Александра Ковальская
Кошка, которая улетела из Кабула

Полная версия

Часть третья

Вы не должны сравнивать себя с другими, и если природа создала вас летучей мышью, вы не должны пытаться стать птицей страусом. Вы иногда считаете себя странным, вы корите себя за то, что идете иными путями, чем большинство. От этого вам следует отучиться.

Герман Гессе, «Демиан»

За три года и восемь месяцев до встречи с кошкой

– Ты самая наглая и испорченная девчонка, которую я встречал. Мало тебя родители в детстве били!

– Да вообще не били…

– А надо было!

В наушниках короткие гудки – звонок по Скайпу оборвался. Я снимаю наушники, и мне хочется ругаться и плакать одновременно. Я ругаюсь и с чувством луплю кулаком подушку, но досада отпускает меня не сразу. Кто это на меня так рявкнул, спросите вы? Афганец, пуштун. Кем он мне приходится? Учителем. А как я была рада, когда наткнулась на его профиль! Работал переводчиком в Красном Кресте, образованный, читать любит, рисует… Мы точно сработаемся!

Ну-ну.

Словом, язык хорош, но сложен, и носители у него ничуть не проще. Пуштуны – этническое большинство Афганистана (момент спорный, но кто их как следует считал?) славятся сложным характером. Молва приписывает им воинственность, злопамятность, мстительность и запредельное упрямство, а ещё – гостеприимство, верность слову и стойкость духа. И молва, надо сказать, не так уж ошибается.

Желание выучить пушту, возникшее ещё на первом курсе, по возвращении из Кабула усилилось многократно. С дари всё ясно – он прост и симпатичен и говорят на нём все, это местный лингва-франка⁹⁸. А пушту (он же пашто) – выбор сильнейших. Я любила этот язык, как любят человека, но он не спешил отвечать мне взаимностью (фраза «Зэ пахто сара мина ларэм, хо пахто ма сара мина налари»⁹⁹ в последующие годы будет неизменно приводить моих собеседников в восторг). Выучить его самостоятельно казалось мне невозможным: стоило открыть «Очерк грамматики языка пашто» Грюнберга¹⁰⁰, как боевой дух начисто исчезал. Были в пушту и категория рода, и падежи, и хитрые глагольные спряжения, и эргатив – выходило, что не я играла в шахматы, а шахматы игрались мною.

В университете этот коварный язык нам начинали преподавать на третьем курсе, но мне-то нужно было сейчас. С помощью милого профессора из МГИМО с пассивным владением в итоге вышло неплохо: читать, писать и понимать на слух я научилась довольно быстро (месяца за три, зубря по пять-шесть часов в день), а вот для разговорной речи нужен был носитель, и точка. И не какой-нибудь, а из определённых провинций: Пактики, Пактии, Хоста или, на худой конец, Нангархара, потому что учиться у южан, подменявших звук «х» на «ш» и «з» на «ж», мне вовсе не хотелось. И почему только именно южные диалекты (особенно кандагарский) считаются красивыми и благозвучными?

– Ох, не знаю, что у тебя получится, – качала головой моя знакомая Самира, пуштунка родом из Индии, сама на языке отцов не говорившая. – Пуштуны знаешь, как учат? Как соседские дядюшки: если в духе – хорошо, если нет – мало не покажется.

Я решила, что она преувеличивает – о проклятая наивность! – и стала присматриваться к одной образовательной онлайн-платформе для изучения иностранных языков.

Афганцев, надо сказать, в ту пору там было немного. Это уже после прихода талибов¹⁰¹ многие потеряли работу и начали преподавать онлайн, мне же приходилось выбирать из десяти кандидатов максимум. Все они были мужчинами, и я долго всматривалась в бородатые лица, пытаясь понять, с кем смогу поладить, а с кем – не очень. Все они были довольно религиозны, и проводя урок по видеосвязи, направляли камеру сразу на доску, дабы лицо чужеземки не ввело их во искушение. Думается, нам обоим было тяжело и скучновато, поэтому мы проводили пару уроков, потом я вежливо прощалась и начинала искать следующего устада¹⁰². И тут появился тот самый.

Что ж, по крайней мере, скучным этот опыт точно не был. Учитель безбожно опаздывал, что-то ел за кадром, аппетитно похрупывая, критиковал западных развратниц и шутил такие шутки, от которых краской заливались даже уши (впрочем, шутки были смешные).

Языковой практики хватало, а с грамматикой выходили казусы – устад, как это часто бывает у носителей, обращался с ней вольно, а мои попытки что-то поправить вызывали у него негодование.

– Пиши: обращение к мужчине – «врОра», а к женщине – «хОра».

– Может, «хОре»?

– Может, ты захлопнешь варежку? Ещё раз перебьёшь – трубку положу. Ясно?

– Да, – сказала я, мысленно прибавив «господин» и отметив, что язык языком, а познавание менталитета поистине бесценно.

Финальная битва состоялась, когда я намекнула, что неплохо бы начинать урок вовремя, а не на полчаса позже.

– Да ты что возомнила, а? Думаешь, если мне платишь, можешь командовать? Думаешь, ты меня купила? Я тебе раб, что ли?!

«От такого раба одни убытки, – подумала я. – Он же больше съест, чем наработает!».

После этого мы расстались вовсе не друзьями, а когда наши пути пересеклись в Кабуле, по лицу господина бывшего учителя было видно, что он встрече не рад. Сейчас я понимаю: у него были причины считать меня и наглой, и испорченной, и (с пуштунской точки зрения) совершенно несносной, а мои вопросы и замечания и вовсе были для него что острый нож. И когда поутихли мои досада и недоумение, осталась благодарность. Как ни крути, благодаря московскому профессору и кабульскому бывшему переводчику мне удалось освоить пушту с нуля по ускоренной программе, и, если вы спросите меня: «Можно ли выучить восточный язык с нуля за полгода?» я отвечу: «Можно». Это вопрос мотивации.

Кстати, по иронии судьбы аспирант, который должен был учить нас на третьем курсе, честно признался:

– Я сам пушту не знаю и не люблю, а вам за экзамен оценки поставлю автоматом. Хотите?

Конечно, все хотели, а ваша покорная слуга снова промолчала. Восток учил выдержке.

За три с половиной года и до встречи с кошкой

– Happy Afghanistan? Вы серьёзно? – уже знакомый вам консул, похожий на Кларка Гейбла, с трудом сдерживает смех. – И вы хотите, чтобы я…

В марте 2018-го, когда в Афганистане расцвели яблони и груши и начался новый 1397-й год, я затосковала. На этот раз решено было подойти к делу серьёзно. Надо бы приобрести опыт по специальности, и всё тут. На работу в Афганистане никто студента не возьмёт, но отчего б не поехать волонтёром, раз в прошлый раз не удалось? Я разослала резюме (надо сказать, довольно скромное) на все найденные имейлы, в красках расписав, как сильно люблю Афганистан и свою специальность, но НГО, базирующиеся в стране А., брать меня не спешили. Мол, здорово, конечно, что вы знаете языки и регион, но, милочка, вы же ещё учитесь, заходите через годик. Между строк можно было прочесть: зачем нам волонтёр, который, строго говоря, не наш сотрудник, но точно наша проблема?

Когда таких имейлов накопилось с десяток, я вспомнила про международную студенческую организацию AIESEC. Эврика! Они-то мне со стажировкой и помогут! И ничего, что говорят про них разное, и что одна моя подруга на такой вот стажировке чуть не плакала, сидя в Дели… Обойдётся. Ну-ка, что там у них на сайте есть по Афганистану?

Вполне ожидаемо, не было ничего.

Но первая поездка уже научила меня: нет возможности – создай её. Я написала президенту афганского отделения AIESEC, а на следующий день мы созвонились по Скайпу. Президенту было года этак двадцать три, и в своей команде он был едва ли не старшим. Вид у него был по-президентски степенный, а ради нашего созвона он, помнится, даже надел галстук.

– Здорово, конечно, что ты любишь Афганистан и хочешь у нас поволонтерить, – услышала я. – Всей душой рад помочь, но, прости, Алекс, никак.

– Вообще никак?

– Вообще.

– Сто процентов?

– Двести.

– Ну ладно, извини за беспокойство.

Не огорчайтесь, если на Востоке вам говорят «нет», и запасайтесь терпением – вполне возможно, что всё только начинается.

Президент подумал минутку, поправил галстук и спросил:

– А если мы придумаем проект специально для тебя? Не возражаешь? Ага. Проект, ммм… ну, например, по… эээ… по журналистике. Будем разрушать негативный образ Афганистана, созданный СМИ. Как тебе?

Как мне? Да я готова была станцевать на потолке от радости.

– Отлично, – кивнул президент. – Назовём проект, хм-хм… Happy Afghanistan, например. Идёт? Я тебе пришлю бумагу для посольства.

Эту самую бумагу и вертел в руках консул.

За пять минут до я зашла в его кабинет, поздоровалась (на этот раз сразу по-английски, чтобы не оскорблять уши южанина) и спросила:

– Вы помните меня, сэр?

– Конечно, – был ответ. – Такого человека, как вы, забыть трудно.

Я протянула ему письмо, которое составил мой будущий начальник, проект, то-сё, просим оказать содействие, ля-ля, тополя. Я втайне собой гордилась. Просили в прошлый раз бумагу с объяснением цели визита? Вот, пожалуйста. Серьёзная бумага на фирменном бланке с несколькими печатями, которые так милы сердцу афганского чиновника. Это вам не на форточке кататься, тут все формальности соблюдены. Но консул важностью момента не проникся.

– И вы хотите, чтобы я дал вам визу? С этим?!

– Хочу.

– Ну, знаете… И давно вы знакомы с ними?

– Не очень, но…

– И вы считаете, этим людям можно доверять?

– Считаю.

– Ладно, допустим. А жить вы где планируете?

– Ммм… Они мне обещали что-то найти в Шахре-Нау.

– А вы в курсе, что этот район не безопасен?

Да никакой район тогда не был безопасен, если вдуматься, но в Шахре-Нау взрывы тогда в самом деле случались нередко. Атаковали правительственные конторы и офисы иностранных организаций, и если ты жил по соседству с чем-то подобным, то шансы на неприятности были довольно велики.

– Ох, Алекс, на вашем месте я бы как следует подумал.

Пару недель спустя, когда я буду сидеть грозовой ночью одна в пустой квартире, а в Шахре-Нау опять вырубится электричество, я пойму, что консул опять был где-то прав.

– А платить они вам будут?

– Нет, сэр, это волонтёрский проект, это…

– Господи боже.

Месяц спустя я тоже начну думать, что с зарплатой и правда было бы веселее и в сто раз проще.

– А знаете, не буду я в этот раз вас мучить. Раз вам так важно – поезжайте, и я надеюсь, на этот раз всё тоже обойдётся. Давайте сюда ваш паспорт и ваши деньги.

– Сколько?

– Сто…ммм… сто пятьдесят. Happy Afghanistan, пффф! Пойду послу покажу.

Он вышел из кабинета, держа курьёзную бумагу за уголок, будто она могла укусить. А на следующей неделе я забрала документ, где красовалась афганская виза #2. И стала думать, как бы сэкономить на билетах.

***

В 2017-м я летела с двумя пересадками: Москва-Баку-Дубай-Кабул – и за сутки в дороге замучилась до полусмерти. В 2018-м решила быть хитрей и полетела по маршруту Москва-Душанбе-Кабул.

Вообще самым бюджетным вариантом была авиакомпания «Ариана», некогда афганский флагманский перевозчик. На фото 60–70-х годов вы увидите улыбающихся стюардесс в голубой форме, позирующих на фоне бело-голубых лайнеров, но в наши дни «Ариана» получила прозвище «Иншалла¹⁰³-эйрлайнз», и репутация у неё была дурная. Мне рассказывали, что флот не менялся с 70-х годов, лайнеры с тех фото теперь внутри напоминали потрёпанные автобусы «Икарус», а снаружи от них чуть ли не отваливались куски обшивки, рейсы запросто задерживались на три-четыре часа¹⁰⁴, пассажиры якобы курили в салоне, а лётчики славились лихачеством.

– Летишь – и молитовку читаешь, – делился впечатлениями товарищ, который несколько раз в год отбывал из Кабула в отпуск и прибывал обратно.

Другой рассказывал, как у пришвартованного в Шереметьево самолёта разбился стеклянный нос, и афганцы, которым нужно было через пару часов улетать, замотали его чуть ли не пластиковыми пакетами и всё равно улетели. Третий вспоминал экстренное приземление в Мазари-Шарифе. Нет, лететь «Иншаллой» мне не хотелось даже бесплатно. И даже если бы мне за это заплатили¹⁰⁵. Как ни странно, катастроф на счету авиакомпании было мало, но легче от этого почему-то не становилось, поэтому к городу мечты меня несли таджикская Somon Air и уже знакомая афганская Kam Air, которая год назад показала мне настоящую турбулентность.

Душанбе встретил жарой, запахом роз и дружелюбием – кажется, поговорить со мной тогда хотели буквально все. В этот раз на пересадку у меня были сутки: я успела выспаться, погулять по парку Фирдоуси, съесть изумительно вкусный курутоб¹⁰⁶, напиться чаю, почитать «Унесённых ветром» на английском (единственную книгу, которую я в этот раз взяла с собой – толстая, надолго хватит), и приехать в аэропорт. Тут-то и начались сложности. Рейс, который должен был вылететь в шесть вечера, задержали на час. И ещё на два. А потом перенесли на неопределённый срок.

Досаде моей не было предела. Во-первых, я опять оказалась белой иностранной вороной в собрании афганцев, которые, правда, на этот раз глазели с радостным, а не мрачным любопытством. Во-вторых, у меня разрядился телефон. Я пыталась прикинуть, почему задерживается проклятущий рейс, и кто на этот раз встретит меня в Кабуле. Коллеги, конечно, обещали ждать, но я уже опаздывала часов этак на шесть. Вдруг они уже ушли домой и легли спать? А вдруг все таксисты сделали то же самое? И куда мне вообще ехать среди ночи? Ладно, в крайнем случае, подожду до утра в зале прилёта, не выгонят же меня охранники… А вот вдруг опять самолёт начнёт трясти, а багаж будет выпрыгивать с полок, как живой? Это хуже, чем если никто не встретит, гораздо, гораздо хуже. Но когда же мы уже полетим, тысяча чертей?

Откуда мне было знать, что в моём Кабуле в тот день случилось землетрясение и два теракта, и из-за них-то рейс и перенесли?

Когда я наконец оказалась по ту сторону гор и шла с чемоданом по пустому международному аэропорту имени Хамида Карзая, меня окружали тёплая тьма и неизвестность. Ладно, что ж, выйду одна в кабульскую ночь, там посмотрим. Выкручусь как-нибудь, чай, не первый раз… Терновый куст – мой дом родной.

Но – о чудо! – за воротами на заборчике сидели, нахохлившись, как воробьи, три фигуры.

– Алекс? – спросила одна из них. – А мы давно тебя ждём. У нас тут сегодня такая фигня творилась, ты не поверишь…

***

На бумаге проект Happy Afghanistan выглядел отлично. Предполагалось, что мы будем ездить на разные локации, снимать на видео красоты Кабула и окрестностей, беседовать с людьми и всячески показывать, что в Афганистане не страшно. Потом из всего этого мы бы смонтировали фильм, который набрал бы миллионы просмотров на Youtube, по итогам написали бы несколько статей, которые опубликовала бы какая-нибудь CNN¹⁰⁷, и почивали бы на лаврах. И я, и местные коллеги были полны энтузиазма, план был расписан по дням (сегодня едем на озеро Карга, завтра в национальный музей, послезавтра в сад Бабура, потом на рынок и т.д. и т.п.). Но что-то снова пошло не так. Впрочем, я бы удивилась, если бы не пошло.

Должна сказать, что наблюдать за студентами, работавшими в афганском офисе AIESEC в 2018-м, было ничуть не менее увлекательно, чем за экспатами и государственными чиновниками годом ранее.

Было студентам от восемнадцати до двадцати трёх лет, а это значило, что выросли они уже в другую эпоху, чем Икс, Игрек и Ахмад, и на многое смотрели иначе. Гражданскую войну они не помнили, власть талибов¹⁰⁸ помнили плохо. Их детство было более беззаботным – оно пришлось на годы подъёма, когда на Кабул, можно сказать, пролился денежный дождь. У их родителей была стабильная работа и доход, а у них самих – доступ к образованию и большие планы на будущее (почти все собирались поступать в магистратуру где-нибудь на западе). Будущее страны тоже не казалось им мрачным – они твёрдо верили, что ситуация меняется к лучшему, и если не они сами, то их дети точно будут жить в новом Афганистане, уже мирном и процветающем. Ничто, даже взрывы, которые иногда случались несколько раз в неделю, не могло поколебать этой уверенности.

Тем временем в офисе шла нешуточная борьба, не уступавшая борьбе на афганской политической арене.

Президент был избран недавно. Его главный противник не смирился с поражением, настаивал на перевыборах и понемножку вербовал себе сторонников. Президент учился в Кабульском университете, а противник – в университете «Рана»¹⁰⁹, поэтому студенты первого вуза поддерживали, так сказать, действующий режим, а вторые формировали оппозицию (тех и других было примерно поровну). Стороны улыбались друг другу в глаза, а за спиной умело интриговали и с наивным видом рассказывали друг о друге не самые лестные вещи. Третья группировка придерживалась нейтралитета, на две другие партии смотрела свысока и намеревалась отколоться.

Я была в ту пору довольно простодушна, политические интриги разглядела не сразу, а когда разглядела, то попробовала просто остаться в стороне. Нет. Правила игры требовали, чтобы я примкнула к любой из трёх фракций. Все три активно пытались меня перетянуть, поили чаем и рассыпались мелким бисером, но их противоборство усложняло мне жизнь и откладывало реализацию проекта на неопределённый срок.

– Когда поедем снимать в музей? – спрашивала я президента.

– Так, а кто предлагал туда ехать? Кто добавил музей в список?

Я называла имя юноши из команды университета «Рана».

– А, ну тогда пускай он тебя туда проводит. У нас правило такое: кто предложил идею, тот за неё и отвечает.

Юноша, услышав президентское распоряжение, отказывался наотрез. Отказывался, конечно, очень хитро, тонко и по-восточному: в первый день он болел, во второй у его троюродного дяди была свадьба, в третий нужно было идти с матерью на рынок, а в четвёртый – ловить говорящего попугая, который улетел в соседский сад, на пятый день приезжали родственники из Газни, а там, глядишь, уже наступали выходные. Другие коллеги заменить его, конечно же, не могли. День за днём мы бурно обсуждали, что, как и где будем снимать, но между решением и поездкой всегда была значительная пауза. И надо было либо стукать кулаком по столу и рявкать: «Сейчас же!», либо запасаться терпением. Я запасалась. Конечно же, в сроки мы не уложимся, и моя прошлогодняя мечта сбудется – я буду продлять туристическую визу ещё на месяц, бегая кругами по территории паспортного департамента и страшно ругаясь, и продлю только потому, что у моей flatmate¹¹⁰ найдётся нужное знакомство.

Вечные опоздания тоже не делали наше сотрудничество более благотворным. Если я звонила отсутствующему коллеге, чтобы узнать, где он изволит находиться, он отвечал:

– Еду! Через пятнадцать минут буду! – хотя по голосу слышно, что парень только что проснулся и будет в офисе в лучшем случае минут через сорок пять. Он это знал и знал, что я тоже это знаю.

С научной¹¹¹ точки зрения всё было яснее ясного: есть культуры монохронные, где под выполнение определённого действия отведён определённый отрезок времени, а есть полихронные, где несколько дел можно делать одновременно, а даты и планы теряют значимость. Восточные культуры по большей части полихронные, и это не первый век усложняет жизнь дипломатами и бизнесменам. Следует помнить, что если ваш деловой партнёр пришёл на встречу на час позже договорённого, то это вовсе не значит, что он вас не уважает или подписать договор с вами ему не интересно, просто он задержался за молитвой, за разговором с родственником или ещё чем-то столь же важным. Скорее всего, он искренне извинится за то, что доставил вам неудобство – чтобы в следующий раз сделать плюс-минус так же. Один мой знакомый, работавший в Сирии переводчиком, придумал такую схему: если было нужно начать в девять утра, он просил местных прийти к семи – так они гарантированно появлялись в офисе в нужное время. Для полноты картины добавлю, что в хинди для обозначения «вчера» и «завтра» используется одно и то же слово.

Наконец, меня в ту пору сильно смущал афганский подход «на авось». Суть его заключалась в следующем: нужно было делать то, что делать не стоило, и надеяться, что всё обойдётся. В принципе, метод был рабочий, потому что всё всегда действительно обходилось, но он временами действовал на нервы. Например, коллеги ещё до приезда прожужжали мне уши про то, какой осторожной я должна быть. Одна из заповедей гласила: «Никому и никогда не говори, откуда ты, чем тут занимаешься и где живёшь». При этом сами они докладывали каждом таксисту: «Это Алекс, она из России, живёт в Шахре-Нау. Ну, знаете дом возле ресторана «Герат»? Да нет, розовый дом, который ближе к офису Красного Креста».

Вообще мы тогда вытворяли много странного: и в рестораны ходили по темноте, и в гости к незнакомцам заглядывали, и по холмам лазили – потом мне стало известно, что талибы¹¹² иногда стреляли по вершинам. Я-то думала, что коллеги знают, что делают, и оценивают риски, – они же местные. Нет. Никакие риски они не оценивали, в ход шло всемогущее «авось».

Да, а статьи-то приходилось писать за себя и за того парня.

– Алекс, помоги, а? У меня с письменным английским так себе.

Я помогала. Потом заодно помогала написать и сочинение по английскому¹¹³.

Как-то в офис заглянул интересный персонаж. Назову его, например, Удачник: в прошлом он тоже был членом AIESEC и играл в политику, а сейчас являл собой пример успешного успеха и жил свою лучшую жизнь. К двадцати пяти годам он был довольно известным в Кабуле бизнесменом, владел крупной и быстро растущей компанией, каждый месяц летал за границу и, по слухам, был богат, как Крез¹¹⁴. Легенда гласила, что он был чуть ли не сиротой, а бизнес свой начал, торгуя спичками и карандашами в Шахре-Нау¹¹⁵.

Удачник одет был по-европейски (джинсы, рубашка поло, очки в золотой оправе) и держался по-королевски, а остальные из кожи вон лезли, чтобы привлечь его внимание. Из разговора с президентом стало ясно, что Удачник задумал выйти на международный уровень и ищет к себе в команду человека, который будет писать и редактировать коммерческие тексты и параллельно быть кем-то вроде его секретаря. Требования у него высокие, найти подходящего человека сложно, да и работать в Афганистане мало кто умеет…

Тут я была с ним согласна и расхрабрилась настолько, что спросила, а не рассмотрит ли он мою кандидатуру.

– Почему нет? Я пришлю тебе тестовое задание, – сказал Удачник.

Тестовое задание оказалось рекламной брошюрой опять-таки на английском, но английский был чудовищный, будто кто-то сунул текст в переводчик и не потрудился вычитать. На то, чтобы привести его в божеский вид, мне отводилось два дня. Забыв про сон и еду, я ухитрилась уложиться в дедлайн и размечталась, что теперь-то точно останусь в Кабуле на подольше и добавлю пару строк в резюме. Но Удачник просто исчез в тумане.

Одна из напечатанных брошюр позднее попала ко мне в руки. Что ж, мне осталось только порадоваться за своё знание иностранных языков и умение быстро работать – и отдать должное афганской деловой хватке.

***

Первым делом мы выбрались на озеро Карга. На самом деле это не озеро, а водохранилище – в 1930-х по приказу Надир-шаха¹¹⁶ на реке Пагман построили плотину, а часть воды отвели, чтобы использовать для ирригации. По слухам, когда-то, когда небо было голубее, трава зеленее, а в королевстве Афганистан всё было в порядке, в Карге разводили радужную форель. Сейчас же это было одно из любимых мест отдыха кабульцев: на берегу построили несколько ресторанов и кафе – и там, и там были «семейные зоны», то есть маленькие домики, где ты мог спокойно трапезничать, отгородившись шторкой от любопытных глаз. Был ещё отель с полем для гольфа, и что-то вроде лодочной станции, где можно было арендовать моторку или яркий катамаран в форме лебедя, и парк аттракционов с ветхими скрипучими каруселями. Ещё можно было покататься на лошадях (и обязательно сфотографироваться верхом) или запустить змея – словом, полный набор афганских забав.

Мы явились к озеру в последний день перед началом Рамадана (определённо, проводить Рамадан в Кабуле уже становилось моей личной традицией), а потому на берегу было удивительно многолюдно. Те, кому не хватило места в домиках, расстилали покрывала прямо на траве, раскладывали на них кебабы и лепёшки, расставляли бутылки с «Кока-колой» и термосы с зелёным чаем. Над Каргой стоял весёлый гвалт, а колонки в каждом кафе и магнитолы в каждой машине старались перекричать друг друга. Мы (двое коллег, которые называли себя операторами, и я) проталкивались среди торговцев воздушными змеями и ярко-розовой сахарной ватой, нарядных детей и ресторанных зазывал. Сняли меня на фоне катамаранов, потом на фоне каруселей, съели по мороженому и решили подняться на холм, чтобы снять панораму.

У подножья холма сидела на покрывале пара хазарейцев – пожилые муж с женой. Они так звали выпить с ними чаю, что отказаться было просто невозможно. Афганистан вообще одна из немногих стран в мире, где ты можешь пить чай с человеком через минуту после знакомства и при этом не чувствовать себя неловко.

После привычного обмена любезностями дедушка поманил к себе моих спутников и громким шёпотом предупредил:

– Осторожнее, мальчики, с вами иностранка. Нехорошо, если с ней что-нибудь случится, она же гость.

– Ничего со мной не случится, – тут же нахохлилась я.

– Оооо, так ты говоришь на дари! Отлично! Молодец! Первый раз в Кабуле?

– Второй.

– В прошлом году тяжёлый был Рамадан, очень тяжёлый…

Я кивнула, вспоминая очередь у госпиталя и горы битого стекла в центре.

– А ты не боишься?

Этот вопрос мне задавали раз десять каждый день, и я уже придумала ответ, который всем нравился. Надо было сказать: «Чего мне бояться, если я под его защитой»? – и показать на небо.

– Это верно, – заулыбался дедушка. – Но знаешь, о чём я его прошу? Пусть подарит нам хотя бы один мирный месяц.

На холм мы вскарабкались довольно быстро (по пути я почему-то подумала, как тридцать лет назад на него, может быть, карабкались советские солдаты примерно нашего возраста). На вершине на нас глазели чьи-то желтоглазые белые козы, развевались флаги на могиле безымянного героя и нещадно припекало солнце. Озеро внизу казалось не серым, как обычно, а голубым, карусели выглядели игрушечными. Наши хазарейцы махали нам снизу. Мы помахали им в ответ.

Мне хотелось запечатать этот миг в бутылку и сохранить навеки: радость и полноту жизни, долетавшие снизу смех и музыку, вкус кардамона во рту. «Пожалуйста, – сказала я мысленно, обращаясь неведомо к кому, – подари нам хотя бы один мирный месяц. Ну что тебе стоит?».

***

И всё-таки мне бывало страшно. Ещё как бывало.

Я лежала одна в пустой тёмной квартире в Шахре-Нау. Пустой – потому что квартира вообще-то была офисом, из которого коллеги вечером разбегались, а тёмной – потому что опять пропало электричество. Возможно, из-за грозы, которая гремела над крышей.

Дом тоже казался пустым (а может, и был, потому что соседей за две недели я не видела). Внизу железная дверь закрывалась на один оборот ключа. Охрана отсутствовала. А ещё коллеги просили с наступлением темноты не включать свет и не подходить к окнам – «а то мало ли, кто тебя увидит». Предполагалось, что я буду ложиться спать с курами: сразу после заката прятать голову под крыло и до утра ни о чём не беспокоиться, и я достаточно уставала за день, чтобы так и делать. Но мешал проклятущий страх. И боялась я не из-за похищений и ограблений, которых тогда в Кабуле хватало, а из-за того, что мой последний учитель пушту был хорошим рассказчиком и рассказывал, помимо всего прочего, про всякую чертовщину.

– Вот иду я с похорон… – начиналась одна из его историй.

– Однажды в моего кузена вселился демон, – это была другая.

Подобных историй у него имелось в запасе великое множество, и все они были пугающе правдоподобны. Даже слишком правдоподобны для человека с хорошей фантазией (вроде меня), который в детстве на полном серьёзе боялся домовых и чертей.

В Кабуле я пыталась обернуть дело в шутку.

– Мне вот про джиннов рассказывали, но это же суеверие, – сказала я коллегам, когда мы сидели за обеденным кебабом.

– Они есть, – ответили мне. – Правда есть!

– А в моего дядю влюбилась женщина-джинн.

– А я их сам видел.

– А ты знаешь, Алекс, что будет, если сорок ночей читать Коран на кладбище?

И я пожалела, что подняла эту тему: коллеги, с которыми мы играли в журналистов, вечером шли домой к папе с мамой и десяти братьям-сёстрам, а я-то оставалась одна. Ветер выл, дождь хлестал в окна, и они тоскливо поскрипывали. Да и вообще в здании слышалось много странных звуков, а я тут же вспоминала историю о том, как под домом оказалась могила моджахедов, а в ней… А потом тихим добрым словом вспоминала учителя и надеялась, что ему в Пешаваре тоже не спится.

В комнате помещались только я, кровать и чемодан. Окон в ней не было, и я чувствовала себя Гарри Поттером под лестницей. Открыть дверь? Нет, на нервы действует. Закрыть? Тогда я буду лежать в кромешной темноте.

Передо мной снова замаячила прошлогодняя проблема, и выбор был опять не велик: оставить всё как есть, снять квартиру или съехать в отель. Последняя опция стоила 25$ в сутки минимум, и это опять никак не вписывалось в мой бюджет. Квартира обошлась бы от 200$ в месяц (плата за три месяца вперёд) – и она была бы, скорее всего, пустой (таковы особенности афганской аренды). Икс, Игрек и Ахмад приютить меня по ряду причин не могли, хотя прошлогодние неприятности продолжения не имели. Товарищ военкор Че Гевара и прочие знакомцы, может, были бы и рады, но мне этого не очень хотелось. Опять же, по ряду причин.

И тут одна из коллег сказала:

– У меня есть сестра, которая живёт одна и ищет flatmate. Если хочешь, я её спрошу? Но это тебе вряд ли подойдёт.

– Почему?

– Нуууу…

– Район опасный?

– Нет.

– Квартира дорогая?

– Сестра с тебя денег не возьмёт.

– Она живёт с вашими родителями?

– Нет, одна. Раньше мы жили вместе, но… разъехались.

– Тогда что не так-то?

Девушка сморщила нос.

– Сама увидишь. Вообще было бы здорово, если бы вы подружились, и мне было бы спокойнее. Ты хорошая, ты могла бы за ней присмотреть… иншалла.

Этот кот в мешке не показался мне опасным, и тем же вечером потенциальная соседка вошла в мою кабульскую жизнь, цокая каблуками. Первой ассоциацией, которую вызвала незнакомка, была Ким Кардашьян¹¹⁷: черные волосы, женственные изгибы, джинсы на бёдрах и пляшущие в ушах серёжки. Платок она, как выяснилось позже, носила только в исключительных случаях. Ким извинилась, что английский у неё так себе, пригубила чашечку чаю и закурила тонкую сигарету. В миндалевидных глазах с умело подведёнными стрелками была меланхолия.

Мне следовало бы тогда задуматься, что за фрукт эта девушка, с которой не смогла ужиться даже родная сестра, а слово «присмотреть» могло бы навести на некоторые раздумья. Но Ким казалась вежливой и на сложную соседку не тянула совершенно (после питерских коммуналок я знала в них толк). Курит? Ну подумаешь, тоже мне сложность. А вообще вроде тихая, скромная… Ничего такого. Как-нибудь поладим.