Александра Никитична Анненская
Чужой хлеб
Наконец Нелли придумала одну штуку, которая оказалась удачною.
Раз вечером, когда девочки легли спать и, по обыкновению, стали просить ее рассказать им что-нибудь, она сочинила нарочно для них длинную историю об одной несчастной маленькой девочке, которую все ненавидели и преследовали. После двенадцати лет такой жизни девочка не могла дольше выносить своих мучений, она заболела и умерла. Нелли так трогательно рассказывала последние часы жизни бедной девочки, ее прощанье со всеми, кто обижал ее, ее радость, что она избавляется от всех страданий, что сама расплакалась, а за ней и все другие ученицы; Варя еще с половины рассказа уткнула голову в подушку, чтобы не слышали ее плача, и теперь громко рыдала. Рассказ произвел впечатление. Несколько минут девочки просидели в глубоком молчании. Наконец одна из них сказала:
– А вот ведь и Варька такая же несчастная; пожалуй, будет умирать, то так же будет радоваться!
– Еще бы, – вскричала Нелли, – конечно, будет! Да что ей за радость жить? Дома пьяный отец, здесь ее все бранят да бьют, даже вы все ее не любите да обижаете, вон как она плачет, бедная!
– Ну, полно, Варька, не плачь, – сказала одна из девочек ласковым голосом, – это ведь не про тебя был рассказ. Ту девочку, о которой говорила Лена, никто не любил, все обижали, а мы не будем тебя больше обижать! Чего нам? Разве ты нам зло какое сделала?
– И взаправду, – подхватила другая ученица, – не надо ее дразнить, ей и без нас много достается. Ишь она какая маленькая да слабенькая! Вот расплакалась да и перестать не может!
И все девочки, в порыве доброго чувства, начали ухаживать за своей маленькой, все еще рыдавшей подругой. Одна принесла напиться водицы, другая отыскала платок отереть ей слезы, третья покрыла ее своим одеяльцем, чтоб ей потеплее было. Можно себе представить, с какою радостью смотрела на все это Нелли, как славно заснула в эту ночь!
С этих пор преследования Вари прекратились. Если иногда какая-нибудь шалунья забывала решение, принятое после рассказа Нелли, всегда кто-нибудь напоминал ей о нем или старался утешить Варю в причиненной ей неприятности.
Эта счастливая перемена в судьбе бедной девочки оказала видимо хорошее влияние и на нее самое. Она стала меньше дичиться подруг, охотнее разговаривала с ними, иногда даже смеялась, и если не играла сама, то любила смотреть, как играют другие, особенно если в числе их была ее маленькая покровительница. Так как Нелли исполняла часть работы за нее, то она не так сильно уставала и могла успешнее делать остальную часть; наконец, надеясь на постоянную защиту своей приятельницы, она стала немного менее робка и пуглива, а это делало ее понятливее и умнее. Ее стали меньше бранить, и это придавало ей больше охоты трудиться, чтобы совсем не заслуживать брани. Нелли замечала эту перемену в своей маленькой подруге, и можно себе представить, как радовала она ее, как радовала ее мысль, что она, сама еще девочка, ребенок, а может уже делать добро, приносить пользу!
Из всех дней недели самый скучный для Нелли был воскресенье. В этот день в магазине не работали. Девочки уходили к своим родным, все взрослые девушки с утра отправлялись в гости, Авдотья Степановна не показывалась в мастерскую, а мадам Адель или уходила со двора, или принимала гостей у себя в комнате. В мастерской, кроме Нелли, оставалась еще одна только девочка, и то уже довольно взрослая. Нелли было с ней очень скучно: она всегда ходила какой-то надутой, не любила шуток, даже редко разговаривала, а все время или сидела у окна и смотрела на улицу, или раскладывала какие-то засаленные карты, или шила из лоскутиков разные маленькие вещицы вроде подушечек для булавок, мешочков и т. п. Нелли после недельной работы не хотелось и в воскресенье браться опять за иголку, ей приятно было в этот день отдохнуть, но отдыхать, ничего не делая, было страшно скучно. Она радовалась, когда кухарка просила ее сбегать за чем-нибудь в лавочку или исполнить какую-нибудь легонькую работу на кухне, все же это служило хотя небольшим развлечением. Она могла бы ходить в эти дни к Вязиным, но ей этого очень не хотелось. Она выучилась за это время понимать, что Лидочка – барышня, что через несколько лет она превратится в такую же богатую барыню, как те, которые приезжали заказывать платья и шляпки у мадам Адели, а что она, Нелли, – простая девочка, что она будет простой швеей. Она понимала, что если и прежде, когда она жила в их доме как подруга Лидочки, Лидия Павловна находила, что она не должна равнять себя с господами, то теперь, когда она проводит всю неделю ученицей модного магазина, прислужницей мадам Адели и Авдотьи Степановны, ей нельзя и думать прийти к Вязиным как гостья. Она была уверена, что все в доме будут обращаться с нею так, как обращались с дочерью кухарки, скажут ей несколько слов и отошлют ее на кухню. А это ей было бы очень неприятно именно в доме Вязиных, неприятно особенно со стороны Лидочки, которую она когда-то любила как сестру.
В эти длинные, скучные воскресенья Нелли в первый раз почувствовала сильное желание что-нибудь почитать. В доме Вязиных она читала часто, и чтение иногда интересовало ее, но она находила всегда, что без книги легко обойтись и что игрушки доставляют больше удовольствия. Теперь же она совсем не думала о куклах, но хорошая книга казалась ей такою чудною вещью, что она готова была отдать за нее все, что имела. К несчастью, этого всего было очень немного, да и все такие вещи – платья, платок, одеяло, башмаки и тому подобные, которые не вымениваются за книги. Деньги, данные Лидией Павловной, она издержала в первый же месяц своей жизни в магазине, частью на покупку себе разных необходимых вещей, частью на угощение подруг, которые беспрестанно приставали к ней, чтобы она купила то кофе, то булок, то чего-нибудь сладкого. Вероятно, желание Нелли иметь хорошую книгу так и осталось бы неисполненным, если бы ей не помог счастливый случай.
Раз как-то мадам Адель послала ее отнести платье к одной заказчице. Платье было небогатое, и потому магазинщица нашла, что не стоит посылать к ним кого-нибудь старше Нелли. Нелли, идя по указанному адресу во двор одного из самых больших петербургских домов, поднялась по довольно темной и грязной лестнице на четвертый этаж и робко позвонила в колокольчик. Ей отворила добродушная, опрятно одетая старушка и, узнав, что она пришла с платьем, ласковым голосом сказала ей:
– Барышни нет дома, она сейчас придет, пойдем, голубушка, я тебя проведу в ее комнату, ты там подождешь ее.
Нелли вошла вслед за старушкой в небольшую комнату, чисто, но небогато меблированную. У одной стены ее стояла кровать, покрытая серым байковым одеялом, у другой – небольшой диванчик, в простенке между двумя окнами письменный стол, на котором лежали книги и бумаги, в углу этажерка с книгами, комод, несколько плетеных стульев – вот и все. Внимание Нелли привлекли главным образом книги; как только старушка оставила ее одну, она тотчас подошла к столу и открыла одну из них. Нелли очень хотелось узнать, забыла ли она французский язык за те восемь месяцев, которые провела в магазине. Она попробовала читать и, к своему удовольствию, увидела, что понимает все. Это очень обрадовало ее: книга составляла продолжение какого-то рассказа, содержания которого она не знала, но ей все-таки приятно было читать и убеждаться с каждой фразой, что она почти ничего не позабыла. В книге описывалось какое-то происшествие, случившееся с одним военным; ей захотелось узнать, чем оно окончится, она села на диван и так погрузилась в чтение, что не замечала, как летело время. Вдруг над ухом ее раздался свежий, молодой голосок:
– Ах, милая, извините, что я заставила вас так долго ждать!
Нелли вздрогнула, покраснела, вскочила с места и с некоторым испугом взглянула на говорившую. Это была девушка лет двадцати или двадцати двух. Простенькое черное платье и гладкая, безыскусная прическа придавали миловидность ее некрасивому, но очень приятному лицу.
– А вы, кажется, читали без меня? – прибавила она добродушно, улыбаясь смущению Нелли. – Что это? Французская книга? Вы разве умеете по-французски? Где же вы выучились?
– Я всего восемь месяцев живу в магазине, – отвечала Нелли, краснея еще сильнее, – прежде я жила в доме у одной богатой госпожи и училась вместе с ее дочкой.
– Из богатого дома да вы попали в магазин? Я думаю, вам там очень трудно?
– Нет, ничего, я привыкаю; я сама хотела туда поступить.
– Сами? Отчего так?
– Да чтобы чему-нибудь научиться и потом жить своим трудом.
– В самом деле? Вы, должно быть, славная девочка! Нам надо с вами познакомиться! Вас как зовут?
– Елена.
– А меня Софья, по батюшке Ивановна. Я также тружусь, даю уроки и живу вместе с сестрой, которая служит на телеграфе. Ну, покажите, что за платье вы мне принесли, а пока я его примеряю, вы мне расскажите все про себя, хотите?
Нелли улыбнулась. Бесцеремонное, простое обращение ее новой знакомой очень понравилось ей, и, оправившись от первого смущения, она начала свободно разговаривать с ней. Целый час просидели они вместе. Софья Ивановна едва взглянула на себя в зеркало в новом платье и все свое внимание обратила на Нелли. В конце разговора решено было, что всякое воскресенье Нелли будет приходить в эту самую комнатку, а Софья Ивановна будет учить ее арифметике, географии, естественной истории и вообще всему, чему она захочет учиться, и будет ей давать книги для чтения. С этих пор для Нелли не было больше скучных воскресений. С утра отправлялась она к своей новой знакомой и целый день проводила в приятных и полезных занятиях: то читала она какие-нибудь интересные книги, то делала нетрудные письменные упражнения, то разговаривала с Софьей Ивановной и ее младшей сестрой, веселенькой, но очень неглупой молодой девушкой. В магазин Нелли возвращалась теперь обыкновенно с запасом книг для чтения на неделю. Книги эти доставляли девочке много удовольствия, но зато они часто мешали ее работе. По вечерам девочкам не позволяли сидеть с огнем долее как до девяти часов, и потому читать приходилось или рано утром, или урывками между делом. Нелли делала и то, и другое, но это оказалось неудобным.
От раннего вставанья у нее болела целый день голова, и она ходила такою вялою, сонною, что даже мадам Адель заметила это и сказала ей строгим голосом: «Пожалуйста, помни, что ты поступила ко мне в магазин работать, а не спать! Чего ты ходишь точно полусонная? Я попрошу Авдотью Степановну построже взыскивать с тебя!» Но Авдотью Степановну нечего было просить об этом. Раз она заметила, что Нелли, вместо того чтобы шить, читает какую-то книгу, лежащую у нее на коленях. Она подошла к девочке, схватила книгу и ударила ею Нелли по голове.
– Это что еще ты выдумала? – вскричала она. – Вместо того чтобы шить, читать? Что за ученая такая! Да если я когда-нибудь увижу у тебя в руках книгу в рабочее время, я книгу брошу в печку, а тебя так накажу, как ты и не ожидаешь. Иди-ка сюда, становись со своей работой передо мной, я тебя целый день с глаз не спущу, я тебя научу, как надо работать!
Нелли целый день проработала, стоя перед грозной Авдотьей Степановной, которая не переставала делать ей выговоры и ворчать на нее, а вечером опять повторила свою угрозу сжечь всякую книгу, какая попадется ей на глаза. Нелли знала, что она вполне способна исполнить эту угрозу, и потому решила не носить больше книг в магазин. С нетерпением стала она ждать воскресений, когда ей можно было и вдоволь начитаться, и отдохнуть в обществе двух милых, образованных девушек от тяжелой недельной работы и от грубой брани Авдотьи Степановны.
Но зато, по сравнению с этими воскресеньями, жизнь в магазине стала казаться ей тяжелее прежнего. Там, в этой уютной маленькой комнате, и Софья Ивановна, и сестра ее обращались с ней дружески, как с равной себе, здесь она должна была покорно исполнять приказания всех старших, безропотно выслушивать выговоры, брань, даже несправедливые. Там, если она сидела за книгой или за письмом лишние полчаса, у нее с участием спрашивали, не устала ли она, и предлагали ей другое занятие; здесь, когда она, просидев за работой три-четыре часа кряду, от утомления опускала руки и хотела отдохнуть несколько минут, Авдотья Степановна называла ее лентяйкой и грубым голосом приказывала ей опять браться за шитье. Нелли бралась за него, с трудом удерживая слезы, но зато по вечерам, когда подруги ее уже засыпали и никто не мог слышать ее, она часто горько плакала при мысли, что ей придется переносить эту жизнь еще больше пяти лет.
Глава IV
Болезнь
Раз в воскресенье Нелли, придя к своим знакомым, нашла их в сильных хлопотах. Накануне они получили известие, что отец их, живший в деревне в одной из отдаленных губерний, опасно болен и зовет их к себе. Обе девушки торопились устроить все свои дела, чтобы в тот же день выехать из Петербурга. Нелли помогала им собираться в дорогу и горько плакала, провожая их. Не ожидала бедная девочка, что ей так скоро приведется расстаться с единственными людьми, которые так хорошо обращались с ней, с которыми она чувствовала себя так приятно и привольно. Проводив сестер на Николаевскую железную дорогу, она печально возвратилась в магазин, и он показался ей как-то еще непривлекательнее, чем обыкновенно. Всю эту ночь она провела в слезах и самых грустных мыслях, а на другой день встала со страшной головною болью и опухшими от слез и бессонницы глазами. В это время в магазине было страшно много работы, так как приближалась Святая неделя, и мадам Адель набрала множество заказов. Мастериц и девочек будили в шесть часов утра и не пускали спать до двенадцати часов ночи. Авдотья Степановна была строже чем когда-нибудь, и сама мадам Адель часто приходила в мастерскую, торопила работниц и очень сердилась, если какая-нибудь работа не скоро оканчивалась. Нелли засадили за подрубливанье какой-то бесконечно длинной оборочки и строго-настрого приказали кончить сегодня же. Пальчики бедной девочки с трудом шевелились, глаза ее беспрестанно закрывались, и утомленная больная головка едва держалась на плечах. Услышав, что мадам Адель посылает одну из девочек прикупить какую-то ленточку, Нелли подошла к ней.
– Пожалуйста, мадам, – сказала она умоляющим голосом, – позвольте лучше мне сходить, у меня так сильно болит голова, что я совсем не могу шить.
– Ну, хорошо, иди, только, пожалуйста, скорей беги и аккуратней подбирай под образчик.
Нелли пошла в Гостиный двор. Был март месяц, стояла сырая погода, когда на улицах уже тает снег и всюду страшная грязь, а в воздухе еще чувствовался пронизывающий холод, иногда более неприятный, чем зимний мороз. Во всех лавках были толпы покупателей, и Нелли пришлось ходить часа полтора, прежде чем она могла купить то, что ей было нужно. Она вернулась в магазин с мокрыми ногами. Только что она вошла в комнату, как мадам Адель, не дав ей даже раздеться, погнала ее куда-то с большой картонкой отнести готовое платье. Идти пришлось очень далеко, и когда Нелли возвратилась в магазин, все девочки уже отобедали и сидели за работой. Нелли велели наскоро пообедать и сейчас же идти в мастерскую. Бесконечная оборочка, начатая девочкой поутру, опять была всунута ей в руки, и Авдотья Степановна строго-настрого велела ей работать как можно живее. Нелли взялась за шитье. Теперь глаза ее не слипались, как поутру, она даже совсем не хотела спать, только чувствовала легкую головную боль, да какую-то усталость во всех членах и небольшой озноб. Впрочем, озноб происходил, как она думала, от того, что ей не дали времени переменить чулки, а они были совершенно мокрые и сильно холодили ей ноги. В эту ночь Нелли спала, но спала как-то тревожно, ей все снились страшные сны, она беспрестанно просыпалась, и ее томила сильная жажда. На другой день она встала опять с такою же сильною головною болью, как накануне, и опять отпросилась сходить по поручению мадам Адели, так как сидеть за шитьем казалось ей невозможным, когда лоб ее трещал, а виски сдавливало в тисках. Когда она возвратилась, исполнив данное ей поручение, Авдотья Степановна встретила ее бранью:
– Ты, должно быть, нарочно шляешься, мерзкая девчонка, чтобы не кончать работы, которую я тебе дала! – накинулась она на бедную девочку. – Сегодня вечером нужно отнести платье барыне, а у тебя еще оборка не подрублена! Садись сейчас и шей, и если ты осмелишься встать с места, я тебе задам!
Нелли покорно села на свой табурет и взялась за иголку. Головная боль ее нисколько не унялась от прогулки на свежем воздухе, ее бросало то в жар, то в холод, ноги и руки ее болели, точно разломанные. Подруги заметили, что она ужасно бледна, и спросили, что с ней.
– Ничего, – отвечала Нелли и продолжала шить, как-то машинально водя взад и вперед иголкой. За обедом она ничего не ела и, пока другие обедали, сидела молча в углу, прислонив к стене свою больную голову. Она с трудом перешла из кухни в мастерскую, но не посмела сказать Авдотье Степановне о свой болезни и продолжала шить, пока наконец не подрубила всю бесконечную оборку. В глазах ее рябило, руки ее дрожали, она работала как-то бессознательно и сама не видела, в какую сторону идут ее стежки. Когда она поднесла свою оконченную работу Авдотье Степановне, та даже вскочила с места от гнева и ужаса:
– Что ты наделала, негодница! – закричала она задыхающимся голосом. – Ты перепортила всю работу! Это ты мне на зло, дрянная девчонка! Я тебя!..
Нелли была бледна. Она хотела что-то сказать и не могла, хотела закричать, голос замер в ее груди, она пошатнулась, дико взглянула на Авдотью Степановну и вдруг упала на пол.
Авдотья Степановна страшно перепугалась. Все мастерицы и ученицы повскакали со своих мест и окружили Нелли. Бедная девочка лежала без чувств на полу. Ее облили водой, положили на постель, она пришла в себя, но была так слаба, что не могла держаться на ногах. Авдотья Степановна сама раздела ее, уложила, бережно укрыла и не велела ей вставать до самого вечера. Все думали, что Нелли заболела от усиленной работы последних дней, что ей стоит только хорошенько отдохнуть, и она выздоровеет. Но не тут-то было, к ночи девочке сделалось не лучше, а напротив, хуже, она металась на постели, стонала и бредила. На другое утро мадам Адель послала за доктором. Он осмотрел внимательно Нелли и потом сказал хозяйке магазина:
– У девочки горячка, я бы советовал вам поскорее отправить ее в больницу, болезнь опасная и может быть заразительная.
Мадам Адель немедленно исполнила приказание доктора. Держать больную в мастерской, да еще перед праздником, было для нее слишком неудобно, и она тотчас по отъезде доктора поручила одной из старших мастериц свезти Нелли в ближайшую больницу. Нелли ничего этого не видела и не чувствовала. Она была в совершенном беспамятстве. Она не слышала, как мадам Адель запрещала девочкам подходить к ней и как бедная Варя, заливаясь слезами, просила позволения хотя еще разок взглянуть на свою милую Лену; она не чувствовала как ее закутали, как мастерица взяла ее на руки и повезла на тряском извозчике в больницу. В двух больницах не было свободных кроватей, и Нелли не могли принять; наконец, в третьей ее согласились оставить. И в больнице девочка не скоро пришла в себя.
Когда сознание возвратилось к ней, она увидела, что лежит на кровати, покрытой толстым серым одеялом, она почувствовала, что на голову ее положено что-то холодное, взглянула вокруг и заметила длинный ряд кроватей, какую-то большую неизвестную ей комнату, тускло освещенную лампою, каких-то незнакомых женщин, которые ходили взад и вперед. Бедная девочка никак не могла понять, где она и что с ней. Она хотела привстать, голова ее казалась такою тяжелой, что невозможно было поднять ее, хотела крикнуть, но вместо того издала только очень слабый звук; этот звук услышала, однако, одна из незнакомых женщин, проходивших мимо. Она тотчас подошла к Нелли.
– Ну что, малютка, – проговорила она добродушным голосом. – Очнулась? Как ты себя чувствуешь?
– Где я? – слабым голосом спросила Нелли.
– Где? Да в больнице, дружочек, вот теперь, даст Бог, поправишься, а было тебе очень плохо.
Нелли вдруг почему-то вспомнилась оборочка, за которую ругала ее Авдотья Степановна.
– Пустите меня, – заговорила она слабым, но торопливым голосом. – Я еще не кончила работу… Авдотья Степановна придет… Прибьет.
– Господь с тобой, бедняжечка, – ласково сказала женщина, – никто тебя не будет бить; какая там работа, закрой глазки да попробуй заснуть, это будет для тебя всего лучше!
Добрая женщина поправила подушку Нелли, сняла с головы ее холодный компресс, бережно укрыла девочку и, еще раз повторив «Ну засыпай, спи себе спокойно!» – отошла к другим больным.
Нелли была страшно слаба. Так слаба, что она никак не могла собраться с мыслями и понять окружающие ее предметы. Слова доброй женщины «засыпай, спи» казались ей каким-то грозным приказанием, которого она не смела ослушаться. Она закрыла глаза и через несколько минут действительно заснула, но таким крепким сном, какого она давно не испытывала. Когда она проснулась, был уже день. Она чувствовала себя как-то бодрее и лучше, чем ночью, и хотя все еще не могла поднять ни головы, ни руки, но зато при некотором усилии мысли вспомнила, что заболела в магазине за несколько дней перед Святой, и сообразила, что ее, вероятно, отправили в больницу, где она лежит и теперь. Она огляделась вокруг. Комната, где она лежала, была большая, светлая, высокая; в ней, кроме нее, помещалось еще несколько больных женщин; из них одни неподвижно лежали на кроватях под такими же серыми байковыми одеялами, как то, которое закрывало ее, другие полусидели, прислонясь к подушкам, и некоторые, наконец, совсем сидели, спустив ноги на пол и разговаривая друг с другом. На этих последних были надеты какие-то серые полосатые блузы и очень некрасивые чепчики. Нелли засмотрелась на эти странные чепчики и не заметила, как к ней подошла та же женщина, которая говорила с нею ночью.
– Ну что, малютка, – сказала она весело, – послушалась меня, выспалась, теперь ведь лучше, не правда ли?
– Да, благодарю вас, – отвечала Нелли.
– Ну, и превосходно, лежи смирно, не раскрывайся, сейчас придет доктор.
Действительно, через несколько минут в комнату вошел доктор. Он стал обходить всех больных, расспрашивал, щупал их, прописывал им лекарства и отдавал приказания фельдшеру, сопровождавшему его, и сиделкам, тем незнакомым женщинам, которых Нелли видела ночью.
Когда доктор подошел к кровати девочки, лицо его ясно выразило удовольствие.
– Ну, тут лучше, – сказал он довольным голосом, – это хорошо; смотри же только, девочка, будь умница, принимай лекарства, слушайся, что тебе будут приказывать, и ты скоро выздоровеешь. А я уж думал, – обратился он к стоявшей подле сиделке, – что нам придется хоронить ее, здоровая натура, нечего сказать.
Слова доктора испугали Нелли. Она никак не воображала, что была так сильно больна, что ей грозила даже смерть!
Можно себе представить, с каким послушанием стала она исполнять все предписания доктора, все приказания сиделки! Впрочем, исполнять ей, в сущности, приходилось немного: ей давали раза четыре в день какое-то вовсе не противное лекарство, заставляли ее проглатывать по нескольку ложек то молока, то какого-то очень невкусного бульона и приказывали ей лежать совершенно спокойно и как можно больше спать. Нелли действительно очень много спала и днем, и ночью, только ее часто будили днем громкие разговоры выздоравливающих и ссоры их с сиделками, ночью стоны и крики тяжелых больных.
Через неделю Нелли оправилась настолько, что могла без помощи сиделки переворачиваться с боку на бок и даже немножко приподниматься на постели, могла есть без всякого принуждения, даже с большим аппетитом, спала спокойно по ночам, а днем присматривалась и прислушивалась ко всему, что делалось и говорилось вокруг нее. Сначала это заинтересовало ее. Она с любопытством рассматривала больных, находившихся в одной с нею комнате. Все это были уже взрослые женщины и девушки. Некоторые из них лежали в тяжелой болезни на постелях и только стонами да оханьями подавали признаки жизни. Большая же часть уже выздоравливала.
Выздоравливающие все были знакомы между собой, все разговаривали друг с другом, иногда дружески и весело, но чаще сердито, даже с бранью. Особенно две старухи скоро надоели Нелли: они не могли жить друг без друга, беспрестанно сходились вместе, но после нескольких минут мирного разговора обыкновенно начинали браниться и кричать так, что сиделки с трудом могли успокоить их. Первые дни Нелли пробовала от нечего делать прислушиваться к разговорам больных, но они говорили по большей части о своих собственных делах, которых Нелли не знала: иногда они даже нарочно понижали голос, чтобы она их не слышала и раз даже заметили ей: «Ну, тебе тут нечего слушать, голубушка, это до тебя не касается». Нелли и самой скоро надоела болтовня всех этих женщин, и она стала сильно скучать. Для нее началось время выздоровления.
Время это можно назвать одним из самых приятных в жизни для больного, окруженного любящими родными и друзьями, с участием следящими за каждым улучшением в его положении, заботливо старающимися развлечь, рассеять его, вознаградить его за все лишения, какие он принужден терпеть вследствие своей болезни; но для одинокого больного, не имеющего ни друзей, ни родных, время это страшно тяжело. Таким тяжелым было оно и для Нелли. Хотя она лежала в комнате, где, кроме нее, было человек двадцать женщин, но она была все равно что одна. Почти все эти женщины относились к ней ласково, когда им приходилось заговорить с ней, но это случалось очень редко; по большей части они не обращали на нее никакого внимания, занятые или своими собственными болезнями, или своими разговорами. Сиделки были очень добры к ней, но на их руках лежало много дел, им некогда было увеселять больных разговорами; они давали Нелли в назначенные часы лекарство, приносили ей пищу и питье и затем только мимоходом обращались к ней с каким-нибудь вопросом или замечанием.
Целые дни Нелли лежала на постели одна, молча, без всякого занятия. Она была так слаба, что не могла не только вставать, но даже сидеть, и часто приходило ей в голову, какое было бы счастье, если бы вдруг к ней пришла Софья Ивановна или кто-нибудь другой, такой же умный и добрый, и поговорил бы с нею, и порассказал бы ей что-нибудь хорошенькое или хоть просто приласкал бы ее, порадовался бы, что вот она была так опасно больна, а теперь выздоравливает.
Особенно тяжелы были для нее часы, назначенные в больнице для приема посетителей. В это время почти ко всем больным приходили родные или знакомые, приносили им чаю, булок, рассказывали им разные семейные новости, просили их хорошенько беречь себя, чтобы поскорей выйти из больницы. К одной Нелли никто никогда не приходил.
«Бедная я, заброшенная девочка», – думалось ей иногда в эти минуты, и горячие слезы ее капали на жесткую больничную подушку; у всех есть какие-нибудь родные, всех кто-нибудь да любит, только у меня никого нет, меня одну некому любить! Если бы я умерла здесь, никто не поплакал бы обо мне, никто бы меня не пожалел. Для всех я чужая! Варя говорила мне, что любит меня, а теперь она даже ни разу не пришла проведать, жива ли я! Верно, ей не велят ходить ко мне, а она такая робкая, побоится прийти без спросу! Другие девочки тогда только и помнили обо мне, когда я была здорова да играла и смеялась с ними, а теперь им и дела нет до меня! Уж лучше бы я умерла, чем жить на свете такой сиротой безродной!
В один день эти печальные мысли особенно сильно мучили Нелли. Она не скрывала своих слез, зная, что все больные заняты в это время со своими гостями и никто не обратит на нее внимания. Вдруг она сквозь слезы заметила, что кто-то подошел к ней и стоит над нею. Она подняла глаза и увидела перед собою даму в богатом черном платье, с состраданием глядевшую на нее. Нелли и прежде видала в больнице эту даму: она несколько раз приходила к одной из больных женщин, приносила ей чай и булки и подолгу сидела с нею. Нелли сконфузилась, что посторонние увидели ее слезы, и поспешила отереть их. Дама присела на край ее постели и спросила у нее кротким, ласковым голосом:
– О чем ты плачешь, душенька, болит у тебя что-нибудь?
– Нет, ничего, – смущенно отвечала девочка.
– Так не обидел ли тебя здесь кто-нибудь? Скажи мне, милочка, я за тебя заступлюсь.
Кроткий голос дамы вызвал новый поток слез из глаз Нелли.
– Ах, нет, – вскричала она рыдая, – меня некому обижать, я одна, совсем одна на свете!
– Бедная девочка! – проговорила дама еще более нежным голосом, гладя Нелли по голове своею рукою, украшенною богатыми кольцами. – Бедная девочка! Разве у тебя нет ни отца, ни матери?
– Нет, они умерли, когда я была еще совсем маленькая.
– И родных никаких нет? Где же ты жила до сих пор?
– В магазине, я училась шить.
– Ну, полно, не плачь, милая! Ты скоро выздоровеешь и тогда опять вернешься к своим подругам и не будешь одна. А пока ты здесь, я буду навещать тебя, хочешь? Я приходила здесь к одной больной женщине, но она выздоравливает, скоро уйдет отсюда, и тогда я буду ходить к тебе. Это тебе будет приятно?
При тех печальных мыслях, которые бродили в голове Нелли, голос сострадательной дамы показался ей голосом какого-то ангела. Вместо всякого ответа она схватила нежную руку, ласкавшую ее, и в порыве благодарности прижала к губам своим. Это, видимо, тронуло даму, она наклонилась, поцеловала Нелли в лоб и ласково сказала ей:
– Ну смотри же, жди меня, малютка!
С этих пор Нелли не приходилось скучать в часы, назначенные для приема посетителей. Анна Матвеевна Ленская – так звали богатую даму, обратившую на нее свое внимание, – приезжала к ней аккуратно всякий раз. Она привозила девочке чаю, булок, разных гостинцев, картинки, книги, сидела с ней по целым часам. Она ее утешала и ободряла, расспрашивала о ее прежней жизни и сама рассказывала ей разные случаи из своего собственного детства и из детской жизни своих знакомых.
Сначала Нелли несколько конфузилась богатой посетительницы, но через два-три свидания она привыкла к ней, свободно болтала с нею, поверяла ей свои мысли и чувства. И Боже мой, с каким нетерпением, с каким лихорадочным волнением ожидала Нелли этих свиданий! На долю бедной девочки досталось мало ласк в жизни, и потому-то она так ценила их. Кроткое, доброе обращение Анны Матвеевны, ее внимательность, ее участие совершенно пленили сердце Нелли. Она привязалась к своей посетительнице с каким-то восторженным чувством благодарности. Она ждала ее всегда с таким нетерпением, так волновалась, если та опаздывала на какие-нибудь полчаса, что даже сиделка заметила это и советовала ей быть поспокойнее, чтобы опять не расхвораться.
