Алексей Андреев
Фотография
Наконец, не выдержал, подстерег ее у двери, стал совать в руку выписку со словами, что только сегодня привез маму из больницы, оставил в квартире одну, ждать больше не может, что от врача ему сейчас ничего не надо, пусть только посмотрит это и даст рецепт на диабетон, а потом он, конечно, запишется, придет на прием, чтобы узнать, как ей лечиться дальше…
Та смотрела на него, как на надоедливую муху, дожидаясь, когда можно будет прицельно хлопнуть тряпкой и всем видом своим поторапливая: ну, ну, – а когда он растерянно запнулся, с каким-то ледяным торжеством отчеканила:
– Вы что, не видите – здесь очередь. Все больные по записи. Если время останется, доктор это посмотрит.
Он отшатнулся, затем вспомнил про мамино удостоверение, которое на всякий случай вместе с остальными документами взял с собой, полез трясущейся рукой в карман, нащупал его, выхватил:
– Она ветеран войны, вот! Вообще-то имеет право без очереди!
На лице медсестры на секунду промелькнула опаска – не дадут ли за ветерана «по шапке»? – затем легкая задумчивость, облегчение – нашлась! – и уже с прежним торжеством было произнесено:
– Но вы же не ветеран! – Небольшая пауза, чтобы проникся, взгляд ему за плечо, приглашающий кивок и, закрывая дверь, совсем победно: – Вот и ждите.
Отошел, как оплеванный, по инерции сел к остальным, тут же вскочил, почувствовав общую враждебность – и пролезть пытается, и, главное, медсестра им недовольна, – наконец осознал: его маму лечить здесь никто не собирается…
И как захлестнуло! Уже не помня себя от ярости, ворвался в кабинет, швырнул на стол перед изумленной пожилой теткой в кудельках и белом халате выписку и почти выкрикнул:
– Мне это сказали срочно передать, я и передаю! Делайте, что хотите! – хотел добавить «суки», но удержался – выскочил и с треском захлопнул за собой дверь.
Медсестра настигла его у лестницы.
Окликнула по фамилии – успела заглянуть в бумагу, которую брезгливо несла в руке – и все тем же ледяным тоном, лишь заменив в нем торжество на презрительное удивление – чего это тут взбунтовалось, устроило истерику? – сказала, чтобы перестал хулиганить и немедленно забрал свою выписку, никто ею без него заниматься не будет.
– А ты подотрись ею, если сможешь! – сквозь зубы выдавил он и быстро, через ступеньку, устремился вниз, спасаясь от самого себя – от желания эту примороженную суку ударить!
Торопился обратно, весь дрожа от бессильной ненависти, и думал: как там она и чего теперь сказать? И еще подумал, что правильно по пути в поликлинику забежал на почту и на всякий пожарный отксерил выписку – эти ведь действительно могут подтереться…
Вдаваться в подробности не пришлось. Когда вошел – мама уже возилась потихоньку на кухне – то ли действительно отошла от дороги и полегчало, то ли демонстрировала ему, что с ней все в порядке, одна справится.
– Отдал? – спросила.
– Да, отдал.
– И что?
– Да там… В общем, там надо по записи…
По его виду она что-то поняла и, успокаивая, сказала:
– Ну ничего. Пока таблетки есть, а потом я схожу запишусь.
Хотя обоим было понятно, что дойти до поликлиники в обозримом будущем она не сможет – все же далеко. А диабетона было ровно на десять дней.
Именно тогда, возвращаясь домой и вдруг застряв в какой-то совершенно невероятной для такого позднего времени пробке, которую тщетно пытались объехать сразу две «скорые», он впервые подумал о том, что вся эта нынешняя система специально нацелена на умерщвление стариков – как никому ненужного хлама, на который приходится тратить деньги. Что «эффективные менеджеры» давно все посчитали, решили – нерационально, и стали все выстраивать так, чтобы стариков становилось как можно меньше. Иногда, наткнувшись на деньги, дружеские связи или просто чью-то еще неотмершую совесть, система давала сбой, но потом все равно наверстывала упущенное. Как сейчас…
На следующий день он все же отыскал в интернете телефон какой-то окружной медицинской начальницы, и позвонил. Описал ситуацию и уже без особого удивления услышал, что больничный врач был неправ, никакой срочности с показом выписки нет, все это ерунда, надо спокойно записаться самому на прием, прийти и обо всем проконсультироваться. И лишь упоминание о мамином ветеранстве ее чуть напрягло – пообещала разобраться. Хотя по тону было ясно – выбросит из головы тут же. Как было ясно и другое: не упомянул бы – не пообещала б и этого…
Спустя несколько месяцев мама сама наберет номер «скорой» – сильно подскочит давление. Бригада приедет, будет колдовать над ней минут сорок, наконец, давление снизится до приемлемого. Уходя, скажут, чтобы завтра ждала участкового терапевта – они вызовут. С утра будет ждать – участковая не придет. Ближе к вечеру позвонит, спросит о самочувствии, скажет, что прийти не сможет, да и не имеет смысла, раз ей уже лучше и жалоб сегодня никаких нет, а рецепты ей выпишет – пусть к ней кто-нибудь из близких завтра утром заглянет: «Вы же не одинокая?.. Вот сына и попросите, не зря же растили, правильно?..»
В регистратуре ее карту вновь не найдут – ни постоянную, ни временную. Он направится к участковой – может, карта у нее? Посидит в очереди, зайдет, представится. Дама за столом разведет руками: нет, у меня ее точно нет, сама искала. Станет расспрашивать: к кому в последнее время обращалась? Когда узнает про эндокринолога, обрадуется: «Она наверняка там! Идите и заберите – кабинет помните?»
Его аж передернет – опять идти туда, к этим?! Но пойдет – а куда деваться?
Откроет дверь, не переходя через порог скажет, что терапевту нужна карта такой-то. Возникнет небольшая заминка – потом его узнают. Врачиха достанет из стола книжицу – постоянная все же нашлась, – пригласит войти. Тоном доброй тетушки начнет расспрашивать: как часто меряют сахар, какие показатели? Стараясь не смотреть на сестру, которая сразу отвернется к полкам и примется там что-то переставлять-перекладывать, он сухо расскажет. «Ну вот видите, – с ласковым укором произнесет врачиха, – я же сразу поняла, что никакой диабетон вашей маме уже не нужен, достаточно одной диеты. А вы тут нервничали, возмущались…»
Взяв у участковой рецепты, карту он в регистратуру не отдаст, заберет с собой. И, прежде чем оставить маме – пусть лучше у нее хранится, а то опять потеряют – посмотрит. Обнаружит там выписку, следом за ней, датированный тем же числом, – текст, написанный врачихой. С пересказом всего, что написали в больнице, и куцыми рекомендациями: диета, осмотр, контроль, анализы, прием диабетона…
Первое время заезжал к ней часто – все же очень слаба. Даже передвижения по квартире быстро утомляли, какая уж там улица. Привозил продукты, помогал. Ее это и радовало – сын заботится, и тяготило – не хотела быть обузой. И иждивенкой быть не хотела – заставляла подсчитывать, сколько потратил. Первым делом доставала деньги – продукты укладывала после. Иногда с подозрением спрашивала: «Чего так дешево, не обманываешь?»
Когда потеплело, стала потихоньку выходить, покупать сама. Пару раз, подъезжая, видел, как она возвращается – еле ковыляя, тяжело наваливаясь на палку. И соседи делились: стояла у магазина, прислонившись к стене – не могла идти дальше, сидела на ограде неподалеку от сбербанка – набиралась сил…
Ясно было, что долго так продолжаться не может – надо съезжаться. Она сопротивлялась: «Еще чего, зачем, пусть лучше отдельная квартира внуку останется – не придется тогда снимать…»
Уговаривали всей семьей, напирая на то, что понадобится помощь с младшей – скоро школа, не с ключами же на шее ей ходить, в самом деле…
Новая квартира маме понравилась – светлая, просторная, в ее комнате отдельная лоджия: выходи, садись и вроде как гуляй на свежем воздухе. И район был получше, не такой загаженный. На прежнем месте в шаговой доступности у нее была лишь гостиница – бывшее заводское общежитие – и при ней непонятного свойства шалман, где днем тихо кормилась местная милиция – патрульные машины так и сновали, а по вечерам съезжалась рыночная публика и грохотала попса. Случались и выстрелы. А теперь рядом несколько магазинов, рыночек, торговые центры у метро. Выбиралась, правда, она из дома не часто, но все же выбиралась – со словами, что не может все время в четырех стенах сидеть…
В этот раз все выглядело совсем не так страшно – обыденно. Вдруг стала отекать, сами выяснили, что это асцит – скопление в организме жидкости, когда поняли, что самостоятельно, одними таблетками, с этим не справиться – мама решила: лягу в больницу. Начало декабря, до Нового года по-всякому должна успеть: рядовая процедура, некоторые, говорят, делают ее регулярно.
Пришедший по вызову терапевт – говорливый мужичок предпенсионного возраста – тоже успокоил:
– Да ничего страшного. Все выведут, подлечат, через пару недель выйдете, как новенькая. Собирайтесь.
Долго выписывал направление, вызвал «скорую», пожелал выздоровления, отправился дальше.
К приезду бригады все сама собрала, была готова.
Бригада теперь была женской. Никаких предложений насчет хорошей больницы не делала, просто работала – и все. Старшая первым делом прочитала выписанное направление, после чего произнесла только одно слово: «Идиот!» На их удивленные взгляды ответила: «Все, видимо, написал, что помнит».
Сама осмотрела, проверила – да, он самый, асцит…
В больницу повезли ближайшую, которая, правда, не так уж близко от них и находилась – самоходом минут сорок, если не пятьдесят: с пересадкой на метро, затем несколько остановок на любом наземном.
Мама сидела в машине, опираясь на палку, – немного нахохлившаяся, но не испуганная, неподвижной своей монолитностью похожая на чью-то статую – так и не вспомнил, чью.
Точно так же потом сидела и в коляске, когда возил ее в приемном по разным кабинетам – анализы те, анализы эти, ЭКГ, рентген, специалисты… У каждой нужной двери торчала небольшая очередь, всякий раз состоявшая из одних и тех же – впору было знакомиться. Но не хотелось – каждый был со своей бедой и узнавать про чужие никакого желания никто не испытывал. Даже родственники говорили друг с другом немногословно – атмосфера не располагала.
Многие поступавшие были с травмами, по большей части – пьяными: зима, поздний вечер… Кое-кто скандалил, одному окровавленному парню, сбитому машиной, приехавший старший брат – такой же пьяный – норовил все поправить на каталке неестественно торчащую, переломанную ногу и засунуть под простыню поллитровку – на утро. Его останавливали, он говорил: «Че?! Это брат мой!» – и продолжал. Брат стонал и просил пить. Кто-то в халате, проходя мимо, сказал, что ни в коем случае – есть подозрение и на травму живота. Старший недоверчиво выслушал, отошел, вернулся с минералкой – все равно решил напоить: брат же просит, а тут какие-то… Пришлось убеждать, чтобы этого не делал. Он смотрел подозрительно, искал подвох – в чем хотят надуть? – мотал головой, не соглашался. Убедить, как ни странно, удалось пострадавшего – просить перестал, затих. Брат еще потоптался рядом, сказал: «Ну бывай!», погрозил всем пальцем и ушел – теперь окончательно. Каталка с младшим так и осталась стоять посреди коридора, пока какой-то врач, наткнувшись на нее, не спохватился: а этот чего здесь делает, его же в операционной ждут?
Тщедушный дедок с перевязанной головой назойливо ко всем приставал, ругался, нарывался на скандал. Из ближайшего кабинета выглянула медсестра, рявкнула: «Дед, ты уже по башке топором получил, тебе мало?! Еще огрести хочешь?» Дедок чуть притих, но ненадолго – через пару минут принялся материть сидевшую рядом пожилую женщину – видимо, жену. Та привычно сжималась, молчала, смотрела куда-то в пол.
