Алексей Барон
Эскадра его высочества
– Или преждевременно отужинать? – улыбнулась Камея.
– Ваше высо…
– Тс-с, – Инджин сделала страшные глаза. – Нет здесь никаких высочеств. Потому что враг не дремлет! Ну, вот скажите мне откровенно, ваша честь, где вы тут видите хоть одно высочество?
– У Фемиды глаза должны быть завязанными, – поклонился Кэйр. – В нужный момент, конечно.
– Да где ж тут поместиться высочеству? – удивился Бурхан, трогая низкий потолок.
Камея рассмеялась.
– Прошу к столу, господа. Рада, что наша компания воссоединяется. К сожалению, Изольда сейчас дежурит в лазарете. Господин Кирш… ну, вы понимаете. А вот господин Кузема, я надеюсь, появится, как только его обнаружат в недрах «Поларштерна».
И господин Кузема появился. Стоило Магде Андреевне вынести супницу, как он и появился. Запыхавшийся, всклокоченный, но чрезвычайно довольный.
– Ах, вот оно что! Тайны раскрываются, – пропел он с порога. – Здрасьте, всем! Камея, так вы, значит, прин…
Бурхан показал ему кулак.
– Господа! Только не наступайте мне на ноги. Завели, понимаешь, моду… Лучше намекните, чего нельзя делать. Я же сообразительный!
– Тогда делай вид, что ничего не соображаешь, – сказала Магда Андреевна.
– А, это пожалуйста. Это я хорошо умею.
– В самом деле. Получается. Ну, садись, милок, садись. А то суп стынет.
– Я должна перед вами извиниться, господа, – сказала Камея, когда все отдали должное супу. – За то, что вы оказались на борту «Поларштерна». Спасибо, что не отказались.
– А если б отказались? – спросил Ждан.
– Сидеть бы вам в Семибашенном замке, – сообщил Руперт.
Это прозвучало столь внезапно и противоестественно, словно заговорила статуя.
Бурхан медленно промакнул салфеткой свои усы.
– Правда? – спросил он.
– К сожалению, да, – сказала Камея.
– О, недельки две, не больше, – поспешила успокоить Инджин.
– А как же презумпция невиновности, на незыблемости которой так настаивает его высочество Бернар Второй? – спросил Кэйр.
– Была бы нарушена, – вздохнула Камея. – Господа, вы имеете полное моральное право обижаться и даже чувствовать себя оскорбленными. Однако выхода не было. На карту поставлено столь многое, что требовалось исключить саму возможность случайной утечки информации. Прошу меня понять.
– Вот как… И почему вы решили нам об этом рассказать сейчас?
– Чтобы вы имели представление о степени серьезности дела.
– Простите за прямоту, но не поздновато ли? – спросил Ждан. – Мы ведь уже плывем.
– Нет. Не поздновато. Скоро эскадра будет в Муроме. Это последнее место, где вы можете изменить свое решение.
– Но… контракты? – спросил Кэйр.
– У меня достаточно власти для того, чтобы их аннулировать и даже выплатить неустойку.
– А как же возможная утечка информации? Вы об этом думали?
– Думала. И тоже прошу извинить меня за прямоту, но после Мурома утечка информации уже не слишком важна. Дальше все будет зависеть от быстроты нашего плавания. Вам же советую подумать, в частности, вот о чем. Практически неизбежен бой с численно превосходящим флотом Покаяны. Быть может, не один бой. Лично я верю в искусство наших моряков, но исключить ничего нельзя.
– Тем не менее, вы плывете?
– Я – другое дело. В силу ряда причин у меня нет выбора. У вас он теперь есть.
Молодые люди погрузились в молчание. Магда Андреевна принесла жаркое.
– Ну, нет, – сказал Ждан, отрезая здоровенный кусище. – Повидать мурмазеев было бы неплохо. Но если я сбегу, что про меня Виталька Петроу подумает?
Он подумал сам и отрезал от здоровенного кусищи кусок поменьше.
– Да и «Поларштерн» покидать жалко. А ты как, Бурхан?
– Негоже джигитам убегать от опасности, которую не боятся женщины, – ответил эфенди с жутким джангарским акцентом.
Оба посмотрели на Кэйра. Мэтр отложил вилку, поправил салфетку, вздохнул.
– Кто-то же должен присмотреть за презумпцией невиновности в этой дикой экспедиции.
– Так, – сказал Бурхан. – Франца можно не спрашивать.
– Э, Франц…
Вздохнули все трое.
– Ребята, – сказала Инджин. – Какие вы молодцы…
– Ру-уперт, – нежно позвал Бурхан.
– Да?
– А что, если б мы сейчас отказались? На сколько б нас тогда засадили?
6. Страсти муромские
БУБУДУМЗЕЛУ ГОМОЯКУБОКОНФИДЕНЦИАЛЬНО
Обрат Керсис!
Какие меры приняты против выхода в море эскадры Мак-Магона? Когда эта попытка может произойти? Что планируете делать в случае ее успеха? Сообщите мне через Глувилла.
Робер де Умбрин,эпикифорСострадариум, июля 7-го дня 839 года от Наказания
* * *
К половине десятого Стоеросов двор уже порядком обложили. Не так чтобы совсем уж сплошь, но это пока. Толпа вокруг все росла, да росла.
Жгли факелы, покуривали, деловито обсуждали, с какого конца начинать, да где бочки с водой приготовить, чтоб на соседей огонь не перекинулся. Для верности еще и большую пожарную бадью с рыночной площади вернули. Все вроде для одного дела собрались. Но разговоры вели разные.
– Сбежал бы, дурак! И нам проще – кровь зря не пускать.
– Да и своей не умываться…
– Не, не сбежит. Свирепелый! И дружки у него под стать. Чай, не одного положат.
– Всех не одолеют. Кто ж против Заповедного выстоит?
– А жалко купчину.
– Да, такой забавник… С моста его турнули, а он – про сапоги… Сапоги, сапоги, кричит, не прихватите!
– А во время драки Агафоний крестом его охаживал. Помнишь, Артамошка?
– Медным! Тут, брат, станешь свирепелым.
– Крестом – это против правил, спору нет. Только сам-то Свиристел чего?
– А чего?
– Да когда его сшиб, диакона то есть, ногами ведь пинать взялся.
– Ну, ногами – эдак совсем не годится, конечно.
– Лежачего!
– М-да. После такого навряд ли кому захочется идти к Свиристелке.
Однако ж захотелось. В сумерках к воротам Стоеросовых хоромин бодрым шагом направились два человека. Оба были в иноземного фасона шляпах. И в плащах, оттопыренных шпагами. Еще за ними семенил мужичок со втянутой в узкие плечи головкой несоответственным пузцом и с письменным ящиком на боку.
Толпа заволновалась.
– Эй! Куды прете, шалые?!
– Смотрите, потом не выпустим!
– Во! Сбрякнулись…
– Вы чо? Поджаритесь в собственном соку!
Но пришлецы добрым предостережениям не вняли. Один из них решительно заколотил кулаком по воротам.
Во дворе Стоеросовом хрипло рявкнули знаменитые померанские цербертины. Рявкнули разок, рявкнули два, а потом замолкли – ученые псины. Предупредили, мол, и хорош. Дальше уж сам соображай!
Прошка соображал недолго – снова затарабанил. Тут в щель просунулась крупнокалиберная пищаль.
– Нутко, не балуй, – доброжелательно посоветовали со двора. – Не время еще.
– Али не признаешь, Абросим? – спросил Прошка.
– Ты, что ль, Прохор Петрович?
– Да вроде как я.
– Ну и ну! А чего пожаловал?
– А в гости.
– В гости? Сейчас?
– Ну да. Пока еще есть к кому. Отворяй. Праздник же!
– Праздник, как же, – проворчал Абросим. – Черт бы побрал такой праздник! А кто там с тобой?
Обенаус приподнял мокрую шляпу.
– Вот те на… – пробормотал Абросим. – Господин барон! Щас, погодите, псов уйму.
Через короткое время звякнули засовы.
– В самом деле – в гости? – изумлялся Абросим.
– А вот, – Прошка распахнул плащ и показал торчащие из карманов бутылки. – Что, примете?
– Убедительно. Ну, коли не боитесь… Хозяин, конечно, рад будет. Сидит один, сыч сычом, от Алены отбивается.
Прошка оглядел пустой двор.
– А где остальные?
– Бабы, да те, кто послабже – все сбегли. Остальные спят.
– Спят? – удивился Обенаус. – В такое время?
– Ну да. До полуночи еще далековато, ваша милость. Самое время поспать. А то потом уж не поспишь, когда толпа хлынет.
– Это точно, – подтвердил Прошка.
– Все-таки мало я вас знаю, – признался посол. – Хоть и происхождение общее.
– Так и мы вас не лучше знаем, господин барон. И на кой черт границы устраивают? – посетовал Абросим, запирая калитку. – Жили бы лучше так, как земляне, прародители наши, поживали. Вместе, одним миром. Ан нет, куда там! Поразбрелись все, отгородились.
– Да вот, без ссор не умеем, Абросим Махмудович. Одичали.
– Вот и я говорю, – вздохнул сторож. – Одичали. Господин барон, извините, проводить не смогу. Вы идите прямиком на красное крыльцо, там двери еще не закладывали. Милости просим! А мне тут присматривать надо. Потому как и впрямь одичали…
* * *
В широких сенях, кто на лавке, кто на сундуке, а кто и прямо на полу, действительно спали крупные бородатые мужики. Самые надежные, не привыкшие по кустам разбегаться. Вся Свиристелова гвардия, с которой хозяин прошел и огни, и воды, и сытны огороды.
У стен вперемешку стояли кистени, пики, бердыши. На гвоздях висели разнообразные сабли и ружья. Были в этом арсенале и четырехфунтовая померанская пушка, и магрибская картечница, и пара морских фальконетов на вертлюгах; однако всю эту артиллерию сгребли в угол и применять, похоже, не собирались.
Один из спящих лениво открыл глаз.
– Эй, Федукаст! А где хозяин? – спросил Прошка.
Мужик зевнул, почесал рыжую бороду.
– Да наверху, в горнице своей. С сестрицей все воюет. Времени сколько?
– Десять скоро.
– А, – сказал мужик. – Рано еще.
И перевернулся на другой бок.
Свиристел, как и было сказано, находился в горнице, но уже не только не воевал, но даже и не отбивался. В одной исподней рубахе, мрачный, лохматый, сидел он у окна, поглядывал на толпу за забором, да прикладывал медный пятак к заплывшей скуле. Над ним, уперев руки в боки, возвышалась грозная Алена Павловна.
– Ехала б ты к тетке Авдотье, – уныло сказал Стоеросов. – Или к Евдокии, они ж тебя любят.
Видимо, не в первый раз уж предлагал.
– Я те поеду, щас вот прямо запрягу и поеду, – тихим от ярости голосом отвечала Алена, – но только с тобой, с главным дурнем Стоеросовым!
– Еще чего. Я добро не брошу.
– Не только добро, ты у меня, петушина, про все свои пики да ружья враз перезабудешь! А иначе…
Тут Алена Павловна случайно взглянула в открытую дверь, сильно смутилась и сразу переменила тон.
– Ох, Альфред, это вы?
– Простите, мы без предупреждения, – сказал Обенаус, снимая мокрую шляпу.
Свиристел повернулся. Некоторое время рассматривал пришельцев одним глазом. Потом присвистнул и встал.
– Тю! Барон? Вот не ожидал. Да ты весь мокрый! Тебя что, тоже в Теклу сбросили?
– Нет, в бочку.
– О! Да кто же?
– Егудиил постарался.
– Вот странно. Мужик вроде серьезный. Чего это он вдруг?
– Да так надо было.
– По дипломатическим соображениям?
– Вот именно, – поежился посол.
Стоеросов рассмеялся.
– Хочешь горячего чаю?
– Какой там чай! Я и впрямь несколько продрог. Прошка вот вина прихватил. Выпьем?
Свиристел оценивающе глянул на бутылки.
– Что такое, шерис?
– Нет. Бонси урожая восемьсот пятнадцатого года.
– Э! Бонси. Это ты лучше Аленке подари, любит она вашу сладость.
– Извините, Альфред, – краснея, сказала Алена. – Я на минутку вас оставлю.
– А, – усмехнулся Свиристел. – Иди, иди, прихорашивайся.
Алена стала совсем пунцовой, стрельнула в брата гневным взглядом, но при гостях сдержалась, ничего не ответила. Вместо этого выбежала, придерживая пышные, бауценской моды юбки.
Свиристел пошарил под столом, достал оттуда внушительную бутыль. Зубами выдернул пробку, понюхал. Налил сначала три чарки, а потом, заметив жмущегося в углу Кликуна, плеснул еще и четвертую.
– Эге! И стряпчий с вами. Барон, да ты никак покупать пришел?
– Есть такое предложение, – подтвердил Обенаус.
Хозяин взял его за плечи, повернул к окну и одобрительно покачал головой.
– Молоде-ец! Я из тебя знаешь, какого купчину могу сделать? Только держись! Хотя ты и сам не промах. Ай да Альфред! Хватка есть, есть, признаю.
Свиристел поднял чарку.
– Ну, будь здоров! Только залпом пей, иначе захлебнешься. Стоеросовская водка – это тебе не бонси и даже не кавальяк. От нее, знаешь ли, малярийные плазмодии дохнут.
– Слышал, – кивнул Обенаус.
Он опрокинул чарку и шумно выдохнул.
– Тьфу ты, горечь какая!
– Так на коре настояна.
– На коре дуба?
– Нет, хинного дерева.
– А! Остроумно.
– Ну да. Не водка, а гольная польза. От нее даже умнеют.
– За имение больше половины цены дать не могу, – сипло сообщил Обенаус.
– Во, сработало. Что ж, и на том спасибо. Мне сейчас торговаться глупо. Думаешь, помирать охота?
Прошка протянул перо и чернильницу. Свиристел подмахнул бумаги. Стряпчий молча поставил печать и тоже подписался. Ему дали денег, налили другую чарочку, с тем и выпроводили.
– Вот еще что! Помирать… – сказал Обенаус, усаживаясь на лавку. – Жить надо, Свиристел, жить! Теперь ты свободен, деньги есть. А чтобы не скучал, предлагаю чин лейтенанта во флоте его высочества.
– Не, спасибо, на службу не пойду.
– Почему?
– Ты же сам знаешь, буйный я. И свободу люблю.
– А если по контракту?
– По контракту? Пожалуй, что можно, – оживился Стоеросов. – Только если всю мою команду возьмешь.
– Возьму. Этаких-то молодцов не брать!
– А чего делать надо?
– Проводник нужен по Изгойному.
– Хаживал, хаживал.
– А еще нужно помочь через покаянский флот прорваться.
– Ага, вот это уже покруче. Через флот, значит.
– Через флот. Что, сможешь?
Свиристел почесал лохматую голову.
– Не сможешь?
– А сколько, по-твоему, покаянских кораблей сейчас стерегут выход в море?
– Двадцать.
– Нет. Уже двадцать три. Вчера приплыл Кусай Горошко на своем скампавее. Так он еще одну эскадру приметил. Со стороны Ситэ-Ройяля шла. Между прочим, под флагом шеф-адмирала.
– Сам Василиу?
– Наверное. Всерьез они за блокаду взялись.
– Ну, с нашей стороны тоже не мальчонка плывет.
– Уолтер?
– Да.
– Это хорошо. Серьезный мужик, головастый. А вот сколько у него кораблей будет? Ты не бойся, никому не скажу, даже если не сторгуемся.
– И не думал, – строго сказал Обенаус.
– Думал, думал, – усмехнулся Стоеросов. – Должность у тебя такая – думать про народ одно нехорошее. И при этом улыбаться. Ну, сколько?
– Десять, – улыбнулся барон.
– Десять – это всего. Ты мне скажи, сколько из них боевых?
– Семь.
– М-да. Семь – это не флот. Всего лишь эскадра.
– Зато какая! В нее входят все три наших линкора серии «Магденау».
– Вот это и плохо. У линкоров осадка большая, не в каждый пролив протиснутся.
– Покаянские линкоры в воде сидят еще глубже.
– Верно. Зато их много.
– Так что, не возьмешься?
– Ну почему? Авось пробьемся. Берусь, Германыч. Есть кое-какие мыслишки.
– Прекрасно. Сколько скампавеев можешь снарядить?
– А чего снаряжать, они готовые. Только народу от силы на один наберется. Поразбежались все, а собирать не хочу. Побежали раз, побегут и два. Да и задерживаться в Муроме, сам понимаешь, мне сейчас не резон.
– Что ж. Один так один. Уверен, пользы ты принесешь много и с одним скампавеем. Вот вексель и письмо для адмирала. Только смотри не перепутай! Ни то, ни другое не должно попасть к люминесценцию.
– Хо-хо! Не попадут. Особенно вексель.
– По рукам?
Стоеросов легонько тиснул узкую кисть посла. Тот все же охнул.
– Свиристел, сделай для экспедиции все как надо, – сказал Обенаус, тряся рукой. – Как надо сделай, лично тебя прошу.
– Табурет твою лавку! Барон, ты ж меня из петли вынул. Что я, не уважу, что ли? Давай поцалуемся.
– Погоди. Можно еще твоей огненной отведать?
– Германыч! Мужик ты не хилый. Но не муромских же кровей. Выдюжишь?
– Наоборот, я без этого не выдюжу, честное слово. Да и бабка у меня все же четырховская была. Авось поможет, заступница. Такое надо тебе сказать… Прямо и не знаю, с чего начать.
– Эге, так ты еще не все сказал?
– Нет.
– Загадки да загвоздки. Ладно, смотри сам. В выпивке тут никому не отказывают. Давай, наливайся храбростью.
Неизвестно чего ожидал Стоеросов, но того, что случилось, он явно не предвидел. Обенаус отчаянно опрокинул чарку, совсем по-муромски крякнул, а потом вдруг взял, да и бухнулся на колени.
– Ну во-от, – укоризненно протянул хозяин. – Предупреждали же!
Обенаус глянул снизу вверх пропащими глазами и засипел неразборчивое. Свиристел покачал головой.
– Прямо повредился, барон померанский…
И был прав. Однако голову барон померанский потерял не от лихой стоеросовской водки. Покорежило его совсем другое, зато куда сильнее.
– Чего нужно-то? – не понял Стоеросов, потирая заплывший глаз. – Может, квасом запьешь? Или рассолом огуречным?
Обенаус прокашлялся.
– Свиристел Палыч! Не поможет мне квас… Прошу я у вас руки Алены Павловны. Только она и поможет.
– Какой еще Алены Павловны? – не понял Стоеросов.
– Да Алены Павловны Стоеросовой. Сестрицы то есть вашей…
– А! Ах вот оно что. Эге. Так это ты что, про Аленку намекаешь?
– Ну да. Вот-вот, – пробормотал посол. – Намекаю. Про Аленку.
Свиристел замолчал в большом удивлении. И не только он. Даже пройдоха Прошка выглядел обалдело. В общем, послы – народ скрытный. Но Обенаус превзошел всех. Только о стряпчем позабыл в страстях своих. И понять его можно, все же человек, хоть и дипломат. Размяк, расслабился, не поостерегся, не поискал длинных ушей.
А зря. Тот Кликун в углу прятался, за дверью. Ушами шевелил, шельма, смекнул, что сейчас не до него.
– Альфред! Ты… того, встань с полу, – сказал Стоеросов. – Штаны же перепачкаешь! Панталоны свои дипломатические.
Перебирая руками по стенке, Обенаус поднялся.
– Алену-то спрашивал, жених?
– Спрашивал, П-палыч.
– Ну, чего она ответила, догадываюсь.
Стоеросов выпил, посмотрел на жениха грустно и серьезно.
– Сестренку мою не обидишь, знаю. А если в Поммерн увезешь, так оно и лучше будет. Нравы у нас пока что диковатые, как известно…
Тут Свиристел страдальчески поморщился.
– Слушай, – сказал он. – Если мальчонка у вас получится, назови Павлушкой, лады? В честь родителя моего. А то и не знаю, смогу ли сам уважить.
– Т-так вы согласны? – запинаясь спросил барон.
– Я-то?
Свиристел отвернулся, смахнул что-то с бороды и вдруг рявкнул:
– Аленка! Где ты там прячешься?! Ну-ка, озорница, стань перед мужем своим!
* * *
За дверью послышались торопливые шаги. Алена вошла низко кланяясь. Нарядная, в лучшем своем сарафане, пахнущая иноземными духами. С косой, заранее уже упрятанной под платок. На вытянутых, дрожащих руках, несла она бархатную подушечку, а на подушке – символ женской покорности. Злую, змеей свернутую плеть.
Просвещенный померанский барон ужаснулся.
– Алена Павловна! Голубка моя, да как вы могли подумать-то такое…
– А ты не спеши, не спеши, Альфред, – вдруг захохотал Стоеросов. – Пригодится еще!
Потом повернулся к Алене и сказал:
– Ну что, сестренка? Откомандовалась?
– Спасибо тебе, Свиристелушко, – кусая губы, сказала Алена. – Век молиться за тебя буду! Скучать буду…
Она заплакала, уткнулась в братину грудь и тихо спросила:
– Прошка сказывал, что имение ты продал. Уедешь теперь?
– Теперь-то да, теперь-то что? Можно.
– Ох, слава те, господи! Услышал молитвы… А к нам вернешься? Обещай!
– А чего? Вернусь, – сказал Стоеросов. – К вам – вернусь. Запросто. Только не с той стороны куда ухожу.
Обенаус покачнулся.
– С любой, Свиристел… Ну что тебе сказать? Покуда я жив, мой замок – твой дом. Только вот что…
– Что?
Обенаус качнулся сильнее, вцепился в плечо нового родственника и сообщил, что после кавальяка, шериса и стоеросовки пить больше не сможет.
– Да уж, зятек, – сочувственно кивнул Свиристел. – И не стоит. Впрочем, Аленка особо-то и не позволит, присмотрит она за тобой.
– Давайте посидим на дорожку, – предложила Алена.
И они сели. А Прошка выскочил, закрыл за собой дверь и плотно прижался к ней спиной.
– Господи, господи, – бормотал он. – Ну, пошли ж ты и мне кого-нибудь. Всех, ну вот всех сегодня люблю. До ужаса! А поцеловать некого…
И тут он увидел Кликуна.
– Ба! Есть, значит, кого. Ах ты ж… скотина безрогая! Ну, и тупой же ты угол. Ах ты ж… тригонометрия!
Он выволок стряпчего, от всей души двинул в подлую рожу, а под зад пинком наладил. Кликун, не проронивший за время визита ни слова, остался верен себе и на этот случай, – даже по лестнице скатился все так же молча. Падал умело, сберегая голову, кошель, да письменный ящик. В общем, привычен был мужчина.
* * *
Мужики в сенях вставали, потягивались, разбирали оружие и по одному исчезали в узкой дверце, ведущей в необъятные подвалы Стоеросовой домины. Там, меж винных бочек, уж был открыт лаз; в подземном ходе горели лампады.
А Прошка раздобыл кисть с ведром известки, после чего вышел на улицу.
Толпа заволновалась.
– Эй, Прохор! Ну что, ну как там? Свиристел бороняться будет или в Изгойный подастся?
– Щас, – важно сказал Прошка и принялся малевать на воротах корявые буквы:
ПРОДАНО.
СОБСТВЕНАСТЬ КУФЮРСТА ПАМЕРАНСКАВО
Толпа заволновалась сильнее. Прошка поставил точку, полюбовался, потом добавил:
И БАРОНА ИХНЕГО
ИМЕНЕМ АЛЬФРЕД
– Прохор, Прохор! Это как то есть продано?
Прошка уселся на скамеечку, достал кисет.
– Обыкновенно, – сказал он. – За деньги.
– Э! Погоди закуривать. А Свиристелка где?
Толпа придвинулась поближе. Прошка невозмутимо положил ногу на ногу и выпустил замысловатое колечко дыма. Потом поманил пальцем ближайших и шепотом сообщил:
– Свиристел? Да в бегах. Сам посуди, где ж ему быть?
В толпе заспорили. Через некоторое время вперед выдвинулся толстый кривоглазый отец Вонифаций, игумен монастыря Святаго Перенесения и первейший собутыльник покойного Агафония.
– Сбег там Свиристелко, али не сбег, – это еще проверить требуется, – заявил он. – Верно говорю, ребяты?
В толпе одобрительно зашумели. Прошка пожал плечами.
– А кто же против? Давайте ваших выборных. Человек десять, пожалуй, довольно будет.
– Э, нет, десяти маловато, – тут же заспорил игумен, алчно косясь на терема, в которых много чего прихватить можно. – Эвон сколько понастроено! А если не убег? А ежели притаился яко аспид? Что тогда?
После долгих препирательств остановились на тридцати, да еще и с оружием.
– Вдруг аспид не один притаился? Как выскочат…
– Хрен с вами, – сказал Прошка, прикидывая, далеко ли уплыл Стоеросов. – Только факелы загасите, а то пожгете все. Эгей, мурмазеи! Слышите меня?
– Слышим, не кричи. А чо?
– Сей же час бочки с хинной выкатят. Покупку обмывать будем?
– Ну, ты и спросил! – удивились передние.
– Чего? Как? Сколько? – волновались задние. – Хинная? Да много ли бочек-то будет?
– А сколько выпьете, – сказал Прошка.
И подумал, что хоромины, пожалуй, не пожгут. Все остальное уцелеет едва ли.
* * *
И покатились бочки к главным воротам. Туда же хлынули осаждающие, быстро превращаясь в жаждущих. Пользуясь удобным моментом, Обенаус вывел свою невесту через боковой выход.
Алена ушла в чем была, только прихватила кошелку с портретом родителей да личными драгоценностями. По дороге несколько раз оглядывалась на бывший дом брата, где выросла и где сейчас шастала волосатая, вороватая и вонючая компания Вонифация. Кусала губы.
– Ничего, – мягко сказал Обенаус. – Главное, все живы. Остальное восстановим.
– Да, конечно, – сказала Алена. – Только не вещи мне жалко. Понимаешь, где люди живут ладно, с любовью, есть домовой. Такой добрый домашний дух. Его вот опоганили…
Обенаус развел руками.
– Да нет, Альфред, что ты! Как можно тебя упрекнуть? Ты сделал все, что мог. Ты мне Свиристела спас! Из-за одного этого вечная я должница. Но когда вернусь туда… – Алена вновь оглянулась. – Когда вернусь, лично все полы перемою. Отскоблю, вычищу, а половики сожгу. Чтоб и запашинки малой от стада не осталось!
– Все, что захочешь. Хозяйка там остается старая.
Алена улыбнулась.
– Старая?
– Ох, извини! Прежняя, я хотел сказать.
– Извинения приняты. Ну, барон, отвечайте.
– Что?
– С чего начнется моя новая жизнь?
Алена сказала эти слова с нарочитой небрежностью, но Обенаус прекрасно почувствовал всю ее напряженность.
– Начнем с того, что повернем за угол, – буднично сказал он.
– И что там, эа углом? Чудеса начнутся?
– Никаких чудес. Там нас ждет обычный экипаж. В нем мы быстрее доберемся до вашего второго дома, моя баронесса.
* * *
Обенаус, конечно, кокетничал, называя экипаж обычным. Эту двухместную, легкую и до невозможности изящную коляску изготовили на каретной фабрике Бауцена специально для Чрезвычайного и Полномочного посла курфюршества. Даже в сумерках ее корпус благородно отблескивал лаком. Полупрозрачные занавески на окнах уютно светились благодаря внутреннему фонарю. Рессоры же были таковы, что когда кучер соскочил с козел, коляска вздрогнула как живая, а потом еще пружинисто качнулась.
– Вот, Ермилыч, – сказал барон, – познакомься со своей хозяйкой.
– Очень рад, – сказал кучер. – Но осмелюсь доложить, я знаком с ней пораньше вашей милости. С тех пор, как она была еще во-от этакого росточка, – рукою в белой перчатке Ермилыч провел линию где-то на уровне колеса.
Затем той же рукой он сдернул с головы цилиндр и низко поклонился.
– Добро пожаловать, Алена Павловна. Добро пожаловать, голубушка!
Вместо ответа Алена поцеловала его в бритую щеку.
Обенаус улыбнулся и собственноручно распахнул дверцу. При этом почти до самой земли опустились складные ступеньки.
– О, как удобно, – сказала Алена. – Чудеса все же начинаются, да?
– Только начинаются, – заверил Ермилыч.
Потом наклонился и шепнул:
– Мосты скоро разведут.
– Так чего же мы ждем? Вперед!
Обенаус поставил ногу на ступеньку и тут его сильно повело в сторону.
– Что такое? – спросил Ермилыч, подхватывая хозяина. – Вы не ранены?
– Еще как! Но не думаю, что смертельно. Во всяком случае, мое лекарство теперь со мной.
– А, – с облегчением сказал кучер. – После свадьбы заживет. Только, герр посол, у меня есть добрый совет. Даже два.
– Да? Какой же… то есть какие?
– Не открывайте сами дверцу кареты и не пейте больше хинную. То и другое – по моей части.
– А. По-последую. Завтра.
Барон с трудом поднялся в экипаж.
– Алена, – с огорчением сказал Ермилыч. – Ты не думай, он не такой. Почти не пьет! Вообще… впервые вижу.
– Я знаю, знаю, – успокоила Алена. – Это он из-за меня так… пострадал.
Ближайшего будущего она уже не боялась. Чего и добивался Обенаус. Но из роли не следовало выходить слишком быстро. Он откинулся на подушки, закрыл глаза. Потом не удержался и положил голову на плечо Алены. Якобы случайно. А та не удержалась и его поцеловала. Думала, что спит.
И оба поняли, что ошибаются.
– О, о… Да вы, сударь, хитрец!
Обенаус был вынужден открыть глаза.
– Ах, сударыня, до чего же хорошо, что вы – не посол Пресветлой Покаяны.
– Брр… Еще чего! Послушай, Альфред, ты потерпи. Не приставай ко мне прямо сейчас, ладно?
– Душа моя! И не думал, – соврал посол Поммерна.
– Душа – да. Уже твоя, – сказала Алена. – А думать – еще как думал.
И показала розовый язычок. Тут барон сомлел и закрыл глаза. Уже непритворно. Понял, что этот противник ему не по силам. Сила как раз и состоит в знании собственных слабостей. Что, впрочем, не спасает от неожиданностей.
– Я хочу тебя трезвого, – вдруг прошептала Алена. – Совсем-совсем трезвого… Понимаешь?
– Совсем? Совсем уже не смогу, – с неожиданно прорвавшейся болью признался Обенаус.
– Ох, бедненький…
И Алена порывисто прижала его к груди. Неизвестно, чем бы все закончилось, но тут экипаж остановился.
– Ваши милости, – радостно крикнул Ермилыч. – Домой, домой прибыли!
* * *
Наскоро поправив одежды, оба смущенно выбрались из коляски.
Распахнулись ворота. В уютном, залитом светом газовых фонарей дворике посольства собралась вся охрана. В парадной форме, со всеми своими нашивками, саблями и медалями. Уже все про всё знали. Вперед шагнул высоченный, по самую макушку налитый силой вахмистр. Как ни странно, он волновался и оттого забавно перепутал слова:
– Господин посол! Разрешите доложить: за время вашего происшествия никаких отсутствий не наблюдалось. Вахмистр Паттени!
Откозыряв, Паттени ступил в сторону.
– Здра-жела, ваше прество! – рявкнули егеря.
Потом нерешительно примолкли.
– Ну, а чего испугались, вояки? – все еще волнуясь и оттого хмуря брови, спросил вахмистр.
И егеря рявкнули совсем не по уставу:
– Па-здрав-ляем!
Алена испуганно прижалась к Обенаусу.
– Вот спасибо… спасибо вам, братцы, – растроганно сказал тот. – Кавальяк еще есть?
– Так точно.
– Выкатить. Всем пить за здоровье баронессы!
– Кроме часовых, – поспешно вставил Паттени.
– А, да. Наш друг-г проконшесс не дремлет… Идем, Алена Павловна. Здесь тебя в обиду не дадут!
В вестибюле их встретил седой, роскошно одетый старик.
– Добро пожаловать, баронесса! Позвольте представиться: Норуа, ваш дворецкий.
И старец с достоинством поклонился.
– Вы только больше мне не кланяйтесь, а? – жалобно попросила Алена.
– Как прикажете, ваша милость, – сказал Норуа и почти не поклонился.
Потом внимательно глянул на хозяина.
– Покои для баронессы готовы, ваша милость. Фрау Берта ждет наверху, она все покажет.
Обенаус удивился. Инициативу в столь щепетильном деле Норуа мог проявить только по очень важной причине.
Алена выглядела растерянной.
– Мне… идти?
– Да, дорогая. Постарайся как следует отдохнуть. Завтра предстоит много хлопот.
– Каких хлопот?
– Приятных! Пора заказывать свадебное платье. Фрау Берта тебе поможет.
Алена нерешительно поднялась по лестнице. Наверху обернулась.
– Значит, до завтра, да?
Обенаус грустно кивнул.
– Что случилось? – спросил он, когда будущая баронесса скрылась.
– Приходил господин Егудиил, ваша милость.
– Ты расплатился?
– Разумеется, герр барон. Не в этом дело. Господин Егудиил просил передать, что нынешней ночью бубудуски что-то затевают. Нечто, связанное с одним из муромских мостов.
– С мостом?
– Да. И еще вам пришла шифрованная телеграмма из Адмиралтейства.
– Где она?
– Лежит на столе в вашем кабинете, господин барон.
Обенаус без лишних слов взбежал по лестнице.
Телеграмма оказалась очень короткой. В ней сообщалось, что «Бумеранг» пролетит в ночь на 8 июля. Примерно за час до сведения муромских мостов.