В рассветный час – Александра Бруштейн

Что влияет на запоминание истории и откладывание ее в голове? Наверное, в первую очередь, оригинальность сюжета – но сегодня уже слишком сложно создать что-то, о чем никто никогда не упоминал, зато во вторую, может быть, соответствие или несоответствие нашим мыслям «я бы поступил так, почувствовал бы это…» – отзывается и, следовательно, цепляет, сохраняясь в памяти. Однако, существует, как мне кажется, отдельная категория книг, которые никак нельзя назвать плохими, хотя и совсем ничего о них через время вспомнить не можешь – пожалуй, дело в их легкости, которая должна подарить радость на этот конкретный момент, а не навсегда, попасть в это определенное настроение, а оно изменчиво.Вступлением я вела к тому, что уже ничего не могу припомнить о первой части цикла, которому принадлежит «В рассветный час» – только имя главной героини, моей тезки девочки Саши. Благодаря этому зато смогла насладиться неомраченной каким-то опытом историей о малышке, поступившей в институт благородных девиц и впервые в жизни столкнувшейся с несправедливостью, злом и отсустствием любви. Учителя в школе, все как на подбор, не рады своей работе – вымещают злобу и неудовлетворенность на девочках или научаются не видеть творящихся несправедливости и нанесения обид, что, на мой взгляд, еще хуже. А малышка Сашенька все это видит и лишь спустя годы поймет чем обосновывалось подобное обращение… К счастью, тьму если не перекрывает, то хотя бы равномерно оттеняет (в смысле осветления) девичья взаимовыручка, которой владела и сама Сашка, и к которой склонны те, с кем случай подружиться свел девочку. Ученицы бросаются на помощь оставшейся сиротой однокласснице, помогают подтянться ребятам, которым сложно учиться самостоятельно – все их порывы учительско-директорский состав постоянно пытается снести под корень, но малышки в своей доброте непоколебимы – они не сдаются несправедливости, тем самым привлекая добрых людей в свой круг, хотя плохих им переучить и не удается. Вот так и живет Сашенька, сталкиваясь со злобой, но не сдаваясь ей, а продолжа нести в мир справедливость, борясь за нее и не скрывая силы духа.Наверное, название произведения полностью оправдывает себя – еще немного осталось до того, как встанет солнце и жизнь запестрит множеством красок, но в то же время сохраняется еще ночной холод опасения, что же случится в будущем. В рассветный час главная героиня спешит в школу и в рассветный же час она торопится в жизнь.

В декабре мне наконец удалось дочитать трилогию Александры Бруштейн и хотя после знакомства с первой книгой прошло почти три года, все же было увлекательно вновь погрузиться в эту историю. На этот раз автор знакомит нас с первым институтским годом героини, с новыми подругами и преподавателями, рассказывает, какой была атмосфера в учебных заведениях того времени и что волновало молодежь. Вновь текст писательницы кажется очень притягательным – простым, но затрагивающим многие важные проблемы того времени, душевным, ласковым к друзьями, хотя и достаточно нетерпимым к тем, кого автор считает «плохими». Причем эти антигерои, как часто бывает в детской литературе, сразу очерчены темной краской, что может несколько смутить взрослого читателя. Например, меня удивило, как быстро институтские дамы получили негативные ярлыки и обидные прозвища, хотя тут, наверное, стоит учитывать, что это для читателя данные «мадам» еще незнакомые женщины, автор же строго судит их с позиции прожитых лет и послезнания. Более того, оказалось, что пренебрежительное «синявки» – распространённое прозвище классных дам, носивших синие платья и встречается во многих воспоминаниях институток.В целом Александра Бруштейн и не скрывает своего негативного отношения к институтским порядкам, еще в первой части заявляяЯ проучилась в этом проклятом институте семь лет, я перенесла в нем много унижений и несправедливостей.Отчасти это обуславливается строгими правилами в учебном заведении, где от девочек в первую очередь требуется тишина и послушание, где душат свободу и искреннее проявление чувств, где большое внимание уделяют религии, а иудейское вероисповедание является некой «черной меткой». С лица Колоды сходит доброе выражение. Нахалка, шалунья, да еще и «иудейского вероисповедания», – нет, я разонравилась своей начальнице.Так же огромное значение имеет социальный статус и богатство семьи ученицы – в общем, все то, против чего выступает отец Саши.Описание классных дам показалось мне отчасти утрированным, но, читая мемуары других институток, я пришла к выводу, что вполне возможно было и такое, например, очень многое в данной книге пересекается с рассказами Е. Водовозовой из книги Елизавета Водовозова – Дневники смолянки. Воспоминания об институте благородных девицСтоит отметить, что повествование ограничивается не только учебой, не менее интересны и семейные перипетии Яновских. В этой части трилогии мы узнаем больше о родне отца Саши, о его многочисленных братьях, о том, как Яков учился и сколь важным считает образование (ведь это единственный способ бедному еврейскому юноше достичь благополучия)цитаты… дедушка, который, урезывая себя и бабушку во всем, добился университетского образования для всех своих семерых сыновей.Пиня – чужой мальчик, он приехал из местечка Кейданы в наш город учиться. Ни в какое учебное заведение Пиню, конечно, не приняли, да он об этом и не помышлял – чем бы он платил за ученье? Отец Пини, бедняк ремесленник, прислал своего мальчика к дедушке, которого, он когда-то знал. Дедушка нашел знакомого гимназиста, который согласился даром обучать Пиню предметам гимназического курса. Кроме того, дедушка обеспечил Пиню обедами в семи знакомых семьях: по воскресеньям Пиня обедает у моих дедушки и бабушки, по понедельникам – у Парнесов, по вторникам – у Сольцев, по средам – у Роммов… И так всю неделю. Жить его пустила к себе (тоже, конечно, даром) восьмая семья: Пиня устроился у них в чуланчике. Деньги на тетради, книги, чернила, на свечку, мыло, баню и другие мелкие расходы дает Пине моя мама. Иногда она дарит ему кое-что из папиного старого белья.Таких мальчиков, как Пиня, рвущихся к ученью и отторгнутых от него, слетающихся из темных городков и местечек, как бабочки на летнюю лампу, в нашем городе многие, многие сотни. Они живут голодно, холодно, бездомно, но учатся со свирепой яростью: одолеть! понять! запомнить! Они сдают экстернами экзамены – кто за четыре, кто за восемь классов – при Учебном округе, где их проваливают с деловитой жестокостью, пропуская лишь одного-двух из полусотни. Но на следующий день после провала они подтягивают потуже пояса – и снова ныряют в учебу. Папа всегда говорит мне:

«Выйдет ли из тебя, Пуговка, человек, этого я еще не знаю. Я только хочу этого! Но что из этих мальчиков выйдут настоящие люди, в этом у меня нет ни малейшего сомнения»свернутьПо-прежнему любопытны столкновения между «спартанскими» принципами отца и «панскими привычками» Сашиной мамы, все же многое различает дочку генерала, выросшую в достатке, и врача, который сил не жалеет для помощи бедным, что отчасти видно и на примере дяди Миши, маминого брата.цитатыПапа и дядя Миша здороваются, обнимаются. Но, как всегда, ясно чувствуется, что между ними стоит что-то, какой-то барьер, что ли…

– Приехал, баловень? – спрашивает папа без всякой злобы, шутливо.

– Приехал, да, – отвечает дядя Миша. – А ты, как всегда, в ярме?

– Да, как всегда. Через полчаса уйду – у меня тяжелая больная.

– И не надоело тебе? – посмеивается дядя Миша.

– Никогда не надоест, – серьезно отвечает папа.– Баловень… – бормочет Иван Константинович. – Именно, что баловень… Загубило его это баловство…– Почему, дедушка? Почему? – задумчиво спрашивает Тамара. – Какое баловство?– А такое! – упрямо говорит Иван Константинович. – Баловство – это все, что задарма, понимаешь? Вот – Миша: отец его, Семен Михайлович, замечательный хирург был, бесстрашный человек, под огнем неприятеля раненых перевязывал, на себе, случалось, из боя выносил их, Я, бывало, иду с ним, даже перекреститься боюсь… А он – как по бульвару гуляет! Ранили его, контузили, тифом болел – тогда это гнилой горячкой называли, – отлежится и снова в строй! За это, за труд этот адский, за самоотверженность врача, за опасности и лишения, ему и ордена дали, и потомственное дворянство, и все… А Миша – он с малых лет привык, что он – потомственный дворянин, и папа у него орденами обвешен, как елка игрушками, и все двери перед ним открыты, и что ни пожелай – все сделается! До тридцати с лишним лет дожил – трудиться не научился, не любит, не умеет… А теперь уже поздно… Так вся жизнь и пошла под раскат… Нет-с, братцы мои, не баловство человеку нужно и не отцовы заслуги,свои собственные дела, своим потом, своей кровью политые!Не знаю почему, но мама и Юзефа вдруг придумали, чтобы я брала с собой ежедневно в институт бутылку молока и выпивала его за завтраком на большой перемене. Я понимаю, откуда это идет: вчера к маме приезжала с поздравлением Серафима Павловна Шабанова и сказала ей, что Риточка и Зоенька ежедневно берут с собой в институт по бутылке молока. Мама огорчилась, почему – ах! – она не такая заботливая мама, как Серафима Павловна! И тут же она придумала, чтобы и я таскала в институт молоко в бутылке.... А я не могу лить молоко в уборную! Во-первых, я не хочу врать дома, будто я выпила, когда я не пила. И во-вторых, я помню, как очень давно – мне было тогда лет пять – я шалила за столом и опрокинула на скатерть стакан молока. Папа ужасно на меня рассердился – просто ужасно! Стукнул кулаком по столу и крикнул: «Дрянная девчонка, дрянная! Если бы я мог давать каждому больному ребенку по стакану молока ежедневно, они бы не болели, как теперь болеют, не умирали! А ты льешь молоко на скатерть! Пошла вон из-за стола!»

свернутьМы больше узнаем и про Елену Семёновну Яновскую, про ее участие в благотворительности и присмотре за сиротами, которых еврейское попечительское сообщество устраивает учениками к мастерам, например, к портному.цитаты— Каждый человек платит, сколько может, в благотворительные общества: один платит аж двенадцать рублей в год, другой платит по десять копеек в месяц. И с этих денег мы имеем два госпиталя, – ваш папаша, дай бог ему здоровья, работает в обоих и денег за это не берет. Имеем богадельню, – ваш дедушка там попечитель, тоже задарма много работает! Имеем «дешевую столовую», – за несколько копеек дают там бедняку тарелку супу с хлебом, кашу. Имеем приюты, имеем школы, только, ох, мало школ!.. Все – на эти деньги, что люди платят в благотворительные общества!Мама работает в благотворительном обществе, которое отдает детей бедняков в ученье к ремесленникам: портным, сапожникам, столярам. Общество отдает ремесленнику мальчика лет двенадцати, общество платит мастеру по нескольку рублей в месяц: за обучение мальчика и его питание. Постепенно, когда мальчик уже начинает кое-чему научаться и становится ремесленнику помощником, ежемесячное пособие, которое платит мастеру благотворительное общество, уменьшается: ведь мальчик уже помогает ремесленнику зарабатывать. Когда через 3–4 года ученье кончается, мальчик может уже сам брать работу – на частного заказчика или на магазины: он уже, как говорится, становится «на собственные ноги». Мама, как и другие члены этого благотворительного общества, посещает время от времени несколько своих подопечных, чтобы посмотреть, учат ли их или только загружают по хозяйству, не бьет ли их мастер, кормят ли мальчиков досыта, и т. д. Реже, но все-таки бывают среди этих детей не только мальчики, но и девочки: их отдают в ученье к портнихам, золотошвейкам, цветочницам, изготовляющим искусственные цветы для дамских шляп и бальных платьев.– Мама! Почему ты отдала этого Даню в ученье к Ионелю? Ионель – такой крикун, такой грубиян… Я его боюсь!– Он крикун, – соглашается мама, – но он честный человек. И добрый. Он мальчика не обидит. Меня гораздо больше интересует вопрос, чему Ионель его обучит… Он ведь неважный портной.– Так почему ты не отдала мальчика в ученье к хорошему портному?

– Хорошему портному неинтересны те несколько рублей, которые общество платит за мальчика ежемесячно. Он старается взять умелого помощника, а не такого, которого еще всему учить надоМаминого подопечного, Даню, ученика Ионеля, мы застаем за занятием, очень далеким от портновской учебы: он качает люльку с младенцем.– Слушайте, Ионель! – говорит мама с упреком. – Как вы считаете, благотворительное общество отдало вам мальчика в няньки? Нет, общество думало, что оно отдает вам мальчика в ученики!– Госпожа докторша! – спокойно отвечает Ионель. – Что общество думало или чего оно не думало, – это его дело. А Данька учится у меня так, как я сам когда-то учился у мастера; я тоже качал люльку, и бегал в лавочку за хлебом, и чего я только не делал! И – сами видите: ничего плохого ко мне не пристало, и я, слава богу, научился портновскому делу! Данька тоже научится. Все.– Даня, скажи мне правду: тебе тут хорошо?

Даня слегка пожимает одним плечом и улыбается своей улыбкой, испуганной и доброй.

– Как это – «хорошо»? – говорит он. – А кому это бывает «хорошо»? Я такого никогда не видал… Живу – и все. Бывает гораздо хуже….свернутьВообще социальные вопросы красной линией проходят через всю книгу: отношения богатых и бедных, «благородных», кичащихся титулами или деньгами, и революционно настроенных граждан, что жаждут перемен, уже не надеясь, что новый царь – Николай II- изменит жизнь к лучшему.цитатыТихой, скользящей походочкой Дрыгалка перегоняет меня и берет за плечи Мартышевскую и Микошу:

– На каком языке вы разговариваете, медам?

Девочки очень смущенно переглядываются, как если бы их поймали на каком-то очень дурном поступке.

– Я вас спрашиваю, на каком языке вы разговариваете?

– По-польски… – тихо признается Олеся Мартышевская.

– А вам известно, что это запрещено? – шипит Дрыгалка. – Вы живете в России, вы учитесь в русском учебном заведении. Вы должны говорить только по-русски.– Ша-пи-ро? – переспрашивает она. – Жид?

Иван Константинович перекрывает изящную ручку Тамары своей стариковской рукой, с такими вздутыми венами, как на изнанке капустного листа.

– Тамарочка… – говорит он очень серьезно. – Давай – уговор на берегу: этого мерзкого слова в моем доме не говорят.

– Почему? – не сдается Тамара. – Разве вы – жид? Ведь вы – русский?

– А как же! Конечно, русский! Я – русский интеллигент. А русская интеллигенция этого подлого слова не признает.Но все-таки иногда – по-моему, даже слишком часто! – в ней опять просыпается ее глупая гордость неизвестно чем, ее барские замашки. И тогда она опять становится противная-противная! Я стараюсь найти если не оправдание такому ее поведению, то хоть объяснение. Я повторяю сама себе, что она не виновата, что она выросла под влиянием своего дедушки-генерала, который сознательно воспитывал в ней надутую спесь, глупую заносчивость и т. д., и т п. Но мне не всегда удается совладать с самой собой и внушить себе снисходительность к Тамаре. И нередко между нами возникают разногласия, а иногда – даже ссоры. В особенности противно мне бывает слушать, как она разговаривает с горничной Натальей и с Шарафутдиновым. Ну, словно они не люди, а неодушевленные предметы!Их приносит в вазе Шарафутдинов, как всегда приветливый, улыбающийся, и ставит на столик. Яблок в вазе слишком много, и два верхних яблока падают на пол. Шарафутдинов поднимает их с пола, обтирает обшлагом своей рубашки и кладет обратно в вазу.

Что тут начинается, батюшки! Тамара приходит в бешенство. Она грубо выхватывает из вазы те яблоки, которые трогал руками, и вытирал обшлагом Шарафутдинов, и швыряет ему в лицо.

– Болван! Хам! – кричит она на него....Тамара опоминается. Она видит по нашему возмущению, что переборщила.

– Подбери яблоки, черт косой! – приказывает она Шарафутдинову.

И, криво улыбаясь, обращается ко мне и Кате:

– Вы что же, обиделись за него, что ли? Он таких тонких чувств не понимает. Мой дедушка своих денщиков даже по морде бил…Иван Константинович весь багровеет. Никогда я его таким не видала!

– Я всю жизнь в армии служу… А ты, девчонка, фитюлька, шляпка, – ты смеешь русскому солдату такие слова говорить? Сию минуту извинись перед Шарафутом!

– Как бы не так! – запальчиво говорит Тамара. – Я буду перед солдатом извиняться, еще что выдумали!

свернутьТак что, подводя итог, данная книга будет интересна взрослым не менее, чем подросткам, поэтому рекомендую ее читателям, которые любят добрые истории взросления и повествования, описывающие жизнь людей в дореволюционные времена.

Сашенька взрослеет. Теперь она ученица, вернее гимназистка женского института. И первый де день, которого так ждала, какого-то чуда, что-то, от чего изменится жизнь, принёс разочарование. Через четыре года, она чётко будет знать, что же такое институт благородных девиц, где учат всему доброму – «Мы, однако, считаем, что учат нас вот именно многому, совсем не доброму. Четыре года назад, когда мы поступали в институт, ну до чего же мы были дурочки! Не умели врать, скрытничать, притворяться, – словом, не знали простейших вещей. Теперь мы это умеем, ох, умеем! И не бездарнее, чем другие.»

Да, через четыре года она получит грамоту второй степени и станет старшеклассницей, а пока Саша только учится врать, или, как говорит её папа: «Это компромисс, говорит папа, то есть отступление от своих правил, уступка жизни.»

Это не первые её жизненные уроки, но первые компромиссы, на которые она должна идти, потому что без них можно подвести подруг, не получится научить грамоте рабочих, в конце концов от этого часто зависит свобода её знакомых революционеров. Но институт – это ещё и подружки, некоторые на всю жизнь. Это узнавание нового, это девчачьи секреты, перешёптывания, и даже «журфиксы» с зазнайкой Тамарой, той самой «внучкой графа», которую Саша так ждала и мечтала о новой дружбе. А Тамара и знать не хочет Шуру и её подружек, ей подавай высший класс. Но однажды всё встанет на свои места, и Тама перевоспитается (может и не до конца, но всё же).

Это помощь подруге в трудную минуту, и новый друг Лёшка, который вообще-то не дружит с девчонками, но для Шушары сделал исключение. Ну, Лёшка, конечно, к институту отношения не имеет, но оставим его в этой милой компании. А в доме Бруштейнов всё по-прежнему. Всё так же пропадает на работе папа, всё также ворчит и подслушивает Юзефа. Ой, хотя что это я.

О большой новости то и забыла – у Сашеньки появился брат. И это такая радость для всех. Я сама улыбалась, когда читала строки о Сенечке, наполненные любовью, грустью и нежностью.

А ещё уехала Поль, оставив своей милой Саш ценные наставления: « Тебе надо искать хороших людей, настоящих людей, Саш! Вот ударь по столу – стукнет, по кастрюле – загудит, а дотронься хоть легонько до хрустальной рюмки – зазвенит, зазвенит, как ручеек! Вот таких людей ищи в жизни, Саш, маленький мой!» Прощание Поль стало одним из самых печальных моментов книги. Большой маленький человек Поль? Как сложилась твоя судьба? Об этом нам поведает уже Александра Яковлевна. Вообще книга хороша тем, что это как бы монолог одного человека, но в два голоса, юной Сашеньки и взрослой уже Александры Яковлевны.

Некоторые события последняя как бы спойлерит. Но на самом деле она просто раскрывает читателю глаза на будущее. Просто некоторые герои уходят со страниц, но писательница просто не может умолчать, как сложилась их жизнь дальше. Вообще эта часть более насыщенна серьёзными вопросами: правда и ложь, взаимовыручка и дружба, судьба сирот, политические события в стране. Я уж молчу о религии и политике.

А ещё мы повстречаем здесь известных личностей в пору, когда они таковыми не были. Качалов, Мухина, Комиссаржевская. Интересно взглянуть на них юных, влюблённых, окрылённых мечтой, ещё не знающих, что они станут историей. Ещё в этой книге по-новому раскрылась мама. Эта мудрая женщина всегда в тени своего мужа, но писательница нам показала. Что и она умеет постоять за дочь, где это действительно надо.

«Запах мамы… Все забывает человек, только не это… Потому что это – запах спокойствия, прибежища в беде. Запах, в котором растворяется оскорбительная горечь всего, что пережито мною в этот первый день самостоятельной жизни…»

Запах, который с тобой всегда, даже если дорога уходит в даль…