояли с лошадьми чуть поодаль. Те что-то промычали утвердительно.

– Надеемся до конца игр еще на тебе подзаработать. Так что не подведи… Позволь узнать, куда это ты направляешься в столь поздний час? А! Сдается мне, ланиста отправил тебя к какой-то скучающей вдовушке?

Парни загоготали. Антон Сергеевич зарделся. Он не думал, что цель его вечерней прогулки столь очевидна… К счастью, легионер не стал заострять внимание на этом вопросе:

– А мы сегодня город патрулируем. Вам куда?

– В стабулу «У Соломона», – ответил старший из сопровождающих.

– А вдовушка-то не местная… – с ухмылкой заметил легионер. – Мы вас проводим. Все равно надо город еще раз объехать. Да, ребята?

Ребята не возражали.

– Урсус, давай на лошадь. Ты, Марк, пешком прогуляешься пока.

Антон Сергеевич хотел было отказаться, поскольку за всю свою жизнь ни разу не сидел в седле, но решил произвести эксперимент. Возможно, конный спорт у него так же в крови, как историческое многоборье и мертвый язык. И действительно, все получилось очень естественно: он лихо взлетел в седло, наподдал лошади пятками под ребра и, пружиня поясницей, поехал. Урсус даже почувствовал, что мог бы поднять лошадь на дыбы, развернуть и пустить галопом в ворота вон из города… Но Антон Сергеевич совсем не хотел обижать ни Гнея, ни этих простодушных парней, которые как бы невзначай оказались поперек его пути к воротам.

Конная экскурсия должна была пройти через весь город – постоялый двор для господ, в котором остановилась самаритянка, находился у северной крепостной стены. В Кесарии, затянутой в корсет крепостных стен, здания располагались друг к другу вплотную, а улицы были узкими. Процессия вытянулась в линию: впереди ехал Синий Подбородок, за ним Урсус, потом конный легионер, в арьергарде – спешенный и четверо людей ланисты. Иудейская столица с размахом отмечала первый день игр. Во всех домах горели огни, город был заполнен до крыш смехом и гомоном. Легионеры плетками отгоняли детей и пьяных, норовивших попасть под копыта. Те или разбегались с визгом, или с ворчанием прижимались к стенам.

Синий Подбородок взял на себя роль экскурсовода и болтал без умолку. Его трактовка истории Кесарии была несколько однобока, а выбор достопримечательностей специфичен. Так, например, когда они проезжали мимо дворца Ирода Великого, экскурсовод заявил:

– Это разве дворец? У моего папаши в Риме дом больше. У этих иудеев все какое-то маленькое… Ирод этот – хитрая иудейская собака. Сначала получил римское гражданство, потом втерся в доверие к тогдашнему императору Октавиану. Тот и назначил Ирода царем Иудеи. Он вернулся сюда и понастроил кучу городов за римские деньги в римском стиле. В том числе Кесарию. А когда помер, дворец его отдали под резиденцию римских прокураторов. Сейчас здесь Понтий Пилат живет.