Александр Волконский
От Новаго Маргелана до границы Бухары
И я задумался; я думал о предстоящем пути: путь был дальний…
Впереди на горизонте смутно рисовались очертания гор: это был Алайский хребет, южная грань Ферганской долины. Перевалив чрез него, нам предстояло вступить по долине Алая в гористые страны восточной Бухары – в горные бекства Каратегина и Дарваза и, прорезав в их пределах с севера за юг снежную цепь Петра Великого и скалистый Дарвазский хребет, постепенно спуститься, идя на запад чрез Бальджуан и Куляб, в низменности среднего течения Аму-Дарьи. До двух тысяч верст надо было пройти верхом в течение менее двух месяцев…
Снежные вьюги на заоблачных высотах едва проходимых перевалов, тропические жары степных берегов среднего Оксуса, карнизы в две ладони шириною, извивающиеся зад бездонной пропастью, смертоносные кулябские лихорадки, гнездящиеся в городах, окруженных искусственными болотами рисовых полей, – вот те опасности, которые, по слухам, на ряду с другими лишениями предстояло нам испытать и изведать. Так, по крайней мере, рассказывали мне мои новые туркестанские знакомое, доверчиво относившиеся к стоустой молве и потому не жалевшие ярких красок при описании трудностей ожидавшего нас пути. Я припоминал эти рассказы, и, признаюсь, мне под час становилось жутко, особенно при мысли о головокружениях, которые овладевают человеком на карнизе скалы и от которых, как от морской болезни в бурю, человека не может избавить никакая сила воли. Упасть с обрыва или со стыдом вернуться назад, опираясь на руку спутника, – вот между чем придется, думал я, выбирать тому из нас, кто испытает на себе притягательную силу пропасти…
Но тут же невольно рождалось сомнение в справедливости подобных рассказов, не о безлюдных пустынях, а про края, хотя и дикие на наш европейский взгляд, все же населенные в продолжение многих веков. Действительно ли нужно обладать исключительной силой воли и энергией великих путешественников, чтобы пройти эти места, или для этого достаточно той свойственной всем смертным доли храбрости, которая оказывается же достаточной для безвестного жителя дарвавского кишлака, когда он пробирается из своей сакли к крохотному, ютящемуся под навесом скалы, клеверному полю; или когда он идет в соседний горный кишлак, чтобы поведать другу свое семейное горе или свою несложную радость? Вот вопрос, который я задавал себе и на который собирался ответить, когда, на основании собственного опыта, признаю возможным относиться к слухам, ходящим об этих местах, с большей или меньшей доверчивостью.
После трехчасового пути, спустившись в небольшой овраг, мы очутились на улице расположенного по его склону кишлака Уч-Кургана, лежащего в 32 верстах от новой столицы Ферганы; на дне оврага текла река. Здесь прекращается колесный путь, и мы предполагали, распростившись надолго с европейскими экипажами, сделать короткий привал, чтобы наскоро пообедать и продолжать путь уже верхом. Но ни вещи наши, ни верховые лошади не успели еще придти: мы их оставили за собой, обогнав обоз на полдороге. «Уж как вы ни хлопочите, – говорили нам в Маргелане бывалые люди, – как ни подготовляйтесь, а в первый день у вас непременно будет суета и беспорядок». Предсказание их сбылось. Накануне было решено отправить лошадей и арбы с вещами рано утром, но к утру оказалось, что не все вещи своевременно уложены; арбы сильно запоздали выступлением, и в результате мы теперь сидели в саду учь-курганского аксакала (волостного), нетерпеливо поджидая обоз, и были принуждены вместо обеда ограничиться чаем, который был нам приготовлен хозяином под цевью бухарской палатки. Последнее обстоятельство, кажется, особенно дурно повлияло на всеобщее настроение, так как до ночевки, назначенной на Исфайрамском таможенном посту, оставалось еще целых 25 верст.
Наконец обоз прибыл. Я вышел на улицу. Тут происходила невообразимая суета: арбы, вьючные и верховые лошади, извозчичьи коляски – все это столпилось у спуска в мосту чрез бежавшую по оврагу реку, мешая друг другу двинуться вперед; джигиты и арбакеши, толкаясь и бранясь между собою, суетились среди них; кругом стояли жители кишлака, пришедшие поглазеть на редкое зрелище (томаша), которое представлял для них проезд стольких русских тюра (господ). Какой-то сарт, дотоле спокойно глядевший вместе с другими, неожиданно вмешался в споры погонщиков: он почему-то нашел, что один из арбакешей, тянувший под уздцы свою лошаденку, заставлял ее повернуть арбу не в ту сторону, куда следовало, и с гневным лицом, с сверкающими глазами, он налетел на него, бранясь и крича, как будто это было важное, близкое ему дело. Остальные жители не могли устоять перед соблазном принять участие в спорах и увеличить беспорядок: поднялся гвалт, тот невероятный гвалт, на который способны одни только азиаты, с их крикливыми голосами, с их неудержимой потребностью от времени до времени, без всякой видимой причины, вознаградить себя шумом и гамом за свое обычное восточное спокойствие. Над обрывом реки живописно стоял аксакал, с белой чалмой на голове, одетый в белый, подхваченный зеленым поясом с серебряными бляхами, халат; он, видимо, желал угодить начальству и распоряжался, усиленно размахивая руками и тщетно стараясь перекричать остальных. Мало-помалу бесцельный шум унялся; тогда дело пошло успешнее, и арбы двинулись дальше.
Час спустя и мы сели в седло. Нас было 12 человек: генерального штаба генерал-маиор Баев, управляющий туркестанским таможенным округом Г. Б. Кайзер, несколько чиновников его ведомства, производитель геодезических работ при ташкентской обсерватории подполковник З. и еще два офицера, добровольно присоединившиеся в экспедиции, один – художник, другой – пишущий эти строки. Четырнадцать нижних чинов оренбургского казачьего войска составляли конвой экспедиции, скорее для её большей представительности и для услуг её участникам, чем ради охраны от несуществующих врагов; несколько человек конюхов, джигитов и повар дополняли наш небольшой отряд. Чрез три перехода нас должны были нагнать еще доктор, топограф и генерального штаба капитан Ф., имевший обширную и интересную инструкцию для изучения посещаемых экспедицией стран.
Завернув в один из переулков и выехав из кишлака, мы неожиданно очутились в красивой долине, окаймленной довольно высокими горами. Алайский хребет в маргелансвом уезде резко подымается над плоскостью раввины, почти не отделяясь от неё предгорьями, которые в других местностях Ферганы придают его северному склону столь разнообразные очертания. Это обстоятельство уменьшает в уезде площадь пригодной для культуры земли, так как на подобные предгорья в других уездах изливается редкий в Фергане дождь, рождаемый прикосновением сухих северных ветров к холодным вершинам хребта. На таких именно предгорьях, на высоте 4–4½ тысяч фут, обыкновенно располагаются прекрасные «богарныя» поля, т.-е. поля, орошаемые атмосферными осадками. Лишенное их, население маргеланского уезда вынуждено довольствоваться исключительно посевами на землях искусственного орошения, пределы которых строго ограничены количеством воды, приносимой в долину горными речками. При чрезмерном увлечении хлопковыми плантациями, которое овладело за последние 2–3 года населением Ферганы, большая часть ирригационных земель отведена под хлопок в ущерб хлебным полям. Поэтому цены на пшеницу и ячмень поднялись до такой степени (пшеница 2 р. 20 к. за пуд, ячмень 1 р. 60 к.), что хозяева, теряя при покупке хлеба всю прибыль, получаемую от продажи хлопка, начинают повсеместно раскаиваться в своем увлечении, а лишенному богарных полей маргеланскому уезду нынешней зимою угрожал бы голод, еслиб местная администрация не пришла на помощь населению.
