Александр Васильевич Кулешов
Тайны служебные и личные, или Карибский синдром
– Пустая трата времени, – уныло заключил майор Рыкунов, не зная, куда дальше направить свою инициативу.
Закончилось все подписанием акта передачи задержанной за нарушение режима охраняемой территории представителем воинской части представителю отдела внутренних дел, и Настя оказалась в роли свидетеля. По содержанию подписанного ей документа она поняла, что факт изнасилования там не упоминался. Сержант медицинской службы почувствовала себя использованной и оскорбленной.
– Почему в документах ничего не говорится о насилии? Оля сама заявила о сексуальном контакте без ее согласия, я отметила обнаруженные мной подтверждения в акте осмотра.
– Сержант, давай не будем ничего выдумывать, – пыхнув сигаретой, резко сказал майор Рыкунов. – Есть четкий порядок, кто и что делает в данной ситуации. Со стороны воинской части мы должны установить обстоятельства нарушения режима охраняемого объекта и причастных к нему лиц и передать задержанного и собранные материалы в отдел внутренних дел для дальнейшего разбирательства.
– А с насилием кто будет разбираться? – перебила его Настя.
– Во-первых, для возбуждения дела должно быть подано заявление от потерпевшей, – в разговор подключился лейтенант милиции. – Во-вторых, как я сейчас вижу, ситуация не однозначна. Чтобы иметь материалы для расследования, придется проверить достоверность полученной информации. Разница субъективных данных – показаний девочки и объективных, основанных на неопровержимых фактах, может оказаться существенной.
– Как?! – возмутилась Настя. – Я же сделала осмотр, факт сексуального контакта зафиксировала в акте…
– Не исключено, что девчонка на что-то обиделась и сильно преувеличивает вину солдата, – объяснил оперативник. – Витя может быть не Витей. Никого она не опознала. Никаких данных обидчика не представляет или скрывает. Свидетелей у нас нет. Может оказаться, что все это – чистый вымысел фиктивной жертвы.
– Вы не собираетесь возбуждать дело? – догадалась Настя.
– Слушая вас, я тоже начинаю нервничать, но с обстоятельствами нужно будет разбираться, – успокаивающе произнес лейтенант. – К делу мы можем присоединить только заявление потерпевшей или ее представителей, если подтвердится ее несовершеннолетие, на основании ее показаний – имя молодого человека, место знакомства на поляне и, вероятно, два свидания ее с солдатом. Если наберeм материалов для возбуждения дела, то с местом нахождения подозреваемого у нас проблем нет – куда он денется с охраняемой территории!
Настя бросилась к Ольге:
– Сейчас тебя отвезут в милицию, туда же привезут твоих родителей, ты должна сделать заявление о насилии над тобой с теми подробностями, которые рассказала мне утром. Я тебя всегда поддержу – я возьму телефон отдела милиции и буду туда звонить.
Ольга с тупым равнодушием качнула головой, усталые глаза не выражали никаких чувств и намерений.
– Обязательно сделай заявление! – настойчиво повторила Настя.
Милицейский УАЗик пропылил по дороге, ведущей от ворот дивизиона, увозя Ольгу для дальнейшего разбирательства и встречи с родителями в отделении милиции. В дивизионе с показным тщанием провели шмон мест хранения солдатского имущества и опрос личного состава, кто просыпался в период до трех часов ночи. Проявленное прилежание в досмотре и сборе информации никаких результатов не дали и пищи для размышлений майора Рыкунова не принесли. Силами хозвзвода проверили состояние ограждения дивизиона по всему периметру, натянули дополнительный ряд колючей проволоки, явно выраженных мест прохода не обнаружили.
20
Нарушение режима службы невыявленными нарушителями послужило основанием для проведения во всех подразделениях занятия по личной гигиене и профилактике венерических заболеваний. На борьбу с массовой безграмотностью и безответственным отношением к данному вопросу бросили полкового врача – капитана, который, развесив в ленинской комнате три информационных плаката, сделал упор на медицинскую статистику, воздержание от беспорядочных связей и контрацепцию. Женщинам при таком разговоре с пятьюдесятью вожделеющими мужиками присутствовать не полагалось, поэтому участие фельдшера Насти в этом мероприятии было исключено, даже в качестве ассистента. Ей лишь было приказано при всех последующих медосмотрах кухонных нарядов, работников пищеблока, отбывающих в отпуск солдат и вольнонаемных уделять особое внимание признакам дурных болезней. С личной гигиеной бойцов все было просто – один помывочный день в неделю. В остальном санитарно-просветительское занятие достигло цели в том смысле, что теперь у солдат любой прыщ или красное пятно на теле – «О, сифилис!» – служили поводом для хохмы и подкалывания. «А мы взрослеем, а потом стареем – а это значит, реже триппером болеем», – Леша Княжнин резюмировал усилия полкового врача по медицинскому просвещению солдатских и офицерских масс, когда двухгодичники были собраны для экзаменовки и оформления зачета на несение дежурства в качестве командира дежурной смены батареи.
Комиссия в составе подполковника Ваганова, капитанов Левко и Пронина не ставила перед собой задачу выявить пробелы в подготовке лейтенантов, а проверяла их готовность автоматически воспринимать доклады подчиненных и выдавать команды в соответствии с регламентом по подготовке ракеты к пуску. Поэтому, начав прослушивание пересказа регламента с Коростелева, подполковник Ваганов остановил его и предложил продолжить пересказ Княжнину, а через пять-семь минут – Гордееву, потом – Кириенко, а затем снова Коростелеву, и так по кругу несколько раз. Не слушать же каждого в отдельности о порядке работы при подготовке ракеты к старту, на это можно весь день потратить! Эту часть теста лейтенанты прошли без проблем. Затем капитан Левко усложнил проверку, предлагая ответить на вопрос, какие операции должны исполняться различными отделениями батареи через сорок минут после получения сигнала тревоги, или через час с четвертью? В полном объеме или в усеченном ответы были получены от каждого из экзаменуемых. Последним вопросом проверки готовности лейтенантов командовать дежурным расчетом батареи было перечислить все доклады на командный пункт дивизиона, которые они должны сделать в процессе подготовки ракеты к старту.
– Ну что ж, зачет по теоретической части вы получаете, – подвел итог проверки подполковник Ваганов. – Теперь не медлите с практическим занятием, и по получении рапортов ваших командиров вы получите допуск на несение дежурства командирами дежурной смены.
– Товарищ подполковник, вопрос можно? – напомнил о себе лейтенант Княжнин.
– Слушаю.
– Почему вы проверили только нашу готовность подвести ракету к старту? Ведь после отбоя надо все привести в исходное положение, а об этом даже в регламенте ничего не сказано? – остальные экзаменуемые напряглись, так как не хотелось проверки в зоне, в которой не было сделано никакой подготовки.
– В случае реальной боевой тревоги – ракета уйдет со старта, так что в исходное состояние нужно будет приводить каждое оборудование в отдельности, и комплексно координировать тут нечего. А в случае учебной тревоги – батарея уже будет в полном составе, и эти функции возьмет на себя комбат, а вы, лейтенант, займетесь только оборудованием своего отделения.
В батареях с проведением практических занятий под руководством лейтенантов не тянули – нагрузка по дежурствам для комбатов и начальников отделений существенно снижалась, поэтому в четверг, день практических занятий, в трех батареях дивизиона работами руководили лейтенанты под присмотром старших офицеров батарей и штаба. Рапорты о положительных результатах практических работ лейтенантов Княжнина, Кириенко и Коростелева ушли наверх немедленно.
Виктор с Настей не виделись несколько дней, в течение которых он вроде бы и не думал о ней специально, потому что все время был чем-то занят. Но это не означало, что не вспоминал, нет, в мыслях, может, ее образ и всплывал не так часто, но он чувствовал ее существование на каком-то глубинном уровне, ощущая нарастающее щемящее чувство, которое постепенно развивалось, захватывая его больше и больше, пока не выросло до размера, когда ему страшно захотелось все бросить и найти ее немедленно, чтобы отдаться блаженству, которое может быть только с ней. План новой встречи он глубоко продумал. Коростелев обладал надежным методом воздействия на женщин – после прочтения в студенческие годы книжки начала века о хиромантии для привлечения к себе внимания, при необходимости, он практиковал. Когда о твоем здоровье, характере, наклонностях рассказывает незнающий тебя человек, при этом периодически попадая в твои проекции персональных характеристик и делая предсказания на будущее по волнующим темам, метод действовал безотказно и на глупышек, и на обладателей отличных оценок по диалектическому материализму. Сначала в студенческие годы, набирая опыта, он не отказывал никому, проявлявшему интерес после представления друзьями «Витя у нас – хиромант!», а потом, после резкой реакции сокурсницы: «Думай, что говоришь!», когда одна студентка впала в депрессию, услышав его заявление о проблемах со здоровьем, которое совпало с реальным положением вещей, с последовавшим предсказанием хирургического вмешательства, Виктор про хиромантию вспоминал только для собственной пользы. И вот время включить Витю-хироманта в Рубежанске пришло. Нужно было разобраться с отношением Насти к нему, с ее стремлением сохранения спонтанных контактов с ним, без перехода к постоянству. Для этого нужно было поговорить, и хиромантия – хорошая помощница с широким спектром персональных тем.
Вечером, перед окончанием служебного дня Виктор забежал в медпункт, планируя поговорить с девушкой, используя хиромантию, предложить ей пройтись в город пешком, чтобы побыть наедине. Взглянув на Настю в пустом медпункте, Коростелев отчетливо заметил перемены в облике: ее что-то явно напрягало, может, даже бесило – черты лица стали резче, старше. Что-то произошло, и во всем проступали незамеченные ранее резкость и раздражение, привычной беззаботной Насти как не бывало. Ну что ж, будет о чем поговорить. Он взял Настю за руку, провел своей ладонью и раскрыл ее кисть так, что стали видны линии, знаки и бугорки.
– Давай я тебе расскажу о тебе, может, объясню что-то и даже нагадаю.
Настя, казалось, поддалась на его уловку, проявила сдержанный интерес:
– Ты действительно читаешь по руке?
– Да, я практикующий хиромант, – Виктор расправил ладонь и начал вглядываться в рисунок линий. И вдруг Настя вырвала руку, посмотрела ему прямо в глаза, полыхнув огнеметным взором.
– Я тебе сама все расскажу, а ты решай, нравится тебе носительница такой характеристики или нет? – объяснила она свое действие и приступила к рассказу: – В личной жизни у меня царит постоянная неопределенность. Я понимаю, что любая яркая женщина привлекает внимание мужчин, и это относится ко мне, но на поддержание долгих отношений я не способна. Утром, днем, вечером и ночью совместная существование с одним и тем же человеком – это слишком утомительно и неправильно. Совместно проведенное время ценно не потому, что кто-то кого-то терпит, а интересом одного к другому, уважением личного пространства друг друга, особенностей, увлечений и слабостей. Я не признаю никаких попыток переделать друг друга, ограничивать самостоятельность. Жизнь должна быть интересной, даже если я не киноактриса или космонавт. Я не сторонник ровных долгосрочных отношений и всяких там клятв. Не люблю пустых слов. Я живу без определенного плана и не знаю, чем займу завтрашний день. Ненавижу, когда вместо Настя и Анастасия используют какие-то надуманные имена: Настена, Стася, Настасья и тому подобные. Физическая близость с кем-то ни к чему не обязывает. Я ценю честность между партнерами, никакого вранья и показухи. Секс должен быть ярким. Если он пресный – лучше займись сам собой под одеялом или ищи другую. Я никому не хочу мешать жить, но и такого же отношения хочу ко мне. Я – не злая женщина и заедать того, кто попытался со мной что-то строить, а потом передумал, не буду, – Очень похожий монолог про себя он на днях прослушал от Марилены в перерывах репетиции танца и по окончанию дня полка. Они сговорились в одно и то же время рассказывать ему свое видение самих себя? Почему Настя уверена, что идеалы двадцатилетней через много лет сохранятся у нее, пятидесятилетней?
– Ну и наконец, фамилия моя звучная – Сандлер, как удар литаврами, смущать тебя рассказами об ее восхождении к викингам я не буду, но анкету такая фамилия не украсит, это для контролеров будет посерьезней, чем положительный ответ на вопрос «был ли кто-то из ваших родственников интернирован или находился на временно оккупированных территориях?» Вот и все, совпадает ли сказанное с написанным на моей руке или нет. Сам решай, вписываюсь ли я такая в твою картину мира?
После эмоционального монолога Насти высказать свое мнение – породить спор, противоборство. Сожительство, как и супружество – это баланс двух мировоззрений, двух характеров. Ее рассказ о себе предполагал не поиск баланса между партнерами, а терпимость ко всем порывам, желаниям, к ситуации. Где тут граница самоуверенной бравады и искреннего понимания своего характера? Что скрылось за ее щепетильностью в отношении еврейского происхождения ее фамилии? Только ли запрет на выезд за рубеж каких-то знакомых евреев? К еврейскому вопросу у Коростелева не было никакого отношения. Он слышал, что желающим выехать в Израиль создавались какие-то проблемы, но в целом никакого поголовного преследования евреев в стране не было. Смогла же Настя с ее фамилией поступить на службу в ракетную часть, среди кадровых ракетчиков было не мало офицеров с не менее «звучными» фамилиями. Почему она себя так вела? Что ей двигало? Почему действовала все время как по трафарету? Как ему реагировать? Подыгрывать или попытаться переломить, проявляя характер? Предложить обсудить планы на будущее или удовлетвориться естественным развитием взаимного притяжения? Не слишком ли он самоуверен, полагая, что понимает настроение девушки в контакте с парнем, когда по общественным представлениям ей пора задуматься о совместной жизни? А нужен ли этот комфорт в отношениях, когда все запланировано и предсказуемо? Не лучше ли спонтанные встречи с элементом благотворительности в отношениях? Может, он завысил свои ожидания? Не лучше ли запастись терпением и наблюдать, как оно пойдет?
Сначала казалось, что он должен рассказать, что его переполняло и мучило, а потом понял, что и хорошо, что не заговорил – нужны были слова простые, вещественные и понятные, и гарантия, что Настей на одной частоте с ним поймет смыслы, которые он в эти слова вкладывал. А гарантии – только в Госстрахе, да и то декларативные, в жизни все строится на теории вероятностей.
– Тебя что-то мучает, расскажи, – предложил Виктор, пытаясь взять ситуацию под контроль.
Настя была не в духе, подробно пересказывая Коростелеву историю деревенской девочки и детали допроса по выявлению обстоятельств проникновения постороннего лица на охраняемую зону. Виктор не торопил расспросами, боясь неуместным словом обидеть или задеть Настю чувствительно. Она была восхитительна в своей попытке встать на защиту совращенной девчонки. Виктор предложил сделать звонок в милицейское отделение и вместе с Настей прошел в штаб к единственному телефону наружной связи в дивизионе.
Лейтенант милиции разъяснил, что дело по принадлежности передал в инспекцию по делам несовершеннолетних, так как обнаружилось, что Ольге едва исполнилось пятнадцать лет. Инспектор указанной группы подтвердила ее вовлеченность в расследование обстоятельств проникновения постороннего лица на охраняемую территорию.
– А кто ведет дело по факту изнасилования несовершеннолетней? – жестко спросила Настя.
– Девушка оказалась отходчивой и не стала писать заявление. Более того, из дошедшей до меня информации, у нее был сексуальный контакт по взаимному согласию. В отношении насилия у нас нет никаких оснований возбуждать дело, так как девушка не оказывала сопротивления и не привела никаких данных ни на одно подозреваемое лицо, ну и наконец, не подала никакого заявления. Только на базе заявления решается вопрос о возбуждении уголовного дела.
– Я понимаю, что вы пребываете в гармоничном согласии с действующими у вас правилами и с удовольствием обеспечиваете оперативное сопровождение подробностям проникновения Ольги на режимный объект, не обращая внимания на последующие события. Ничего не видим, ничего не слышим, ничего не знаем и знать не хотим, сторонясь чужой беды.
– А с чего вы взяли, что изнасилование имело место?
– Я сделала медосмотр потерпевшей и отметила все факты в акте.
– А у вас есть квалификация судмедэксперта?
– Моего медицинского образования достаточно…
– Не достаточно! Нужна признанная квалификация. Вы можете выступить в качестве свидетеля в деле, но дела нет, так как нет заявления от потерпевшей. Нет дела, нет оснований проводить какую-либо экспертизу.
– Ах в какие мерзкие игры вы играете! Не замечаете преступления только потому, что нет бумажки-заявления о его совершении? С преступлением, как с инфекцией, нужно бороться с обнаружением каких-либо признаков.
– Девушка, не надо нагнетать! Не все так просто! Показания сбивчивые, был сексуальный контакт по согласию, полные данные причастного лица она предоставить не может или не хочет, никого не опознала, никакой другой информации не предоставила, все это можно истолковать…
Настя не дослушала:
– «Нет» значит нет, никаких других толкований в этом деле быть не может, даже если это произошло с девчонкой, тем более, глупой.
– Я вам ответила на ваши вопросы, разделяю вашу обеспокоенность, но таковы правила: без заявления нет дела, расследование еще не завершено, – инспектор закончила разговор и отключилась.
Настю трясло от негодования после услышанного, руки дрожали, на глазах навернулись слезы.
– Они не собираются возбуждать уголовное дело по факту изнасилования несовершеннолетней. Как равнодушна к интересам простого человека должна быть государственная машина, если при очевидных признаках преступления для начала расследования необходимо заявление потерпевшего! А если жертва терпит и не пишет заявления, то преступления в отношении ее можно повторять безнаказанно? Если запугана? Нет никакого правосудия! Никто не действует честно и открыто, во всем бюрократические проволочки. От этого никто не гарантирован: ни ты, ни я, ни глупая девчонка из деревни! Как они могут призывать к порядку и Родину защищать, если государство не отвечает всей своей мощью на очевидное беззаконие! Просто хочется куда-то убежать! В длинной цепочке людей, фактически ставших соучастниками издевательства над девушкой, не нашлось ни одного человека, кто назвал бы это честно преступлением, готовы размазать по стенке лицо, проникшее на охраняемую территорию, потому что она ничего противопоставить не может. Глумление перед строем, издевательства при опросе у особиста, потом, как я понимаю, в милиции… Скотство!
– А мне было жалко майора Северова, он был поставлен перед невыполнимой задачей говорить о морали перед строем. И не говорить не мог, – честно заметил Виктор, пытаясь вывести Настю из ее сосредоточенности на событиях, связанных с деревенской девчонкой.
– Он больше всех издевался над бедной Ольгой. Все это ваш мужской шовинизм и солидарность. Вы всегда «понимаете» друг друга и не чувствуете предвзятость, пристрастность и несправедливость в отношении женщин.
– С шовинистами не знаком, но осуждаю, – с бодрой усмешкой отреагировал Виктор. – Ты торопишься с выводами.
– Ты и есть шовинист! – с горечью ответила Настя. – Любой нормальный человек, которого родители научили в детстве отличать добро от зла, точно знает: нельзя обижать беззащитных. А ты, как и все, даже не выразил никакого сочувствия девчонке, попавшей в такой отвратительный переплет! Все просто, не правда ли? Не твое дело. Не возмутился: что вы творите? Уходи отсюда! И придешь, когда сможешь доказать, что ни ты, Витя, ни твой сержант, тоже Витя, к изнасилованию не имеете никакого отношения!
– Что за глупости ты нафантазировала?
– Тебя на опознание не пригласили, а по имени ты тоже попадаешь в круг подозреваемых. Кто знает, чем вы тут на дежурствах занимаетесь?!
– Да я и на дежурстве не был!
– Уходи значит «уходи»! – решительно произнесла девушка.
При таком настрое Насти никакого разговора о личном с ней не могло получиться. Все планы рухнули, никакая хиромантия не помогла. Оставалось томиться неопределенностью, пока не появится новая возможность попытаться построить отношения. Прикрыв обиду жестким выражением лица Коростелев развернулся на каблуках сапог, вышел, придерживая дверь. Как-то так складывалась его жизнь и служба в Рубежанске, что в любой острой ситуации самое простое и эффективное средство – это успокоиться и подумать, что случилось, где нарушены принятые правила и подходы, в чем возникли разногласия и с кем. А для этого нужно время.
21
Наверное, ее духовное взросление завершилось, и Валя стала задумываться о желании иметь больше стабильности в своей жизни. Что является необходимым и достаточным условием для этого? Лишь бы все были живы и здоровы? Лишь бы не было войны? Лишь бы были деньги на жизнь завтра? Лишь бы не объявили всеобщую мобилизацию? Такие мысли к ней приходили, но поверх всего было одно желание: чтобы не стало хуже, чем сейчас. Лучшего она желала тоже, но понимала, что для этого что-то нужно делать, а делать значит рисковать, а это могло обернуться потерей того, что имела. Рисковать было как махать шашкой с завязанными глазами. Ее смущала скромная тихая жизнь, которой жили миллионы и миллионы соотечественников, с построением планов и мечтой об их реализации, с наивным удовольствием в готовке пищи из с трудом добытых продуктов и радостным восприятием самых незначительных перемен, типа покупки косметики, халатика или колготок. Не нужно никаких математических способностей, чтобы понимать, что большая зарплата лейтенанта Сержантова при неработающей жене становилась эквивалентом двух скромных заработков инженеров в НИИ или на производстве. А им еще нужно отложить, чтобы накопить на первоначальный взнос на кооперативную квартиру, ее мечту после совместного проживания с родителями мужа, она и рванула следом за ним в Рубежанск, чтобы не делить кухню, ванную комнату, туалет с человеком, который все делает не так, как привыкла она, а из-за тесноты от этого никак нельзя абстрагироваться. Валя мечтала о достатке, необходимом для нормального ощущения себя среди равных граждан, но имевших неодинаковые ресурсы и разные полезные связи, которые при формальном равенстве имели большее значение, чем само равенство, потому что обеспечивали доступ к тому, что определялось как блага. Фундамент ресурсов нужно заложить за время службы мужа, и к сожалению, рос он медленно. А она мечтала и о квартире, и о даче, и об автомобиле. Необходимые связи с влиятельными людьми, которые могли помочь вписаться в очередь, продвинуться в ней, отложить нужную вещь под прилавком, были важнее достаточных ресурсов, потому что никакие накопленные честным или нечестным трудом деньги не могли обеспечить доступ к тому, чего на всех не хватало. Они вырастали из контактов, и здесь Валя понимала службу лейтенанта Сержанта как потерянное время в установлении нужных связей. Город, заселенный военными, казался ей унылым захолустьем, откуда в будущее, на новое место жительства, ничего нельзя вынести. Конечно, библиотекарша или другая будущая мать в очереди на прием к гинекологу могли оказаться полезными в текущее время, но для будущего от этих контактов не было никакой пользы.
Такие переживания погружали Валю в апатично-безвольное состояние без желания что-либо делать, даже просто шевелиться, и душили неожиданно подступавшими слезами, она понимала, что надо брать себя в руки и не раскисать, но не могла. Валя не включала телевизор из-за волнения и беспокойства, излучаемого им. Ее пугали термины, используемые в новостях и политобзорах: империализм, неоколониализм, гегемонизм, милитаризация – ненужные раздражающие слова. Словно дикторы, выговаривающие бесконечные заимствования из чужого языка, строили зрителю неприличные гримасы, возбуждая непонимание и недоверие к носителям этого самого языка. А если слушатель все же схватывал не только интонацию, но и смысл произнесенного, то его добивали «реакционные круги», «дестабилизирующий характер» и «конъюнктурная и обструкционистская позиция маоистской военно-бюрократической диктатуры». Валя плохо воспринимала такое коверкание русского языка и воспитание неприятия бездумных заимствований из иностранной речи. Неприятие непонятных терминов должно было воспитывать идеологическую нетерпимость и готовность к материальным и моральным жертвам ради торжества правильных идей, опасность сочилась из всех репортажей, подступала ближе, окружала со всех сторон и легко эволюционировало в страх описываемых событий и ожидаемых последствий, который заползал за ворот и душил ощущением безвыходности. Еще она не понимала пропагандистских усилий, направленных на рассказы о смелых людях в западноевропейских странах, выставлявших круглосуточные пикеты в местах размещения американских крылатых ракет и заявлявших, что не прекратят выступлений, пока их земля не освободится от американского ядерного оружия, что требуют от руководства своих стран немедленно отправить эти ракеты обратно за океан. Вале с ее скромной политподготовкой было понятно, что если ракеты американские, то и решение о их размещении в Европе и возврате в США могут принимать только американские власти, и демонстрации перед местным правительством остаются только выпуском пара из кастрюльки, стоящей на раскаленной плите. Сколько времени нужно, чтобы вся вода выкипела? Поэтому она просто перестала смотреть телевизор, чтоб не раздражаться по пустым поводам. Великие идеи борьбы за мир во всем мире, за справедливость, равенство и братство, за сильную Родину Вале уже не казались захватывающими, а говоря проще, воспринимались плохо, потому что конца этой борьбе не было. Трансляция угроз казалась бесконечной, а про сделанные обещания через короткое время забывали. Будущий ребенок оказался единственной подлинной ценностью, концентрировавший на себе ее мысли и намерения.
На состояние будущей матери действовал каждый пустяк. До чего все уныло и скучно! При полном упадке сил и духа, Валя буквально силой таскала свое тело, рассеянно пытаясь что-то делать по дому. Потом плохо спала, вырванная из сна среди ночи неизъяснимой тоской в то время, когда сон мужа особенно крепок. Валюся рассматривала его: мягкое лицо с попыткой придать мужественность отрастающими усами, замедленное ровное дыхание. Ей становилось холодно, пупырышки высыпали на коже. От окна падал прямоугольник лунного цвета. Валю охватывало бешеное нетерпение получить хоть толику внимания, которое она несомненно заслуживала – как раз то расположение духа, которое позволяло объяснить любые глупости. Она резко сдергивала одеяло с мужа и заворачивалась им в кокон. Володя что-то бессвязно бормотал, придвигался к ней и охватывал руками, она замирала, довольная хоть какой-то лаской, проявленной к ней, и погружалась в забытье.
В течение долгого дня к ней приходили разные мысли, которые бы стоило гнать, но Валя их развивала, пока не приходила к общему раздраженному состоянию. Она представляла, что муж тянул специально долго перед приходом домой. Разве нельзя было завершить все давным-давно? Разве он не знал, как она ждет? Разве не знал, что только его приход ее успокаивает? Его роль беспокоиться о ней и их ребенке, ведь это так просто. Сколько свободных от дежурств вечеров он потратил на репетиции в Доме офицеров. Безотказный дурак! Валя была уверена, что он даже и не пытался открутиться от такого задания, принял назначение как данность. По возвращению домой, Володя замечал, что она надувшись, подходил, обнимал и говорил:
– Ну прости меня, дурака, если что-то не так! У меня ума не хватает это осознать.
И вроде полегче. Она не отвечала словами, лишь мотала головой двусмысленно – такое движение можно было принять и за прощение, и за извинение. Когда он выходил, она благосклонно улыбалась: пусть занимается хозяйством, пылесосит, что-то готовит, ходит за водой и покупками. Столкнувшись со стопкой книг на столе, муж спросил:
– Зачем тебе все это читать? В случае чего ты все равно обратишься к врачу, – Володя поцеловал холодную щеку, заметил сеть морщинок вокруг глаз. Она опустила руки, словно столкнулась со стеной.
– Как зачем? К примеру, умножать шестизначные числа в столбик – это какой-то мазохизм, а вот двузначные умножать в уме для обычного человека все же полезно – просто для упражнения, чтобы мозг не заржавел – это надежное средство проверить, не стал ли ты идиотом. Так и с медицинской литературой – иметь общие сведения и ориентироваться, логически мыслить, если возникнет какая-то ситуация.
При зрелом размышлении она подумала, что надо бы успокоиться, ведь в остальном все хорошо и в полном порядке. Нужно самой быть спокойной и организованной, получать искреннее удовольствие в ленивой жизни неработающей жены.
Она перебирала в памяти, что ей можно и что нельзя, что она должна сделать. Это очень непросто, если у тебя отсутствует самодисциплина. Ее психика крайне уязвима. Она легко доводила себя до нервных приступов и истерик по самым незначительным пустякам.
Руки ничего не держали, она расстраивалась, злилась. Проснувшись, снова на себя злилась, так как идти некуда, делать нечего, смотреть не на что, разве что на грязный потолок.
В очередной выход мужа на дежурство, последовавши после дня полка, к ней заглянул Виктор, выполнявший свою шефскую функцию непринужденно и сознательно. После похода за водой к колодцу предложил ей погулять. Валя нехотя согласилась.
– Придется тебе роды принимать, если вздумаю рожать посреди улицы!
Не успели они доковылять до центральной площади, как столкнулись с ведущим ее гинекологом. Валюся скромно поздоровалась, собираясь проскочить мимо, но врач остановил ее вопросом о самочувствии.
– Гулять надо. Смотреть на цветы в клумбах, на закатное небо, а не только думать о будущем ребенке, – гинеколог смотрел на нее с добродушной безмятежностью, словно не ожидал никаких осложнений в ее положении и ощущал собственную значимость. Прослушав краткий Валин доклад о самочувствии врач обратился к Виктору, извлекая из портфеля белую коробку с прозрачной крышкой: