Казимир Добродеев
Пролетарские байкеры. Книга 2
ГЛАВА 1
Минувший вечер и тихая летняя ночь прошли для "Биты", как в тумане. Его будоражила жажда деятельности, а врачи запретили ему вставать без крайней нужды с кровати. У него гудела голова и к горлу периодически подкатывала тошнота. Кроме того постоянно беспокоила боль в лодыжке, которая за прошедшее с аварии время стала только сильнее.
Вечером, когда на Пролетарский уже сгустились сумерки, Антона посетили его родители. Мать, беспрестанно плакала, и не смогла сказать чего-то внятного. Только причитала все время, что он чуть не оставил их. А отец был необыкновенно молчалив, рассеян и как будто смущен чем-то. В глубине души он винил в случившемся себя. Он твёрдо верил, что будь Антон за рулём – этого бы с ним не случилось… А он его родной отец лишил его мотоцикла и тем самым вынудил сесть к этому, как он его называл, "камикадзе".
Они принесли Антону больничные тапки, а также эмалированную миску с кружкой и кое-что из еды. Еда пришлась весьма кстати, так как вновь поступивших больных начинают кормить лишь с утра, а Антон успел к вечеру неслабо проголодаться. Он налегал на картофельное пюре, принесенное в большом термосе, под монотонные всхлипывания матери и вздохи отца. Родители сидели по обе стороны от него на скрипучей панцирной кровати и с сочувствием смотрели то на его забинтованную лодыжку, то на его перевязанную голову, то на сосредоточенное голодное лицо с набитыми едой щеками. Затем он вкратце рассказал подробности аварии, и подчеркнул, что вины Сергея в ней не было.
– Ну как не было, как не было? – закипятился отец, горячо жестикулируя руками, – такой опасный участок, а он несётся! Я всегда сбавляю скорость там, чтобы водители на перекрестке успели увидеть меня и среагировать. Там обзор закрыт, не видно ничего… Постоянно бьются на этом месте. А начинающему водителю и остановиться не грех. Пусть ты формально не прав. Пусть сигналят, крутят пальцем у виска, но ты сохранишь своё транспортное средство и здоровье. А может даже и жизнь… А так твой друг вроде и прав остался, но далеко ли он теперь уедет на своей правоте? Мотоцикл-то восстановит ему виновник?
– Не знаю, вряд ли… – сухо ответил Антон, стараясь не упоминать виновников.
– Вот то-то и оно, что вряд ли… Сам пострадал и тебя подставил под удар. Он-то вон дома, а ты тут лежишь весь перевязанный…
– Ему сейчас тоже не сладко, бать. Он мотоцикл разбил…
– Да что мотоцикл! – в сердцах, махнул рукой отец, – Взять бы все ваши мотоциклы – и в утиль! Одни неприятности от них…
Успокоившись, отец бросил на больничную койку маленький блестящий ключик, от замка, которым был прикован "Иж" Антона, и, выходя вслед за матерью из палаты, как бы невзначай, оставил на его тумбочке свою распечатанную пачку сигарет. Антон несказанно этому обрадовался, от скуки и волнения он скурил почти все свои сигареты.
На улице уже было совсем темно, и сквозь распахнутую створку окна издалека через больничный сквер доносился гул машин и рокот мотоциклов. По засаленной стене больничной палаты в полумраке бегали рыжие тараканы размером с фасолину. Соседи по палате тихонько дремали, лишь Николаич, которого в пьяном угаре чуть было не зарезала жена, тихонько читал какую-то толстенную книгу, и время от времени всхлипывал. Антон от безделья и любопытства успел со всеми в палате познакомиться, и Николаич его особенно заинтересовал.
Это был тихий старик лет 60. Сухенький, с серой морщинистой кожей, седой бороденкой и глубокой залысиной. Он был в больнице уже почти неделю, и, по словам окружающих, жена в эти дни к нему ни разу так и не пришла. Единственный кто посетил его во все время – это следователь, который взял с него показания. Николаич был угрюм и рассеян. Постоянно о чём-то думал и морщил свой и без того сморщенный лоб. Он был молчалив и нелюдим. Изредка читал толстую серую книжку, оставленную ему кем-то из выписавшихся соседей. В голубых потухших глазах Николаича выражалась постоянная тоска. Он поминутно всхлипывал и постанывал, и, казалось, будто он вот-вот заплачет. Николаич окончательно утратил веру в человечество после того, как получил 2 удара в спину старым столовыми тесаком от самого близкого на свете человека. От любимой жены Татьяны. Он толком не рассказывал об этом никому. Всё это стало известно окружающим из его показаний, которые он дал прямо в этой провонявшей лекарствами палате. Перепили изрядно, повздорили. О чем, он толком и сам не помнил, но ничего криминального он не сделал. Похвалил, кажется, кого-то из её подруг. А она, не раздумывая, схватила нож и попыталась лишить его жизни.
Другие обитатели ветхой больничной палаты отделения травматологии пролетарской больницы были не менее колоритными. Всего палата рассчитана была на 6 мест, по три койки с двух сторон, из которых 5 было занято. Палата располагалась на третьем этаже упомянутой больницы и выходила двумя большими окнами в больничный сквер. Сам сквер через окна было не разглядеть. Его закрывали кроны старых высоких лип. Они и создавали вид из окна, да ещё асфальтированная узкая дорога перед ними, по которой временами проезжала карета скорой помощи то в одну, то в другую сторону. Койка Антона располагалась у стены напротив окна, по левую сторону от входной двери, а по правую (прямо напротив него) лежал Николаич. На соседней с Антоном койке лежал Андрюха – строитель. Не унывающий и разговорчивый мужик лет 30, наивный и беззлобный. От него-то Антон и узнал истории всех своих соседей. Сам же он подрабатывал на стройке дачного домика и уронил себе на ногу бетонный блок. Врачи диагностировали у него перелом второй плюсневой кости со смещением, вставили в ногу спицы, наложили гипс, и он вот уже 2 дня лежит в палате на вытяжке. От скуки Андрюха постоянно травил анекдоты и весёлые байки из своей жизни, чем очень быстро расположил к себе Антона. Уже к вечеру Дробилин знал всю биографию своего соседа, начиная со школьной скамьи. Он знал всю подноготную его обучения в строительном техникуме, и все его амурные похождения, которые так и не довели его до Загса к 30 годам. Он знал кучу историй о том, как Андрюха кутил со своими друзьями и коллегами по стройке, и последовавшие за этими кутежами приключения. А так как "Бита" и сам мог рассказать немало историй, они быстро нашли с Андрюхой общий язык.
За Андрюхой, на самой дальней койке у окна лежал Алексей. Это был парнишка на год младше Дробилина, который совсем недавно окончил 9 класс. В больницу он попал после неудачного купания в лесном озере. Нырнув в него с тарзанки, он попал на отмель, ударился о дно и заработал трещину одного из позвонков. Ему повезло, он был в кампании друзей, которые помогли ему выбраться из воды и доставили в больницу. Но в больнице его ожидали новые неприятности. Врачи сказали, что травма опасная, и если не соблюдать рекомендации, может привести к серьёзным последствиям вплоть до паралича. Алексею предстояло провести минимум 3 месяца в больнице под постоянным наблюдением в специальном корсете на жёсткой кровати. С этой целью с его панцирной койки был снят матрац, и заменен на толстую фанеру, от которой болело все тело. Каждый день, проведенный на ней, был сродни пытке, но вставать ему запретили врачи. Не смотря на то, что никакой скованности в движениях он не ощущал, ему не разрешали ходить даже в туалет. Поэтому нужду он справлял в стоящее под кроватью "судно", которое источало запах на всю палату. Дважды в день приходила санитарка, чтобы опустошить его. Алексей был сконфужен и подавлен своим положением. Он часто отворачивался к стене и плакал. Тихо. Стараясь не всхлипывать, чтобы никто не услышал. Ему очень хотелось скорее оказаться дома, и забыть эту палату со всеми её обитателями, будто кошмарный сон. Соседи, видя положение Алексея, старались подбодрить его. Но на парня это действовало угнетающе. Он наоборот устал быть у всех на виду, ему претило внимание окружающих, и он мечтал об уединении.
Про пятого обитателя, лежавшего на соседней с Николаичем койке, никто ничего не знал. Это был молодой парень в грязных джинсах и рваной майке, с гипсом на левой ноге. Он поступил уже после Антона, и ещё не успел выйти из наркоза. Его привезли на каталке 2 крепких санитара из операционной, переложили на койку и ушли. Так и лежал он все это время, запрокинув немного загорелое лицо, приоткрыв рот и разметав длинные русые волосы по подушке.
Ночь навивала на Дробилина тоску и необъяснимую тревогу. Весь прошедший вечер он мог не о чем не думать и беззаботно болтал со своими новыми знакомыми, но оставшись наедине со своими мыслями, он всерьёз приуныл. Он снова и снова прокручивал в голове подробности пережитой аварии, о которой напоминали звуки двухтактных моторов, доносимые из раскрытого окна вместе с ночной прохладой. Снаружи в тёмном небе светила большая почти полная луна, которая приглушенным синим светом освещала всю больничную палату. Антон не спал всю ночь. Он лишь изредка проваливался в состояние полудремы, но не видел снов, и мысли продолжали роиться в его голове. Ему страшно не удобна была эта кровать, мешал падающий из окна свет, а также шаги медсестер за стеной. А ближе к рассвету из распахнутого окна полились трели соловьёв из больничного сквера, и Антон оставил попытки провалиться в сон. Он просто лежал, уставившись в потолок и слушал их благозвучные пересвисты. Большой любитель поспать, способный уснуть в любой обстановке, даже в самой невероятной позе, сейчас Дробилин никак не мог этого сделать. Будто что-то перевернулось в его голове после удара об автомобиль. Ночь казалась бесконечной.
В это же самое время на другом конце посёлка ворочался и не мог уснуть ещё один человек. Обуреваемый вереницей мрачных пугающих мыслей лежал на своей постели Харламов. Тяжкий груз пережитого давил на него.
Вечером, с трудом доковыляв до дома на травмированных ногах, он имел неприятный разговор с родителями. Они уже были оповещены об аварии "Друппи", который принёс им ключи от гаража. На вопросы, кто он собственно такой, откуда у него ключи, и где их родной сын, у которого эти ключи находились, Храмцов во всех красках описал аварию, и как они ждали скорую, и как он отгонял в гараж то, что осталось от мотоцикла. В общем, родителям в мельчайших подробностях было известно о произошедшем, за исключением конфликта с виновниками аварии, о которых "Друппи" догадался тактично умолчать. Мать Сергея нарисовала себе в голове ужасающую картину покалеченного и истекающего кровью сына и от того, чтобы немедленно ринуться к нему в больницу её удержала лишь боязнь разминуться с ним, и увещевания Храмцова в том, что их сын цел, и вскоре будет дома.
Когда же он, наконец, пришёл, она кинулась обнимать его вся в слезах и стала придирчиво разглядывать со всех сторон, нет ли на нем сильных увечий.
Отец, представляя в общих чертах картину аварии, встал на защиту сына. Но мать была неуклонна:
– Больше никаких мотоциклов, Сереж! Хватит! Я уже однажды пошла у вас на поводу, и жалею об этом. Видишь, чем все это заканчивается? Посмотри на себя.
Харламов нахмурил чёрные брови и небрежно осмотрел свои испачканные брюки и порванную рубашку.
– Ладно, хоть цел! Но первый тревожный звонок уже прозвенел, и второго, я ждать не буду. Ты сегодня у меня полжизни отнял своей аварией… Так что не проси больше денег ни на новый мотоцикл, ни на ремонт старого. Мне нужен живой сын! Подумай о будущем, наконец.
В общем, и без того расстроенный Сергей был окончательно раздавлен непониманием матери. В этом состоянии он пошёл звонить Дробилиным, чтобы сообщить о произошедшем и о том, что их сын в больнице. Юрий Сергеевич довольно сухо и натянуто разговаривал с "Сапером", чем ещё сильнее усугубил его состояние. Он не захотел выслушивать подробности, и заявил, что ему их расскажет сын. Разговор был недолгим. Дробилин-старший заявил, что им с женой нужно спешить, иначе их могут не пустить в палату Антона, и поспешно повесил трубку. В это время за окном уже начинало смеркаться.
Потом Сергей поужинал и отправился в ванную отмывать с себя запекшуюся кровь и землю. Мыться пришлось стоя под душем, так как адская боль в коленях не позволяла согнуть их, чтобы сесть в ванную. Колени сильно распухли после аварии и постоянно напоминали о себе острой пульсирующей болью. Эта боль даже привычную процедуру по опорожнению кишечника превратила для Сергея в пытку.
После ванной Сергей отправился в свою комнату, и попросил сестру принести ему "йод". Света оторвалась от компьютера, с сочувствием посмотрела на Сергея своими голубыми глазенками и поспешила выполнить его просьбу. Разговоров с родителями Сергей старался впредь избегать, поэтому не стал обращаться к ним даже из-за такой мелочи. Непонимание, с которым он столкнулся, сильно ударило по его самолюбию, поэтому ни на помощь, ни на поддержку с их стороны он больше не рассчитывал. Выслушивать от них укоры и наставления ему не хотелось. Поэтому дальнейшие разговоры казались пустой тратой времени. А мотоцикл он решил восстановить сам, пока еще не зная, как именно. Мотоцикл в данный момент по большому счёту меньше всего занимал его мысли. Не беспокоила его и угроза двоих здоровяков из джипа, которой он решил не придавать большого значения, подумав, что это было высказано на эмоциях. Больше всего беспокоило в данный момент Сергея состояние Тараканова. От этого зависело все. Если Тараканов мёртв, то его уже обнаружил кто-нибудь и позвонил в милицию. Милиция первым делом начнёт проверять тех, с кем у "Трактора" был конфликт, а это значит, что неминуемо придут к Сергею. Как вести себя в этом случае? Сознаться во всем, объяснить, что это был несчастный случай? Или сделать вид, что знать ничего не знает и вообще не видел Тараканова в этот день? Первый вариант был бы чистой правдой, но неминуемо привёл бы Харламова к суду, и, хоть максимально мягкому, быть может, даже условному, но приговору по уголовному делу. Это перечеркнёт ему перспективу поступления в нормальный ВУЗ и поставит крест на всех его планах, которые он наметил на ближайшие годы. Поэтому второй вариант ему больше нравился. Но для того, чтобы все прошло гладко, необходимо было обсудить его с "Битой". Милиционеры могли прийти и к нему, поэтому нужно было продумать и обговорить каждую мелочь, которую они могли спросить.
Света впорхнула в комнату в своих мягких тапочках с ватой и бутылкой йода в руках. Увидев его разбитые и опухшие колени, она испуганно округлила глаза. Сестра помогла обработать ему раны, вместе с ней они перевязали его колени бинтом. А затем в комнату тихо вошёл отец.
– Серёж, ты не обижайся на мать. Она далека от правил дорожного движения и не понимает, что ты не виноват. Она просто сильно переживала за тебя… Про мотоцикл она на эмоциях наговорила. Это пройдёт. Она остынет немного, и мы придумаем что-нибудь… Надо оценить все, посмотреть подлежит ли он восстановлению, и вообще, во сколько это встанет… Этот козёл, кстати, который не пропустил вас, что сказал вообще? От него может компенсация какая-то будет?
– Он уехал пап… Покинул место аварии, до приезда ГАИ.
– Эх и урод, – вздохнул раздосадованный отец, – Ты номер хоть запомнил его? Я всю рожу ему разобью, если он мне на дороге попадется…
– Нет, бать. Не запомнил… Не до того было, – солгал "Сапёр".
ГЛАВА 2
Ранним солнечным утром Сергей позавтракал и направился в больницу, проведать друга. Всю ночь его терзали мысли о Тараканове, и ему казалось, что в дверь вот-вот постучат из милиции. Он не спал, и думал лишь о том, чтобы скорее наступило утро.
Хромая на обе ноги он долго брёл по пыльным улочкам просыпающегося посёлка. Вокруг было мало людей. Их лица были приветливы и жизнерадостны. Лишь лицо Сергея было угрюмо и сосредоточенно. Сведя свои густые чёрные брови к переносице, он опустил взгляд себе под ноги и, широко размахивая руками, медленно шёл, не сгибая коленей. Со стороны своей походкой он напоминал лыжника, который катится на всех парах, отталкиваясь палками от заснеженных сугробов.
В таком сосредоточенном состоянии Сергей нырнул под железную арку ворот, с изображением змеи, обвившей рюмку, и надписью "пролетарская клиническая больница" и проследовал по узкой тропинке укрытой от солнца тенью высоких деревьев. Мимо вальяжно прогуливались ленивые, откормленные коты и немногочисленные пациенты, с которыми из-за хромоты, легко было спутать и самого Сергея. Сквер окутывал благоухающий запах цветущих лип и мертвецкая тишина, которую лишь однажды нарушил оглушительный вой сирены от пронесшегося мимо микроавтобуса скорой помощи.
Поднявшись по ступеням на широкое крыльцо, Харламов вскоре оказался в обшарпанном сером здании пролетарской больницы. Больница имела поистине унылый вид. Она представляла собой коробку из серого силикатного кирпича с чёрными брызгами расплавленного гудрона на фасаде. Кирпич кое-где начал разрушаться от влажности и перепада температур, и имел неровную структуру. Немытые мутные окна с облупившейся краской на рамах смотрели на сквер чёрными проёмами с распахнутыми покосившимися створками. Посетителей больница встречала крыльцом под широким бетонным навесом со сколотыми ступенями, на оголившуюся арматуру которых у перил были наспех приварены 2 ржавых швеллера для того, чтобы по ним в больницу могли попасть люди на инвалидных колясках.
В вестибюле, имевшем вид широкого зала со скамейками вдоль окон, сидя на стуле, тихо дремала пожилая вахтерша с раскрытой на коленях книгой. Откинувшись на спинку и широко вытянув вперёд ноги в бархатных бордовых тапочках и шерстяных гамашах коричневого цвета, она громко храпела, повесив голову на плечо. На кончике носа висели старые совдеповские очки. Из-под её вязанного малинового шерстяного берета на сморщенное бледное лицо выбилась прядь седых волос. Никто не беспокоил её сон. Мимо неё проходили люди в обе стороны, не обращая никакого внимания на престарелого блюстителя порядка.
Сергей пересёк вестибюль по мозаичному полу из мраморной крошки, изображавшей большой красный крест на белом фоне. Он прошёл мимо спящей старушки на лестницу и направился на третий этаж.
Войдя в палату "Биты", Харламов обнаружил в ней всех его соседей. Алёша в серой майке и спортивных штанах темно-синего цвета, как обычно лежал на своей кровати в углу, повернувшись лицом к стене. На его тумбочке стояла тарелка с недоеденной овсяной кашей. В другом углу, уткнувшись в книгу с серым переплетом, лежал Николаич. Услышав шаги, он высунул из-за книги свою лысую седую макушку и, увидев Сергея, громко всхлипнул, а затем вновь спрятался за раскрытой книгой. Новый пациент на соседней с ним койке, не обращая внимания на вошедшего Харламова, оживлённо рассказывал Андрюхе историю своего попадания в больницу. На его кровати стояла металлическая конструкция, к которой была подвешена левая загипсованная нога. Парня звали Димой, и он был студентом Медицинского института. Приехал в Пролетарский на каникулы, а вчера отмечал сдачу сессии. Возвращаясь домой, он упал с лестницы и получил двойной перелом. Свой рассказ Дмитрий снабжал живописными подробностями и отборным матом. Андрюха, лежавший напротив своего собеседника в точно таком же положении, внимательно слушал его и зычно смеялся на всю палату. Кровать "Биты" была пуста, и в палате его не было.
Сергей молча огляделся вокруг, откашлялся, и негромко спросил:
– А Дробилин случайно не в этой палате лежит?
Андрюха повернул своё смуглое лицо в сторону "Сапёра" и, отсмеявшись, ответил:
– Антон что ли? Да, здесь. Вот его кровать…
– А где он сам? – растерянно спросил Сергей.
– Час назад ушёл на перевязку. Потом его искали какие-то парни, и, похоже, нашли. Потому что вскоре он заскочил в палату какой-то озадаченный и бледный. Ни слова не говоря схватил пачку сигарет с тумбочки и куда-то вышел… Курит, наверное.
"Похоже, из милиции" – с тоской подумал "Сапёр", – "Опередили меня… Что же теперь будет?" Он на прощание что-то не внятное сказал обитателям палаты и задумчиво вышел в больничный коридор. Он побрёл в сторону туалета, уставившись в пол и размышляя о своём положении. Пол был устлан линолеумом, когда-то украшенным узорами, очертания которых от времени почти вытерлись. Линолеум был грязно-коричневого цвета, а в центре, где больше всего ходили люди, он был протерт до серых пятен и дыр, сквозь которые виднелся слой предыдущего линолеума. Стены были выкрашены краской бежевого цвета, кое-где облупившейся, кое-где зашпатлёванной и подкрашенной краской более-тёмного оттенка. Внизу у самого пола на стенах были многочисленные чёрные полосы оставленные подошвами ботинок. По обе стороны коридора сменяло друг друга бесконечное множество дверей в палаты и процедурные кабинеты. Все палаты были почти заполнены, в каждой оставалось свободными не более двух коек, несмотря на летний период, в который пациентов бывает традиционно мало. Зимой же, особенно после нового года, здесь яблоку негде было упасть и некоторых пациентов приходилось размещать прямо в коридоре. Навстречу "Саперу" попалось несколько женщин из числа медперсонала. Они сновали по коридору в белых халатах и шапочках. Кто с капельницей, кто со шприцом. Вид у них был озадаченный и серьёзный. На Сергея не обращали внимания, будто его и не было в этой больнице.
Когда, наконец, Харламов доковылял до конца коридора и распахнул дверь в туалет, ему в нос ударил резкий запах табачного дыма и человеческих испражнений. В туалете стояла плотная пелена сизого дыма, которая не улетучивалась, несмотря на распахнутое окно. Вдоль правой стены громоздились три туалетных кабинки. Их белые двери, грубыми разводами выкрашенные алкидной эмалью, украшали чёрные точки от окурков, которые тушили пациенты. За кабинками на кафельном полу у окна стояла большая белая эмалированная кастрюля, доверху наполненная окурками. На кастрюле от руки грубыми мазками красной краски было написано "гарнир". Туалет был пуст.
Сергей на всякий случай, открыл и заглянул во все кабинки, но ничего там не обнаружил, кроме загаженных напольных унитазов, гнилых чугунных труб канализации и исписанных похабщиной стенок. Дробилина в туалете не было. Теряясь в догадках, где он мог находиться, Сергей подошёл к распахнутому окну, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха. Из него сверху он увидел в дальнем углу больничного сквера гнилую крышу неприметной старой беседки, затерявшейся в густых зарослях крапивы. Ему в голову пришла мысль, что Дробилин мог укрыться в ней от посторонних глаз, чтобы покурить.
Сергей не ошибся. "Бита" был там, в забытой всеми деревянной беседке, скрытой от прохожих зеленью больничного сквера. Он сидел с ногами на корточках на почерневшей от сырости и времени скамейке и курил уже не первую сигарету. Под ним на земляном полу выделялись свежие плевки и дотлевающий окурок, вслед за которым он задымил новую сигарету.
Сергей, пробравшись к беседке меж высоких стеблей крапивы по узенькой едва заметной тропинке, потирал обожженные руки и с изумлением смотрел на своего приятеля. В нем как будто переменилось что-то. Появились следы мыслительной работы на лице и какая-то озабоченность. Но что более всего удивило Харламова: Антон, как будто вовсе и не обрадовался его приходу. Он лишь сделал глубокую затяжку табачным дымом, поднял на него свой отрешенный задумчивый взгляд и замер в вопросительном ожидании.
– Фух, я еле нашёл тебя. Ты чего это тут спрятался от всех, как Дмитрий Карамазов?
– Курнуть решил, – с тоской обрывисто ответил Антон и пожал протянутую Сергеем руку. Харламов побрезговал садиться на сырую доску старой скамьи, опасаясь испачкать свои черные наутюженные брюки, и беседовал с другом, стоя напротив него. Он решил не высказывать сразу своего предположения по поводу визита милиционеров, так как боялся ошибиться. Но непривычно задумчивый вид друга все больше укреплял его подозрения. Сергей решил зайти издалека:
– Как думаешь, Антоха, тело Тараканова нашли уже?
Угрюмое лицо Дробилина выразило изумление. Он горько хмыкнул и с сарказмом ответил:
– Тело Тараканова по-моему никто и не терял… Я его тело сам видел сегодня. Оно сидело в очереди на перевязку прямо передо мной. И хотя выглядело оно довольно хреново, но все-таки не настолько, как тебе казалось…
– Постой-ка, так он жив и здоров? – воспрянув духом, переспросил изумленный "Сапёр".
– Ну, здоровым его назвать сложно. У него сплошное месиво на лице, и повязку из бинтов придётся каждый день менять. Хоть он и воротил свою морду от меня, я ж не слепой, разглядел. Ну а в том, что он живой, сомнений нет. Могу хоть на библии поклясться.
– Так ведь это потрясающе! Я ж всю ночь переживал… Я не спал, Антон. Ты не представляешь, как важно то, что ты сказал мне сейчас. Это спасение всей моей жизни…
– Погоди радоваться… – с тоской перебил "Бита" повеселевшего было друга, – Я видел сегодня ещё кое-кого… И эта встреча тебе понравится куда меньше… Впрочем, как не понравилась она и мне… Когда я вышел из перевязочной, в коридоре меня поджидали двое вчерашних бугаёв с черного джипа… И я узнал их, "Сапёр". Это Аслан Гасанов и Рустам Мамедов.
– Кто они такие, чёрт возьми? И кто их в больницу пустил… – всплеснув руками, возмутился Харламов.
– Они бандиты, "Сапёр". Их клички – "Гасан" и "Пластилин". Слыхал про таких? Они из кавказской группировки, которая всё тут подмяла под себя… Им каждый местный торгаш и коммерс отстёгивает дань, а они потом часть этих бабок отправляют боевикам в Чечню. Рынок принадлежит им, Кемпинг – тоже. Завод Агрегатов тоже они отжали в 94-м, он и развалился вскоре после этого. Бывшего директора тогда обнаружили в собственной квартире с двумя дырками в голове. Убийц так и не нашли, но выгодна его смерть была только этим ребятам. Его заместитель, вступив в должность, все им отписал…
Менты из их группировки за все время не посадили ни одного бандита! Они только трупы за ними в морг отправляют… А человека для них замочить – всё равно, что высморкаться. "Гасан" и "Пластилин" – штатные киллеры этой бригады, а что до того, как они попали в больницу… Так кто ж их остановит? Спящая бабка на первом этаже, или тетки в белых халатах, которые увидев, как они меня за шиворот трясли, трусливо отворачивали морду и забегали в первую попавшуюся дверь… К тому же у "пластилина" с собой был пегаль, а в наше время это пропуск в любую контору…
– Так чего же им надо было? И как они тебя нашли?
– Бабла… Бабла, Серёга им надо. Они базарили, что в автосервисе ремонт тачки им оценили в десять косарей зелёных. И мы теперь им эти бабки должны. Ты и я. Сказали, если не отдадим – завалят. Меня и тебя, и всех наших близких. "Гасан" сказал, с долгом не тянуть. Посоветовал уже сейчас выставлять барахло на продажу. Через неделю, 20 июня они будут ждать нас в заброшенном песчаном карьере в 18:00. "Гасан" сказал их время дорого стоит, и если опоздаем – за каждую просроченную минуту он накинет нам ещё сотню баксов. Если не придём – завалят. Обратимся к ментам – завалят.
Что до того, как они меня нашли… Я тоже удивился, ведь они даже имён наших не знали. Ты и я ведь не настолько знамениты как они… Я думаю, что менты им слили инфу о нас, больше не кому. Рыжий мусор все наши данные на месте ДТП записал…
– Ты думаешь, менты заодно с ними работают?
– Не знаю, может заодно, а может за «лаве» сливают им инфу. Но идти к «мусорам» точно не стоит. Это верное самоубийство.
– А про родственников, как думаешь, серьёзно они? Ну ладно ещё нам предъявили, а они-то вообще не при чем.
– Сегодня они не похожи были на людей, которые любят пошутить… – вздохнув, ответил Дробилин, – К тому же, Серёга, они же – дикари. У них на Кавказе кровная месть до сих пор существует. Так что невинных людей мочить – обычное дело для них…
– Они и Алёнку мою могут убить за кампанию… – тихим подавленным голосом протянул Сергей.
– Да не то что могут, с неё и начнут! – воскликнул "Бита", – А могут ещё и изнасиловать…
Сергей в ответ лишь поднял голову и посмотрел на друга округлившимися и полными ужаса глазами, а Дробилин добавил:
– Ты что, боевиков не смотрел? "Кикбоксер", "Каратель", "Брат", "Разборка в маленьком Токио"? Это обычное дело для бандитов…
– Что же нам делать? Откуда взять такие деньги? – взволнованно, с дрожью в голосе переспросил Харламов.
– Эх, Серёга. Если б я знал… Я уже битый час об этом думаю, но не нахожу ответа. Мне кажется с "Пауком" надо «словиться» и перетереть… Он с разными перекупщиками трется, может кто-то знает этих двоих и попросит за нас…
– А это хорошая мысль, Антон. Пашка действительно мог бы помочь. Они вроде сегодня вечером планировали у него в гараже на счёт "Шестёрки" "Шмеля" собраться. Не помню только во сколько… Я мог бы сходить туда.
– В шесть вечера, – подсказал Антон и швырнул дымящийся окурок под лавку, – Я тоже приду.
– Но как? Ты же тут…
– Я что-нибудь придумаю. А сейчас пора, нам должны обед привезти… – ответил Антон, слезая со скамейки.
– Ты извини, Антон, что втянул тебя в эту историю, и близких твоих под угрозу поставил…
– Да ладно, мы ж друзья. Такая уж доля у нас: одно говно двумя ложками хлебать… – ухмыльнулся Дробилин, – Ты бы в церковь сходил, исповедался. Или пусть тебя хотя бы водой святой побрызгают. Столько всего происходит с тобой, будто прокляли или сглаз какой-то наслали…
Харламов, ничего не ответил, а лишь крепко обнял его, и парни пошли каждый в свою сторону: "Бита" – в палату обедать, а "Сапёр" в сторону больничных ворот.
Он выходил из сквера ещё более подавленным, чем вошёл в него. Страх быть убитым оказался сильнее страха сесть в тюрьму. Но больше всего Сергей боялся не за себя. Его до дрожи пугала перспектива потерять мать, отца и маленькую сестру. И не менее ужасной представлялась гибель Алёнки. Он рисовал в голове страшные картины расправы над своими близкими. И от этого у него все холодело внутри. Он внезапно почувствовал себя маленьким, слабым и беспомощным. Не было никакой возможности спасти своих родных, отречься от них и прикинуться сиротой… Но была возможность отказаться от Алёнки, ради её спасения. Ведь можно было порвать с ней, и тем самым обезопасить её. Ну в самом деле, разве станут убивать бандиты его бывшую девушку, для того только, чтобы насолить ему…
Эта мысль внезапно пришла в голову Харламова, и поразила его словно электрический ток. В душе Сергея происходила тяжёлая борьба. Он очень много сил положил, чтобы добиться Алёнки, и не просто было ему от неё отказаться. Даже ради её спасения. И как это сделать? Рассказать ей правду? Или не объяснять ничего и прикинуться подлецом? А что если Павел сможет помочь им и все разрешится? Все эти мысли внезапно вереницей пронеслись в его голове, и он судорожно пытался привести их в порядок и прийти к какому-то решению. Все нужно было, как следует обдумать, но медлить было нельзя. Каждая минута промедления повышала риск для его девушки, и Сергей решил не тянуть с этим. Он твёрдо решил с Лагуткиной поговорить сегодня же, а лучше прямо сейчас.