Елена Шадрина
Мне тревожно. Но теперь я знаю, как с этим справляться

Чат с психологом

Лена Шадрина: И я бы твой кофе на ночь тебе запретила…:)

Александра Калинина: Зачем?

Лена Шадрина: Тебе надо разобраться с кофе на 100 процентов. Как-то слишком его много:((

Александра Калинина: Ну, кофе – это как подкрепление. Типа «ты хорошо поработала – выпей кофе». Опять же, кофе, как пендель: раз уж выпил его, должен заняться делом. И еще: когда я пью кофе, ощущаю себя особенно живой. Он помогает мне расслабиться (это я себе так внушаю).

Лена Шадрина: Ну, задумываться об отказе от кофе нужно, когда начинает сон страдать. Вот я уже две кружки выпила. С МОЛОКОМ! САША-А-А…

Александра Калинина: Так у меня нет нормального сна. И вообще никогда не было. С самого детства. Днем я с рождения не спала. А потом меня из сна начало «выкидывать». Раз по 20 за ночь. С тахикардией и паничкой. Даже если выпиваю сильные успокоительные, получаю долгий беспокойный сон с просыпанием, но без панички. Одно время «выкидывало» каждый раз одинаково. Мне начинал сниться Якубович, повторяющий на цикле: «Сектор приз на барабане»! Потом все стало интереснее. В какой-то момент в любом сне я чувствовала, что мне становится паничненько, и если удавалось успокоиться там, то открывала глаза уже почти спокойной, если не удавалось, то вскакивала на панике. Вот так…

Лена Шадрина: Здесь определенно нужен хороший врач, который тебя не выпнет из кабинета, потому что выгорел.

Александра Калинина: Осталось его найти…

Это было неизбежно

Мое детство прошло… Точнее, оно не прошло до сих пор, но проходило в военных городках. Когда мне было примерно четыре, мама сказала, что меня ждет садик, место, где мальчики и девочки вместе играют и гуляют. Я не очень поняла, зачем песочнице дали новое имя, но спорить не стала.

И вот утром мы незнакомыми тропами по лесной дорожке дошли до здания, вокруг которого ходили уверенные в себе дети. На них смотрели какие-то чужие тетки и хвалили за то, что они не дерутся. Я догадалась, что это здесь меня ждали, но не подозревала, что именно нас всех ждало.

Меньшим из зол оказалась манная каша. Жидкая и соленая. Я думала, они специально попросили у мамы рецепт каши, чтобы приготовить все наоборот. Главным бонусом нашей клетки оказались ежики на обед.

– Все, кто съест суп, получат добавку ежиков, – уверяла нас нянечка.

Она не обманывала. Мы честно съедали суп, добирались до пюре с ежиком, и все… Никакой добавки не нужно, мы сами честно от нее отказывались. Я отважно расправлялась с молочной пенкой и массой того, чего другие боялись.

Заклятым врагом с первого же дня я назначила тихий час. Ребенок, не спавший днем даже в первый год своей жизни, не мог принять жестокости судьбы. Кто будет Родину защищать, если все спать лягут? В рядах детсадовцев я нашла только одну соратницу. Мы саботировали этот бессмысленный апогей лени, просили компота, сказок и всего, чего угодно, лишь бы не спать.

Василиса Владимировна нас любила и ни в чем не отказывала. Она была, как добрая волшебница. Но если ты светлый борец с тихим часом и упертый мясоед, воротящий нос от каши, рано или поздно в твоей жизни появится ведьма. В нашей реальности Людмила Ивановна даже не скрывалась под доброй личиной или от чужих глаз. Она жила в соседней квартире и воспитывала своих детей, вкладывая в это всю душу и глотку. Они часто кричали: «Мамочка! Не надо!» Я знала, что она их не бьет, у этой тети была своя фишка: «Доминируй, унижай, уничтожай!» Именно эта ведьма была нашей второй воспитательницей. Однажды она захотела сделать из меня художника…

* * *

– Ты умеешь рисовать? – неправильно догадался Дима.

– Я бы точно выиграла конкурс среди воспитанников ясельной группы. И это сейчас! Тогда я калякала еще хуже.

* * *

Давным-давно Людмила Ивановна мучила грешников в аду. Ее портрет наверняка занимал всю табличку «Работник вечности». Но однажды этот ценный кадр изгнали из преисподней за излишнюю жестокость и превышение должностных полномочий. Однако тетенька не забыла о своей природе:

– Если я не могу оставаться в аду, то принесу ад на Землю!

Она питала теплые чувства к детским слезам.

– Саша, немедленно возьми карандаш! – цедила она сквозь зубы. – Рисуй радугу!

Какую радугу? У меня всего три карандаша, и все простые…

Иногда Людмила Ивановна понимала, что радуга должна быть разноцветной, и отнимала парочку у моих сокамер… одногруппников.

– Что ты сидишь?

– Я плохо рисую. Можно, я книжку возьму? Или в машинки поиграю, в гномика…

– Нет! Рисуй! Рисуй! Рисуй! Кто так рисует?⁶

⁶ А вот здесь ребенок научился тому, что старших нужно слушаться, иначе получишь пинок. Пусть и вербальный, но все равно неприятно. Авторитетный взрослый мало того, что он выше и громче, так у детей еще и в почете «просто потому, что» родители говорят, что старших надо слушаться; и это дает малышу послание, которое тот не выполнить не может. А тут еще и не знает, как. Как в сказке: езжай туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что. Поэтому наша миндалина (мы про нее поговорим чуть позже) и все остальные части мозга выполняют программу – выжить. А как выжить? Выполнить то, чего хочет агрессор. Но из-за того, что мы не знаем, чего он хочет, наша программа «идет по приборам», то есть вслепую. Будущее у ребенка в этот момент как минимум безрадостное, а как максимум просто не наступит. И потом спрашивают: «А что ты рисовать не любишь, а???»

– Я не умею.

– Рисуй! Сколько раз тебе говорить?

Она повторяла снова и снова одно и то же слово. Что-то в моей голове замыкало. Все мысли будто устремлялись к этому «рисуй», засевшему в мозге. Казалось, что вот-вот они столкнутся в одной точке, и случится взрыв. Я не знала, куда деться от внутреннего ада, который воспитательница взращивала во мне изо дня в день. Чтобы никто не увидел, как мой череп разорвется на тысячу осколков, я пыталась спрятаться. Так делают коты, когда уходят из дома, чтобы умереть. В туалете я садилась на пол, обнимала колени и, то ли глотая, то ли выкашливая воздух, ждала «ничего». Настоящего такого «ничего». Но на помощь приходила Василиса Владимировна или кто-то из нянечек. Добрые руки обнимали меня, прижимали к груди:

– Что с тобой? Ну? Все хорошо. Не бойся. Что случилось?

Я пожимала плечами и, немного отдышавшись, отвечала:

– Не знаю. Меня тошнит. Но не как от еды. Тошнит воздухом, его много. Много воздуха.

– И сейчас тошнит?

– Сейчас прошло.

Та, что успокоила меня, вела за руку, усаживала на стульчик, давала в руки зайца или книжку и приносила с кухни внеочередной стакан с какао.

– Да что ж с тобой такое, маленькая? – она ведь реально беспокоилась. Сейчас я это четко понимаю. – Давай я тебе почитаю.

И она читала, а я слушала, остальные подходили к нам и тоже слушали, бросив игры и рисунки.

В эти минуты я забывала обо всех страхах. В мире сказок Людмила Ивановна не представляла для меня опасности. Потому что добро побеждает. Кто бы мог подумать, что, повзрослев, я стану создавать собственные сказки, чтобы спасаться в них.

Почему меня не отдали в другой садик? Очевидно! В военном городке не то, чтобы был большой ассортимент дошкольных учреждений. Ну и… я не рассказывала родителям о том, что со мной происходит. Потому что не могла этого передать. Да и думать обо всяких ведьмах не очень-то и хотелось. Дома я чувствовала себя счастливой, а эта тетя, она ведь может завтра уже улететь на своей метле из нашего садика. Но Людмила Ивановна не улетала. Однажды я поняла, что нам двоим слишком тесно рядом.

На дневной прогулке мой друг Сашка предложил сбежать.

– Куда? – топографический кретинизм уже тогда был моим всем.

– По тропинке.

– Через лес, – засомневалась я. – Мы заблудимся.

– Нет. Я знаю дорогу домой⁷.

⁷ Вот здесь мы наблюдаем одну из компенсаторных стратегий – избегание. Компенсаторные стратегии – это такие штуки, которые не дают нашей психике развалиться на части, не допускают появления в реальности самого страшного страха. Все их, конечно же, знают – «бей, беги или замри». Только здесь «избегание» – это самый настоящий побег от злодея. Правильно, что еще может сделать ребенок, когда не контролирует реальность? Убежать от нее.

Нас нагнали. Так себе побег получился. А ведь штаб был уже недалеко. Еще немного, и мы могли бы примчаться к своим закрытым квартирам или к родителям на службу. Но воспитатели вернули нас и почему-то не ругали. Наверное, боялись, что самим попадет. Не досмотрели! Вечером нашим мамам рассказали о том, какие мы дерзкие и недисциплинированные, обозначив это словом «непослушные». Я почему-то очень обиделась, что это не осталось нашим с садиком секретом. Мы ведь не сделали ничего плохого, просто попытались убежать от ведьмы.

Воспитательный ад длился несколько месяцев, что-то во мне почти смирилось с этим. Но однажды папа сказал, что его переводят служить в Ярославль.

– Мы переезжаем, – подытожила мама.

– Насовсем?

– Насовсем.

Я была так счастлива! Через несколько дней друзья привычно готовились к дневному сну. А я – нет.

– Пойдем, Саша! Надо спать, – звали девочки.

– Не пойду! – во мне все ликовало. – Сейчас за мной придет папа.

– Папа вечером придет. Еще рано, – спорила со мной конопатая Светка.

И тут я услышала родной голос. Мы всем садиком высыпали в коридор.

Папа держал в руках фуражку и счастливо улыбался:

– Мормышка, одевайся! Мама ждет.

– А куда Саша уходит? – все еще не верила Светка.

– Мы уезжаем, – я взяла папу за руку.

– Надолго?

– Навсегда!

Я так хотела оставить за спиной ведьму с ее карандашами, забыть и никогда не вспоминать. Потому что в мире больше нет плохих людей.

Кто бы мне тогда сказал, что от Людмилы Ивановны спастись можно, а от ада, который она взрастила во мне, – нереально. Что это война на истощение, война с собой. Вечная. И ад может победить, если ты не готов научиться ходить по углям и принимать кипящие ванны. Мне предстояла закалка огнем.

* * *

Не то, чтобы я умела гадать на кофейной гуще, но сейчас всмотреться в нее казалось самым логичным. То ли она должна была отразить меня, как зеркало, то ли соврать, что я на свете всех белее, то ли дать ответ на все вопросы Вселенной или просто помочь спрятать взгляд.

– Понимаешь, – пришло время посмотреть глаза в глаза. – Это не самая простая тема. Не садик, хотя он тоже… Но я ненавижу себя в такие вот минуты.

– Почему? Ты же не виновата.

– Потому что это ненормально! – вот это восклицательное предложение я произнесла в половину голоса. – Дим, я до сих пор не понимаю, что со мной. Таблетки эти еще. Если бы всегда помогали… Нет, я придумала маленькие хитрости. И применяю их, понимаешь, окружающим не надо видеть меня такой. И как глупо получилось сегодня…

Дима принял позу мыслителя с той разницей, что смотрел он на мою растерянную физиономию.

– Сашкин, панические атаки – это нормально.

– Но не с официальной точки зрения. Или не так. Не с точки зрения общества. Знаешь, как трудно не спалиться⁸?

⁸ «Не спалиться» – это именно то, что пытаются делать большинство тревожников: не спалиться, казаться обычными и продемонстрировать остальному обществу свою нормальность. «Посмотрите, я такой же нормальный, как и вы», – как бы говорит своими действиями менеджер среднего звена, который утром наливает кофе из кофемашины в офисе. Его коллега думает абсолютно так же, кивая ему в ответ на «доброе утро». «Я тоже нормальный и у меня утро тоже доброе», – сообщает о своей нормальности он приветственной улыбкой. Эти люди не хотят, чтобы их раскрыли, не хотят быть пойманными во время панической атаки или эпизода социофобии, потому что общество действительно их осуждает, и страх, который их нейронная сеть записала до того, как они устроились на работу и опростоволосились на совещании, делает из них идеальных актеров в спектакле «Нормальные люди». И это ужасно, потому что именно они, скрывающиеся паникеры, формируют норму в обществе: таким быть нельзя, тревожные – люди нездоровые, место тревожным в больнице. Хотя в последнее время я чаще всего вижу тенденцию романтизации психических расстройств. Кто знает, к чему это приведет…

Мой повелитель кофе поправлял запонки на манжетах, будто этими движениями призывал дух переводчика с мужского на женский.

– Знаю. Поверь, тревожников очень много.

– Да, но…

– В Питере вообще модно быть в панике, в депрессии и вообще обнаруживать у себя очередной психический диагноз.

Я растерялась:

– Модно? Странно. Или это такая терапия – поговорил и стало легче? Надо будет тоже попробовать рассказать о своей проблеме тысячам, а не пяти людям.