Александр Звягинцев
Профессиональный инстинкт
Виктор в ярости бросается к шкафу, обдирая пальцы пытается открыть дверцу.
Вера Александровна. И когда ты ушел с работы, бросив отца одного, когда ему было так трудно, – это тоже было предательство… Ты не захотел работать с собственным отцом, бороться вместе с ним за дело, которому он посвятил свою жизнь… Ты сбежал! А он так на тебя рассчитывал. Все на него тогда набросились, а сын в это время подал заявление по собственному желанию… И ушел…
Виктор яростно распахивает дверцу шкафа.
Виктор. Вот! Любуйся! Ты этого хотела? Теперь ты довольна? Можешь встать перед ним на колени и помолиться! А с меня хватит!.. Хватит! Я не могу больше!
Виктор убегает, Вера Александровна остается одна, а из темной глубины шкафа возникает громадный белый бюст пожилого мужчины. Выглядит он нелепо и жутко одновременно.
Вера Александровна стоит перед ним. Неожиданно влетает Виктор и сразу начинает орать.
Виктор. Это для тебя его слова (указывает рукой на бюст) были единственной истиной. Он сказал… Он хочет… Он не хочет… А он многого уже просто не знал и не понимал! Он весь жил там, в проклятом советском прошлом! Потому что там была его жизнь. А в конце, когда вся эта дурацкая, проклятая система гикнулась, ушла, проклятая, под воду, у него ничего не осталось. У него земля уходила из-под ног. Он связался не с теми людьми! Что ты знаешь об этом? Что ты в этом понимаешь?.. Предательство! Я его предал!.. Он не оставил мне другого выхода. Мы по-разному смотрели на все. Он вообще не хотел меня слушать. Не хотел ничего понимать!.
Вера Александровна. Ты был его сыном. Он ждал от тебя хотя бы понимания.
Виктор. А я? Я не ждал от него понимания! Но хотел быть верным своим идеалам! Каким? Какие у этой проклятой системы были идеалы?
Вера Александровна (ласково). Витюша, признайся, ты тогда просто испугался. Побоялся встать рядом с ним. Рядом с отцом…
Виктор. Ах вот оно как! Испугался! Предал! Как я мог встать рядом с ним, если он был просто не прав. Пойми ты – он защищал и оправдывал то, чему не было оправдания!
Вера Александровна. Он защищал нашу жизнь. А ты хотел, чтобы мы признали, что прожили ее зря. Он считал, что ты его наследник. И пусть в этом наследстве не все хорошо, но что-то можно и исправить… Что в этом дурного и неверного? Отец имеет право считать сына наследником. Имеет право рассчитывать на его понимание… Отец не может считать своего сына Хамом, иначе зачем ему жить… А ты вел себя как посторонний… Как будто у тебя с нами ничего общего…
Виктор. Мать, ты судишь! Судишь безжалостно, но ты ничего не знаешь… Но судишь!
Вера Александровна. А разве ты не судил все эти годы нас? И жалости в тебе было немного. И никакого желания понять, что с нами было… Ты даже не видел, как ему было больно! Желающих судить было много, и ты, его сын, почему-то был с ними, а не с ним… А потом у него не выдержало сердце.
Виктор. Рак! Он умер от рака!
Молчание.
Вера Александровна. Спасибо, что напомнил. Ты думаешь, я забыла?
Виктор. Зачем? Зачем мы сейчас об этом говорим? Почему именно сегодня? Сейчас?
Вера Александровна. А сегодня такой день. Особый. Нас выгоняют из дома, где прошло твое детство, где вырос твой брат, где умерла моя мама… Я не хочу, чтобы эта проклятая машина приезжала! Лучше бы она не приезжала никогда… А ты так спешишь, так рвешься отсюда…
Пауза.
Виктор (вглядываясь в бюст). Странно, он всегда казался нам просто чудовищным… Ничего общего с отцом! А сейчас такое ощущение, что что-то схвачено… И очень точно. Помнишь, когда он задумывался, он тер лоб. Вот так…
Вера Александровна. Однажды пришел выпивший, мы легли спать, и он начал храпеть. Я его растолкала и говорю: «Что может быть хуже пьяного мужика!» Он посмотрел на меня и сказал, как отрезал: «Пьяная баба!» И тут же снова заснул, как убитый…
Виктор. Слушай, а каким он казался тебе в молодости? Я помню его фотографии – такой здоровый парень, лицо простоватое, обычное… Это уже потом вдруг проступило совсем другое лицо…
Вера Александровна. Для меня он всегда был одним… Мне страшно, Витюша! Что с нами будет? Без отца…
Виктор. Помнишь, бабка говорила: «Живым в могилу не ляжешь, хотя и впору уже».
Вера Александровна. Ну, утешил. Ты как скажешь, так не знаешь – плакать или смеяться.
Виктор. Смеяться, мать. Если выбор такой, то только смеяться… Сейчас бы выпить! У нас ничего нет случайно?
Вера Александровна. Надо посмотреть.
Они уходят. Смотрит из темноты белый бюст.
Появляется Тася. Подходит к телефону. Берет трубку, но тут замечает бюст, ахнув, роняет трубку. Смотрит на бюст, он словно притягивает ее. Она подходит совсем близко, пытается накрыть дверцу, но та со скрипом открывается вновь. Тася в смятении торопливо уходит.
Входят Максим и Неволин. Сразу видят бюст.
Максим (он явно слегка выпивший). Елы-палы, мать моя! Ничего себе встреча!
Неволин. Да, впечатляет. Слушай, а откуда он у вас, я что-то и не помню… Помню, что был, а откуда, зачем?
Максим. Что, брат, пронимает? Берет за душу?.. Это тебе не хвост собачий. Тут штука посильнее «Фауста» Гете! Отец его, знаешь, как называл? Идолище поганое. Какой-то ваятель-любитель осчастливил. Отец ему помог с чем-то… Не помню уже… То ли с квартирой помог, то ли ребенка на операцию пристроил… Он же все время кому-то помогал… А мужик этот, оказывается, после работы ваял скульптуры для души. И как-то раз подвозит на грузовике это произведение прямо к дому. Мы туда-сюда, а как откажешься?.. Думали-думали, что с ним делать, потом спрятали в чулан, чтобы людей не пугать. Не перед домом же было ставить!.. Решат, что Иконниковы спятили… (Максим смотрит на бюст внимательно). А ведь схватил ваятель что-то… Что-то в этом чуде-юде есть от отца. Раньше я не замечал…
Неволин. Значительность чувствуется… Человек-то был незаурядный.
Максим. Это да, мы пред ним ничто, муравьи, спешащие по сво – им делам… Для кого величия, а для кого… Знаешь, я не успел с ним пожить на равных. Так и остался для него маленьким. Он – титан, а я под ногами крутился. Это Виктор считался наследником и продолжателем, а я так… Он меня ничем не нагружал. Только в последнее время его потянуло как-то ко мне, когда Виктор ушел от него… Но он уже умирал… и ничего у нас не получилось. Опоздали. (Бюсту). Вот так, старик. А ты ничего и не знаешь. Я жил с ощущением, что за мной – стена, железобетон. И вдруг оказалось, что стены нет и надо самому…
Неволин. Да вроде пора уже и самому… Где-то и что-то…
Максим. Пора, брат, пора…
Неволин. Слушай, а что вы действительно побежали отсюда как муравьи? Мать вон довели… Для нее же этот отъезд, как конец света!
Максим. А ты что предлагаешь?
Неволин. Не хотите – не уезжайте.
Максим. Вот так вот. Ты что ли нам разрешаешь?
Неволин. Попробовали бы вот его отсюда выгнать! (Указывает на бюст). А вас, выходит, можно… Вы сами на все согласны, что ж вас жалеть? С вами делай, что хочешь…
Максим. Вот как ты запел! Ишь ты! В своей Германии что ли научился?
Неволин. И там тоже. Там, знаешь, на печи не полежишь! Знаешь, скольких сил мне стоит каждый раз добиться продления визы? Немцы делают все, чтобы я там не остался, регулярно стараются выпереть, каждый раз надо искать с высунутым языком новый рабочий или издательский договор…
Максим. Ну и возвращался бы!
Неволин. Куда? Куда мне было возвращаться? Ни жить негде, ни работать!
Максим. Не надо было квартиру своей жене оставлять. Раз развод – значит, распил. Всего! Все пополам. А ты ей квартиру оставил, а сам уехал. Слава богу, хватило ума не выписаться оттуда и сохранить на нее права. Теперь-то она твоя? Квартира?
Неволин. Теперь моя. Так что осталось найти работу и можно возвращаться…
Максим. Слушай, так она точно пьяная с каким-то мужиком была?
Неволин. Да какая теперь разница! (Смеется) Ну вы и семейка! Вас одно интересует – пьяная и с кем? Ты еще спроси сколько теперь квартира стоит?
Максим. Да я уже прикинул – бабки хорошие, если продавать. Кстати, как на предмет занять?
Неволин. А как дачу сохранить тебе не интересно?
Максим. А ты что – знаешь?
Неволин. Да вы начните сначала что-то делать! Хотя бы! У вас столько знакомых осталось, вполне влиятельных людей. Этот друг твоего отца, Юдин сейчас зам генерального директора в фирме. Обратитесь к нему. Кстати, я узнал, что Инга Завидонова сейчас в конторе здешней работает, не последний человек…
Можно с ней поговорить… В суды пойти… Надо просто что-то начать делать!..
Максим. Да ладно, не суетись. Поздно уже. Ушел поезд…
Неволин молча смотрит на него, удрученно крутит головой.
Максим. Пойдем лучше пивка дернем. Я там во дворе в кустах шесть банок спрятал!
Неволин (смеется). В том самом месте? Как в детстве? Чтобы мама не нашла!
Максим. Ну!.. Эх, какие были времена!
Они уходят. Из другой двери появляются Виктор и Вера Александровна. В руках у Виктора бутылка. У Веры Александровны несколько рюмок. Садятся да стол, Виктор наливает две рюмки.
Вера Александровна. А что ж мы вдвоем, как пьянчужки? Надо всех позвать.
Виктор. Да ты не волнуйся, сейчас они все на запах налетят. Ладно, мать, давай… Что поделаешь, всему приходит конец…
Вера Александровна выпивает, и на гладах у нее выступают следы. Виктор молчит, наливает себе еще рюмку и пьет.
Постучав в дверь, входит Инга Давидонова. Стройная, подтянутая, подчеркнуто деловитая, воплощенная бизнесвумен.
Инга. Добрый день. Не помешала? Вы тут собираетесь…
Виктор (неожиданно захмелевший). Простите, мадам, а вы собственно кто?
Инга. А я работаю в дирекции дачного поселка.
Виктор. Начальство, так сказать. Власть! Как я вас всех не люблю!
Инга (хладнокровно). Что поделаешь. Вот зашла посмотреть, как вы съезжаете, все ли в порядке!
Виктор (орет). Да ничего у вас не в порядке! Как был совок, так и остался! Где эта чертова машина, которую вы обещали!
Инга. Непредвиденные обстоятельства, машина скоро будет!
Вера Александровна (возмущенно). Съезжаем! Оказывается, это мы съезжаем! Мы сами! Нет, это вы гоните нас! Вы подали на нас в суд. Подумать только – в суд! Как будто мы какие-то мошенники, проходимцы! А мы здесь прожили столько лет. Когда мы приехали сюда, здесь еще ничего не было. Вашей конторы уж точно! Это мой муж строил здесь все. А вы теперь нас в суд тащите!
Виктор (разваливается на диване, на него вдруг находит благодушие). Мы здесь теперь чужие люди. Проходимцы, мать, проходимцы. Ты уж называй вещи своими именами. Мать, что ты набросилась на человека? Что ты от него хочешь? От него ничего не зависит, неужели ты не понимаешь?
Вера Александровна. Ни на кого я не набросилась. Очень нужно!
Инга (с чуть заметной усмешкой). Кое-что и от меня зависит… Главное, чтобы все прошло без эксцессов.
Виктор. А что вы понимаете под эксцессами, мадам? Может, разъясните?
Инга. Вы же не первые освобождаете дачу, и до вас уезжали люди… Ну и случалось… Истерики… Некоторых даже пришлось выносить с милицией и судебными приставами… Ну, судя по всему, сегодня мы обойдемся без милиции…
Виктор. Да уж, этого удовольствия мы вам не доставим. Обойдетесь!
Инга. Скажите, а Максим тоже здесь?
Виктор (дурашливо). А зачем это он вам понадобился? Что за счастливчик – чем он так баб привораживает? Толстый стал, лысеет, а бабы к нему все равно льнут. Мадам, как вы понимаете, к вам это не имеет ровно никакого отношения. Я понимаю, у вас к нему сугубо деловые вопросы. Наверное, он задолжал вам определенную сумму. Впрочем, как и всякому встречному…
Инга. Да нет, дело не в деньгах…
Инга уходит.
Виктор. Экая таинственная незнакомка. Аж жуть!
Вера Александровна (в ужасе). Боже мой, это она! Это точно она!
Виктор. Да кто она? Мать, ты что – бредишь?
Вера Александровна. У меня сразу сердце сжалось…
Виктор. Да кто это, черт побери!
Вера Александровна. Клава мне сегодня рассказала… У Максима с ней была какая-то история, но он ее чем-то обидел, и она пыталась кончить жизнь самоубийством… Она повесилась, а ее случайно спас Игорь Неволин… Зачем она пришла? Она пришла ему отомстить, я чувствую, она пришла отомстить…
Виктор (выпивает). Да, история… Ладно, мать, успокойся, никто никому мстить не будет… Мало ли что на даче бывает, на свежем воздухе! Если бы можно было представить, сколько человек здесь пере… пере… В общем, предавалось любовным утехам… Это был настоящий дом любви! Да-да, дом любви назло моральному кодексу строителя коммунизма! Здесь было море любви. Разливанное море любви! И за это надо выпить!..
Часть участка перед дачей. На скамейке сидит Максим, раскинув руки. Появляется Инга. Какое-то время они молча смотрят друг на друга.
Максим (неуверенно). Привет. Давно не виделись…
Инга. Да все как-то не получалось… Или желания не было.
Максим. Ты как?
Инга. Фифти-фифти. Что-то удалось, что-то пока нет…
Максим. Ты теперь здесь командуешь, я слышал.
Инга. Ну, всем командуют владельцы, акционеры…
Максим. И кто это?
Инга. Ну, это тайна великая… Там черт ногу сломит, пока разберешься среди всех этих офшоров и Каймановых островов!
Максим. А ты тогда кто?
Инга. Наемный менеджер. Чья цель – обеспечить прибыль.
Любыми способами, которые сочту нужными.
Максим. Надо же… Значит, наше изгнание твоих рук дело?
Инга. Все еще можно изменить.
Максим. Вот как! И что же для этого надо сделать?
Инга. Не знаю.
Максим. А кто же знает?
Инга. А ты подумай сам.
Максим. Ничего не понял.
Инга. А что тут непонятного? Можно все изменить. Я могу все остановить. Но зачем мне это делать? Я не знаю. Подумай, может, что придумаешь.
Инга уходит. Появляются Неволин с Дунькой. У них в руках пакеты, из которых они достают пиво и какую-то закуску.
Максим. Ты знаешь, кто сейчас здесь был? Инка Завидонова…
Неволин. Господи, а она откуда?
Максим. Она теперь тут всем распоряжается. Большой человек.
Дунька. Так, я могу узнать, что это за персонаж тут объявился и чего ему тут надо.
Неволин. Инка Завидонова – местная девчонка, у нее с твоим дядей было что-то вроде юношеской любви…
Максим. Да какая там любовь! Так, пару раз по пьяному делу… А она решила… Потом оказалось, что она даже от ревности повеситься сдуру собралась, а вот Неволин ее спас – из петли вынул…
Дунька. Ничего себе вы тут развлекались! По полной программе… А ты, Неволин прямо настоящий спасатель – меня спас, ее спас… Герой настоящий! Дай-ка я тебя поцелую…
Дунька целует Неволина.
Неволин. И чего она хочет?
Максим. Да я ни хрена не понял! Я, говорит, могу остановить ваш отъезд, но не знаю, зачем мне это делать. Вот ты, говорит, и подумай, зачем мне это делать…
Дунька. А до тебя что – так и не дошло?.. Тебе или жениться на ней надо. Ну или просто трахнуть тут по-быстрому. В смысле заняться с ней любовью, чтобы снять тягостное воспоминание о попытке суицида, который гнетет ее всю жизнь, и тем самым вселить надежды на будущий роман… Элементарный психоанализ. На детском уровне.
Максим смотрит на Неволина. Тот радводит руками.
Неволин. Во всяком случае никаких других мыслей мне в голову не приходит.
Максим. Куда мне жениться? Если Светка ребенка ждет!
Дунька. Точно ждет?
Максим. У нее справка есть!
Дунька. Ну, справку я тебе любую сейчас сделаю…
Неволин (серьедно). Одно понятно – она пришла по твою душу. Твоя душа ей нужна.
Максим. Зачем?
Неволин. То ли хочет пробудить в ней раскаяние, то ли растоптать уже до конца…
Дунька. Ошиблась девушка. Сильно промахнулась. Души-то у нас никакой уже нет, да, дядя Максим? У нас там теперь выемка, пустое место…
Максим молчит, погруженный в какие-то свои мысли.
Большая комната. Входит Клава. Спускает платок с головы на плечи. Устало садится на пустой стул. Сидит, погруженная в свои мысли. Вдруг дверь чулана распахивается со скрипом, и Клава видит бюст… Клава какое-то время молча смотрит на него.
Клава. И чего они его прячут все? Не нравится? Или стесняются? Нашли чего стесняться! Поставили бы прямо перед домом, как памятник, глядишь, сегодня и не выгоняли бы…
Входит Виктор.
Виктор. Клава, ты что ли? Прощаться пришла?.. Как живешь-то? Что-то мы с тобой давно не виделись…
Клава. Жизнь моя как у всех – сегодня здесь, а завтра на помойке.
Виктор (он все еще расслабленно благодушен после выпитого). Тебя-то уж точно никто не тронет. Без тебя и поселок этот представить нельзя. Ты же здесь как домовая… Всегда была, всегда будешь.
Клава. Ну да… Давно ты тут не был, ничего не видишь, ничего не знаешь. А тут все перевернулось…
Виктор не слушает ее, он вдруг погрузился в воспоминания.
Виктор. А дочь как?.. Девушка Юля, моя первая настоящая любовь! Какая может быть только в юности. Среди лесов, полей, под трели соловья!., прозрачными ночами… Все было именно тут. Господи, сколько же лет прошло уже!.. Помнишь, как ты нас с ней гоняла?
Клава. Память пока не отшибло.
Виктор. Все пальцем грозила: «Учти, Виктор, я не погляжу, что я тебя еще с таких вот лет помню… Дочку позорить никому не дам! Кого хошь за нее разорву!» А у нас с ней ничего такого и не было… Только целовались у родника среди тучи комаров… Ее они, кстати, совсем не кусали. Лягушки еще орали, как оглашенные… Когда это было!
Клава. Грозилась и правильно делала. Потому что ничего у вас с ней быть не могло. Кто был ты, а кто она? А ты совсем ополоумел тогда, знать ничего не хотел…
Виктор. Зря ты тогда меня боялась, она меня быстро отшила. Надоел… Я же для нее сопляк был, а вокруг нее столько взрослых мужиков с деньгами крутилось, а тут я с потными ручонками… Эх, разбили вы мне с дочкой своей сердце тогда…
Клава. Значит, надо было.
Виктор. Может быть, и надо, может быть… И как она сейчас? Она же вроде бы куда-то уезжала? Потом вернулась…
Клава. Да как… Живет… А лучше бы не жила…
Входит Вера Александровна.
Вера Александровна. Клава, вы про кого этого так?
Клава. Про Юльку, дочь мою, а то про кого же… Про нее, паскуду…
Виктор. Погоди, Клав! Ты что несешь? Ты понимаешь, что ты говоришь?
Клава. В том-то и дело, что понимаю. Спилась она… Насовсем. На человека уже и не похожа… Про другое и не говорю… Она тут по рукам у последних забулдыг ходит. А последнее время с строителями связалась… Этими, как их, гастарбайтерами… Их же сюда теперь все больше завозят и завозят… Они же тут без баб живут, а мужики здоровые, вот она к ним и ходит, зарабатывает на бутылку…
Вера Александровна. Но желать смерти!.. Дочери…
Клава. А что же мне – внучке смерти желать? Она ж уморит ее – или нарочно, или ненароком. Родила, я уже и не надеялась… Беременная была, я места себе не находила – все боялась, что у нее больная или урод родится. А родилась нормальная. Это же счастье какое, что не урод! Девочка такая хорошая, светленькая… А эта… Только месяц, может, и не пила… А потом – то накормить забудет, то на морозе оставит, а сама бегает, похмелиться ищет… Вином поить начала, чтобы девчонка не плакала…
Вера Александровна. Ребенка вином?
Клава. А больше у нее ничего нет. А теперь еще под забором шприцы стала находить… Пусть уж лучше помрет. Господи, что же с человеком делается! Вы же помните, какая она в детстве была – как ангелочек, светилась вся… А теперь? Разве в ней от ребенка хоть что-нибудь осталось? Откуда она такая стала? Почему? Смотрю на нее и одного понять не могу: откуда она такая стала? Когда ее подменили? Ну, не мог тот ребенок такой паскудой стать, не мог!.. Вы же помните, какой она девочкой была? Светилась вся!.. Люди вообще на детей совсем не похожи.
Вера Александровна. Погодите, Клава, погодите! Я не могу это слышать!.. Ее надо лечить, у наших знакомых есть хороший специалист, я поговорю…
Клава. Не будет она больше человеком. Не осталось в ней ничего. Нечего там лечить. Только керосином…
Вера Александровна (беспомощно). А разве керосин помогает?
Клава (после дьявольской паузы). А как же! Еще как! Облить керосином да поджечь – все как рукой снимет.
Вера Александровна. Виктор! Я не могу…
Виктор (с трудом). Клава, ты это брось.
Клава. Я бы бросила, только… Тут все просто. Или она, или внучка. Ее жизнь уже не поправишь, а внучка еще может пожить по-человечески, если ее от матери спасти. Счет-то совсем простой…
Виктор (в ярости). Да выкинь ты это из головы, слышишь! Считает она! Обеих спасать надо, пронимаешь, обеих!
Клава (спокойно). Обеих не спасу.
Виктор. Клава!
Клава. Да не ори ты так, Виктор. Ором не поможешь, тут уже другие расклады пошли. Давайте прощаться – мне идти надо, а то внучка проснулась уже, наверное. Я же ее у соседки оставила, этой-то нет… Опять у строителей, наверное…
Виктор. Клава, обещай мне…
Клава. Чего? Ничего я тебе обещать не могу и не буду. Нечего мне тебе обещать… (Неожиданно) А у вас хороший дом был. Этим, которые на ваше место лезут, счастья тут не будет… ( Обращаясь к бюсту). Ну, прощай, Николай Николаевич! По-разному тут о тебе вспоминают, ну да на всех не угодишь. А я так только добром…
Клава уходит. Вера Александровна и Виктор в растерянности смотрят друг на друга.
Вера Александровна. Нет, ты что-нибудь понимаешь? Она же молилась на нее! Мы ее все тут баловали.
Виктор. Девушка Юля… Я задыхался, глядя на нее… Ты объясняла мне, что встречаться с ней не надо, а я ничего не слышал…
Вера Александровна. Я боялась…
Виктор. Сейчас я все понимаю, а тогда… Господи, но ведь любить больше, чем Клава, нельзя. Она бы умерла за нее, не задумываясь… И что? Почему? Зачем все было? Зачем?
Вера Александровна. Зато тогда ей было зачем жить…
Входит Тася.
Тася. Что-то я притомилась… Может чаю?
Виктор. А что – мысль. Пропади все пропадом – сядем и будем чай пить. Как когда-то… Как там у Федора Михайловича? Миру провалиться или мне чаю попить? Так вот – будем чай пить.
Тася и Вера Александровна уходят на кухню. Виктор заваливается на диван. Входят Неволин и Дунька.
Дунька. Пап, а ты чего это разлегся? Мы что не уезжаем?
Виктор. А черт его знает! Надоело все! В конце-концов придет машина, как-нибудь закидаем все… Один черт весь этот хлам девать некуда – потом выкидывать придется.
Дунька. Наконец-то дошло! Я сколько говорила – свалить все в кучу во дворе и запалить!
Виктор. Ты это своей бабушке объясни – ведь тут вся ее жизнь. Во всяком случае, она так считает. Я – пас. Мои возможности исчерпаны.
Неволин. Виктор, я все пытаюсь понять: а почему вы так торопитесь уехать? Чего вы так всполошились? Ведь вы можете элементарно не уезжать! Живите себе, как жили, и все. Никто вас не тронет. Все эти выселения, повестки, суды – это же чепуха. Это только Вера Александровна как настоящий советский человек может их бояться! Никто вас не тронет, пока вы не отдадите все сами… А вы не отдавайте! Отец оставил вам имя, с которым и сегодня ничего не страшно. Вам надо было послать всех, а вы сразу бросились вещи собирать.
Вам просто надо предъявить свои права. Вы недооцениваете своего наследства. Не понимаете. Отец оставил вам столько…
Виктор. А может, оно мне не нужно? А? Может, я не хочу за него бороться? На кой мне все это сдалось?
Дунька. Погоди, отец, ты серьезно?
Виктор вскакивает с дивана.
Виктор. Да на кой он мне сдался, этот дом? Ну, останемся… Опять тут будет колготиться мать круглый год со своими подружками и знакомыми… Он только ей одной и нужен!.. А здесь все сгнило, ткни пальцем – упадет. Или сгорит, потому что вся проводка ржавая. Здесь надо все сносить и строить новый дом. Но на это у меня нет ни денег, ни сил. Да и желания.
Дунька. А ты бабушке это не пробовал объяснить?
Виктор. Не пробовал. Потому что ей это объяснить нельзя. Просто нельзя! Она так и умрет с мыслями о том, как она была счастлива тут. А мне тут все осточертело!
Неволин. Тогда прошу прощения… Тогда действительно остается только чай пить. Пойду руки мыть.
Неволин уходит. Дунька и Виктор остаются вдвоем. Дунька с интересом рассматривает отца. Тот вдруг корчит ей смешную рожу.
Входят Тася и Вера Александровна, накрывают стол для чая. Входят Неволин и Дунька. Рассаживаются за столом. Дунька садится рядом с Неволиным. Вера Александровна вдруг достает из кармана бумагу.
Вера Александровна (смеется). Нет, я не могу! Как все удивительно было – как будто не с нами… Это письмо отца! И знаете, о чем он пишет?
Виктор. А кому он пишет?
Вера Александровна. Как кому? Мне, конечно. Он пишет… хотя… Вы тут ничего не поймете.
Виктор. Ну, еще бы! Где нам?
Вера Александровна. В общем он был тогда в отъезде, мы не виделись месяцами… И вот он пишет… Ах, да, сначала я написала ему… (Она возбуждена, путается). Впрочем, сейчас это, наверное, и непонятно, а тогда… Тогда мне было не до смеха…
Виктор. Мать, если ты хочешь сказать что-то внятное, напрягись и сосредоточься.
Вера Александровна. Ой, не путай меня…Я что-то разволновалась вдруг… В общем, я тогда написала ему… Написала, что я в положении…
Виктор. Поздравляю! Только этого нам сегодня и не хватало!
Вера Александровна. Не говори ерунды, это было столько лет назад!
Виктор. Надеюсь.
Вера Александровна. В общем, я была в положении и написала отцу, что не знаю – оставлять ребенка или нет? Я боялась…
Виктор. А аборты уже были разрешены?
Вера Александровна. Разве в этом дело? Я боялась оставлять ребенка потому… Нет, ты все равно не поверишь! Я боялась…
Виктор. Все боятся.
Вера Александровна. Я боялась войны!
Виктор. Во как! Мать, ты растешь на глазах.
Вера Александровна. Нет, правда-правда! Была какая-то сложная политическая обстановка, напряженная… Все говорили, что может начаться война, а тут ребенок… Вот я и написала ему – оставлять или не оставлять?
Виктор. И что он ответил?
Вера Александровна. Вот тут, я сейчас прочитаю… «Знаешь, я лично в новую большую войну не верю, надеюсь, что у людей хватит ума не допустить ее… Ну а не хватит… Это будет такая война, что мало кто уцелеет. Не бойся, что кто-то один из нас останется страдать. Погибнем вместе, наш ребенок поймет нас и простит…»
Виктор. Да, утешил… Юмор хоть куда! Советский! И как один умрем в борьбе за это!
Вера Александровна. Самое смешное, что я сразу успокоилась и…
Тася. Ну, чай готов, садимся…
Виктор. Значит, я мог стать первой жертвой так и не начавшейся войны. Почетно. Наверное, мне на могилку положили бы грамотку от ЦК КПСС…
Вера Александровна. Но ты же не стал! А кстати, очень многие стали.
Тася. Тогда все относились к этому очень серьезно… Обстановка была нехорошая. Вам, Виктор, этого, конечно, сейчас уже не понять… А тогда нам было действительно страшно…
Виктор. Да, запугали вас тогда до самого основания. Такую борьбу за мир вели, что готовы были все и всех в клочья разнести ради каких-то коммунистических химер…
Входит Максим.
Виктор. А вот и герой нашего времени пришел. Верный продолжатель дела отцов. Надежда и опора. Он наплевал на все тревоги и страхи человечества! Он выше их! Поприветствуем продолжателя!
Максим. Спокойствие, граждане! Ценю ваши чувства, но постарайтесь держать себя в руках. Все остаются на местах. Объятия и поцелуи отменяются. Все садятся.
Максим и Виктор дурачатся, разыгрывая какое-то представление, и обнаруживают немалый артистизм. Вера Александровна любуется ими.
Максим. Продолжайте, граждане, пусть вас не смущает наше присутствие… Я и сам могу чашечку…
Виктор. Неужто соизволите?
Максим. Отчего же не соизволить? Еще как соизволю.
Виктор. Нет, что делается! Просто душа замирает от восторга и благоговения… Вы уж на нас не сердитесь, Максим…
Максим. Николаевич.
Виктор. А как же! Обязательно – Николаевич. Непременно! Мы же понимаем. Свое место знаем. А мы тут, знаете, по-простому так, по-дачному, чайком балуемся. Вы уж не судите нас строго.
Максим. Да уж я потерплю, придется. Куда от вас денешься! Чай-то хороший? Или из опилок?
Виктор. Да как можно!?.. Да разве мы посмели бы вас да из опилок!
Вера Александровна. Виктор, довольно, а то я сейчас лопну от смеха!
Тася. У вас всегда было весело… Даже без всякого повода…
Виктор. Ну, как же без повода! У нас повод ого какой! Всем поводам повод.
Вера Александровна. Что ты имеешь в виду?
Виктор. Ну, как же, мы же ждем прибавления в семье, ты что забыла?
Вера Александровна. Мы?
Виктор. Мы. Семейство Иконниковых. Это ты войны боялась, я из-за своих по ночам не сплю, а сын твой и наш брат ничего не боится. Ему ничего не страшно. Он продолжает размножаться как ни в чем не бывало!
Максим. Что ты несешь?
Виктор. Янесу? Это ты несешь…
Тася. О чем вы все время говорите?
Виктор. О том, что у них будет ребенок – у него и его ненормальной жены.
Тася. Так он же развелся?
Виктор. Кто тебе сказал? Зачем ему разводиться? Ему так удобнее – не разводясь. На всякий случай – вдруг понадобится.
Максим. Да что ты понимаешь!
Встает и уходит.
Тася. Если у Максима будет ребенок, то…
Виктор. Его жена вернется к нему… А мать после всего, что было, не сможет с ней жить под одной крышей. И она, тварь, это знает… Она специально это сделала!
Неволин. Погодите, может быть, это все просто розыгрыш… Уж я жену Максима знаю – она и не на такие штуки способна…
Вера Александровна. Да нет, ничего уже не может быть. Я теперь и там, в Москве, лишняя… Лишняя в собственном доме… Только мешаю… У меня отнимают все. Сегодня этот дом… Потом она выживет меня из квартиры, в которой мы жили с Николаем… Жить я с ней не смогу, придется разменивать, если я доживу… У меня отнимают все.
Вбегает Максим.
Максим (Виктору). Кто тебя просил? Зачем?
Виктор. Лучше знать правду.
Максим. Да нет никакого ребенка! Нет! Я наврал. Просто наврал. Представил себе утром, как ты начнешь орать, что я опоздал, и решил соврать что-нибудь… Чтобы тебя, припадочного, успокоить.
Тася. Максим, нуты даешь! Совсем уже ничего святого…
Виктор. Да он слова – то такого не знает!
Вера Александровна. Нет, правда? Значит…
Виктор. Мать, откуда ты знаешь, что он сейчас не врет?
Вера Александровна. Ты, правда, не врешь сейчас?
Максим. Да правда, правда…
Вера Александровна. Слава богу!
Дунька. Ну вот мы уже все и счастливы… Учись, Неволин. У нас, Иконниковых, все по-быстрому, мы китайские церемонии разводить не любим… Мы чай пьем по-простому, по-нашему…
Входит Инга.
Инга. Добрый день, извините, если помешала… Но мне надо срочно переговорить с Таисией Семеновной.
Тася. (встает, очень взволнованна). Да-да, пойдемте куда-нибудь… Чтобы не мешать…
Виктор. Да вы присаживайтесь, чайку с нами попейте…
Инга ( садится за стол).
Виктор. Мы – народ незлобливый, вы нас – в суд, а мы вас – за стол…
Дунька. Да уж, это по-нашему, по-иконниковски.
Вера Александровна. Вы меня так этой повесткой перепугали, мне даже плохо стало…
Виктор. Наша мать – человек советский и потому твердо знает, советский суд оправдать не может, только осудить. Ну там лет пять и десятку по рогам!
Вера Александровна. По каким еще рогам – что за глупости!
Виктор. По рогам – это значит на поселение… Солженицына читать надо было!
Вера Александровна. А я уже бог знает что подумала…
