Александр Валентинович Куревин
Лицемер
Где-то солдатам приходится убивать врагов. Говорят, от этого сходят с ума. Нам же, к счастью, – только время.
Если один объект закончен, то нарываться на новое задание нет нужды. И свихнуться не боимся, поскольку итак, по общему убеждению, пребываем в дурдоме. Называется «учебка связи». Какая связь, кстати, имеется в виду – вопрос. Я бы не смог дать на него однозначного ответа. Кроме телеграфной, которую, вроде как, осваиваем мы, бывает еще деловая, половая, преступная… При желании, признаки любой из них, мне кажется, можно у нас отыскать тоже.
Однако расслабиться в отстроенном спортгородке было не судьба. Серега Перепелкин своими зоркими глазами увидел фигуру военнослужащего, отделившуюся от казармы и двигающуюся в нашем направлении.
– Кажись, Бочков, – сказал он. – Точно.
– Сейчас поступит новая вводная, – вздохнул я. Первый соискатель сержантских лычек, которого я назвал бы своим врагом, если бы он заслуживал столь высокого звания, по своей воле к нам не пошел бы. Пилотка сдвинута на лоб, губы плотно сжаты. Серьезен как всегда.
На гражданке он занимался боксом. Это такой вид спорта, где бьют по голове. Мне кажется, на нем сказалось. Рядом со столь сосредоточенным человеком делается стыдно за собственную беззаботность.
– Смелков! – обратился он ко мне, ни здрасте ни начхать. – Тебя Рубликов вызывает.
Сержант Рубликов пиликал нам в классе морзянку на ключе и передатчике на пару с младшим сержантом Шляховым. Мы хором пели: «И тоо-лькоо-оо-днаа. Два-не-хоо-роо-шоо. Три-те-бе-маа-лоо…»
– Зовет, так иду, – сказал я, не выказывая особой поспешности.
– Срочно! – резко сказал Бочков. – У нас чепе. Шляхов в госпитале помер!
– Со смеху? – спросил я.
– Чего со смеху? – юмор до Бочкова почему-то не дошел. Зато я понял, что он не шутит.
– Как помер?
– Ты что, Смелков, идиот? Не знаешь, как умирают?
– Знаю, – продолжал кривляться я, не в силах поверить в услышанное. – Сам сколько раз умирал – от скуки, от голода, или, там, после трех кружек пива в автобусе…
Я посмотрел на Серегу. Серега сурово молчал. М-да… Икнется теперь старшине ночная пирушка!
В стороне от казармы «паслась» на лужайке наша радиостанция – «зилок» с кунгом. За ней-то и обнаружил накануне рано поутру своего командира – младшего сержанта Шляхова – рядовой Суслов, сменивший на посту рядового Кисина. Киса, видно, все дежурство продрых под колесом, и как там оказался Шляхов, понятия не имел.
Суслик побежал в казарму, растолкал Рубликова, и, выслушав от того все матерные слова, увернувшись от сапога, которым Рубликов хотел его огреть, все же сумел объяснить товарищу сержанту, что Шляхову худо.
Продолжая ругаться, Рубликов все-таки оделся, дошел до своего напарника и, перевернув того на спину, обнаружил, что Шляхов, очевидно, мертвецки пьян и весь заблеван. Он послал Суслика за ведром воды. Когда же хороший душ на голову Шляха не возымел действия, Рубликов понял, что ему не думать о том, как привести Шляха в чувство и отмазать от начальства надо, ему требуется Шляхова спасать и пошел в штаб. Дежурил как раз наш взводный – старший лейтенант Волосов, это было на руку. Пусть сам и решает, покрывать своего сержанта, или… закрывать, – подумал, наверное, Рубликов. На губе свободное место для хорошего человека всегда найдется.
Волосов вызвал скорую, проводил ее, увозящую бесчувственного Шляхова, до КПП и еще долго стоял и тупо смотрел на закрывшиеся ворота. Взводный наш вообще был задумчивым. Трудно сказать – всегда, или здесь таким стал. Ростом – дяденька, достань воробышка! – наверное, в училище в строю первым стоял. Не курит, возможно, что и не пьет особо – лицо всегда свежее. Вероятно, залетчиком никогда не был, а вот поди же ты! Можно хорошо учиться, делать все, как надо, а служить по распределению в ГДР или Чехословакию все равно поедет кто надо. А он торчит здесь, в этой дыре под названием «Станция Мирная» в Читинской области. И не женат.
Я, невольный свидетель, а, в некотором роде и участник ночной оргии, ждал развязки, но, конечно, не такой. Такого никто не предполагал!
Рубликов встретил нас на углу казармы – высокий, узкоплечий, высоколобый, белозубый – когда улыбается. Сейчас он не улыбался. Отвел меня в сторону.
– Смелков, тебя замполит вызывает. Но, сначала забеги к старшине, он в столовой. Понял?
– Угу, – кивнул я. Сержант и ухом не повел на неуставной ответ.
В столовую я проник через служебный вход, как и той ночью. Шляхов тогда дежурил по столовой с чужим взводом, у них сержанта с желтухой увезли в инфекционную больницу. Китайцем тот не был, так что, бог даст, поправится. Обидно печень посадить на ровном месте. На гражданке люди годами бухают ради этого, а тут – ни за что ни про что и безо всякого удовольствия.
У Шляхова у самого глаза стали узкими, как у китайца, с недосыпу. Среди его любимчиков во взводе я занимал особое место! Варочной давно меня пугал (ею всех пугали) и вот, привел.
Встретил нас со Шляховым сам старшина Атаманов – невысокого роста крепыш, голубые глаза навыкате, усы воинственно топорщатся. Бонапартик! Усы сбрить только…
– С высшим образованием? – спросил он меня. Шляхов удружил.
– Всего лишь институт окончил, – скромно ответил я. Старшина, однако, не был настроен философски дискутировать на тему, что есть высшее образование.
– У нас проблема. – Он завел меня в темный угол за котлами, где на кушетке спал рыжий поваренок. Поваренок, очевидно, был пьян. От старшины также ощущалось амбрэ. – Вот. Когда очухается, я его самого сварю! – пообещал Атаманов. – А пока сможешь котлы запустить? Воды налить, вскипятить, чтобы все было чики-пуки! – Атаманов сделал такой жест рукой, будто провел в воздухе дирижерской палочкой. Хотелось ответить ему, что при такой кормежке не только «чики», даже «пуки» не получаются, но не стал.
– Разберусь, – сказал. Как будто мне что-то иное оставалось.
– Вот и славно! – воскликнул старшина. И, хлопнув Шляхова по спине: «Пойдем!» – увел его в поварскую бытовку, откуда слышались голоса. Мафия гуляла.
Мне было удивительно, как это Шляхов, сержант без году неделя, так быстро затесался в ряды мафии? Рубликов уже год отслужил, а не вхож.
К счастью, все тумблеры, лампочки и краны на котлах были снабжены надписями на русском языке. Освоившись, я вздохнул свободнее, но тут над крышкам котлов возникла опухшая физиономия Поваренка и уставилась на меня в недоумении. Если к его рыжей, курчавой даже при короткой стрижке, головенке приставить рожки, в руки дать кочергу, поставить к котлам, был бы похож на чертика, – подумал я. – Хорошо бы еще в каждый котел посадить по сержанту. В один, допустим, Рубликова, в другой Шляхова. И пусть пели бы друг другу: «И тоо-лькоо-оо-днаа! Два-не хоо-роо-шоо!» – когда черт станет поддавать жару.
– Аоа эна ээ адо?! – заорал на меня Поваренок. Акустика в варочной была отвратительная, да у него еще дикция никудышная.
– Аоа эна! – в тон ему гаркнул я. – Воду кипячу за тебя, алкоголика!
– Борзый что ли?!! – изумился моей наглости подмастерье местного ада и, обогнув котел, кинулся ко мне. Думал мне пинка отвесить, типа каратист. Однако ногу его я поймал, поддернул кверху, и бедолага рухнул спиной на кафель. То, что затылком ударился, это ничего. Голова у него нынче мягкая была, как сися, по выражению одного знакомого.
– Ах ты, сука! – завопил Поваренок и снова попытался наскочить на меня. Ну, просто петушок-золотой гребешок какой-то!
– Не сука, а кобель, в крайнем случае, – поправил я его, хватая за грудки и впечатывая спиной в котел. Даже испугался! Испорчу оборудование, оставлю народ без завтрака, меня самого съедят!
Отлепив «петушка» от котла, отшвырнул его от себя подальше.
– Ну, все! Песец тебе! – Оглядываясь, он отступил к поварской бытовке и скрылся за дверью. Полярная лисица являлась популярным зверьком в части. Среди домашних животных на слуху были «козел» и «бараны» (во множественном числе). Из птиц наиболее популярен дятел. Впрочем, в учебке связи, где все долбят мрзянку, это неудивительно.
Я уставился на дверь в ожидании, что сейчас из-за нее высыплет мафия, чтобы всыпать мне хорошенько. Уже представил себя перекатывающимся с боку на бок по жесткой плитке, в то время как меня пинают слева и справа тяжелыми кирзовыми сапогами. Главное, поскорее принять позу эмбриона, прикрыть голову локтями, – учил опыт потасовок на танцплощадке.
Однако вышел один лишь Повар. Этот зверь был покрупнее, нежели Поваренок, и пострашнее. Его пошатывало. Осмотревшись, Повар поманил меня рукой. Неудобно было отказывать. Отпечатав шаг, я приложил руку к пилотке:
– Товарищ сержант! Рядовой Смелков! По приказанию товарища старшины запускаю котлы, а тут какой-то неуравновешенный с кулаками бросается…
– Тс-с-с! – Повар приложил палец к губам. После чего громко икнул и, покачиваясь, отправился на выход.
Перед дверью в страхе вытянулся служивенький, очевидно, охранявший ночной покой мафии от шального офицера. По идее, все офицеры должны в своем городке спать давно, кроме дежурного по штабу, но, мало ли что… Через некоторое время Повар тихонько пронес свое тело обратно в бытовку, аккуратно закрыв за собой дверь. Милейший человек!
Я подошел к постовому, угостил сигаретой, посочувствовал. На стреме стоять, мол, тяжелее, чем на тумбочке. Каждый норовит докопаться, выходя по нужде: «Смотри!» – дыша перегаром в лицо.
– Часто они так? – кивнул я на бытовку.
– Бухают? Бывает. А то и просто так засиживаются. Угораздило меня в одно расположение со старшиной попасть! Теперь таскает… А ты здорово рыжего приложил! Житья никому не дает.
Наша беседа прервалась из-за появления на пороге бытовки Атаманова со Шляховым. Старшина хлопнул сержанта по плечу, сказал: «Давай!» Шляхов исчез, но вскоре вернулся и, подойдя сперва к Атаманову, двинулся ко мне. В руке у него был какой-то сверток. Старшина что-то буркнул, Шляхов спрятал сверток за спину.
– Запустил котлы? – спросил он меня. – Пойдем со мной, дело есть.
Удивляться я не стал. Как неожиданно попал в варочную тем вечером, так ее и покинул. Старшину с того момента не видел. С котлами, очевидно, дальше справились без меня.
Сегодня дверь бытовки была распахнута настежь, никаких следов пиршества, естественно, не углядеть. Атаманов сидел за столом, трезв, свеж, глаза смотрят холодно.
– Товарищ старшина! Рядовой Смелков по вашему приказанию прибыл!
– Сядь, – махнул рукой Атаманов. – Это ведь ты котлы запускал?
– Так точно, – подтвердил я. «Атаманов все-таки был пьянее, чем казался, той ночью, – подумалось. – Некоторая амнезия имеет место быть. Он же со мной лично ночью разговаривал, как сейчас».
– Слышал уже, что случилось? Не знаю что там, у Шляхова, сердце больное было, или что? Врачи разберутся. Все хорошо выпили. День рождения у меня был!
– Поздравляю! – сказал я.
– Спасибо! – криво усмехнулся Атаманов. – Не надо было ему догоняться!.. В общем, так, – принял решение старшина, – все будем валить на покойника, ему теперь все равно. В шинок, скажем, он сам ходил. Ты не при делах. Понял?
– Так точно, – проговорил я, пораженный его благородством. На губу и вправду не хотелось.
Из столовой я отправился в штаб, к замполиту. Мы с «умом, честью, и совестью» нашей части были почти друзья. Спортгородок, который с Перепелкиным строили, поначалу смахивал у нас с Серегой на деревню. В смысле – потемкинскую. Опоры турников пришлось вкопать без фундамента. Цемент – не сигарета, его так легко не «родишь», не имея возможности покидать часть, а у кладовщика Али-Бабы в отсутствии прапорщика снега зимой не выпросишь. Стройматериалы экономил пуще, чем Повар харчи, готовя нам обед. Вот и пришлось врыть столбики просто так. Сроки поджимали, перед присягой ждали проверку.
На беду, проверяющему взбрело на ум продемонстрировать свою форму. Спортивную – подполковничий мундир все итак видели. Снял китель, повис на турнике, хотел подтянуться. А дядька здоровый, с виду – больше центнера в нем! Турничок-то наш на сторону и поехал! Командир сделался красен, как рак. «Шкуру спущу!» – орал потом. Да только что с нас взять? Мы даже присягу еще не приняли.
«Когда примете, из нарядов у меня не вылезете!» – пообещал нам с Серегой Шляхов. – «Можно и не принимать», – не смог сдержать я свой язык. – «Ты что, Смелков, долбанулся?» – Даже испугался Шляхов. Эта стычка была у нас с ним далеко не первая. – «Долбанутым надо быть, чтобы принимать присягу, когда тебе за это всякие ужасы обещают», – сказал я ему. И в этот же день оказался на ковре у замполита.
При виде холеного мужчины в мундире с иголочки первым делом подумалось, что в нашей дыре он надолго не задержится. В Москву, в Москву! В руках подполковник Гарбузов вертел мою анкету.
– Смелков Олег Викторович… Окончил Горьковский политехнический институт… Мать – преподаватель в университете… Отец – журналист…
«Есть еще дядя в главной военной прокуратуре, – мысленно продолжил я, – и отец на самом деле не рядовой журналист, а главный редактор горьковского «Рабочего».
– Значит вы, Олег Викторович, не хотите присягу принимать?
– Что вы, товарищ подполковник! Я такого не говорил.
– Выходит, сержант Шляхов врет?
– Сержант Шляхов меня не правильно понял. Я сказал только, что могу не принимать присягу. Дело это добровольное. Извините, товарищ подполковник, неудачно блеснул эрудицией. Так напугал товарища сержанта!
Гарбузов усмехнулся:
– Знаешь, Смелков, как говорят литераторы? Способность остроумно писать подразумевает наличие чувства юмора у читателя. Если же его нет…
Гарбузов рассказал мне историю бойца, который упорно не желал принимать присягу, и, в итоге, после всех перипетий, оказался в сумасшедшем доме.
– Полагаю, это не твой случай? – выразил надежду подполковник Гарбузов.
– Так точно, не мой, – согласился я. Хотелось продолжить: «Это наш случай».
С тех пор замполит меня запомнил, не упускал случая пообщаться. Видя на тумбочке, например, радовался:
– О! Смелков! Службу несешь? Молодец! Это тебе не «гражданка». Ощущаешь разницу?
– Так точно, товарищ подполковник! Одно дело в театре служить, другое – в церкви, и третье – в армии!
Гарбузов улыбался. Не слышал, чтобы кто-то еще так свободно общался с самим замполитом.
На входе в штаб я встретил Суслова и Кисина. Как бывший студент, не мог не спросить их о настроении «преподавателя»:
– Как он?
– Замполит-то? – уточнил Суслик. – Докопался до Кисина, почему Шляхова проморгал, не помог? Может, говорит, специально? Плохие отношения были с сержантом?..
Я усмехнулся: какие еще отношения могут быть с сержантом? Непомерная работа, муштра на плацу, издевательства в столовой: «За-а-кончили прием пищи! Вы-ы-ходи строиться!» – не успеешь ложку ко рту поднести. Занятия в классе – единственная отдушина. Но и те Шляхов умудрился Кисину испоганить: «Ты что, в уши долбишься?! – орал. – Слушай напев, слушай!»
Ну, не дал Кисину бог музыкального слуха! На гражданке он хоккеем увлекался. Слышать финальную сирену, музыкального слуха не требуется, а гимн Советского Союза подпоет любой, кто взойдет на пьедестал. Только Кисину, судя по всему, это не грозит. Иначе, что он делает в «обычной» учебке связи? Должен быть в спорт-роте какой-нибудь. Такой же хоккеист, как Бочков боксер!
– Сам он в уши трахнутый! – ворчал Кисин в курилке.
– Он не сказал «трахаешься», он сказал «долбишься», – поправил я его.
– Что, есть разница? – зло спросил Киса.
– Есть, – счел я нужным просветить его и остальных заодно. – «Трахаться» означает совершать половой акт, а «долбиться» значит колоться, вкалывать наркотик.
– В уши?!
– В уши, не в уши, но во всякие этакие места, в том числе интимные.
– На хрена так сложно?
– Чтобы скрыть, что наркоман. Если тебе по фигу, колись в вены на руках, пожалуйста.
Я заметил, что Серега Перепелкин смотрит на меня заинтересованно. Все прочие тоже притихли.
– Чего вы на меня уставились? – развеселился я. – Не личным опытом делюсь! Придерживаюсь исключительно исконных ценностей: с друзьями пью пиво, с женщинами – вино, а на рыбалке – водку. Все эти «гашиши-анашиши» – не наше удовольствие. От героина можно стать героем, разве что, милицейской хроники. Просто у меня тетя в Одессе в психбольнице врачом работает. Горький закрытый город, у нас этого нет, а Одесса – портовый, там «дурь» давно гуляет. У тетушки в палатах «наркомы» не переводятся.
– Твою бы тетю сюда, – вздохнул Кисин. – У нас тут тоже натуральный дурдом!
– Ага, – согласился я, – и начальника части на главного врача поменять.
Замполит был серьезен. Конечно не беседа с двумя клоунами, Кисой и Сусликом, на него так подействовала. Он вел дознание!
– Скажи, Смелков, ты ведь общался со Шляховым перед тем, как он отправился в шинок?
– Да, я общался с ним той ночью, – уклончиво ответил я. Не имея склонности к мошенничеству, никогда не любил обманывать людей. Кому, как не мне, знать, что ни в какой шинок Шляхов той ночью не ходил, поскольку ходил в него… я сам! Но я был теперь связан договором со старшиной.
Гарбузова интересовала как раз та тема, которую я желал обойти:
– Может быть, ты слышал, в какой именно шинок ваш сержант собирался? Где этот шинок находится? Старшина, повар не в курсе. Шинок этот требуется найти! Водка, которую Шляхов купил, оказалась паленая, судя по всему, вот он и отравился. Понимаешь?
– Так точно, товарищ подполковник, – машинально ответил я, чувствуя, как в душе поднимается смятение. Если Шляхов перебрал, это одно дело. А траванулся – другое. Но колоться замполиту, не переговорив со старшиной, было бы некрасиво. Я вынужден был проговорить:
– Я не могу сказать, где этот шинок, товарищ подполковник.
Не соврал. Просто вложил в свою фразу собственный смысл, которого не мог понять замполит…
Выйдя из столовой той ночью, мы со Шляховым обошли казарму со стороны медпункта, то есть подальше от штаба, где нас мог спалить дежурный офицер, и направились к КПП. Шляхов попросил меня сходить к «псчтальонкам». «Девушки живут возле почты, – объяснил. – Шинкарят потихоньку… Сходишь?»
В голосе сержанта я услышал заискивающие нотки. Он понимал, что могу запросто его послать. Репутацию «борзого» к этому моменту я завоевал прочно.
«Надо, Смелков, – убеждал он. – У старшины день рождения. Я бы сам сходил, но, видишь, выпил? Держи! – Он сунул мне в руку жетон посыльного – два противогазных стеклышка с оттиском синей печати военной части между ними. – Мне жетон не поможет, а ты скажешь, мол, посыльным к командиру взвода от дежурного по штабу идешь». – «Ладно», – смиловался я. – «Возьми, – Шляхов сунул мне в руку еще пакет, перевязанный веревкой. – Обменный фонд. Если на патруль нарвешься, бросай подальше в сторону, типа не твое». – «А что здесь?» – «Какая тебе разница? Девки знают. Колеса!»
«Фельдшер Климов натырил, что ли?» – подумал я.
В предрассветных сумерках добрался я задворками по пустынному городку до почты, как объяснил Шляхлв, и в доме напротив нашел нужную квартиру на четвертом этаже. Шинкарки могли бы поселиться и пониже, – подумалось. – С другой стороны, у кого трубы горят, тому четыре этажа – не препятствие, как бешеной собаке семь верст – не крюк! А соседи в милицию стучать не будут. Глупо стучать привилегированному покупателю на продавца.
Дверь открыла сонная, симпатичная, молодая девушка с родинкой на щеке. Мне представлялось, шинкарка должна быть страшной, как Баба Яга, чтобы клиенту даже после освоения ее продукции ничего лишнего в голову не взбрело, он столько просто не выпьет. Девушка не удивилась моему приходу, даже вопросов не задавала. Приняла от меня пакет, выдала два пузыря читинской водки, поправила халатик, распахнувшийся на белой гладкой ножке выше колена, зевнула, прикрыв ротик ладошкой. Дама явно хотела в постель, но, к сожалению, не со мной. Пришлось откланяться.
Шляхов встретил меня ворчанием, мол, слишком долго ходил. В столовой не дождались, спать разошлись. Предложил выпить с ним. Я подивился такой милости, но, собрав волю в кулак, отказался. Только жрать сильнее захочется, да и до подъема осталось всего ничего. Зачем над собой издеваться?
– Ну, как знаешь, – с обидой сказал сержант и отправился в столовую, дальше тащить наряд.
«Два пузыря он не выпьет точно, – подумал я, – иначе мы его потеряем». Даже представить себе не мог тогда, что попал в самую точку!
Покинув штаб, я прострелил взглядом пространство вдоль казармы и у дальнего подъезда увидел своего товарища, капитана медицинской службы Рому Горящева. Тому, что рядовой-срочник сдружился с офицером, удивляться не стоило. Все-таки я тоже окончил институт, разница в возрасте между нами была не столь велика. У Ромы не было ярко выраженного офицерского гонора. Вероятно, военный врач, он, прежде всего, врач, а уже потом военный. У него нет, в отличие от «обыкновенного» офицера, служащего в Забайкалье, острого ощущения, что жизнь проходит мимо, которое хотелось бы на ком-нибудь выместить.
В первый день строительства спортгородка мы с Серегой Перепелкиным сгорели на работе, ночью поднялась температура, и поутру я пришел в медпункт за таблетками аспирина для себя и для товарища.
Пройдя предбанник, оказался в довольно просторном зале с колоннами, уставленном койками. Остановился, чтобы осмотреться в новом месте. На койках сидели и лежали юноши в пижамах с унылыми лицами. Я развеселился от такого количества симулянтов, не смотря на горящую спину и температуру.
– Эй, военный! – окликнула меня одна пижама, поднимаясь с койки. Вид у добра молодца был иной, нежели у прочих, – похож на сержанта, облаченного в больничный наряд. – Чего надо?
– А что есть? – ответил я вопросом на вопрос, как это случается в том городе, где врачом психбольницы трудится моя милая тетушка.
– В смысле? – не понял спрашивающий.
– Ну, табак, алкоголь? Может, с девушкой познакомишь?.. Предлагаешь чего?
– Ты что, больной?
– А сюда и здоровые ходят? – продолжил охотно поддерживать разговор я.
– Нет, вы видели приколиста? – обернулся он к еще двоим, имеющим отнюдь не скорбные лица, чьи кушетки располагались по соседству с его кушеткой. Дружки подхихикнули угрожающе.
– Зачем пришел сюда, спрашиваю?
– За аспирином, – сказал я ему, чтобы отстал.
– Что, простудился? – с издевкой спросил местный авторитет, подступая ко мне.
– Наоборот, перегрелся, – ответил я. – Там лето на улице, – на всякий случай объяснил ему. Кто знает, когда он в последний раз выходил из лазарета? Может, еще зимой?.. Я стал подозревать, что молодец вовсе не добр, – ко мне, во всяком случае, но меня спас окрик, донесшийся откуда-то сбоку:
– Климов, есть там кто-нибудь еще?
– Есть один… перегревшийся, товарищ капитан!
Климов – фельдшер, как оказалось, – беспрепятственно пропустил меня в кабинет.
Узнав, откуда я призвался, молодой веселый доктор признался, что сам учился в горьковском мединституте. Разговорились. Когда же я припомнил двух примечательных чернокожих студенток, постоянно виденных мной на остановке «Медицинская», – у одной пышная шевелюра, как у Анджелы Дэвис, у другой вся голова в тонюсеньких косичках, живого места нет, Рома расчувствовался от нахлынувших воспоминаний, попросил называть его просто по имени, когда одни, и предложил заходить почаевничать вечерами.
В Мирной с подругами было туго, все невесты из офицерского клуба наперечет, все злачные места Рома на пару с нашим Волосовым давно изучили, пока, наконец, капитан Горящев не нашел себе в гарнизонном госпитале зазнобу со странным именем «Люция». С тех пор он с особой охотой возил в госпиталь наших тошнотиков, объевшихся маминых посылок, едва ли не каждый день. Вот и теперь, очевидно, вернулся оттуда. Хотелось расспросить его про Шляхова.
– Здравия желаю, товарищ капитан! – Я приложил ладонь к пилотке.
– Привет! – Рома по-приятельски пожал мне руку на глазах у изумленного фельдшера Климова, застывшего на пороге медпункта. Ромин помощник диву давался, как это я так сдружился с его шефом. Зато, благодаря Климову, вся мафия знала, что у меня есть серьезный покровитель. Однако в стукачестве еще никто не уличил, трогать побаивались. Потому-то еще я мог себе позволить то, что другому не сошло бы с рук. Также было известно, при прошлом призыве двух сержантов из учебки упекли в дисбат за неуставщину: выбили зубы одному курсанту и сломали бедолаге ребро. Оставшиеся на воле младшие командиры теперь боялись распускать руки.
– Пойдем, – Рома пригласил к себе. Мы прошли через предбанник и зал с колоннами в кабинет. Горящев плотно прикрыл дверь.
– У нас потери? – спросил я для завязки разговора.
– И не боевые, – подтвердил доктор.
– Пошли бы боевые, было б хуже, – высказал я свое мнение.
– Это точно, – согласился Рома.
– Замполит сказал, Шляхов выпил бодягу? – Мне хотелось услышать мнение человека, который наверняка уже знал все точно в силу своей должности.
– Не просто бодягу, – ответил Рома, – яд! Метанол.
Рома достал пачку «Столичных», обнаружил, что она пуста, извлек из стола мягкую пачку болгарских, вытащил из нее несколько сигарет, переложил в коробку из-под «Столичных». Я заметил мельком, что на импровизированном «портсигаре» записаны ручкой какие-то цифры.
– Какой такой «метанол»? – спросил я, выпускник механического, но не химического факультета.
– Метиловый спирт, – пояснил Рома. – Коварство в том, что он пахнет так же, как этиловый, который мы пьем. Вот только последствия иные. Шляхов ваш употребил лошадиную дозу, хватило бы куда меньшей. Действие несколько ослабило то обстоятельство, что он принимал перед тем нормальную водку, она отчасти нейтрализовала, иначе летальный исход наступил бы раньше.
Я почувствовал озноб. Пришло осознание, что имею право отметить второе рождение. Как же повезло, что не хлебнул тогда принесенного зелья за компанию со Шляховым! А ведь вполне мог…
– Кто же разлил по бутылкам эту отраву? – задумался я вслух, хотя, скорее, должен был сам рассказать об этом Роме, чем спрашивать у него.
– Ну кто? Какая-нибудь дура-баба в шинке. Конечно, не ведая, что разливает. А ей подогнал оптом жулик, утащивший метиловый спирт с некой базы. Пахнет-то он как настоящий!.. Вообще-то метанол должен храниться особо, но при нашем бардаке все возможно.
Я понял, что дальше молчать нельзя, и признался:
– Рома, я знаю, кто эта дура-баба. Точнее, их две. Прозвище – «Почтальонки». Живут напротив почты, ну и шинкуют…
– Да ты что? Я ведь их знаю! Захаживали с Волосовым, бывало, в прежние времена.
– У одной родинка на щеке…
– Да, да. На щечке родинка, полумесяцем бровь… – припомнил Рома песенку.
– Я не сказал замполиту, что знаю, где шинок. Не хотел старшину подводить. Теперь придется.
Рома задумался.
– Ты вот что, Олег, подожди пока. Если на девочек наедут сейчас прокурорские, могут запереться, и все отрицать. Девахи они тертые. Лучше я сам по-приятельски все выведаю. Надо узнать, кто им подогнал это пойло. Время терять нельзя, могут быть еще жертвы, как только ночью торговля пойдет… Я сегодня еще раз в госпиталь поеду, скоро «буханка» прикатит. Попрошу водилу зарулить к Почтальонкам сначала.
Я кивнул. После паузы спросил:
– Как твоя Люция?
– Ой, – вздохнул Рома. – Моя ли? Как-то она переменилась ко мне резко. Я уж, было, надеялся, складываться начало…
Вдруг, взяв меня за плечо, он посмотрел исподлобья в глаза и признался:
– Хочу предложение сделать!
Я нахмурил брови, надул губы, и понимающе кивнул:
– Ни пуха, ни пера!
– К черту! – с жаром воскликнул Рома.
Вышли на улицу вместе. Рома пошел в штаб. Я же постояв, подумав, решил, что пора сдаваться Рубликову. Однако в этот момент раздался чей-то приглушенный крик, затем еще. Послышался неясный шум. Я понял, что исходит он от склада, что расположен в стороне от столовой. Дверь была приоткрыта. Кажется, там кого-то били.
Очевидно, печальный опыт любопытной Варвары меня ничему не научил. Решил посмотреть, что такое творится. Заглянув внутрь, увидел кладовщика Алимбаева. Перед ним на четвереньках ползал солдатик, которого Али-Баба пинал ногами. В тот момент, когда я заглянул, паренек получил ногой в лицо – больно, жестоко, травматично. Али-Баба, видно, не думал о последствиях. Я понял, что должен вмешаться, и влетел внутрь. Алимбаев, которого я обнял со спины, прижав его локти к туловищу, не мог видеть, кто его обездвижил.
–Эй, эй, пусти! Слышишь? – Он дергался, но вырваться не мог, я держал его крепко.
– Успокойся, хватит. Ты убьешь его, – увещевал при этом.
– Пусти, слышишь? Э!
– Успокоился? Отпускаю. Я ослабил хватку и отступил на шаг. Али-Баба развернулся и с удивлением увидел перед собой не кого-то своего призыва, из мафии, а… оборзевшего «духа»!
– Ты чего, урод?! – брови его полезли на лоб. Я хотел ответить ему, что, быть может, по казахским канонам красоты я и урод, но, посмотрел бы он на себя глазами русскими… Экзотическая внешность на мой взгляд хороша только у девушки. Всегда хочется узнать, как она делает то, или это…
– Благодарить меня должен. Забил бы пацана на смерть и сел в тюрьму!
– А? Благодарить, да? – Али-Баба одернул на себе гимнастерку. – Благодарить? Ага. Хорошо. – Он вдруг шагнул вперед и закатил мне со всей дури плюху! Это был не тот случай, о котором весело сказать: «А мы тут плюшками балуемся».
– Благодарю!! – заорал он, и, примерявшись, звезданул меня с другой стороны, хотя я вовсе не выказывал желания подставить левую щеку, получив по правой. – Еще благодарю! – Голова моя дергалась, как груша. – Большое спасибо! – Еще удар. Отступая, я уперся спиной в стену, и, почувствовав опору, слегка пришел в себя.
– Не за что! – Мой ответ кулаком пришелся ему в солнечное сплетение, кладовщик согнулся пополам. – Не стоит благодарности! – Апперкот в челюсть отбросил его к противоположной стене на какие-то коробки, уложенные штабелем, они посыпались. Верхняя налетела на перевернутую еще до меня кверху ножками табуретку и получила пробоину. Я машинально поднял ее, прочитал на этикетке: «Говядина тушеная. Армейская». Не смог припомнить, чтобы нам хоть раз готовили здесь что-нибудь с тушенкой.
Кладовщик сел под стеной и посмотрел на меня с такой улыбкой, будто дни мои сочтены. Недобитый солдатик так и полз на корячках к выходу, не в силах подняться. Я подобрал его пилотку, сунул себе за ремень, поставил паренька на ноги и, поддерживая, повел к медпункту.
–Что, сука, стучать будешь? – раздался мне в след голос Али-Бабы.
– А то, как же! – пообещал я ему. – Сухари суши, готовься в дисбат!
В том, что Али-Баба натравил бы на меня сорок разбойников, не будь Ромы, сомневаться не приходилось.
– Дойдешь? – спросил я у своего спасенного.
– Да-а.
– Как звать-то тебя?
– Рядовой Курносов.
