bannerbannerbanner
Волны

Александр Амфитеатров
Волны

Полная версия

Маргарита Николаевна. Милый вы… милый мой

Лештуковъ. Маргарита!..

Маргарита Николаевна (отшатнулась отъ него; голосомъ совершенно спокойнымъ и съ совершенно спокойнымъ лицомъ). Пожалуйста, пожалуйста… не дѣлайте дикихъ глазъ и воздержитесь отъ декламаціи. Мы на улицѣ, и я ничуть не желаю, чтобы насъ приняли за только-что обвѣнчанныхъ новобрачныхъ.

Со смѣхомъ уходить налѣво.

Джулія, одна, выжимаетъ мокрые костюмы и ворчитъ про себя.

Джyлія. «Миньона». Все картина. Вѣчно о картинѣ. Не понимаю. Такъ любить картину, когда… Да вѣдь вотъ она – я, Миньона его. Мой портретъ вотъ и вся его картина. Чудакъ!

Альберто выходить изъ моря, садится на бортъ лодки, закуриваетъ трубочку и смотритъ на Джуліи, посвистывая съ угрюмымъ видомъ.

Джyлія. Ты долго ѣздилъ сегодня. Много заплатилъ тебѣ синьоръ Андреа?

Альберто. По обыкновенно, двѣ лиры. Откуда y тебя эта роза?

Джyлія. Да онъ же далъ, синьоръ Андреа.

Альберто. Дай-ка мнѣ.

Джyлія. Изволь!

Альберто взявъ розу, понюхалъ, повертѣлъ въ рукахъ и швырнулъ далеко въ море.

Джyлія (вспыхнувъ). Ты я вижу, опять сбѣсился?

Альберто. Эй, Джулія, берегись! У меня глаза есть.

Джyлія. А y меня есть руки, чтобы глаза твои выцарапать. Право, хоть бы знать: откуда ты взялъ власть надо мною? Я тебѣ сказала: что дальше будетъ, посмотримъ, а покуда ты мнѣ ни мужъ, ни женихъ, ни любовникъ, и я дѣлаю, что хочу.

Альберто. Хорошихъ дѣлъ ты хочешь. Ты думаешь, я не вижу, къ чему ты ведешь? Молодая ты дѣвчонка, а завертѣться хочешь. Ну, да ладно, – этому не бывать. Ты къ нему позировать больше не пойдешь.

Джyлія. Вотъ какъ! значить, ты мнѣ запретишь?

Альберто. Не тебѣ, а ему.

Джyлія. Ты, Альберто, кажется, воображаешь, будто ты одинъ мужчина на свѣтѣ, а остальные всѣ бабы и тряпки. Прикрикнешь ты на нихъ, и они спрячутся по угламъ и все сдѣлаютъ по-твоему. Запрещать такому человѣку, какъ синьоръ Андреа, легко на словахъ…

Альберто. Ты увидишь, ты увидишь.

Джyлія. И ты думаешь, онъ тебя послушаетъ?

Альберто. Послушаетъ, если…

Джyлія. Ну?

Альберто. Если живъ быть хочетъ.

Джyлія. Э… угрозы? Вотъ что!.. Такъ знай же ты, мой любезный, что послушаетъ тебя синьоръ Андреа, или не послушаетъ, мнѣ дѣла нѣтъ. Я, слышишь ты, я, а не онъ хочу, чтобы онъ рисовалъ меня. Я хочу быть на его картинѣ. Хочу, чтобы меня видѣли въ Римѣ и въ Россіи, и на всемъ бѣломъ свѣтъ, чтобы всѣ знали, что была такая дѣвушка, какъ я… такая красивая! И ты въ это дѣло не мѣшайся, говорю тебѣ. Слышалъ?

Съ вызовомъ смотритъ на него, потомъ, рѣзко повернувшись, гордою, медленною походкою поднимается на лѣстницу веранды.

Альберто. Слышалъ. Мое дѣло предупредить, а послушать или нѣтъ ваше.

Ларцевъ, Кистяковъ и Леманъ переходятъ глубину сцены отъ spiаggiа.

Альберто (пропустивъ мимо своя Кистякова и Лемана, остановилъ Ларцева). Синьоръ Андреа, я желалъ бы сказать вамъ несколько словъ.

Ларцевъ. Вы какъ будто разстроены? Надѣюсь, не случилось никакой бѣды?

Альберто. Видите ли, синьоръ, я много доволенъ вами. Вы щедры, господинъ, и даете хорошо зарабатывать бѣдному человѣку.

Ларцевъ. Безъ предисловій, Альберто. Въ чемъ дѣло?

Альберто. Дѣло простое, синьоръ. Зачѣмъ вы сбиваете съ пути Джулію?

Ларцевъ. Я? сбиваю Джулію съ пути? Альберто! Какъ вы смѣете задавать мнѣ такіе вопросы?

Альберто. Простите, синьоръ. Конечно, я помню разстояніе между нами. Но когда рѣчь идетъ о моей невѣстѣ…

Ларцевъ. Джулія ваша невѣста? Давно ли?

Альберто. Я посватался къ ней въ день Троицы.

Ларцевъ. И она приняла ваше предложеніе?

Альберто. Нѣтъ, не хочу лгать. Она не сказала мнѣ ни да, ни нѣтъ. Сказала: подожди, а я подумаю… Она вѣдь еще такъ молода, синьоръ. Но она скажетъ да, синьоръ, клянусь вамъ, что скажетъ… если только… если…

Ларцевъ. По вашей выразительной физіономіи легко догадаться, что значить это если. Успокойтесь. Мнѣ столько же дѣла до вашей Джуліи, какъ вонъ до той волны. Она красивая дѣвушка. Я художникъ. Вотъ теперь затѣялъ писать «Миньону»: вы вѣдь, кажется, были y меня въ мастерской, видѣли?.. Болѣе подходящей модели, чѣмъ Джулія, я представить себѣ не могу. Я натурщицъ десять перемѣнилъ, пока не нашелъ. Затѣмъ, y насъ съ Джуліей точно такія отношенія, какъ съ вами. Вы возите меня въ лодкѣ по морю это доставляетъ мнѣ удовольствіе, я вамъ плачу. Джулія позируетъ для меня часъ другой, это полезно моей картинѣ,– я плачу. Вотъ и все.

Альберто. Все это такъ, синьоръ. Я и самъ полагалъ, что такой прекрасный господинъ не захочетъ ставить ловушку бѣдной дѣвушкѣ. Но вѣдь вотъ оказія. Вы, я вамъ вѣрю, вы ничего не хотите дурного, синьоръ, а дѣвка-то въ васъ влюбилась. Честное слово, влюбилась.

Ларцевъ. Полно вамъ, Альберто! У васъ, бѣдныхъ южныхъ чертей, воображеніе вѣчно отравлено любовью и ревностью.

Альберто. Нѣтъ, ужъ вы мнѣ, синьоръ, повѣрьте. Вѣдь я ее люблю. У насъ, влюбленныхъ, особенное чутье. Мы чуемъ соперника, какъ собака лисицу. Она, синьоръ, думаетъ, что вы и живете-то здѣсь для нея.

Ларцевъ. Въ этомъ, какъ вы слышали, она не ошибается.

Альберто. Нѣтъ, для нея, для нея самой, а не для картины. Оставьте вы Джулію, синьоръ. Ну ее къ бѣсу, эту вашу картину.

Ларцевъ. Какъ «ну ее», Альберто? Богъ съ вами! Да ни за что! Я не ремесленникъ, не поденщикъ; мнѣ мое искусство дорого.

Альберто. Вамъ жаль малеваннаго полотна, а живыхъ людей вы не жалѣете. Вѣдь вы нехотя можете погубить дѣвушку, а съ нею и меня. Да ужъ что скрывать? Прежде, чѣмъ меня-то, и себя. Потому что, если Джулія меня броситъ, мнѣ жить не дня чего. Но обиды этой я ни вамъ, ни ей не прощу.

Ларцевъ. Вы меня не пугайте, Альберто. Я этого терпѣть не могу. Говорятъ вамъ, чортъ возьми, толкомъ, что до вашей Джуліи мнѣ нѣтъ никакого дѣла.

Альберто. Ахъ, синьоръ. Да вѣдь Джулія молода, красива, любитъ васъ. Что же вы, деревянный что ли? Сегодня нѣтъ дѣла, завтра нѣтъ дѣла, а послѣ завтра глядь, и закипѣла кровь. Бросьте вы эту картину, синьоръ. Право, бросьте. Ну, пожалуйста! Для меня бросьте…

Ларцевъ. Чудакъ вы, Альберто!

Альберто. А то найдите себѣ другую, какъ вы ее тамъ зовете? Миньону, что ли? Не одною Джуліей свѣтъ сошелся?

Ларцевъ. Да слушайте же вы, упрямая голова. Неужели вы не понимаете, что вы, собственно, даже и права не имѣете приставать ко мнѣ съ этимъ. Какой вы женихъ Джуліи? Она васъ не любитъ; пойдетъ за васъ или нѣтъ, неизвѣстно: вы сами сознались. Вы ревнуете Джулію ко мнѣ. Зачѣмъ же вы не ревнуете ее ко всей золотой молодежи, что вьется вокругъ нея, нашептываетъ ей нѣжности, беретъ ее за подбородокъ, щиплетъ, обнимаетъ? Вѣдь y меня въ мастерской ничего подобнаго быть не можетъ.

Альберто. Я знаю, синьоръ.

Ларцевъ. Да и сами вы – какой святой! Джулія еще не царапала вамъ глаза за то, какъ вы учите форестьерокъ плавать?

Альберто. За что же, синьоръ? Это мое ремесло. Во всякомъ ремеслѣ есть своя манера.

Ларцевъ. Вотъ какъ? Отлично. И y меня есть своя манера: брать хорошую натурщицу тамъ, гдѣ я нахожу.

Альберто. Это ваше послѣднее слово, синьоръ?

Ларцевъ. Послѣднее, рѣшительное, окончательное, и баста толковать объ этомъ.

Альберто (блѣденъ, говорить тихо, раздѣльно, внятно). Такъ вотъ же вамъ, синьоръ, и мое послѣднее слово. Если Джулія еще разъ будетъ y васъ въ мастерской, мы враги. И чѣмъ скорѣе уѣдете вы изъ Віареджіо, тѣмъ лучше для васъ. Имѣю честь кланяться!

Уходить.

Ларцевъ. Вотъ не было печали, черти накачали!

Занавѣсъ.

Дѣйствіе II

Хорошо меблированный салонъ буржуазнаго типа, устроенный въ нижнемъ этажъ стариннаго дома. Комната, окнами на улицу, центральная въ домѣ, А потому со множествомъ выходовъ. Всѣ окна, двери, притолоки очень глубокія. Налѣво, въ глубинѣ сцены, витая лѣстница: ходъ въ мастерскую Ларцева. Прямо – широчайшее окно, дверь на улицу; она – съ бѣлыми, какъ снѣгъ, домами и известковой мостовой. Черезъ улицу, насупротивъ дома, маленькая «боттега» (бакалейная лавка съ винною продажею) и проспектъ съ олеандровыми деревьями. Направо, въ самой глубинѣ, дверь въ смежную комнату, А ближе къ рампѣ другая – широкій и красивый выходъ, съ колоннами на внутреннюю парадную лѣстницу, открытый, безъ створокъ. Налѣво двѣ двери: одна въ глубинѣ, близъ лѣстницы – къ Ларцеву; другая, возлѣ рампы – въ кабинетѣ Лештукова. Сводчатый потолокъ росписанъ плохою живописью. На стѣнахъ превосходные, старые часы, нисколько порядочныхъ копій старыхъ художниковъ. На нѣкоторыхъ дверяхъ начаты и не кончены наброски масляными красками; голова дѣвушки, морякъ съ трубкою въ зубахъ, фантастическое чудовище со змѣинымъ хвостомъ. Посреди комнаты круглый столъ, съ остатками только-что конченнаго обѣда. При подняли занавѣса, русская компанія шумно встаетъ изъ-за стола. Маргарита Николаевна сейчасъ же проходить по широкой лѣстницѣ направо, наверхъ. Прислуга, двѣ дюжія итальянки, поспѣшно убираютъ со стола и выносятъ его. Лештуковъ проходитъ къ качалкѣ, помѣщающейся между парадной лѣстницей налѣво и рампою, садится, вынимаетъ изъ кармана нѣсколько русскихъ газетъ и просматриваетъ одну за другою, роняя ихъ потомъ на полъ. Вечеръ, красный свѣтъ заката.

Франческо (очень красивый, рослый, широкогрудый и широкоплечій молодецъ великорусскаго типа, въ рубенсовской бородкѣ; одѣтъ итальянцемъ больше всѣхъ итальянцевъ; въ рубашкѣ фантэзи съ широчайшимъ поясомъ, по которому ползетъ цѣпочка съ тяжеловѣсными брелоками; бѣлыя туфли-скороходы, пестрѣйшій длинный галстукъ съ огромнымъ солитеромъ въ булавкѣ; персты также блещутъ камнями). Богъ напиталъ, никто не видалъ, А кто и видѣлъ, тотъ не обидѣлъ. Берточкѣ съ Амальхенъ, хозяюшкамъ прелестнымъ, наше собственное мерси и граціэ. Всей честной публикѣ за компанію нижайшее.

 

Амалія. Благодарите Дмитрія Владимировича: мы всѣ сегодня y него въ гостяхъ; А то негдѣ бы и пообѣдать: въ верхней столовой ремонтъ.

Кистяковъ. А пречудесно это вы придумали, милыя барышни, – домъ нанять. Куда привлекательнѣе отельнаго житья.

Франческо. Главное: харчъ хорошъ. Пишша русская. Помилуйте: борщъ ѣли. Въ Италіи борщъ! Ровно въ большомъ Московскомъ.

Кистяковъ. Смотрите, только не прокормитесь. Берете дешево, кормите жирно, – сведете ли концы съ концами?

Амалія. Да вѣдь мы о выгодѣ не мечтаемъ: больше для компаніи и удовольствія.

Леманъ. Небось, не прогадаютъ. Нѣмки на обухѣ рожь молотятъ.

Амалія. Ахъ, ахъ, ахъ, какой!

Берта. Самъ-то кто?

Амалія. Ужъ какія мы нѣмки! На Васильевскомъ острову родились, по-немецки двухъ словъ связать не умѣемъ.

Берта. А, главное, только съ такимъ нахлѣбникомъ, какъ Леманчикъ, молотить рожь на обухѣ. Вы, душечка, которую недѣлю «не при суммахъ-съ»?

Леманъ. Ш-ш-ш! Счеты меркантильные не должны тревожить уши благородныя.

Амалія. Кофе, господа, какъ всегда, въ салонѣ, наверху.

Кистяковъ. Бениссимо.

Лештуковъ. Господъ курильщиковъ просятъ честью туда же.

Кистяковъ. Да, ужъ знаемъ, знаемъ.

Бѣжитъ на верхъ по парадной лѣстницѣ.

Лештуковъ. Мнѣ, Берта Карловна, если можно, прикажите подать сюда.

Берта. Конечно, можно.

Амалія. Какъ же? А пѣніе-то? Джованни хотѣлъ придти. Неужели не придете слушать?

Наверху раздается нѣсколько небрежныхъ аккордовъ, потомъ модный вальсъ, играемый довольно дилеттантскою рукою.

Леманъ. Слышите? Маргарита Николаевна уже возбряцала.

Лештуковъ. Газеты изъ Россіи пришли. Надо просмотрѣть.

Франческо. И я спою.

Леманъ. Да ну? Падите, стѣны Іерихонскія!

Франческо. Да-съ, насчетъ чего другого, а, что касающее силы въ грудяхъ, внѣ конкуренціи-съ.

Стучитъ кулакомъ въ грудь.

Намедни y маестры…

Амалія. Ахъ, маэстро!

Берта. Ахъ, маэстро!

Франческо осматриваетъ ихъ строго и величественно.

Лештуковъ. Что же намедни y маэстро, Франческо?

Франческо. Дуетъ онъ далъ намъ съ Амаліей Карловной…

Леманъ. Ангелъ мой, говорятъ «дуэтъ», А не дуетъ. Дуетъ изъ окна, А дуэтъ изъ оперы.

Амалія. Ай, Леманъ! ай, Леманъ! Какъ неудачно!

Берта. Воздуха, воздуха!

Бѣжитъ и открываетъ дверь на улицу.

Амалія. Не растворять дверей: соберете къ Дмитрію Владимировичу пыль со всего города.

Лештуковъ. Ничего. А то здѣсь ужасная жара.

Франческо (возвышаетъ голосъ, очень недовольный, что о немъ какъ будто забыли). Далъ намъ маестро дуетъ съ Амаліей Карловной…

Амалія. Ахъ, это вы про «Гугеноты» хотите разсказать?

Франческо. Про ихъ самые. Голосочки наши вамъ, господа компанія, извѣстны. Выучили мы урки, приходимъ къ маестрѣ… Кантато? Чрезвычайно, много кантато, маестро. – Ведремо… И зоветъ къ пьянину-съ. У Амальхенъ сейчасъ блѣдный колеръ по лику и трясеніе въ поджилкахъ. Потому онъ, по дамской слабости, маестру ужасть какъ обожаютъ, А боятся, такъ даже до трепета-съ.

Амалія. Ахъ, маэстро!

Франческо. А мнѣ такъ довольно даже все равно.

Берта. Неправда, неправда, и вы тоже боитесь.

Франческо. Я? (по-итальянски) Іо? (дѣлаетъ передъ своимъ лицомъ итальянскій жестъ отрицанія однимъ указательнымъ пальцемъ). MАi!

Амалія. Еще какъ боитесь-то. Всякій разъ, какъ идти на урокъ, коньякъ пьете.

Франческо. Коньяку я всегда согласенъ выпить, потому что коньякъ басъ чиститъ. Но, чтобы бояться… Дмитрій Владимировичъ, справедливый господинъ: ну, съ какой статьи мнѣ итальянской маестры бояться? Это имъ, дамскому полу, онъ точно грозенъ, потому что, при малодушіи ихнемъ, форсъ на себя напущаетъ, въ томъ разсчетѣ, чтобы больше денегъ брать-съ. Либо вотъ Джованькѣ, потому что даромъ учится и голосъ y него теноре ди грація. Стало быть, безъ страха къ себѣ, жидкій. А мы, слава тебѣ Господи-съ! Я, Дмитрій Владимировичъ, бывало, въ Нижнемъ, на ярмаркѣ-съ, зыкну съ откоса: «Посматривай!».. Черезъ Волгу въ Семеновскомъ уѣздѣ слышно-съ. Могу ли я послѣ этого, при такой аподжіо, какого-нибудь маестры бояться?

Лештуковъ. Рѣшительно не можете.

Франческо. Кто кому чинквелиру за уроки платитъ? Я ему, али онъ мнѣ. Странное дѣло. Я плати, да я же еще нанятаго человѣка опасайся. Удивительная вы послѣ этого публика, братцы мои!

Леманъ. Да ты не отвлекайся, про дуэтъ-то разскажи.

Берта (топаетъ ножками). Дуэтъ, дуэтъ, дуэтъ.

Франческо. Хе-хе-хе! что же дуетъ? Очень просто. Маестра сѣлъ. Мы стали… Говорю: Амалька, держись!

Амалія. Никогда вы меня Амалькой не называли. Что за гадости?

Франческо. Амалька, говорю, не выдавай! Покажемъ силу… Запѣли-съ. А онъ, окаянный, маестра-то, оказывается въ капризъ своихъ чувствъ. Воче, кричитъ, воче фуори… Это по итальянскому выходить, Дмитрій Владимировичъ, стало быть, голосъ ему подавай, звука мало.

Лештуковъ. Благодарю васъ, понялъ.

Франческо. Воче тебѣ? Воче? Звука дьяволу? На-жъ тебѣ!.. получай! Амалька, вали!

Поетъ, что есть силы.

 
Нель оррор ди квеста но-о-о-отте!
 

Какъ я ревану, какъ Амалія Карловна реванутъ – Господи! стекла дрожать, пьянинъ трепещетъ, на улицѣ публики полный кварталъ! А маестра пьянинъ бросилъ, за голову лысую руками схватился. Черти, кричитъ, дьяволы! Голоса! горла! пушки! Что же вы со мною, изверги, дѣлаете? Нешто такъ можно? Я тебя не слышу, ее не слышу, піанино не слышу, ничего не слышу, ревъ одинъ слышу. – Что же, маестра? отвѣчаю ему, вы хотѣли, чтобы звукъ дать. А ежели вамъ угодно, чтобы піаниссимо очень просто… Да какъ ему змарцировалъ…

Закрываешь глаза и, повернувшись на одной ножкѣ, съ блаженною улыбкою, посылаетъ въ пространство воздушный поцѣлуй.

Вотъ-съ, какъ мы поемъ.

Джованни (очень приличный молодой человѣкъ показывается въ дверяхъ съ улицы и останавливается, улыбаясь съ вѣжливымъ поклономъ).

Франческо. А Джованька! Коллега!.. Андьямо сопра. Исполнимъ что-нибудь. Каписко? Квальке коза адората. Амалія Карловна, оркестръ нашъ! андьямъ!

Бѣгутъ вчетверомъ наверхъ. Тамъ сейчасъ же начинается музыка и пѣніе, иногда рукоплесканія, смѣхъ.

Лештуковъ просматриваетъ газету за газетою.

Ларцевъ въ рабочей блузѣ – выглядываетъ изъ своей мастерской.

Ларцевъ. Э! А я васъ предполагалъ наверху. Слышу: Джованни поетъ. Ну, думаю, значить, Дмитрій Владимировичъ состоитъ при піанино. А вы, оказывается, тутъ уединились.

Опускается внизъ.

Лештуковъ. А вы что размялись?

Лapцевъ. Побѣду, батюшка, одержалъ: мазокъ нашелъ. Двѣ недѣли ходилъ вокругъ него, подлеца, вокругъ да около. И вдругъ сегодня этакое озареніе осѣнило: самъ не знаю, какъ мазнулъ Гляжу – оно, оно. То есть какъ разъ оно то самое. «Миньона» родилась, батюшка, настоящая Миньона.

Лештуковъ. Поздравляю. Это называется «точку найти».

Ларцевъ. Ахъ, Дмитрій Владимировичъ. Вы заверните ко мнѣ завтра, непременно заверните. Вы Миньоны не узнаете. Совсѣмъ другая стала. И кто бы повѣрилъ, что отъ одного мазка. Ну, право же, отъ одного. Отъ этакаго маленькаго, маленькаго…

Лештуковъ (съ завистью). Ишь, счастливецъ! Какъ прочно всталъ на свою стезю. Совсѣмъ человѣкомъ не отъ міра сего сдѣлался.

Ларцевъ. Все мнѣ «Миньона» загородила, и, покуда не сойдетъ она съ моего горизонта, я для всякаго прочаго интереса человѣкъ мертвый.

Вверху изъ мастерской стучатъ.

Лештуковъ. Войдите!

Джулія сходитъ по лѣстницѣ изъ мастерской. Музыка и пѣніе наверху продолжаются съ короткими перерывами. Когда Джулія входить къ Ларцеву и Лештукову, Альберто проходить по улицѣ,– входить въ боттегу и садится тамъ къ столику, за стаканъ вина.

Ларцевъ. Ага, моя радость! Гдѣ вы пропадали? Прошли черезъ мастерскую? Видѣли? Вы почти готовы.

Джyлія (отрицательно качаетъ головою, лицо ея озабочено и хмуро). Вы слишкомъ добры, синьоръ Андреа. Это очень красиво, очаровательно… только это не я…

Киваетъ головою Лештукову.

Добрый вечеръ, синьоръ.

Лештуковъ. Добрый вечеръ, Джулія. Что вы такъ строго? Если Миньона не вы, я ужъ и не знаю, какого сходства еще надо.

Джyлія. Чудно! Изумительно! А все-таки это не я. Это святая! Она такъ смотритъ, будто лѣстницу на небѣ видитъ. А я?.. Ахъ, да не до Миньоны мнѣ!.. Скажите: я вамъ нужна еще для вашей картины? Не правда ли, нужна?

Ларцевъ. Да, Джулія… Если бы вы подарили мнѣ еще два-три сеанса…

Джyлія. Подождите. Синьоръ Деметріо вашъ другъ, не такъ ли? Я могу говорить при немъ откровенно, какъ будто съ вами самимъ?

Лештуковъ. Если надо, я могу уйти…

Джyлія. О, нѣтъ. Напротивъ, я хотѣла бы, чтобы все, что я скажу, слышали и знали всѣ хорошіе люди на свѣтѣ. Синьоръ Андреа, я должна васъ предупредить, что эти сеансы могутъ принести вамъ большую непріятность.

Ларцевъ. Знаю, Джулія. Альберто говорилъ. Только это глупо съ его стороны.

Джyлія. Глупо? Скажите: подло! гадко! возмутительно! Но надѣюсь, вы не боитесь, синьоръ? Вы не уступите ему? Я не вещь, чтобы мною распоряжался какой-нибудь матросъ. Я хочу этой картины и буду служить вамъ, покуда вы желаете.

Ларцевъ. Если вы, Джулія, не боитесь, то я и подавно.

Джyлія. Онъ чортъ. Отъ него всего дождешься. Вы будьте осторожны. А я знаю, какъ уберечь себя. Не видать ему меня, какъ своихъ ушей. Пусть ищетъ себѣ жену на рынкѣ, такую же грубую мужичку, какъ онъ самъ.

Ларцевъ (кротко, но очень серьезно). Это очень грустно, Джулія. Жаль будетъ, если изъ-за моей работы вы разобьете счастіе добраго малаго. Вѣдь Альберто искренно любить васъ. Да какъ знать? Можетъ быть, и своего счастія лишитесь. Картина – вещь хорошая, но жизнь лучше.

Джyлія (блѣдная, вскочила, всплеснула руками). Вы же за него заступаетесь… Не будетъ никогда свадьбы. Слышите? Не могу я! Не будетъ! Не изъ-за картины вашей не будетъ, А потому что такая моя воля… Потому что…

Она въ страшномъ волненіи; стыдливый и гнѣвный румянецъ заливаетъ лицо ея; она нервно комкаетъ свой передникъ.

Потому что… потому что…

Обводить ихъ полными слезъ глазами; она прекрасна; Ларцевъ совершенно растерялся, Лештуковъ молча любуется ею какъ картинкою.

Потому что…

Смотритъ на Ларцева съ полнымъ страсти упрекомъ.

Нѣтъ… я… я… Доброй ночи, доброй ночи…

Порывисто убѣгаетъ въ дверь на улицу. Ларцевъ разводить руками съ видомъ чело-века, сбитаго съ толку. Лештуковъ хохочетъ. Альберто въ боттегѣ срывается съ мѣста, выбѣгаетъ на улицу и долго смотритъ вслѣдъ Джуліи. Потомъ угрюмо возвращается къ своему столу.

Лештуковъ. Позвольте поздравить васъ съ формальнымъ объясненіемъ въ любви. Ну-съ, что вы на это скажете, о, рыжебородый Торъ?

Ларцевъ. Я знаю одно: что я живу въ Бедламѣ, и глупыми сценами мнѣ безъ ножа рѣжутъ мою картину.

Лештуковъ (смотритъ на него съ одобреніемъ). Молодцомъ! большой и хорошій мастеръ долженъ изъ васъ выйти…

Ларцевъ. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, какая тамъ любовь? Баловаться съ нею я не хочу: она хорошая дѣвушка – стыдно. А въ серьезъ?.. Въ серьезъ мнѣ всѣ женщины безразличны, право. Моя душа – вонъ тамъ, въ мастерской. Можетъ быть, налечу еще на такую, что мнѣ голову свернетъ, но пока Богъ милостивъ.

Лештуковъ. Нѣтъ, вы не налетите. Вы Богомъ отмѣчены. На васъ печать. Искусство всегда станетъ между вами и рабствомъ y женщинъ. Но все это прекрасно. Однако, какъ же вамъ быть съ Джуліей и, въ особенности, съ Альберто?.. Кстати: онъ сидитъ напротивъ, въ боттегѣ, и между бровями y него Этна и Везувій.

Ларцевъ. Чортъ его возьми!

Лештуковъ. Любить Джулію вы не желаете. Получить изъ-за нея тычекъ ножомъ, того менѣе. Картину дописывать надо. А, пожалуй, Джулія къ вамъ на натуру больше уже не придетъ.

 

Ларцевъ. Что же дѣлать? Допишу и безъ нея.

Лештуковъ. Но картина отъ этого потеряетъ?

Ларцевъ (послѣ некотораго колебанія). Нѣтъ. Еще третьяго дня утромъ, когда я спорилъ съ Альберто, Джулія была моимъ откровеніемъ, моимъ вдохновеніемъ. Но послѣ этого мазка – помните, я вамъ говорилъ? Миньона вся y меня тутъ.

Показываетъ на лобъ.

Лештуковъ. Въ такомъ случаѣ, Ларцевъ, мой дружескій совѣтъ вамъ: уѣзжайте отсюда. Оставьте вы этихъ людей съ ихъ страстями и бурями. Они безхитростныя дѣти земли. День ихъ вѣкъ ихъ. Въ страсти удержа нѣтъ: она ихъ право, ихъ логика. А вы рисковать собою не имѣете права. Вы талантъ, вы гражданинъ грядущихъ поколѣній. Пусть ихъ мирятся, ссорятся, какъ хотятъ. Вы имъ ничѣмъ помочь не можете. Уѣзжайте.

Ларцевъ. Досадно, Дмитрій Владимировичъ, за труса почтутъ.

Пѣніе и музыка наверху прекратились; слышно, какъ хлопнула крышка піанино, задвигали стульями; затѣмъ по улицѣ мимо дверей, слѣва направо проходятъ Амалія подъ руку съ Кистяковымъ, Берта съ Леманомъ, Франческо и Джованни.

Лештуковъ. А, полно. Словно васъ не знаютъ.

Ларцевъ. Оно, положимъ: картину писать настроеніе нужно. А какое ужъ тамъ настроеніе, коли одна на шею вѣшается, А другой за угломъ съ ножомъ сторожитъ? Онъ-то, пожалуй, вретъ – меня не убьетъ, А вотъ какъ бы я его подъ горячую руку не ухлопалъ.

Лештуковъ. Вотъ видите.

Ларцевъ. Я, парень смирный, не изъ брыкливыхъ телокъ. Но при мнѣ языкомъ болтай – рукамъ воли не давай. Не выношу кулачной расправы и поножовщины этихъ. Ничего тогда не помню: въ глазахъ скачутъ красные мальчики, все въ туманѣ – и я способенъ натворить Богъ знаетъ чего. Силищу-то мою проклятую вы знаете.

Рейтинг@Mail.ru