Александра Ковалевская
Ночь всех проверит
А что имеем сейчас?
Представим, эпсилон не существует, есть только я и верный «Певень». По словам Анны, белошвейки приближают звездную систему. Выходит, белль тоже считают свой челнок точкой отсчета. Их учат верить, что они подтягивают к себе звезды, вместо того чтобы объяснять, что на самом деле Звездный флот двигается к своей цели, несомый изобильной энергией межзвездной пустоты, свернутой, скрученной, неимоверно сжатой, стремящейся развернуться обратно.
Итак, если мой корабль – центр этого мира?
Если эпсилон даже не мир, если в нем нет ничего, я – центр пустоты. Возможно даже – первородное яйцо в пустоте, первый импульс, причина всех причин в непостижимости полного отсутствия…
Дальше этого вывода дело не двинулось, и я прервал медитацию.
Тем более не стоит провоцировать галерца отложенным в сторону венцом – этот парень свое не упустит. Ветер занят, сопит, регулирует второе кресло, подгоняя его форму под свою стать. Кресло вряд ли переживет такую экзекуцию.
С чужаком надо держаться начеку. А когда начеку – тут не до поисков истины.
И даже не в этом дело. Нечего врать себе: я не в состоянии подстроиться под эпсилон. Две женщины, две переменные, усложнили мое уравнение, сделав задачу нерешаемой. Я подвешен на нити между ними. Одна из них, первая белль, – цель, вторая белль – опора, точка крепления к привычному миру. Уж если кто-то и есть центр пустоты и начало всех начал, так это первая белль – не я.
Я испытывал неприятное, почти физическое чувство ускользающего от меня прозрения. Вот, еще немного, и я пойму, что такое эпсилон…
Тем временем Ветер деловито завис над пультом.
Пришлось извлечь хлыст и поиграть им по спинке кресла. Это мой корабль, и нечего совать руки, куда не надо.
Оказалось, он намеревался запросить изображение наряда.
Я решил, что это разумно, и запустил программу.
«ЮН» выстроил хаос линий. Я почти уверился, что мозг корабля сдался. Венец пусто звенел, контакта с электроникой корабля не было.
Вдруг на экранах «Певня» поплыла четкая графика: корабль находился внутри кокона, состоящего из мелко переплетенных спиралей.
Неожиданное зрелище.
Таких нарядов мне видеть не приходилось.
– Смотри, – кивнул Ветер, влипая в монитор, – да он растягивается!
– Кто?
Ветер даже поперхнулся от возмущения:
– Смотри на завитушки, – он так назвал спирали, – наряда: их натяжение растет.
Кубо-кубо показывал микроскопический патрульный корабль, паривший, как одинокий цитрозус, к которому привязали нить. Патрульник натужно тянул эту нить внутри наряда, уходившего в безразмерность и безграничность с одной стороны – откуда прилетел корабль, и сужавшегося в узкий «рукав» в другую сторону – в эпсилон.
Я видел, как растягивается плетение нашего кокона, в середине которого двигался «Певень», и ограждавшая корабль сеть, выдвигаясь все дальше в эпислон, истончается и редеет по курсу корабля, вытягиваясь в попытке обеспечить пространство для продвижения вперед в зоне, где пространство не существует.
Ветер застонал:
– Наряд вот-вот разорвется, Анна не успевает за нами! Ты где ее оставил?
– В точке невозврата…
– Это конец! – вопил Ветер, подскакивая в кресле и размахивая ручищами. – Она не заметит, как и ее затянет в эпс – мы же в связке!
Ветер раздражал бурной экспансивностью.
Я чувствовал себя разобранным на атомы и собранным вновь, но неудачно: ощущения были как при перегрузке с небольшими значениями, но след потрясения от встречи с зоной эпс давал знать о себе загнанным глубоко внутрь, под контроль разума, животным ужасом.
Эпсилон подавлял.
В довершение всего, изнутри меня грызла тревога за вторую белль, и галерец только усилил эту тревогу.
– У нас есть еще десять минут, – сказал я. – При такой скорости натяжения наряд просуществует десять минут, я сделал расчеты.
– Какие такие расчеты? – саркастически спросил галерец. – Чего рассчитывал?
– Энергетические напряжения и скорость их угасания. – Я показал на сетку наряда вокруг корабля. – Или ты думаешь, что «Певень» летит в рукаве вязаного свитера?
На исходе десяти минут мы с Ветером откинулись в креслах и зажмурились. Впервые у нас наметилось полное единодушие по поводу того, в каком положении лучше умирать.
Что-то подкинуло меня на месте, я оторопело уставился на экран: наряд виден четко, спирали сжаты, словно мы вернулись к началу пути, но! Путеводная нить – она исчезла!
– Где? Где она? Где? – запаниковал я.
В какой момент я проморгал нить?
С какой стороны вижу наряд?
С внешней?!
– Мы по-прежнему внутри защитного кокона, – пробормотал Ветер. – Разуй глаза и соображай: наряд теперь сплошь красный. Анна знает свое дело. Она сплела защиту из путеводной нити, больше-то здесь работать не с чем. А раз так, получается, она все-таки подтянула челнок Мрии навстречу нам, ей удалось. Мы где-то рядом, но надолго нити не хватит. Капитан, я – на выход!
Он ломанулся на меня без предупреждения.
Он знал, что я не позволю выйти из корабля, что это нелепо – лететь в скафандре, не выяснив местоположение «Иглы‐1» относительно «Певня», и что вообще нелепо лететь в скафандре, – и он бил, чтобы свалить.
От парня, который планировал угнать патрульник ради подружки, жди только подлости. Я оказался проворней.
Хлыст безжалостно прошелся по лицу галерца, потом удар хлыстом в пах, потом по колену и локтю – точно по нервным узлам. Краснорожий свалился, как подкошенный. Я приковал галерца и с наслаждением как следует попинал ногами, не испытывая ни малейших угрызений совести.
Отдышался, включил все каналы связи.
Эпсилон молчал.
Наряд снова растянулся до предела: привычная вселенная, вывернувшаяся с нами в зону эпсилон, доживала последние мгновения.
Я лихорадочно перебирал варианты. Выход наружу я исключил. Спасение лишь в том, чтобы не покидать патрульный корабль.
Связи с Мрией нет. Но, пока «Певень» и «Игла‐1» в остатках одной вселенной внутри кокона, между ними возможна связь и законы физики должны работать хоть в какой-то своей части…
Мне бы сюда «АДРОН», ведущий корабль Анны!
Я заложил программу в «ЮН», перегрузив его интрефейсы до предела, да так, что поблекли все мониторы и бессильно повисли биоразъемы венца. При полном отсутствии внешних данных мозг корабля вынужден был довольствоваться только собственными математическими расчетами.
Я надеялся на то, что «ЮН» не ошибется.
Или ошибка не будет фатальной.
Впрочем, мне никогда не узнать об ошибке. Я или не получу результат вообще, или получу его, но не смогу проверить его правильность.
Корабль принял решение, я дал добро. «Певень» «клюнул», как говаривали мои ребята, – выстрелил вперед по курсу зонды-разведчики, а те столкнулись в лоб с «Иглой‐1», и на экран просеялись скупые данные: челнок Мрии оказался ближе, чем я мог предположить. Это обнадежило меня невероятно. Просто окрылило.
Я пустил в ход самонаводящиеся патрульные ракеты, задав им курс с поворотом на сто восемьдесят градусов и удар с заходом в тыл «Игле‐1». Судя по рассказу старика Браге, кораблик Мрии должен выдержать такую атаку.
Монитор плеснул цифрами: ракеты подстегнули челнок, и теперь он несся навстречу «Певню».
До разрыва наряда, сохранявшего вокруг корабля прослойку привычного физического мира, оставались считанные минуты.
Я включил рабочую программу задержания, и «Певень» стал транслировать приказы, как если бы «Игла‐1» была судном без регистрации или «вольным бродягой», плевать хотевшим на предписания двигаться строго по официальным маршрутам.
Мой патрульный корабль взывал к законам Звездного флота, гундосил об ответственности за неповиновение и карах небесных, но больше человеческих, и все это – чтобы заставить квантового кормчего «Иглы‐1» выполнить указания и направить корабль белль в тубус-приемник патрульника.
Я не мог знать наверняка, но уже не сомневался, что на первую белль тоже работает «АДРОН». И, выходит, мой «ЮН» приказывал «АДРОНу» – как если бы муравей выкрикивал человеку свои команды.
Возможно, «АДРОН» на челноке Мрии удивился нашей настойчивости, но принял решение подчиниться приказам с «Певня» и повел на сближение с патрульным кораблем крохотный жилой модуль первой мастерицы, отделив его от «Иглы‐1».
«Певень» принял модуль в свой тубус-приемник и надежно зафиксировал его там.
Я рванулся обратно, прочь из эпсилон.
Первой белошвейке придется потерпеть в одиночестве в тубус-приемнике моего корабля. Я сделал для нее все, что мог.
Клянусь, если эпсилон выпустит меня, я немедленно запущу к Мрие ее любезного, в ожидании счастливого воссоединения прикованного наручниками к скобе и танцующего жуткую пляску на полу кабины в попытке достать меня ногами. А потом немедленно задраю за ним люк корабля.
Йло!
«Певень» с пробитыми защитными мембранами не дотянул полпарсека до границы изученной вселенной и беспомощно завис. Ни там, ни здесь. Путеводная нить по-прежнему была цела. Это единственное, за что стоило себя похвалить. Анна боялась одного – потери нити.
Мы по-прежнему находились в зоне эпсилон, и я не мог наладить связь, как ни изощрялся. Видимо, здесь отсутствовало и пространство тоже… Во время прыжка что-то происходило со временем – похоже, оно текло в разных направлениях.
«Певень» просигналил, что исчерпал свой ресурс. Опять начались вибрации корпуса. Мой корабль бился в смертельной лихорадке, готовясь стать летающим саркофагом для своих пассажиров. Я выключил все, кроме системы аварийного жизнеобеспечения. Ветер всплыл в наступившей невесомости и болтался, скованный наручниками, в футе над палубой. Я освободил Ветера, пинком отправив его туда, куда тот упорно просился – в клозет, зная, что из нужника выйдет трижды мой враг. Мне было все равно. Единственное, чего я желал, – что-бы точка невозврата отпустила Анну, чтобы она вернулась в систему Ило-Соло. Я должен придумать, как разъединить наши корабли. Ветер говорил об опасности этой связки для второй белль.
Я обнаружил пыль, тонким слоем покрывающую все в рубке. Если это не пыль веков, то есть только одно возможное объяснение ее появления: вентиляторы недолго работали в обратном режиме. Если бы долго, мы бы задохнулись. Возможно, это случилось как раз тогда, когда я и галерец пережили приступ паники.
Я нарисовал на пыльной полировке приборной доски овал лица с маленьким ртом и длиннющими прямыми ресницами, и такая меня взяла тоска!..
Мне не увидеть льдинку-белошвейку.
Скроет трава до полуночи…
Ветер проплыл мимо, в жилой отсек.
Я не повернулся, но, стирая слой пыли, заметил отражение Ветера. Парень левитировал без штанов. Спешил за сменой брюк.
Бывает…
Я произнес это вслух.
Ветер примирительно буркнул в ответ, и мы поняли, что не будем выяснять отношения. По крайней мере, в ближайшие десять минут.
– Спасибо, капитан! – прогудел он.
– Не за что! – ответил я, меланхолично уставившись в бесполезный теперь экран внешнего обзора. – Ты даже не можешь перейти к Мрие: не протиснешься между стенкой тубуса и челноком.
– Ты сделал все как надо, капитан! Я бы не смог лучше!
– Еще бы, я же, по-твоему, картавый.
– А? – Ветер уклончиво хмыкнул.
Он привел себя в порядок, уселся, посопел и произнес:
– Капитан, не пойти ли мне постучать Мрийке?
– Валяй, – разрешил я. Пусть стучит, раз ничего другого в голову не пришло.
– Да подожди, йло! Я поверну корабль, – я притормозил верзилу, – по стенке стучать бесполезно, попробуй по люку, но его надо совместить со входом в тубус.
Я разбудил «ЮН», злорадствуя, что из-за этого расточительства конец света для нас наступит раньше. Не успел отнять пальцы от сенсорной панели – «ЮН» объявил то, от чего я передумал вращать корпус «Певня»: «Готовность номер один. Гиперпрыжок. Перегрузка в пределах допустимых значений».
Я, игнорируя побежавшие цифры отсчета времени, запросил внешнюю картинку. Вокруг «Певня» сиял и топорщился в разные стороны петлями замысловатых кружев новый наряд. Нить не вела в неизвестную даль. Она кратчайшим отрезком соединяла мой корабль и острую иголку, воткнутую в тесно обтянувший патрульный корабль шар – новый защитный кокон. А Ветер уже хлопал меня по плечу:
– Это челнок белошвейки! Анна рванула за нами в эпсилон! А она отчаянная девчонка! Капитан, да ты счастливчик!
Глава пятая
Возвращение
Счастливчик? Получается, да, я – счастливчик…
Я вижу, как Ветер возвращается из короткого похода на «Иглу‐1». Он перетащил подружку и новорожденного младенца на «Певень», даже не спрашивая моего согласия.
Оккупант, йло.
Бело-розовая нежная Мрия сидит в волосатых лапах размякшего Ветера.
У груди Мрии – крошечная, похожая на гусеницу в своих пеленках, дочка: краснорожая, как папашка, и с таким же завитком волос на лбу. Они назвали ее Надьежда. Архаичное имя. У космофлотских мамаш нынче в моде музыкальная тема: они выгуливают в оранжереях Виолы, Арии и Сонаты…
Я чувствую себя лишним на собственном корабле.
Я дожидаюсь, когда гусеница насосется до отвала, и говорю:
– Одолжите мне свою гусени… гм, свою красавицу! Ненадолго. Я иду за Анной, мне нужно предъявить образец будущего, гм, изделия.
Ветер готов заржать в полный голос. Мрия решительно закрывает ему рот ладонью. Она улыбается, но категорически не согласна расстаться с гусеницей, даже сытой и спящей. Но она вручает мне чепчик: маленький, только на кулак налезет. Говорит, Анне этого намека будет вполне достаточно. И сама включает мембрану выхода, выпроваживая капитана из его же корабля.
Мой ангел-спаситель, раскинув косы, парил в невесомости, слабо подсвеченной светодиодами переходного шлюза. В этом доме я второй раз, и второй раз меня встречали на пороге. Прабабушка Талия одобрила бы такой обычай…
Некстати вспомнил, как поспешно стирал на пыльном пульте овал лица с копьями-ресницами… Зря я так. Вдруг дело не сладится?
Голос пресекся.
Я по-рыбьи открывал рот, белошвейка с беспокойством смотрела на то, как я раздергивал застежки на скафандре, освобождал шею и грудь, извлекал чепчик из нагрудного кармана и зачем-то нюхал его, предательски шмыгнув носом.
Я не нашел ничего лучше, чтобы сказать:
– Ты такое можешь?
– Что могу? Сшить? – Белошвейка отняла у меня чепчик и рукой идеального рисунка держала его на отлете, слегка покачивая. И этим окончательно загипнотизировала меня.
– Такое… такую… сделать. – Я таращил глаза. Я нарисовал ладонями в воздухе маленькую гусеницу, показывая, как она ест и как спит на руках пышногрудой Мрии.
Белошвейка прыснула от смеха.
У меня сладко защемило сердце.
– И на кого она должна быть похожа?
– На меня! – выдохнул я, полный надежды.
– Тимох Рей Гвен Тимофей, вы даете мне время на размышления? – спросила Анна.
– Нет, мне срочно!
Осторожно поцеловал руку белль. Надо же с чего-то начать.
* * *
«…Из эпсилон еще никто не возвращался, полковник Петре».
«…Из эпсилон еще никто не возвращался, полковник Петре».
«Вы знаете это не хуже меня…»
«не хуже меня…»
«хуже…»
Снова солнечная буря на Ило-Соло.
Слова Ксантиппы зловеще повторились эхом, и смялось ее изображение в кубо-кубо.
Петре Браге растер грудь в области сердца.
На его коленях сидел ребенок, и ради него нужно было продолжать жить.
Через минуту, долгую, как вечность, связь наладилась.
Изображение снова отчетливое. Кса, заговорщицки кивнув – мол, приготовься! – наклонилась вперед и затараторила скороговоркой, которую эти двое изобрели в юности, шифруясь от ненужных свидетелей их молодых сердечных бесед:
«…рамммаламматарраатаммаа…»
«Петре, подумай сам, зачем им возвращаться? Что ждет их здесь? Следствие, судебное разбирательство, ничтожная возня чиновников всех мастей, озабоченных, что делать с чужой личной свободой? Один корабль пропал, два угнаны. Договорим после». Она протараторила это в одно мгновение и замолчала. Знала, что сказала достаточно и теперь полковнику надо хорошенько поразмыслить над услышанным. Но Ксантиппа не была бы Ксантиппой, если бы не умела притворяться. В молодости она так умело прятала смыслы перед теми, кто по долгу службы подсаживался на их канал связи, пытаясь выяснить, о чем говорят пилот и белошвейка, что этот канал оставили за ними до сих пор. Петре Браге говорил ей при встречах: «Уверен, если на нас заведена отдельная база данных, то проходим мы под грифом „Полковник-визуофоб и его манерная примадонна“».
Госпожа улыбнулась с экрана неподражаемой улыбкой, чуть повернув лицо, скосив глаза и покачивая головой: у нее всегда получалось очень лукаво. Когда-то она поставила на прикол сердце полковника этой своей улыбочкой. Ксантиппа неспроста принялась за старое: что-то назревало.
Браге, не в состоянии предвидеть ее следующий ход, тем не менее ликовал: заговорщики живы и Ксантиппа вот-вот намекнет, где они сейчас!
Старик и Рейнясу отсмеялись в ответ на улыбки и подмигивания Ксантиппы. Мальчик – задорно и беспечно, а седоусый дед – с небывалым облегчением. Ксантиппа сумела все обставить самым невинным образом: это выглядело, как забавы ласковой бабушки с малышом.
А Ксантиппа не унималась. Она, к удовольствию мальчика, покрутила пальцами, словно изображала длинные напомаженные усы Браге. Рейнясу снова звонко захохотал, взглянул на Петре и повторил жест. Петре, наоборот, насторожился: Кса собиралась устроить «штучку» – в молодости они называли этим словом сложные розыгрыши. Ксантиппа сказала:
– Полковник Петре, вы не забыли: на днях вам нужно заказать памятную песню? Вы каждый год заказываете ее в годовщину смерти отца Тимоха – и каждый раз просите меня напомнить вам об этом. Так вот, я напоминаю. Текст песни у вас? Что вы отошлете в бланк-заказе на канал «Орфей»?
– Кса, прости, я забыл.
– Надеялся на меня?
– Да, опять и снова… – пристыженно пробурчал Браге, стараясь потянуть время, а сам лихорадочно соображал, к чему она клонит?
Тимох всегда справлялся сам, заказывая поминальную песню по умершему отцу. Петре Браге был пассивным слушателем в День Памяти усопших и ностальгировал, обложившись солеными орешками с разных планет, длинными ломкими центаврийскими хрустами и банками с пивом.
– Кса, ты не помнишь слова песни? – взмолился он, не в силах разгадать предложенную головоломку. Ксантиппа явно добивалась от друга не просто исполнения ритуала, но чего-то еще.
– А поискать не пробовал? – уколола его старая и единственная любовь.
– Теряюсь, где можно поискать… Год назад я заменил домработника на новую модель…
«Хорошая отмазка, нечего сказать!»
В памяти домашнего робота Петре Браге, что старого, что нового, никогда не было ни одной любимой песни его покойного друга Рея Гвена.
– Так и быть, помогу и в этот раз! – смилостивилась госпожа. И добавила, обращаясь к Рейнясу:
– Малыш, у тебя очень забывчивый дедушка!
И снова взглянула на полковника:
– Я хорошо помню слова и отправлю вам текст, полковник Петре, а вы позаботьтесь, чтобы памятную песню повторили двенадцать раз за сутки: сколько лет отмечаем по покойному. Надеюсь, это вы не запамятовали?
Рыжая лисица Ксантиппа снова покрутила пальцами, изображая усы, послала привет мальчику и торопливо закрыла канал, экономя кредитки Браге – оплату за прямую связь с «Галерой».
Значит, условия игры заданы. Петре Браге осталось включиться в действие: получить послание с таинственной песней и посмотреть, что же затевалось?
И вот в кубо перед полковником всплыл странный текст, самая что ни на есть настоящая сага о первопоселенцах на Ило Семилунном. Но эта сага отлично ложилась на музыку известной песни «Магелланов парус» и могла быть исполненной в память незабвенного друга. Ему пришлось перечитать песнь Ксантиппы несколько раз, пока не срослись, наконец, все смыслы и до Петре дошло содержание вполне прилично срифмованных строк. На самом деле это была не песня, а инструкция. Ксантиппе предстояло обеспечить коридор к планете для челнока второй мастерицы, «Иглы‐2». Вторая белль должна была вывести корабль из прыжка в нужном месте и в нужное время, а полковник, обосновавшийся на Ило Семилунном, должен помочь с точным определением момента и координат. Прекрасный Ило очень негостеприимен в ночное время. Ксантиппа требовала указать подходящий схрон, в котором остановятся беглецы. Эти бункеры, оставшиеся от первопоселенцев, забытые, затерянные в дебрях иланского леса, сейчас были никому не нужны. Они еще пригодны для жизни, и, самое важное, в них безопасно ночью, когда ворожит фиал.
Единственное, что не открылось пониманию Петре Браге – из зоны эпсилон челнок доставит на Ило Семи-лунный даже не четырех, а пять пассажиров.
Однако он воодушевился и в самом приподнятом настроении повторял про себя: «Впервые из эпсилон вырвался корабль! Величайшая победа человечества над тайнами природы!»
Но победителей, как предупредила Ксантиппа, по возвращении не ждет ликование толпы, торжественные приемы и пресс-конференции. Их вообще ничего хорошего не ждет. Выход для заговорщиков один – затаиться. Большие крейсеры скоро отправятся на Фомальгаут и дальше, куда поведут Звездный флот дороги большого космоса. Все должны забыть о трех малых кораблях, принадлежавших эскадре в то время, когда Содружество гостило в системе Ило-Соло.
* * *
Патрульный корабль «Певень» не просто исчерпал свой ресурс, корабль был выжат. Системы жизнеобеспечения отказали. Тимох с Ветером облачились в скафандры для открытого космоса, а Мрия с новорожденной ушла, чтобы запереться в сфере «Иглы‐1».
До этого Тимох не мог знать, что рабочие сферы белошвеек служат еще и защитным коконом своей хозяйке. Мрия собиралась повторить действия, которые он подсмотрел у Анны. Она распустит волосы, обнажится, прижмет к себе новорожденную, и сфера примет их в себя. Для внешнего наблюдателя это будет выглядеть, как если бы мать и ребенок расплавились в сиянии.
Тем временем пилот осторожно выводил «Певень» из зоны эпсилон. Челнок второй белошвейки уже ждал его в точке невозврата: Анна контролировала его патруль-ник, и Анна вытянула их всех. Вернее, втянула в привычную вселенную.
Тимох испытал невероятное облегчение.
Если бы с Анной что-то случилось, у него не хватило бы своего, человеческого ресурса перенести это.
Ему хотелось вытереть холодную испарину на лбу, но не в скафандре же. Он чувствовал, что смертельно устал и ни на что не способен. Тимох видел, что с попутчиком происходит такая же странная ломка, словно им обоим заново приходится вживаться в привычный мир.
Пилот представил, как уходил из схем «ЮНа» последний наноампер, а с ним и жизнь корабля… Нужна энергия. Но подключать «ЮН» к «АДРОНу», ведущему челнок Анны, бессмысленно, разные поколения электронного интеллекта не могут быть взаимозаменяемыми, как лом и зубочистка не могут заменить друг друга. И, значит, «Певень» придется оставить.
Ветер и Мрия с девочкой перешли на «Иглу‐2», к Анне, а Тимох Рей Гвен Тимофей, еще вчера (или сто тысяч лет тому назад?) капитан патрульной службы, подавленный, проводил последние минуты в пилотском кресле, уставившись в экран обзора, поглаживая пальцами в перчатках W‐панель, наверняка ледяную, бесполезную сенсорную панель мертвого патрульного корабля. В отсеке беззвучно шевелился мелкий мусор – след пребывания галерца (когда успел, зараза, и чем?). Перед лицом патрульного медленно плыл баллончик с бритвенной пеной. Тимох машинально подхватил его. Надавил. Пена стремительно разлетелась из форсунки, заляпав мельчайшими брызгами переборку корабля. Пятно напомнило вечноцветущее дерево франжипани – любимое дерево иланцев. Парень еще раз брызнул из баллона на стенку: дереву нужно придать законченный вид, и Тимох обозначил ствол. Затем очнулся от тяжелых мыслей, встал. Медленно, словно пытаясь отсрочить расставание с кораблем, доплыл до мембраны входа. Выплыл наружу, в шлюз, соединявший два межпланетника, и, тяжело привалившись к двери, отковырял приготовленной отверткой эмблему патрульного корабля. Сжал эмблему в кулаке. Рычагом запорного устройства вручную закрыл вход в «Певень», шесть счастливых лет носивший его по космосу. С этой минуты Тимох стал капитаном без корабля.
Теперь судьба всех зависела от кормчего «Иглы‐2».
Квантовый мозг может обладать свободой в выборе решения – Тимох знал, что есть такие версии. Что предпримет «АДРОН» с учетом того, что каждый пассажир «Иглы‐2» по законам Звездного флота виновен в нарушении нескольких статей Космического Кодекса? Если, конечно, «АДРОНы» интересуются людскими законами…
Тимох не задумывался об этом, когда искал челнок Мрии, не задумывался, когда выходил из эпислон. Но задумался на борту «Иглы‐2». Куда доставит их верный пес повелительниц торсионных полей?
Анна находилась в электросне.
Мрия предупредила, что Анне необходимы несколько часов отдыха, белль совсем на пределе. Мрия посоветовала всем выспаться; она будет держать вахту. Потом первая белошвейка встретила отдохнувшую подругу квартой сибо и, к радости проснувшихся мужчин, приготовила сибо и для них.
Задавать вопросы мастерицам не стали. У пилотов, по долгу службы бликующих в космосе вне искусственных миров, свои приметы. Горячий сибо-бульон, да еще по две кружки на каждого, – что могло быть яснее? Значит, у белль есть план, куда лететь, и цель их полета – населенный мир. Подруги придержали бы продукты, если бы дело обстояло иначе.
Пилоты приняли паек, привычно надорвали защитную пленку, которой была облита кварта – высокая кружка с крышкой. Без суеты, стараясь скрыть зверский аппетит, отламывали твердые, словно керамические, кольца – части кружки – и окунали отломанные куски в горячий сибо. Куски посуды быстро размокали, превращаясь в мокрый пресный хлеб. Так первой была размочена в горячем бульоне и съедена крышка, затем постепенно уменьшилась в размерах и сама кружка.
Вскоре к ним присоединилась Анна, с заколками-кристаллами в высоко уложенных волосах и в платье другого цвета. И она снова работала дорогу для корабля.
Тимоху уже ничего не казалось удивительным. Ни то, что белль шила многомерную иллюзию внутри иллюзорного космоса, ни то, что голографическое полотно, усыпанное мириадами искр, послушно подавалось под ее пальцами, сворачивалось, скручивалось, исходило потоками излишков энергии из складок, укладывалось, образовывало заломы и сгибы и соединялось.
Или не соединялось.
И тогда белль искала новые способы сделать так, чтобы точки старта и финиша совместились друг с другом. Для этого ей приходилось постоянно сверяться с бесконечными столбцами формул и символов, вспыхивающих в сфере, и молниеносным движением руки сметать новый прогиб пространства-времени, когда цифры тревожно вспыхивали алым.
Сфера оказалась еще и абсолютно автономной гравитационной зоной внутри корабля. Сиденье белль Анны время от времени меняло ориентацию в пространстве, и Тимох, Ветер и Мрия могли видеть вторую мастерицу то запрокинутой на спину, то перевернутой вниз головой по отношению к ним, стеснившимся вчетвером в жилой зоне «Иглы‐2».
Мрия проследила глазами за подругой, которую сфера принялась укачивать, увеличивая амплитуду колебаний так, что сиденье, как качели, плавно взлетало вверх и возвращалось вниз, при этом Анна этого, казалось, не ощущала, создавая наряд для «Иглы‐2». Первая мастерица заметила недоумение патрульного пилота и беспечно улыбнулась:
– «АДРОН» знает, как облегчить жизнь своей белль. Работа требует неподвижности, это вредно для здоровья. Было бы вредно – если бы не «АДРОН» и его меры.
Безделье располагает к размышлениям и наблюдениям. Тимох открыл для себя, что белошвейки первой триады действительно окружены непроницаемой стеной традиций. Ветер проговорился за обедом, что вместе с «Иглой», своим кораблем, девушки принимают ритуальное имя.
– И как вас зовут? – все-таки поинтресовался заинтригованный Тимох.
Вторая белль, намеревавшаяся окунуть в сибо очередной кусочек прессованого хлеба, придерживая его специальными щипчиками, ответила не сразу, стрельнула глазами на патрульного пилота, переглянулась с Мрией и чуть-чуть улыбнулась:
– На патрульных кораблях разве не знают, что у первой триады позывные Мария-Анна-София? Так нас и зовут. Но разрешается иметь не только позывное, а «домашнее» имя, если оно созвучно присвоенному в триаде. Мрию охотно называют Мрия, а не Мария. Так само собой получилось. Есть у нас знакомые Софи и Анаит.
Если в ее голосе была скрытая насмешка, то совсем немного: терпения и вежливости у любой белошвейки с избытком. Патрульный пилот задумался. Белль никогда не знакомились с парнями, даже если соглашались немного пообщаться с ближайшим патрульным. А пилотам и в голову не приходило спрашивать имя у первой, второй или третьей мастерицы. Сколько он себя помнил, белошвейки не рассматривались как девушки, скорее, они были легендой…
Ветер откровенно скучал и от нечего делать выпячивал свою осведомленность. Улучив момент, чтобы не слышала Мрия, он похвастался:
– Белошвейка первой триады не откроет настоящее имя никому. Кроме человека, которому доверяет безгранично. Я год жду этого момента, но эти девчонки невероятно хитрые, потому и вихляют с именем. Уж мы на «Галере» знаем, как они водят парней за нос! Но я, – прогудел, понижая голос, Ветер, – добился того, что не удавалось другим ребятам с «Галеры». Скоро моя Мрия будет полностью моя и откроет все!
Тимох обдумал сказанное. У белошвеек были свои правила игры. Что ж. Этого следовало ожидать.
Он пропустил момент нуль-перехода – уснул, загипнотизированный порханием тонких пальцев белль Анны.
«Игла‐2» вынырнула на орбиту планеты в системе желтого карлика Ило-Соло: Анна мастерски вывела корабль. Если же это была просто удача, то невероятная.
Вторая белль готовилась к посадке на Семилунный.
Она сориентировала длинную продольную ось челнока перпендикулярно системам наземного космического слежения, находившимся на крайнем острове в архипелаге из десятка населенных островов, и корабль ушел на необитаемую сторону планеты. Тимох оценил этот маневр по достоинству: приземляющийся корабль на Семилунном зафиксируют как объект малых размеров, занесут в графу «Падение отработавшего спутникового модуля в океан» и забудут. Ило на восемь десятых покрыт океаном, и вероятность того, что космический металлолом свалится на голову кому-то из горожан, ничтожно мала. А все остальное на этой планете – неважно.
«АДРОН» умудрился еще раз показать свое могущество, рассчитав траекторию приземления таким образом, что «Игла‐2», спустившись достаточно низко, чтобы антенны слежения потеряли ее из виду, бликанула над водами океана и опустилась в заданном квадрате суши в посадочное гнездо. И погрузилась, как в трясину, в слои растительных остатков, поверх которых бушевали и цвели джунгли.