Александра Ишимова
История России в рассказах для детей. XV– XVII века

Царица Евдокия
1619–1626 годы

Первой супругой Михаила Феодоровича была Мария Владимировна, княжна Долгорукова. Они нежно любили друг друга и потому были очень счастливы, но это счастье исчезло как сон: Мария скончалась через несколько месяцев после свадьбы. Царь неутешно плакал по ней и долго не мог решиться выбрать другую супругу, несмотря на то что народ пламенно желал, чтобы добрый государь его за все труды и беспокойства, соединенные с престолом, был снова награжден счастьем семейной жизни. Не один раз подданные Михаила просили его об этом, но царь продолжал отказываться: для него довольно было любви добрых родителей. Но когда и они начали советовать ему выбрать себе другую супругу, Михаил Феодорович решился исполнить общее желание и в январе 1626 года приказал, по обыкновению прежних царей русских, привезти ко двору прекрасных девиц из знатнейших семей.

Красавицы не с таким страхом собирались на этот съезд, как в то время, когда Иоанн IV выбирал первую супругу свою. Слух о кротости и добрых качествах Михаила так отличался от того, что говорили о Грозном, что все молодые боярышни с радостью спешили в Москву, во дворец государев. Их было шестьдесят. Каждая имела при себе прислужницу. Эти прислужницы оставались с ними во дворце и когда настал день выбора.

О, как встревожены были девушки в этот важный для них день! Как бились сердца их! С каким нетерпением ожидали они той минуты, когда государь придет посмотреть на них! Поутру он прислал им богатые платья, ни одна не осталась без дорогого сарафана и повязки. Чудно блистали дорогие каменья на этих повязках, прелестны были красивые сарафаны из золотой парчи и глазета, но еще прелестнее – лица девушек, на которых можно было прочесть то беспокойство ожидания, то радость надежды, то горделивость будущей царицы. Заботливо надевали они великолепные наряды свои, весело любовались собой в зеркалах, украшавших царские комнаты, и многие, очень многие сердито покрикивали на бедных прислужниц за неловкость или неумение их.

Вот наконец настал вечер. Молодой государь вместе с родительницей своей пришел к невестам: взор его равнодушно переходил с одной на другую, но вдруг выражение его лица переменилось: он остановил свой взгляд на девушке, робко притаившейся поодаль от блистательных княжон. Повязка ее не сияла алмазами, простой темненький сарафан не украшали золотые нашивки, на прекрасной шее и руках не перевивались зерна крупного жемчуга, едва приметны были только несколько ниточек разноцветного бисера. Кто бы подумал, что на эту девушку, так скромно одетую, на эту девушку, по всему походившую на прислужницу какой-нибудь из знатных боярышень, можно было хоть однажды взглянуть в той комнате, где было шестьдесят пышных красавиц? Но молодой царь взглянул на нее и не захотел глядеть ни на кого более. Кроткое, милое лицо ее решило выбор, и сердце Михаила в ту же минуту назвало ее своею супругой. Однако никто не узнал этого намерения, когда царь вышел из комнаты: он должен был прежде всего объявить его своей матери.

Как удивилась Марфа Иоанновна! Сначала она старалась переменить мысли сына, представляя, как огорчатся этим выбором знатнейшие бояре, отцы и родственники собравшихся невест, но потом, увидев твердую решимость его, согласилась.

Послали узнать имя счастливицы. Это была Евдокия Лукьяновна Стрешнева – дочь можайского дворянина.

Евдокия, отец которой, несмотря на свое старинное дворянство, был так беден, что сам обрабатывал поле и жил в маленькой деревушке, приехала в Москву прислужницей при дальней родственнице своей. Эта родственница была горда, сердита, своенравна, и потому бедной Евдокии с ее тихим и кротким нравом часто случалось плакать от горя, но, чтобы иметь возможность помогать отцу, добрая девушка терпеливо переносила все, никогда не жалуясь и надеясь, что Бог вознаградит когда-нибудь ее труды и терпение. И эта надежда исполнилась: Бог в самом деле наградил доброе сердце ее таким блистательным образом! Считая неожиданное счастье свое драгоценной наградой, она приняла его с радостью и смирением и была на троне царском еще приветливее и добрее, нежели прежде в бедном своем состоянии. Это чувствовала более всех молодая родственница ее, которая прежде так грубо обходилась с ней, а теперь не знала, как благодарить добрую царицу за ласки, которыми она старалась доказать, что простила все причиненные ей обиды.

Маленькие читательницы мои! Вы видите на примере царицы Евдокии, как мало значат самые пышные и блестящие наряды. Не цените же их слишком высоко и помните, что никогда девушка не может быть так мила и привлекательна, как в то время, когда она скромна, просто одета и вовсе не думает восхищать всех собою.

Продолжение царствования Михаила Феодоровича и кончина его
1626–1645 годы

Несмотря на семейное счастье свое, увеличившееся впоследствии рождением двух дочерей, а в 1629 году – рождением наследника престола царевича Алексея, у Михаила Феодоровича бывали минуты, в которые не могли развеселить его ни нежность супруги и родителей, ни ласки детей. Это бывало, когда какие-нибудь новые опасности угрожали подданным его, какие-нибудь новые несчастья растравляли свежие, еще не зажившие раны их. Такого рода огорчения чаще всех причиняли доброму государю неугомонные соседи наши – поляки. Королевич их Владислав, несмотря на заключенное перемирие, несмотря на обещание свое отказаться от всех требований на царство Русское, все еще надеялся рано или поздно завладеть им. В 1632 году умер отец его, Сигизмунд III, и Владислав, сделавшись наследником его, начал еще смелее надеяться и не постыдился при восшествии своем на престол принять на себя вместе с именем короля польского и имя царя московского.

Такая дерзость не могла остаться без наказания, и, зная, как гибельно было всякое нашествие поляков на Россию, осторожный Михаил принужден был предупредить Владислава и послать войско к Смоленску. С горестью видя этот знаменитый город в руках непримиримых врагов своих, царь хотел возвратить его. Русские радовались такому намерению и надеялись, что оно будет удачным: войско состояло из 100 тысяч человек под начальством знаменитого воеводы Михаила Борисовича Шеина. Шеин прославился в том же самом Смоленске во время продолжительной и несчастной осады этого города Сигизмундом. Читатели мои, верно, помнят, какую отчаянную храбрость показали тогда смоляне и как многие из них решились лучше погибнуть ужасной смертью под развалинами взорванной церкви, нежели быть пленниками поляков.

Первый пример этой неустрашимости, этой пламенной любви к отечеству подавал жителям Смоленска градоначальник их Шеин. Зато когда поляки взяли Смоленск, Шеин стал первой жертвой их. Бесчеловечно погубив все его семейство, они отправили его самого пленником в Варшаву. Он прожил там девять лет и возвратился в одно время с Филаретом Никитичем. В душе его пылала непримиримая ненависть к полякам – убийцам супруги и детей его. Кому же лучше можно было поручить возвращение того города, где был он счастлив вместе с ними, и отмщение врагам его? Так думал государь, так думали все. Но вышло не то! Подивитесь, друзья мои, что рассказывают современники об этом удивительном для русских происшествии.

Шеин уже подошел с войском к Смоленску и тотчас приказал начать приступ. Воины быстро взлетели на стены, но вдруг сзади, из собственного лагеря, стали стрелять по ним из пушек. Пораженные ужасом, совершенно не понимая, что это значит, несчастные не могли продолжать своего дела и принуждены были отступить. Причина такого поступка осталась неоткрытой. Одни называют это ошибкой, происшедшей от торопливости воеводы, не рассмотревшего своих, другие приписывают это измене его, третьи, и самые достовернейшие, говорят, что изменником был не он, а начальник наемного войска генерал Лесли. Как бы то ни было, но русские отступили, русские испытали стыд, до сих пор им не известный, и уже во все продолжение несчастной войны чувствовали влияние этой жестокой неудачи: уныние распространилось по всему войску и с каждым днем увеличивалось, особенно с того времени, как оно услышало, что сам король идет к Смоленску.

Огорченный царь, узнав о таком жалком положении воинов, на которых он так надеялся, послал к ним на помощь новые полки под начальством князей Черкасского и Пожарского. Но прежде чем они успели дойти до Смоленска, Владислав с сильной армией был уже там и не разбил, а как будто какою-то волшебною силой победил русских: они почти без сражения начали отступать, и так скоро, и с таким, казалось, страхом, что всю артиллерию свою, все военные снаряды и весь обоз оставили неприятелю, а знамена даже положили перед королем. Одним словом, русское войско не узнавало само себя в этом постыдном деле, а иностранцы, бывшие в нем, и сам король польский не верили глазам своим. Когда же весть об этом разнеслась по России, все в один голос сказали, что русские неспособны к такой трусости, что в этой легкой победе поляков есть что-то особенное, что главный воевода, должно быть, изменник, и Шеин – еще так недавно любимый и уважаемый всеми соотечественниками своими, Шеин – надежда государя и народа сделался ненавистным для всех и заплатил жизнью за свою вину и несчастье. Шеин был горд и имел много врагов, а клевета может очернить и знаменитого мужа, бывали примеры тому. Как бы то ни было, его обвинили в измене, и мы знаем, что царь Михаил с горестью подписал приговор. Вместе с Шеиным казнен был и товарищ его – окольничий Измайлов.

Вот какие огорчения оставляли глубокие следы в чувствительной душе Михаила! В то время как он испытывал их, Владислав наслаждался своими победами, и лишь имя князя Пожарского остановило блестящие успехи его: как только он услышал, что избавитель России приближается к Смоленску, тотчас показал готовность к миру и, чтобы не продолжать войну, которая могла дурно кончиться для него, несмотря на самое лестное начало, согласился на многие требования русских – например, обязался возвратить им большую часть сокровищ, увезенных поляками из Кремля, отдать тело царя Василия Иоанновича Шуйского, а что всего важнее, отказался навсегда от имени царя русского. Но и Михаил Феодорович не возвратил при этом мире ни одного из городов, отданных полякам в 1618 году, и, кроме того, должен был оставить все свои требования на Ливонию, Эстляндию и Курляндию.

Судьба, уменьшая владения Михаила на западе, увеличивала их на востоке: храбрые казаки, следуя примеру знаменитого Ермака, помогали русским купцам распространять торговлю в стране, им завоеванной, и с каждым годом далее и далее проводили караваны их, так что уже около 1635 года почти вся Сибирь до Камчатского моря^[35] принадлежала русским. Города, один за другим строившиеся там, оживляли леса и пустыни нового царства, знакомили диких жителей с началом образованного общества. Туринск, Енисейск, Ирбит, Якутск и многие другие города в Сибири были построены в это время. В Туринске тогда же открыта была первая железная руда в России.

Заботясь об устройстве всех частей государства своего, Михаил Феодорович издал также важный указ о крестьянах. Надобно сказать вам, милые читатели, что в старину крестьяне наши имели право переходить от одного помещика к другому. Вы легко можете представить себе, сколько беспорядков происходило от этого права: то своевольные крестьяне сами беспрестанно переходили от одного господина к другому, то богатые помещики переманивали их от бедных, чтобы населять свои обширные земли. Во время междуцарствия эти беспорядки дошли до крайности: крестьяне целыми селениями переходили с одного места на другое и дорогой, не боясь наказаний, совершали разбои и даже убийства. Михаил Феодорович в самом начале своего правления обратил на это внимание, но, воюя со Швецией и Польшей и усмиряя самозванцев, разорявших бедное отечество наше, он не мог до 1625 года сделать решительного распоряжения о крестьянах. В этом году вышел указ о том, чтобы всех их переписать и оставить на вечные времена при тех деревнях и поместьях, при которых они будут записаны. С тех пор кончились своевольства всякого рода: помещики начали больше заботиться о людях, которые должны были всегда принадлежать им, крестьяне, зная, что уже не могут переменить господ своих, более старались заслужить любовь их и прилежнее работали на тех полях, которых уже не смели оставить.

В 1634 году скончался великий помощник царя в трудном деле правления, родитель его, патриарх Филарет Никитич. Твердо помня все наставления его, Михаил с такою же, как и прежде, славой продолжал свое царствование до самой кончины своей, случившейся 13 июля 1645 года.

Таблица XLII

Семейство царя Михаила I Феодоровича Романова

Боярин Морозов и мятежи народные
1645–1649 годы

Сын и наследник скончавшегося государя, пятнадцатилетний царевич Алексей, был еще так молод, что не мог царствовать без советника. Судьба в этом случае не была к нему так милостива, как к его родителю, и первый советник его вовсе не походил на благочестивого руководителя Михаила – патриарха Филарета. Это был боярин Борис Иванович Морозов, человек гордый, завистливый, жадный к богатству. Будучи очень хитер, он научился с самых молодых лет скрывать свои пороки под такой приятной и обманчивой наружностью, что все считали его самым лучшим из бояр, и Михаил Феодорович поручил ему даже воспитание наследника.

Хитрый наставник скоро узнал прекрасное сердце своего воспитанника: оно было чувствительно и благородно, оно обещало вечную привязанность тому, кто умел заслужить ее, и Морозов начал пользоваться каждым случаем, чтобы выказать свои мнимые достоинства, чтобы пленить ими всех, окружавших царевича, и таким образом неприметно завладеть нежной душой младенца, доверчиво полюбившего своего умного, всеми хвалимого воспитателя. С каждым днем эта любовь увеличивалась, и, когда Алексей Михайлович вступил на престол, Борису Ивановичу не оставалось желать ничего более: он сделался первым вельможей в государстве. Молодой царь никого не уважал так, как его, ни для кого не делал так много, как для него. Гордый боярин, преуспев в своем намерении, достигнув высочайшей знаменитости, какая только возможна для подданного, осмелился возвыситься еще более: в 1648 году Алексей Михайлович выбрал по совету его в супруги дочь дворянина Ильи Милославского Марию, а в 1649 году Морозов женился на сестре молодой царицы – Анне.

Сделавшись таким образом ближайшим родственником царя, гордый честолюбец уже не считал нужным скрывать свои истинные свойства и мало-помалу начал показывать их народу. Только перед государем был он еще прежним, по наружности добродетельным Морозовым, только государь мог еще любить его, все же другие скоро возненавидели, потому что корыстолюбие приводило его к делам самым несправедливым. Ему было удобно исполнять свои желания – по старанию его все важнейшие государственные должности занимали его родственники Милославские или друзья и приверженцы их, в числе которых отличались своей дерзостью окольничие Плещеев и Траханиотов. С ними, а иногда и с тестем своим боярином Ильей Милославским Морозов обдумывал новые планы, изобретал новые способы наживаться, налагал новые подати на подданных кроткого Алексея, совсем не подозревавшего бояр своих в такой недобросовестности. Богатые, жертвуя своим состоянием, еще могли переносить притеснения царских любимцев, но ужасна была судьба бедных. У них часто отнимали последние крохи, и они все еще не роптали громко, все еще помнили, что жестокий притеснитель их женат на сестре царицы. Наконец наложили тягостную подать на самое необходимое – соль, хлеб, мед и другие вещи. Это было уже выше сил несчастных: они заговорили. Но жалобы их не доходили до государя. Осторожные любимцы не допускали их до стен дворца. Вельможи, не участвовавшие в притеснениях, разорявших бедных людей, не смели доносить на родственников царских. Тогда недовольные решили сами управиться со своими притеснителями, и страшный мятеж вспыхнул в Москве. Шумные толпы ворвались в дома ненавидимых ими бояр. Прежде всего ограблены были великолепные палаты Бориса Ивановича, потом Плещеева, Траханиотова, думного дьяка Чистова. Трое последних были убиты. Первого бунтовщики не нашли дома и, думая, что он скрылся во дворце, побежали в Кремль и в бешенстве требовали, чтобы царь выдал им Морозова и Милославского.

Государь, огорченный и дерзостью народа, и печальною новостью, что любимцы его явились перед ним преступниками, принужден был силою усмирить мятежников и царским заступничеством своим спасти от смерти Морозова и Милославского. Народ остановился при виде царя и, вспомнив, что Милославский – его родственник, оставил свое мщение и отдал его на суд Божий.

Но ропот недовольных раздавался не в одной Москве. Алексей Михайлович едва успел усмирить мятежников в столице, как получил известие о беспокойствах, происходивших во Пскове и Новгороде. Причина везде была одинакова, и те же притеснения, от которых взволновались москвитяне, вывели из терпения и псковитян, и новгородцев. Первые убили своего градоначальника и всех тех чиновников, которых считали друзьями и приверженцами Морозова, они даже осмелились противиться войску, которое государь послал против них, и опомнились только тогда, когда духовенство с грамотами от царя и патриарха прибыло к ним из Москвы.

Бунт новгородцев начался так же ужасно, но кончился скорее, потому что там был человек, сумевший усмирить его. Это был тамошний митрополит Никон, о котором вам надобно узнать подробнее, милые читатели мои, – он занимает важное место в нашей истории.

Патриарх Никон
1649–1654 годы

В деревне Вельяминове, близ Нижнего Новгорода, жил крестьянский мальчик Никита. Бедные родители его заметили в нем с самых малых лет большую охоту к ученью и потому очень обрадовались, когда один добрый монах из монастыря, находившегося недалеко от Нижнего Новгорода, вызвался выучить его грамоте. Мальчик же обрадовался еще более и начал так прилежно твердить все свои уроки, что в короткое время мог уже читать Часовник и Псалтырь.

Маленький Никита, проводя почти все свое время в монастыре, полюбил монашескую жизнь, и когда вырос, то очень желал постричься там, но родителям его это не нравилось: они тосковали о милом сыне, просили его не разлучаться с ними и со светом так рано. Никита послушался их, оставил монастырь и, чтобы совершенно успокоить и утешить их, женился и жил с ними. Благочестие его и знание всей службы церковной скоро доставили ему место приходского священника. Никита был совершенно счастлив и доволен судьбой своей. Вдруг умирают его родители, потом все дети. В сильной горести он подумал, что Бог хотел показать ему этими несчастьями, что он назначал его не для светской, а для монашеской жизни. Как только пришла ему в голову эта мысль, он уже не мог оставаться более в свете, уговорил жену свою расстаться с ним и уехал на остров Анзерский, лежащий на Белом море недалеко от Соловецкого. Там был в то время монастырь, называвшийся Анзерский скит^[36]. Этот монастырь славился строгими правилами. Сюда-то спешил Никита и вскоре после приезда своего постригся и был назван Никоном.

Примерная жизнь его, несмотря на отдаленность пустынного острова, обратила на себя внимание высшего духовенства московского, и Никон сделан был настоятелем Кожеозерского монастыря на Онежском озере. Читатели мои знают, что это озеро гораздо ближе к древней столице нашей, нежели Белое море, да к тому же и Никон был уже теперь не простым монахом, а начальником монастыря – стало быть, имел дела, для которых должен был ездить в Москву. Вот в один из таких приездов ему удалось увидеть царя. Алексей Михайлович, умевший различать людей и ценить истинные достоинства их, заметил необыкновенный ум Никона, и повелением его настоятель неизвестного Кожеозерского монастыря был сделан архимандритом Новоспасского монастыря в Москве.

В этом звании Никон провел счастливейшие дни своей жизни. Душа его еще не имела и тени того честолюбия, какое овладело ею впоследствии, она наполнена была только пламенной любовью к Богу, неограниченным усердием к государю, состраданием ко всем ближним. Помогать несчастным и просить за них царя было единственным занятием архимандрита Никона в то время, когда он не стоял на молитве. Любимый день его был пятница: в этот день он ездил к государю. Алексей Михайлович так любил разговаривать с умным архимандритом, что приказал ему каждую неделю приезжать во дворец. Здесь-то совершилось то множество добрых дел, которые составили славу Никона, здесь-то он был ходатаем за всех обиженных, за всех несчастных, не имевших случая и возможности излить свои жалобы перед самим государем. Алексей Михайлович, уверенный в справедливости любимца своего, исполнял все его просьбы, и часто Никон прямо из дворца спешил в жилища страдальцев – отнести щедрое пособие или живительное слово царское. Так прошли три года, и архимандрит Новоспасский сделался митрополитом новгородским.

С теми же добродетелями, с тою же любовью к народу Никон приехал к месту нового своего назначения. И здесь сыпал он благодеяния царские: устроил на счет казны четыре богадельни, где старые люди и дети-сироты жили спокойно и счастливо, смотрел за тем, чтобы чиновники хорошо исполняли свои обязанности, посещал темницы и, находя там иногда невинно заключенных, говорил о них царю, с которым не только часто переписывался, но даже и виделся: Алексей Михайлович приказывал ему каждую зиму приезжать в Москву. Во время своих свиданий и бесед с царем Никон испрашивал для жителей Новгорода все те милости, о которых они умоляли его перед отъездом.

Но подумайте, друзья мои, как были неблагодарны новгородцы, или, лучше сказать, подивитесь, до чего могут дойти люди, когда они решатся сбросить с себя ту власть, которой должны повиноваться, когда они решатся делать что хотят. Я говорю о том времени, когда новгородцы, недовольные притеснениями боярина Морозова, вздумали взбунтоваться. Надобно сказать вам, что главной причиной этого бунта был один бессовестный купец новгородский по имени Волк. Можно сказать, что по нему было дано это имя! Вот этот Волк очень не любил иностранных купцов, которых всегда было множество в торговом и богатом Новгороде. Он от природы был завистлив и досадовал, что многие из них были богаче его. Что же сделал этот злой человек? Он начал распускать в народе слухи, что иностранные купцы во всем усердно служат Морозову и помогают ему разорять русских. Ну, этого было довольно, чтобы взволновать всех новгородцев, которые всегда любили своевольничать. Дерзкий народ бросился на дома иностранцев и разграбил их.

В эти ужасные минуты бунта, когда каждый заботился о своем спасении, митрополит думал только о средствах успокоить народ и не нашел другого, как, забыв о собственной безопасности, выйти к мятежникам и начать увещевать их. Но могли ли они слушать кого-нибудь, когда бешенство затемняло рассудок их? Безумные, вместо того чтобы обратить внимание на слова своего митрополита, бросились на него с кольями и каменьями, и несчастный едва не умер под их ударами. Вы думаете, это остановило его усердие? Нет! На другой же день он опять появился на площади, опять обращался к народу, и слова его уже не остались без действия: они тронули жестокие сердца мятежников, смирили гордость их и заставили просить помилования у оскорбленного святителя. Вы можете себе представить, что им не надобно было долго умолять Никона: он не только простил им собственную обиду, но выпросил прощение и у царя, только один купец Волк был казнен с главными из своих сообщников.

Государь не знал, чем наградить своего верного подданного, своего благородного и неустрашимого любимца. За такое великодушное пожертвование собою только одна дружба царя могла быть достойной наградой, и Алексей Михайлович в полной мере наградил ею Никона. В 1654 году счастливый друг одного из лучших царей земли возведен был в достоинство патриарха. Достигнув этого высокого звания – может быть, тайной цели давнишних желаний своих, – Никон прославил себя делом столь же трудным, как и знаменитым.

Имея от природы тонкий и проницательный ум, он быстро мог отличить хорошее от дурного и, любя Россию, искренно желал просветить и сделать счастливыми своих соотечественников. Просвещение того времени заключалось более всего в книгах церковных, а умный патриарх находил в некоторых из них ошибки и недосмотры, вкравшиеся от переписчиков, но тем не менее подавшие повод к некоторым странным толкам. Например, говорили, что те люди, которые носили платья нового покроя и брили бороды, были беззаконники, достойные проклятия и отлучения от церкви. Особенно брить бороды считалось величайшим грехом. К сожалению, такие правила, в числе многих других полезных и достойных похвалы, были утверждены в царствование Иоанна Грозного и даже вошли в «Стоглав» – книгу правил, названную так потому, что в ней было сто разных статей, и изданную в то время.

Патриарх Никон, видя зло, которое происходило от этих предрассудков, решил уничтожить их, несмотря на всю опасность такого намерения: нельзя было ожидать, чтобы народ вдруг согласился отказаться от них. Никон предвидел, что многие будут противиться ему, и для того не приступил к этому важному делу один, а созвал Собор из высшего духовенства и поручил ему рассмотреть недостатки церковных книг.

В 1655 году, ровно через год после созыва Собора, была напечатана первая исправленная книга – «Служебник церковный». Народ, давно слышавший о замышляемых патриархом переменах и заранее недовольный ими, с нетерпением начал читать новую книгу. С первых страниц она поразила его: вместо того чтобы писать Исус, в исправленном «Служебнике церковном» напечатано было Иисус. Для грубых умов жестоких суеверов довольно было одной этой поправки: они не захотели читать далее эту, по мнению их, безбожную книгу, закричали, что православная вера погибла, и с ужасом отделились от тех своих соотечественников, которые одобрили исправления, сделанные Собором, и приняли их, сохраняя в душах своих чувства веры и благочестия.

Отделившиеся безумцы, назвавшиеся православными староверами, имели такое отвращение к прежним братьям своим по вере, или, как они называли их теперь, к никонианцам, или нововерам, что даже не хотели есть и пить из одной с ними посуды, не хотели ходить в те церкви, где служили по новым книгам, не хотели слушать священников тех церквей, а если их принуждали к этому, то они скорее соглашались умереть самой мучительной смертью, нежели оставить упрямство свое, и называли это упрямство усердием к вере, а себя – святыми мучениками. Одним словом, трудно поверить, сколько беспорядков, сколько бед и несчастий произвело такое намерение, за которое, казалось, надобно было благодарить Никона. Но твердость его в этом случае была удивительна: он не обращал внимания на жалобы и ропот недовольных и продолжал вместе с Собором заниматься начатым делом. Прежде чем оно было окончено и Собор распущен, случилось происшествие, прославившее царствование Алексея Михайловича, происшествие, которого русские давно желали и ожидали и наконец дождались.