Александр Амфитеатров
Заря русской женщины
Упомянутое сейчасъ имя Владимира Кіевскаго невольно приводитъ насъ къ мыслямъ о многоженствѣ, которымъ такъ прославился этотъ князь – до принятія христіанетва. Лѣтописная, мало правдоподобная, легенда приписываетъ ему шесть женъ и восемьсоть наложницъ. Дѣло, конечно, не въ томъ, какъ удивляется кто-то въ сатирѣ Щедрина, «на кой чортъ понадобилась ему такая уйма бабъ?» a въ томъ, что эту уйму совершенно немыслимо было прокормить съ той лапотной маленькой Руси, населенной по одной душѣ на пять квадратныхъ верстъ, которою правилъ Владимиръ. Вопросъ о многоженствѣ y славянъ очень спорный. Трудно отрицать, что оно было въ обычаѣ, когда христіанство проникло въ славянскія дебри, но, повидимому, оно никогда не господствовало въ народѣ – оставалось лишь терпимою роскошью привилегированныхъ классовъ, перенятою отъ тюркскихъ кочевниковъ и, значитъ, пришедшею на Русь поздно. Владимиръ – единственный русскій князь, котораго легенды окружаютъ какимъ-то волшебнымъ восточнымъ гаремомъ. О предкахъ его легенда не передаетъ ничего подобнаго. Свидѣтельства арабскаго путешественника, знаменитаго Ибнъ-Фоцлана о славянскомъ многоженствѣ, очень выразительны, но больше указываютъ на широкое развитіе наложничества, чѣмъ на многократный и одновременный бракъ, что, въ средніе вѣка, повсемѣстно весьма различалось, a въ славянствѣ – классифицировалось съ особенною подробностью категорій. Мы не можемъ сейчасъ остановиться подробно на вопросѣ о славянскомъ многоженствѣ, такъ какъ я буду вынужденъ еще вернуться къ нему въ слѣдующемъ чтеніи, говоря о тѣхъ византійскихъ и монгольскихъ вліяніяхъ, гсоторыми создалась московская, до Петра Велакаго, семья. Сейчасъ же достаточно будетъ кратко повторить старый выводъ извѣстнаго слависта Макушева: «У славянъ преобладала моногамія, хотя было дозволено и многоженство; въ послѣднемъ случаѣ, однако, число женъ было ограничено». Необходимо прибавить, что, наряду съ терпимымъ многоженствомъ, новѣйшею полигаміей, не вымерли еще преданія стариннаго многомужія, родовой поліандріи. Объ этомъ – наилучшій показатель упомянутый уже Ибнъ-Фоцланъ, описавшій похороны русса, умершаго холостымъ, и его загробное вѣнчаніе съ дѣвушкою, обреченною ему въ жены. Не входя въ подробности этого наивнаго обряда, нѣсколько щекотливыя для современнаго уха, отмѣчу лишь, что супружескія права мертвеца на загробную супругу были реализированы представительствомъ шести его родичей: «самъ седьмъ».
Выше я говорилъ о непрочности и кратковременности легко расторжимыхъ былинныхъ браковъ. Но, при этомъ, не слѣдуетъ упускать изъ виду, что былина, пѣсня, сказка – это, все-таки, своего рода, беллетристика, занимающая слушателя интереснымъ случаемъ общественной жизни. Поэтому – въ тѣхъ же самыхъ былинахъ мы встрѣчаемся, какъ съ крайностями женскаго легкомыслія въ брачныхъ перемѣнахъ, такъ и, наоборотъ, съ крайностями вѣрности, – включительно, напримѣръ, до требованія, чтобы овдовѣвшій мужъ погребалъ себя вмѣстѣ съ покойной женою (Потокъ-богатырь), до самоубійствъ жены надъ прахомъ мужа (Василиса Микулишна) и мужа надъ трупомъ жены (Дунай-богатырь). Конечно, въ нѣкоторыхъ случаяхъ въ этихъ трагедіяхъ чувствуются отголоски ритуальныхъ самоубійствъ арійской, подъ-Гималайской древности. Но гораздо чаще звучитъ чисто-психологическій, настояще любовный, можно бы сказать даже: идеалистическій мотивъ – одной души въ двухъ тѣлахъ. Какъ всякій бракъ, возникающій по свободному выбору, поддерживаемый равенствомъ супруговъ и имѣющій возможность быть расторгнутымъ по обоюдному ихъ согласію, славянскій первобытный бракъ былъ напитанъ дружествомъ, незнакомымъ для послѣдующихъ поколѣній церковно-государственныхъ. Они обратили бракъ въ орудіе и форму женскаго порабощенія и обратили мужа и жену въ двухъ принципіальныхъ враговъ, между которыми согласіе – не болѣе, какъ счастливо длящееся перемиріе. Я уже имѣлъ случай отмѣтить отвращеніе славянства къ повторности брака, – подразумѣваю: безъ согласія на то мужа и жены. Вживѣ, супруги легко сходились и расходились, но, если одинъ изъ нихъ умиралъ въ бракѣ, то смерть не разрывала брака. Мы видѣли, какимъ уваженіемъ пользовалось въ славянствѣ вдовство. Наоборотъ, вдовецъ или вдова, вступающіе въ новые браки, подвергались не только умаленію личнаго достоинства, но и ограниченіямъ личныхъ и имущественныхъ вліяній своихъ по первому браку.
