Алексей Алексеевич Денисенко
Доктор Шиллинг. История одной пандемии

– Игра занимает меня сильно, – сказал Германн, – но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее.

– Германн немец: он расчётлив, вот и всё! – заметил Томский.

«Пиковая дама»

Часть первая

1

Назло всезнающей статистике, утверждающей, что простудные заболевания с насморком, чиханием из-за досаждающего свербежа в носу, с постоянными слезами, от которых нет спасения, и глаза бывают красными и нездоровыми, случаются чаще всего весной или осенью, означенными выше недугами в указанные сроки Семён Савельевич Фазаратов никогда не страдал. Все респираторные несчастья настигали его в самый неподходящий для этого период: в сухое, жаркое лето, ближе к середине августа, когда прошли уже дожди, сопровождающие обычно Ильин день, а сентябрьская промозглость ещё не начиналась.

Семён Савельевич переносил свои болезни спокойно и воспринимал их как неизбежные издержки своей редкостной профессии.

Это был мужчина с внешностью, о которой в протоколах следственных органов пишут, что «особых примет не имеет». Впрочем, профессиональное покраснение глаз и хлюпанье носом можно было бы отнести к «особым», если бы приметы эти перешли в хронические или, хотя бы не в такие быстротечные, что, исчезнув вдруг, смогли бы навредить следствию. Незаметность внешности Семён Савельевич также относил к необходимым приобретениям своего ремесла, в котором он достиг уже значительных успехов и филигранной сноровки. Семён Савельевич Фазаратов был вором.

«Тю-ю! – скажет разочарованно кое-кто. – И чего ж такого необыкновенного? Теперь все воруют…» Согласны: «тю», но «тю», если не знать Семёна Савельевича. А вот этим мало кто сможет похвастать. Дело в том, что работал он всегда один и никогда не делал ошибок, свойственных нетерпеливой молодости или рассеянной старости: это был уравновешенный мужчина сорока трёх-сорока шести лет с ясным умом и задумчивым характером. Он всегда любил работать темными августовскими ночами, когда Луна видна как узкий серп вместо полного диска, в эту пору лишь чуть подсвеченного «пепельным светом» отражённого от Земли потока.

Нелетний уже холод ночей, сменявший дневной зной вянущего степного разнотравья, к полуночи делался неприятным, а к утру становился невыносимым. Обильные росы в конце холодных степных ночей как раз и были причиной не вписывающихся в статистику летних насморков Семёна Савельевича.

Это только на первый взгляд может показаться, что в безлюдной степи вору делать нечего. Так вот, Семён Савельевич Фазаратов был могильным вором и обладал завидной квалификацией специалиста по древним захоронениям.

Казалось бы, чего проще – бери лопату, извлекай: ни тебе охраны, ни сигнализации, ни случайных свидетелей. Но ничего подобного. Во-первых, свидетели могут случиться в любом месте, а, во-вторых, профессия вора-археолога требует особенно редких качеств. Всеми такими качествами Семён Савельевич был наделён сполна. Он был смел, расчётлив, имел сверх сказанного отменный вкус и все необходимые навыки по астрономии, географии, археологии, истории, знал древние языки, словом, как нельзя лучше сгодился для выбранного им поприща.

Сентябрьские дожди усердно из года в год смывали даже те неуловимые следы, которые оставались после работы осторожного кладоискателя. Семён Савельевич был спокоен за будущее. Но, увы, и на старушку бывает прорушка. Однажды произошло событие, переменившее всю жизнь Семёна Савельевича. И не только его одного.

Что и говорить, тяжело служить непристойному делу. Семён Савельевич же вором себя не считал, а своё занятие заносил в разряд благородных, справедливо полагая, что некоторые вещицы, оставленные им для себя при сближении древних культур с современностью, являются лишь ничтожной частью заслуживаемого им вознаграждения. К своим раскопкам он готовился задолго и одинаково тщательно с азартным самозабвением, выраставшим к концу срока до размеров полновесного вдохновения. Так было и перед той ужасной августовской ночью.

Места раскопок находились в отдалении от каких-либо населённых пунктов. Маршрут приходилось запоминать по карте, не делая на ней никаких пометок или записей. Необходимые инструменты Семён Савельевич помещал в ящике из листового железа, прилаженном сбоку к багажнику велосипеда, со счётчиком пути и с фарой, светившей от квадратной батарейки. Во втором ящике лежали продукты. С таким нехитрым оборудованием и фальшивыми документами археолога пускался путешественник в свои нелёгкие предприятия. В тот роковой раз путь его лежал через алейские степи, где затерялись скромные родственники всемирно известных Пазырыкских курганов.

«Удивительный ландшафт – степь! И как же к ней подходит определение – открытая местность, – размышлял Семён Савельевич, ритмично нажимая педали, – я бы даже сказал – откровенная местность. Никакой тебе толкотни, светофоров, машин. Только в степи да в море бывают прямые азимуты… Тьфу ты, пути!» – Семён Савельевич бросил взгляд на компас, где зелёненькими точками засветились фосфорные «юг», «восток» и «запад», а «север» был выделен коротенькой палочкой.

Солнце село. Начинало уже темнеть, и Семён Савельевич, наметив последний ориентир в пути этого дня – холм километрах в пятнадцати на юго-запад, включил фару и приналёг ещё, распугивая каких-то мотыльков и кровососов, делавших слабый пока электрический луч живым и толстым. Заря, занимавшая красным полнеба, постепенно отодвинулась, потемнела, и сквозь неё начали проступать звезды и созвездия.

«Ты посмотри! Арктур-то как раз над холмом… Ах, степь, степь!– Семён Савельевич даже остановился от благодарности к звезде, нежданным маяком засиявшей прямо над последним его ориентиром.– Вот уж воистину – Путеводная звезда… Альфа Волопаса. Так назвать созвездие могли только степные люди…»

– Во-ло-пас! – повторил Семён Савельевич в голос и двинулся осторожно в сторону жёлтого Арктура, без согласия зачисленного им к себе в напарники.

Заря погасла. Древние созвездия с причудливыми именами полновластно хозяйничали на открытом во все стороны чёрном куполе, казалось переходившем где-то за фарой в таинственную гладь равнины.

Благополучно завершив последний кусок дневного маршрута, Семён Савельевич начал готовиться к ночёвке. Холм, где он задумал сделать привал, был покрыт зарослями шиповника и какого-то ягодника, так что за дровами пришлось сходить в берёзовый колок неподалёку. Насвистывая любимый марш из Свиридовских иллюстраций к «Метели», Семён Савельевич принялся готовить яму для костра лопатой со складным черенком. Как вдруг…

«Чёрт возьми! Да это же!.. – но чем отличается опытный профессионал от импульсивного дилетантишки, которому любая мысль, посетившая его, мерещится великим открытием? Тем, что он не спешит делать выводы. – Чёрт возьми, – уже спокойнее продолжал Семён Савельевич, – это надо обмозговать…»

Благоразумно решив, что утро вечера мудренее, Семён Савельевич после лёгкого ужина забрался в палатку, где и заснул вскоре спокойным сном умеющего властвовать собой человека.

***

«Господи, да когда же это кончится!.. Ниночка, пригласите следующего», – подумал молодой пока врач-психиатр, а вслух произнёс только то, что начиналось с Ниночки.

Он бросил ленивый взгляд на тёмно-рыжую девицу с крупными губами, выделенными из лица помадой невыносимого цвета, стал переводить глаза вниз по фигуре, ненадолго задержался к удовольствию Ниночки на изрядно распираемом грудью халате. Потом, опять же машинально, дошёл до ног и сморщился. Он всегда это делал, когда видел некрасивые ноги. Ноги были, в общем-то, ничего, но с такими большими и немного вывернутыми внутрь ступнями, что ступни эти невольно казались красными и привлекали внимание. Этому вульгарному наваждению не мешали даже и белые носки с пожелтевшими пятками.

– К сожалению, Моисей Архипович, красители и на итальянской обуви не совершенны, – обиженно надула губы Ниночка.

– Да, да простите. Пусть входят.

Ниночка дёрнула дверь и крикнула:

– Следующий… Да заходите же!.. Никого нет.

Моисей Архипович с удовольствием потянулся, снял тёмные очки, потёр глаза и сказал с радостью:

– Очень жаль! Ничего нет интереснее практики, – потом обратился к злому лицу медицинской сестры: – Нина, дорогая, не злитесь. Ведь мы же с вами лучше других знаем, чем грозит потеря нервных клеток. Ну, будьте умницей, улыбнитесь. Во-от!

Он встал, прошёлся по комнате, закрыл окно, снял халат и получился в джинсах и в сером джемпере поверх белой рубашки с узеньким галстуком, похожим скорее на шнурок.

– Нина, а цветы мы сегодня поливали?.. Тогда до завтра.

– Всего! – хлопнула дверью Ниночка, через минуту стук её итальянских каблучков послышался уже за окнами кабинета.

Моисей Архипович уходить не торопился. Он вынул из шкафа толстый портфель, открыл его, достал бутылку кефира и булку, завёрнутую в бумажную салфетку, потом выпил кефир и съел булку, рассеяно помыл бутылку и бросил салфетку в урну под столом.

– Ну-с, приступим, – с этими словами он извлёк из портфеля внушительных размеров книгу в чёрном переплёте с золотым тиснением «Гипноз» на немецком языке и углубился в чтение, лишь изредка заглядывая в словарь, тоже вынутый из рыжего портфелища.

Через час, примерно, он встал, почувствовав духоту, открыл окно и посмотрел в освещённую уже зажжёнными фонарями аллею из тополей. «Пора бы домой. К чёрту эту работу! Займусь-ка я практикой на дому. А что? полставки первое время здесь, остальное – дома. Так, завтра же пишу заявление».

Он выключил свет, вышел и закрыл кабинет на ключ. Смутное предчувствие чего-то значительного, не оставлявшее его в последнее время, усилилось, а когда он отдал ключ дежурной санитарке и, повернувшись к выходу, упёрся взглядом в плакат на двери, предчувствие это заставило его задрожать. Стук его зубов разбудил задремавшую было санитарку. Она немедленно подняла мутные от сна глаза, сконфузилась, но быстро оправилась, зачем-то подвигала телефон и посмотрела на часы.

– Холодно сегодня. Вы не продрогнете в этом джемпере?

– Нет, – отвечал Моисей Архипович, как заворожённый глядя на плакат, – всё н-нормально.

На плакате был нарисован врач, пациент и болезнь в виде того же пациента только зелёного цвета. Врач и болезнь тянули больного в разные стороны, а надпись сверху спрашивала: «Нас трое. На чьей стороне ты? Выбирай!»

Оцепенение спало только в проходном дворе, куда вела тополиная аллея, но стук зубов не прекратился. Причиной теперь был уже холод. «Так и п-пневмонию получить недолго, – мелькнула опасливая мысль и тут же растаяла в виде довольной улыбки на тонких губах. – Ну, теперь-то уж нет!»

Моисей Архипович представил что-то и улыбнулся счастливейшей улыбкой.

– Метод Шиллинга, – просмаковал он свою фамилию, – мы подвинем кое-кого с пьедестала! Это надо хорошенько обмозговать.

2

– Это надо хорошенько обмозговать, – бубнил про себя во время неизменных утренних процедур поднявшийся с зарей Семён Савельевич.

Кроме сдержанности мастера своего дела он отличался сверхъестественной к тому же интуицией – капризной хозяйкой всех великих открытий. Именно она и была причиной того, что Семён Савельевич недоумённо вертел в руках после завтрака кусок дерева, чудом не попавший вчера в костёр.

– Да, сомнений быть не может. Но откуда оно здесь?..

Семён Савельевич начал обходить холм вокруг. Капли росы играли на солнце, и казалось, что холм усыпан крохотными алмазиками. Но фальшивые бриллианты эти нисколько не занимали задумавшегося Семёна Савельевича, к тому же они доставили лишние ему хлопоты посредством промокшей насквозь одежды. Он уже собирался заняться её сушкой, как заметил едва различимую в траве, видно от весенней воды, промоину, с вершины холма сбегавшую в колок, куда он накануне ходил за дровами.

– Так-так-та-ак! неужели водой из хол… Да это же!.. – осенило его, и он тут же сообразил, что всё – ехать дальше уже не надо.

Подготовка отняла целый день. В последний раз беззаботно полюбовавшись степным закатом, Семён Савельевич Фазаратов приступил к раскопкам. Начиналась та самая роковая и ужасная для Семёна Савельевича степная августовская ночь.

***

– Нина, я хочу с вами поговорить, – удивил медсестру Моисей Архипович. – Пациентов больше не будет, так что есть время.

– Хотите сделать предложение? – с надеждой сострила Ниночка, – давайте!

– Нет. Хотя… да, – Моисей Архипович помолчал. – Нина, а вы где учились?

– В медицинском, – разочаровалась Нина и с вызовом вскинула голову. – В училище, разумеется, не в институте!

– Вы много можете назвать неизлечимых заболеваний? – Моисей Архипович с трудом уже усмирял себя.

– М-много, – совсем ничего не понимая промычала девушка.

– Ну, давайте, давайте, называйте: рак!.. – загнул радостно палец Моисей Архипович, – …раз! вирусы – два!..

– И этого хватит! – наморщила лоб Нина, но тут же разгладила. – Чего вы хотите?

Моисей Архипович и не заметил её вопроса. Он сверкал очками, часто дышал, говорил по-латыни и загибал пальцы.

– …Ниночка, добавьте ко всему ещё разные нежелательные животы, горбы, кривые ноги, недостаток роста…

– Причём здесь пузатые горбуны с карликами! – взбеленилась Ниночка, потому что, говоря про ноги, Моисей Архипович посмотрел на неё, как ей показалось, с ухмылкой. – Зачем вы все время издеваетесь? Что я виновата!?

– Минутку, Нина, – схватил за плечи разъярённую девицу Моисей Архипович. – Послушайте меня. Я вовсе не хотел вас обидеть. Я хочу открыть вам тайну. Пять лет назад я увлёкся йогой, гипнозом, много читал, думал, наблюдал…И! Большинство болезней и уродств, несовершенств и… короче говоря, из того, перед чем бессильна ортодоксальная медицина, можно легко вылечить или исправить моим методом…

– Что-то я про такой не слышала, – буркнула Нина.

«Чёрт возьми! объяснять этой дуре…» – мелькнуло в голове у доктора.

– Ниночка, а вы и не могли о нем слышать. Это не входит в программу медицинского училища. Уверяю вас, ничего подобного слышать вам никогда не приходилось!

Моисей Архипович бросился к шкафу и выдернул из него неизменного рыжего своего спутника.

– Вот почитайте! – бережно вытянул он из портфеля три машинописные странички и положил их на стол перед девушкой. – Читайте, читайте!

Пока Нина читала, Моисей Архипович наблюдал за её лицом, которое сменило на себе по очереди выражения злости, потом удивления, скуки и приняло окончательно раздражённую гримасу.

– Что это такое?

Моисей Архипович ответил не сразу. Он положил ладонь на руку девушки, приблизил лицо к ней до неприличного расстояния и торжественным голосом отчеканил:

– Это фундаментальная наука.

– Моисей Архипович! Это не наука, это бред! – взбесилась опять Нина, с силой выдёргивая руку.

– Я ждал от вас именно такой реакции. У вас чрезвычайно выражена психическая активность. Это очень хорошо.

– Вы – ясновидец! – съязвила Нина. – Но зачем вам частная практика? Кто к вам пойдёт?!

– Об этом поговорим позже, – вдруг ставшим низким голосом произнёс Моисей Архипович. Он вытянулся, лицо его побледнело и замерло в злобной гримасе, только губы, тонкой извилиной шевелясь, заставляли смотреть на них, не отрываясь.

Моисей Архипович сорвал очки и вдруг в глазах его вспыхнул синий огонь.

– Мама! спасите! – вскрикнула было перепуганная Нина.

– Спать! – ударило ей в мозг, и она тотчас провалилась в забытьё.

– Хорошо, хорошо-о! – пробивалось до неё сквозь обморочную пелену, – хорошо. Ты становишься меньше, ты уменьшаешься, уменьшаешься…

В это время в кабинет без стука заглянула дежурная, привлечённая криком Нины и громовым «спать» Моисея Архиповича. То, что увидела она, заставило помутиться её разум, и, держась за дверь, она медленно без чувств сползла на пол.

Когда старушка пришла в себя, она услышала в кабинете снова уже два негромких голоса.

– Ну как же я теперь домой пойду? – слабо спрашивала Нина.

– В смысле?..

– В смыс… – не хватило сил на крик у Нины, и она закончила шёпотом. – В смысле, туфли-то теперь мне большие!

Тут девушка что-то вспомнила, и скопившиеся чувства пролились горючими слезами.

– Это теперь и сапоги менять, – размазывая по щекам поплывшую косметику, всхлипывала измученная Нина. – Где я столько денег возьму?

– Ниночка, не плачьте. Я владею самым мощным в мире методом лечения практически любых болезней. Мне нужна ассистентка, секретарь, жена, наконец.

Моисей Архипович подошёл к Нине и поцеловал её в лоб.

– Когда ты отдохнёшь от этой встряски, привыкнешь к новым ногам… – доктор залюбовался стройными ножками с миниатюрными ступнями, на которых чудом держались просторные теперь носки, и сбился с мысли.

– …Да, – вспомнил он, – тогда мы станем получать такие деньги, что сапоги, да что – сапоги?! – меховые шубы! драгоценности! автомобили, чёрт возьми! ты сможешь менять каждый день!.. На здоровье и на детей люди денег никогда не жалеют.

Огненная речь Шиллинга не произвела ошеломляющего действия. Нина лишь устало улыбнулась и согласилась.

– Вот и хорошо. А пока будешь отдыхать. Дней за десять мозг восстановится, и ты приступишь к работе. Сейчас поедем домой, я на машине.

Последние слова доктора уже не услышала стоявшая под дверью дежурная санитарка. Она торопливо катилась вниз по лестнице и оказалась на посту как раз в тот момент, когда Моисей Архипович с измождённой Ниной выходили из кабинета.

3

– Нет, теперь ты послушай меня! Безусловно, ты прав: я им не нужен. Но они-то этого не знают, и моя задача – убедить их в обратном, – допивая кофе, продолжал какой-то разговор мужчина в модных дымчатых очках и в сером костюме поверх клетчатой сорочки с клетчатым галстуком.

Он и его грузный собеседник были завсегдатаями низкоразрядного кафе. Они приходили туда в обеденный перерыв из конторы неподалёку, чтобы выпить чашечку кофе и съесть сырную палочку или булку с корицей, с незапамятных времён обещанные ассортиментным минимумом под засиженным мухами стеклом.

– Я для них кто? Архитектор из солидной фирмы, занимающейся жильём. Так?

– Ну, так…

– Так! Во-первых, им необходимо заключение комиссии по состоянию жилого фонда, а, во-вторых…

– А какое отношение имеешь ты к этой комиссии? – перебил его грузный.

– Во-от! Надо, чтобы меня рекомендовали в неё. И это может сделать наш Поклонский. Кстати, подкинь ему эту идейку.

– …Во-вторых, – разговор продолжался уже на улице, куда приятели проникли через стеклянную дверь с закрывающим устройством в виде тяжеленной ржавой гири на тросике, делавшим дверь непреодолимым препятствием для людей слабосильных и для деликатных, впервые пытающихся попасть в помещение, – …во-вторых, в числе прочих я обязательно дойду и до нашего дома. И тогда уж всё в моих руках!

Во время последних слов архитектор сжал кулак и посмотрел в него так, будто это самое неведомое «всё» уже давно там лежало.

– Так ты подбрось шефу мысль!

– Для тебя, Толя, с удовольствием. Однако согласись, архитектор, который добивается сноса старинного дома… Не боишься ты греха!

Они вошли в вестибюль конторы, оказавшейся громадным научно-проектным учреждением, приветливо кивнули своим фотографиям на доске «Лучшие люди института» и поднялись по лестнице на второй этаж, где находилась комната с их рабочими местами.

В просторный холл перед стеклянной дверью уютной лоджии в конце коридора струился никотиновой дорожкой из прокуренного воздуха луч солнца. Он начинался из дырки в помещённом между перекрытием и полом лоджии жестяном щите, который вместе со своими верхними и нижними братьями нёс долю идеологической нагрузки, доставшуюся этой части здания. С улицы, если поднять голову, на щитах можно было прочесть фразу: «Слава советским строителям!» с колоссальным восклицательным знаком. Обратная сторона щита представляла собой уникальную выставку архитекторов-насмешников. В отверстие, откуда светил луч, ползла цепь из нарисованных муравьёв, причём самый крупный был внизу, а самый маленький – хитро изображён только наполовину. Другая половина его как бы пролезла уже на волю и свесилась на улицу в поисках опоры для передних лапок. Под внутренней половиной муравья был приклеен угол фальшивого доллара с полной иллюзией, будто он торчит с улицы. Вдоль плавно ползущей цепи змеёй извивалась фраза какая-то неразборчивая фраза на английском языке.

Хилое дежурное освещение лишь слегка помогало привыкающим к темноте глазам, но оно все же не позволяло дневному свету добраться до пола – никотиновая дорожка переходила в сплошной туман.

Когда глаза всё же привыкали к темноте, вернисаж представал в полном великолепии. Тут можно было увидеть группу скорбящих снеговиков, со снятыми вёдрами в руках, склонивших головы над ванной, где плавала морковка. Рядом сюжет, и тоже с морковкой, имел совсем иное содержание. Он был календарным планом работы архитектурной мастерской за прошлый год, и на нём с периодичностью метрического ряда (совпадение это или же дело рук грамотного архитектора – сказать трудно) красные морковочки обозначали время, проведённое сотрудниками на полях и в кладовых подшефных хозяйств.

Нельзя не остановиться и на проблемной акварели из коротенького рубля и такого же рубля, но намного длиннее. Обе купюры лежали горизонтально и соблюдали все законы линейной перспективы; короткий рубль заканчивался хмурым фасадом типовой многоэтажки, но вот длинный… О! он переходил в сияющий дворец, о каком даже в розовый период романтического барокко… Но кто его знает, о чём мечтали наши романтичные предки?.. И кто знает, о чём думал творец денежных диаграмм, чья рука подчинилась бесспорному таланту?..

Оставив холл с вернисажем слева от себя, любители кофе открыли дверь и застали чрезвычайно любопытную и громкую дискуссию.

Начальник мастерской с увесистым взглядом и с седеющей бородой, цвет которой в точности повторялся костюмом, галстуком и ботинками, слушал свирепого молодого человека, от ярости вокруг него пританцовывающего. И весь вид его говорил: «Вот чёрт бы тебя взял! и уволить нельзя…»

– Почему, объясните мне! почему я, окончивший институт с отличием, я подчёркиваю – с от-ли-чи-ем! – получаю такую смешную зарплату и вынужден выполнять работу техника?! Я – архитектор, творец! Вдумайтесь: Архи-тектор – главный строитель!

Юноша гордо ударил себя в грудь и оставил пятно туши на белой рубашке.

– Я не подмастерье, я – мастер! А приходится расходовать себя на халтуру, на дипломные работы безграмотных заочников, которые, заметьте, уже занимают высокие посты!

Начальник не выдержал (он сам когда-то заочно окончил какой-то институт) и налился краской так, что только одежда, борода, брови и то, что осталось от шевелюры, не изменили цвета.

– Всё! Садись и работай!.. Творец!.. Да ты даже пожарную сигнализацию в интерьер вписать не сумеешь… Главный строитель!

– Деньги платили бы, не беспокойтесь, разместили бы! – бурчал уязвлённый подмастерье. И был он в своих глазах архитектором ранга, ну, хотя бы… Августа Монферрана.

***

А дело было в шляпе. В обыкновенной летней шляпе, какие носили совсем ещё недавно для важности многие некрупные руководители и добавляли к ней при продвижении по службе ещё очки и поршневую ручку с пером и чёрными чернилами «Радуга» внутри, начисто отвергая шариковых её сестёр.

Шляпа ехала в троллейбусе на голове круглолицего и краснощёкого (даже на черно-белых фотографиях в документах) гражданина с хромовой папкой под мышкой. Иван Иванович Корбюзьяк – с недавнего времени начальник архитектурно-реставрационного управления – несмотря на свою фамилию, вообще о строительстве никакого понятия не имел. До своего теперешнего поста он тихо жил в одном из последних исторических переулочков города и ходил на службу в особняк с колоннами, где занимал должность инструктора по проблемам городского транспорта. Кому неизвестно, что такое сокращение штатов, тому не понять душевного состояния Ивана Ивановича в минуту объявления начальством нежданного и незаслуженного приговора. Больно было вспоминать, как он вышел, как в последний раз оглянулся на неприветливое теперь – серое здание и направился от него в сторону…

Очнулся Иван Иванович от тычка в спину.

– Товарищ, вы спите? Выходить собираетесь?

Иван Иванович обладал высоким ростом. Держась обеими руками за поручень, он присел, завёл глаза немного под лоб, посмотрел сквозь окно:

– Нет, мне на следующей.

– Так пройдите же, пожалуйста, внутрь!

Иван Иванович и так находился в самом нутре транспортного средства, а потому сказал:

– Спасибо, мне и здесь хорошо.

Лучше бы он так не поступал! Когда дверь на остановке открылась, любопытные прохожие и потенциальные пассажиры уже осаждённого троллейбуса увидели, как вслед за шляпой, выброшенной из троллейбуса чьей-то бессовестной рукой, грузно вывалился бедный Иван Иванович с обиженным лицом цвета тёмного сорта черешни. Руки, занятые хромовой спутницей, принадлежи они хоть гимнасту или акробату, не спасли бы беднягу от удара головой по тротуару, но, к счастью, у самого асфальта его подхватили чужие и чрезвычайно цепкие. Ивану Ивановичу помогли подняться, потом одна рука отпустила его пиджак, подобрала шляпу, надела её на голову Ивану Ивановичу, и только после этого решительный голос потребовал:

– Ваш билет!

Глаз спасённого скосился в сторону, где нашёл на руке с пиджаком в горсти красную повязку со словом «контролёр». Билета у Ивана Ивановича не было. Но он уже вернулся в себя времён службы инструктором по транспорту, деликатно, но настойчиво освободился от руки общественного, как он ошибочно полагал, контроля и строго сказал её хозяину:

– Не советую нарушать инструкцию! Проверять билет у гражданина, покинувшего транспортное средство, категорически запрещено, – Иван Иванович так надавил на слова «категорически» и «запрещено», что горе-контролёр должен был побледнеть от страха, но тот вместо бледности имел на роже румянец, и какой!

– Ваше удостоверение! – рокотал Иван Иванович, – удостоверение! Я этого так не оставлю!

– Не ори, – ласково и тихо нахамил невозмутимый контролёр. – Держи!

В оригинально изданном типографским кооперативом удостоверении сообщалась принадлежность его владельца к артели под названием «Сильные руки», работавшей под девизом: «Бывший спортсмен – безбилетника в плен!» Эта хозрасчётная артель образовалась совсем недавно.

Иван Иванович был озадачен, но продолжал оборону.

– Так что, для вас закон не писан?..

– Писан, писан. А вот инструкция поменялась. Попрошу билетик.

– Билеты у друга… он дальше поехал… – неуверенно пробормотал Иван Иванович и окрасил лицо предательской тёмной краской. – Нет у меня денег, и забыл я про билет, – промямлил жалобно потерянный Корбюзьяк и отвернулся.

Широкое и плоское лицо бывшего боксёра потеплело и сделалось сострадательным, вступила в действие могучая ладонь и без замаха сообщила спине Ивана Ивановича завидное ускорение.

Иван Иванович разошёлся так, что прошагал мимо кафе со знаменитой дверью-тренажёром и приблизился к цели своего пути, так несчастливо наполненного описанными событиями. Он вошёл в институт со здравицей строителям на фасаде и в вестибюле остолбенел. Прямо на него с доски «Лучшие люди» пялило глазищи изображение контролёра-артельщика. Правда, к чести Ивана Ивановича он нашёл его не таким уж и бесстыжим, тем более что под фамилией стояло: «специалист группы исторической застройки».

Все крупные учреждения, особенно научные институты, имеют одно общее свойство: там невозможно с первого раза найти хотя бы комнату нужного вам без взаимности человека.

Ивану Ивановичу с лёгкой, выражаясь фигурально, руки контролёра начало неудержимо везти. Неожиданно он наткнулся на замечательную картину и от восторга остановился. Руки его, чтобы не уронить папку вцепились в неё с таким усердием, что, если бы не сладкий обморок, тёплой, интимной волной пробежавший от мозга к животу, то Иван Иванович, без сомнения, застонал бы от боли в поломавшихся ногтях.

Дело заключалось в том, что Корбюзьяк был хотя уже и не молод, но ещё и не стар. По уже независящим от его настойчивости причинам женщины любили его теперь реже, а их коварное притворство год от года становилось все недолговечнее и безыскуснее. Иван Иванович был холостяк. На кого из холостого брата не производили рокового действия восхитительные ножки красоток в мини?! Но и сколько семейных драм порождали с опозданием спрятанные искры в глазах неосторожного семьянина, благочинно шествующего с супругой навстречу молоденькой ветренице?! Драмы эти перерастают в настоящие трагедии, когда проклятые предательские искры не гаснут после слов супруги, к примеру, таких: «О, кукла пошла! Намазалась!! Какая безвкусица!!! Я бы никогда… Уголки у рта опущены – рано постареет…» Не каждый изловчится вовремя ввернуть: «Где? Я и не заметил», – и нельзя понять, что именно «не заметил» бедняга, и как же трудно потом ему вспомнить, о чём был прерванный разговор… Эх! Эх-х…

В холле этажа, где медленно приходил в себя Иван Иванович, вместо вернисажа, как на втором, стоял теннисный стол, и голубоглазая блондинка на высоченных каблуках, в джинсовой юбочке весело и шумно махала ракеткой на пару с мужчиной в строгом сером костюме и в ярком красном галстуке.

Рядом со столом, но чуть в стороне, играли в шахматы. Горящие взоры игроков рождали предположение, что спортивные пятиминутки, во время которых, в основном, и совершались эти баталии, играют не последнюю роль в трудном явлении утреннего желания идти на работу. «Ну, сегодня-то я уж в великоле-епной форме! Сегодня-то я уж все-ем буду мательники корячить!» – ещё в постели разрабатывал стратегию предстоящего дня какой-нибудь неукротимый шахматный душегуб, и сердце его наполняла отвага, бодрость оживляла расслабленные отменным сном его отдохнувшие члены.

Прозвенел звонок. Ещё несколько минут доигрывались теннисные и шахматные партии. Наконец игравшие потянулись кто куда, и Иван Иванович смог обратиться к блондинке, когда та, разгорячённая, проходила мимо него:

– Простите, вы мне не поможете? У вас такой огромный институт. Прямо не институт, а дворец… спорта, – Иван Иванович волновался. – Мне нужно в отдел исторической застройки.

– А-а, идёмте, мне как раз туда.

Девушка успела уже отдышаться, капли пота не нависали больше над её длинными ресницами.

Через несколько минут Иван Иванович встретился с Поклонским, и между ними состоялся разговор.