Александр Уваров
Пленники темной воды

Всё это время Вальтер сидел совершенно недвижно и смотрел на огонь, что так весело прыгал в камине, будто старался весёлой игрою своею отвлечь собеседников от этой серьёзной и временами даже печальной беседы. Длинные оранжевые языки его взлетали почти к самой каминной трубе, словно наскучил огню тесный каменный очаг и ему захотелось прыгнуть вверх, в чёрный опрокинутый колодец трубы, на дне которого в ленивой ночной зыби колыхались и медленно плыли тяжёлые, переполненные дождями осенние тучи. И как будто всё равно было весёлому и беззаботному этому огню, встретит ли он по сторону прокопчённого дымохода холодную промозглую ночь, мелкий дождь и серый тяжёлый туман или что-то ещё похуже, отчего и самый тесный очаг покажется чудеснейшим местом на свете. Огонь прыгал вверх, но всё никак не мог вырваться из камина, и сорвавшиеся с неба крупные капли дождя сквозь дымоход летели ему навстречу – и исчезали бесследно в пламени, не утоляя жажды его, не омрачая оранжевого его веселья.

Серо-синие волны табачного дыма заклубились над столом и запах сандала наполнил комнату.

– Я набил трубку и для тебя, – сказал Гуннар. – Я знаю, ты не куришь, но можно просто подержать её в руках. Это успокаивает и помогает сосредоточиться. Полагаю, рецидива это не вызовет…

– Да, если учесть, я перестал курить два года назад, – ответил Вальтер. – Впрочем, это не трубка, а просто занятное изделие из дерева. Вишня?

– Вишнёвый корень. Красивый рисунок, не правда ли?

– Да, красивый. Увы, Гуннар, я предпочёл бы не успокоиться и сосредоточиться, а успокоиться и отвлечься. И забыть обо всей этой сумятице, что поднялась теперь вокруг нашего ведомства. Да и вообще обо всей этой отвратительной истории…

– Да, так вернёмся к истории. Ты не взял трубку?

– Пожалуй, я смогу обойтись и без неё. Гуннар, я совершенно спокоен. У меня возникло странное чувство отстранённости от всего происходящего. Я бы даже сказал, философского созерцания всех этих нелепых картин бытия. Но, похоже, ты что-то хотел спросить?

– Да, мне хочется уточнить кое-что. Ты знаешь, вся эта история взаимоотношений между сотрудником нашего посольства и этим сомнительным русским «бизнесменом»… Всё это весьма напоминает классическую вербовку. Тебе не кажется? Услуги, услуги… Неужели это не было очевидно с самого начала?

– Видимо, нет. Я просто не хочу предполагать самого худшего.

– Осознанного сотрудничества с русскими?

– Пока у меня нет достаточных данных для подобного рода предположений. Вероятнее всего, по форме это было обычное коммерческое сотрудничество. В конце концов, наш сотрудник вполне резонно мог полагать, что вербовка идёт скорее с его стороны. Ведь вся эта…

– Коррупция?

– Ну, в России свои правила игры. Впрочем, и наши нравы страдают.

– Это ещё мягко сказано, Вальтер. Плохо уже то, что эти правила игры действуют не только в России. Значит, поначалу это сотрудничество не казалось чем-то особенным или примечательным? Просто бизнес?

– Я не владею всей необходимой информацией, Гуннар. Я знаю только то, что мне сочли возможным передать.

– В таком случае у меня осталось ещё два вопроса. Первый: может ли полиция доверять своему источнику?

– Вполне закономерный вопрос. Может сформулировать его и под другому: а можем ли мы доверять полиции, выдвигающей столь серьёзные обвинения против одного из наших сотрудников? Ведь не доверяй полиция своему источнику – едва ли стала бы поднимать такой шум вокруг всей этой истории.

– Хорошо, тогда второй вопрос. А зачем, собственно, ты мне всё это рассказал? Я ведь могу предположить, что именно ради этой истории ты пригласил меня в гости в столь поздний час?

– Ну неужели в первый раз мы проводим выходные в загородном доме?

– Но как правило всё-таки с семьями… Тем не менее, зачем? Тебе ведь нужна помощь?

– Старые друзья всегда догадливы. Да, Гуннар, нужна. Как ты уже заметил, я не могу достаточно убедительно ответить на некоторые твои вопросы. И происходит это по одной простой причине – меня и самого не покидает ощущение некоей изощрённой провокации, в которую нас упорно пытаются вовлечь. Когда я говорю «нас» – я имею в виду не только министерство, но и полицию, правительственных чиновников… В общем всех, кто так или иначе связан со всей этой историей. Меня весьма настораживает то обстоятельство, что все каналы информации проходят через Москву. То есть надёжность данных каналов в любом случае сомнительна. Следовательно, нам нужны независимые источники информации.

– Независимые от Москвы? Или от полиции? Если они так доверяют своему источнику в Москве…

– Полагаешь, в случае проверки они могут поделиться с ним информацией?

– Они могут дать ему задание, по которому он может сделать вывод, что первичная информация перепроверяется. И если этот источник – агент-двойник, то провокации обязательно продолжатся. Это, конечно, тоже критерий проверки, но ситуация может стать совершенно непредсказуемой. Не так ли?

– Да, Гуннар, пожалуй, стоит воздержаться от официального обмена информацией с полицией. Но вот на частном, так сказать, уровне…

– Так вот зачем я тебе нужен! Я так и полагал, что всё закончится очередной авантюрой.

– Я в безвыходном положении, Гуннар. Мне сейчас не до авантюр. Мне просто нужна помощь.

– И какого рода?

– Твои связи с полицией. Это единственное, что может нам помочь. Ты ведь не только курируешь их работу, ты вхож в их круг. Среди твоих знакомых из числа сотрудников полиции наверняка найдутся люди, которые смогут разобраться в этой истории. Пойми меня правильно, речь ведь идёт не о моих личных интересах. После всей этой шумихи впору вообще приостанавливать сделку. Или ожидать самых неприятных шагов со стороны русских.

– С российской стороны кто-то уже обращался с какими-либо предложениями?

– По счастью, пока нет. Но кто знает, что случится завтра.

– Ты хочешь оценит степень угрозы?

– Гуннар, я просто хочу понять, с кем и с чем мы имеем дело. Я хочу понять, с какого рода интригой мы столкнулись. И сейчас ты единственный, кто может мне помочь.

– Не апеллируй к моему альтруизму, Вальтер. В данном случае я тоже являюсь заинтересованным лицом. В конце концов, это ведь и ко мне имеет определённое отношение. Дай-ка минуту подумать…

Гуннар откинул голову на спинку кресла и сидел какое-то время в глубокой задумчивости. Трубка в его руке едва дымила, замирая, словно бы и она задумалась вместе со своим владельцем. В тишине слышен был лишь стук дождя по окнам и шелест листьев на качающихся под порывами ветра деревьях.

Капли стучали по стеклу так, но казалось, что стучат часы. Дождевые часы, отсчитывавшие время едва начавшейся осени.

– Хорошо, – сказал Гуннар. – Пожалуй, я мог бы тебе помочь. Какие материалы у тебя имеются, кроме увлекательных ночных рассказов? Сам понимаешь, нужна конкретика. Имена, должности, контакты… Всё, что есть.

– Теперь подожди, – ответил Вальтер. – Немного терпения.

Вальтер встал и вышел из комнаты. Вернулся он минут через пять с чёрной кожаной папкой, раздувшейся от сложенных в неё бумаг. Папка застёгнута была на замок, отчего толщина её была только заметней.

С минуту Вальтер держал эту папку в руках, словно не решаясь с ней с расставаться. И затем решительным жестом положил её на середину стола.

– Здесь всё, что у меня имеется по этому вопросу. Это копии. Но не дай Бог, Гуннар…

– Вальтер, я понимаю о чём идёт речь, – Гуннар улыбнулся и, приподнявшись, потянул папку к себе. – Я всё понимаю. Полагаю, через неделю я верну тебе эти документы в целости и сохранности и добавлю к бумагам ещё и свои комментарии. Немного виски на сон грядущий?

– Пожалуй, – согласился Вальтер. – Да, Гуннар, ещё одна просьба… Пожалуйста, не копируй. Достаточно моих копий. Информация и так буквально расползается из под пальцев… И ещё… Большое тебе спасибо!

– Через неделю, – ответил Гуннар. – Полагаю, у тебя будет повод меня поблагодарить. Но только через неделю.

– 6 —

03 сентября, 1994, суббота, 01.35, окрестности Раннамыйза

Ночь.

По лесной дороге, занесённой ранним листопадом, проехал белый «Фольксваген Пассат».

Тормоза резко взвизгнули на повороте, острыми красными огоньками вспыхнули стоп-сигналы, номер в бледно-синей подсветке метнулся из стороны в сторону – и, выправившись, машина вновь стала набирать скорость.

– Не гони, Коля, слетим с дороги, – с тревогой в голосе сказал Пётр Сергеевич, схватившись мёртвой хваткой за подлокотник. – Видишь, мотает как. Асфальт влажный…

– Нормально, проскочим, – отозвался Коля. – Да не волнуйтесь, Пётр Сергеич. К отцу родному доберёмся без приключений, минут через двадцать. Я по этой дороге и зимой так ездил. И ничего.

– До поры до времени… Когда товар со склада уйдёт?

– Михеев до среды обещал отгрузить. Если…

Машину резко качнуло.

– Да сбрось ты газ то, не гонится никто! Что «если»?

– Если фура не задержится. Она же под выгрузкой сейчас.

– Вот только задержите мне, только попробуйте! Шеф мне башку оторвёт, а я вам.

– Как же отрывать то будете, Пётр Сергеич? Если сами без головы.

– Для вас уж постараюсь.

– А чего сейчас то вызывают?

– Ты за дорогой смотри… Узнаешь, в своё время.

Слившись в длинную полосу, замелькали выхваченные из темноты светом фар ветви, шатром нависшие над дорогой.

– По шоссе надо было… Не заблудиться бы.

– Сто раз ту ездил. И то…

– Стой, молчи. Телефон вроде? Точно, звенит! Ты куда его положил?

– Где был – там и остался. В пиджаке, наверное.

Пётр Сергеевич, перегнувшись через спинку кресла, пошарил рукой по заднему сиденью. Нащупал пиджак и запустил руку во внутренний карман.

– Точно, телефон верещит. Вот как чувствовал я! Ладно, гони уж!

Коля улыбнулся. Он знал заранее, что Сергеич начнёт паниковать. И обязательно попросит увеличить скорость.

Ведь так было и прежде. Это не первый ночной визит.

– 7-

Поздний вечер.

Ида посмотрела в зеркало. Поправила немного сбившуюся причёску. Улыбнулась сама себе.

«Всё хорошо, глупая, всё хорошо» мысленно успокаивала она себя. «Ты ему нравишься. Он просто без ума от тебя. Честное слово, последние два часа он смотрел только на тебя. Ведь ты уверена в себе, не так ли? Ну, тогда пора!»

Она распахнула дверь и вышла в зал. В полутьме над столиками вспыхивали огоньки сигарет. Звуки едва долетали до неё, ей казалось, что бредёт она в странном тёмном тумане, внезапно заполнившем ночной корабельный бар.

На миг ей показалось даже, что пол качнулся у неё под ногами… Но, впрочем, просто в борт могла ударить волна.

Это только кажется. Или она немного пьяна?

Да, совсем чуть-чуть. Ровно настолько, чтобы побороть робость. Эту старую и порядком надоевшую подругу-робость; тихую, скромную подружку, что вечно отговаривает от авантюр («ах, нет! это же так опасно!»), опрометчивых связей («но ты же его совсем не знаешь!») и непродуманных поступков («а последствия?!»).

Вечно эта подружка забивается куда-то в тёмный угол, сжимается пугливо там в комочек и советует… Тихим, но отчего то таким ясно различимым даже на самом большом расстоянии шёпотом.

Она и сейчас пытается что-то сказать… Но туман в голове… И сквозь этот туман не прорваться резким, пугливым фразам.

Ида счастлива. Она больше не слышит докучливую свою подругу.

«Всё по другому. Сейчас всё по другому».

– Соскучился?

Ханс улыбнулся. Улыбка получилась какой-то виноватой.

– Не успел. Ты так быстро вернулась. Что-нибудь ещё закажем?

– Да, пожалуй. Какой-нибудь лёгкий коктейль. И…

– Что ещё?

– Может быть, пойдём погуляем перед сном? По палубе?

– Открытой палубе?

– Да, открытой. Прямо под небом. Так, чтобы внизу было море. А вверху – небо. И ветер.

– Ледяной осенний ветер. И бушующее море. В бледных отблесках лунного света. С непривычки это даже бывает страшно. Ида, милая, неужели тебе хочется простудиться? А завтра придётся рано вставать.

– Ханс, а где же романтика?

– Я много раз ходил на яхте на Аланды и в Северное море через Кильский канал. И один раз с рыбаками, на неделю в открытое море. Поверь мне, всё это сильно отличается от круизных прогулок. И ночная Балтика, особенно осенью… Нет, это не для каждого!

– Но мы же будем стоять на палубе! Это же совершенно безопасно!

– Ида…

– Я не простужусь. Совсем недолго.

Нет, нелёгкое это занятие – спорить с женщиной. А то и вовсе бесполезное.

– Ну, хорошо, – сдался Ханс. – Только действительно недолго. Нам ведь ещё завтра рано вставать. И…

– Что?

– И ещё коктейль. Я закажу?

Она кивнула в ответ. Её охватила вдруг такая неожиданная, внезапная, неизвестно откуда взявшаяся усталость. Полусон… Словно она прошла уже под ночным небом, отбиваясь от резких порывов холодного ветра, что подталкивает в спину и хватает за рукава. Словно успела уже вдохнуть влажный, настоянный на тяжёлых чёрно-серых волнах морской воздух.

– Всё в порядке?

– Да. Теперь я тебя подожду. Только недолго.

Ханс встал и отправился к стойке бара.

Ида провожала его взглядом до тех пор, пока её внимание не отвлёк нарастающий шум у неё за спиной.

Мужчина за соседним столиком неловко взмахнул рукой и задел бокал, что стоял на самом краю стола. Бокал упал на бок, прокатился полукругом, щедро разливая по столу остатки «Хеннеси» – и, задержавшись перед падением на долю секунды, слетел на пол, с коротким и глухим хлопком разбившись на крупные, неровные осколки.

Мужчина продолжал энергично жестикулировать, ничего не заметив. И вдруг, словно заметив или просто ощутив, что произошла какая-то неприятность, пусть мелкая, незначительная, но оттого, наверное, ещё более досадная, осёкся он резко на полуслове, остановился – и посмотрел вокруг, медленно поворачивая голову, лишь на долю секунды задерживая взгляд на лицах людей, что сидели вокруг него. И когда его взгляд встретился со взглядом Иды – она вдруг поняла, что человеку этому отчего-то страшно. Очень страшно. И страх этот не отпускает его ни на секунду, ни на миг, пусть самый малый миг передышки, отдыха, краткого забвения, забытья. Потому так весел он и развязен, что всё это: и громкая, подчас резкая речь его, и размашистые, стремительные движения, и смех, громкий и раскатистый, всё это – только демонстрация веселья, которого в реальности нет и в помине.

И резкий хлопок разбившегося бокала, быть может, даже и не замеченный сознанием, словно лёгкий, но неожиданный и оттого болезненный и неприятный толчок в грудь, выбил несчастного этого человека из шумного, бесшабашного, бездумного и потому спасительного полусна, в который он сам себя так старательно погружал уже кряду три часа.

И страх вернулся к нему снова, словно память в глубоких, болезненных, трескающихся при каждом движении рубцах проснулась вновь – и стоном напомнила вновь о себе.

– Чёрт возьми, – сказал мужчина. – Ребята, посмотрите, тут, кажется, осколки под столом. Надо бы сказать официанту…

Красные домики на сером берегу. Валуны, уходящие в море. Далеко-далеко, так что кажется, будто и само море можно перейти, лишь перескакивая с одного камня на другой. Лишь бы не поскользнуться на мокрых их, тиной заросших спинах. И тогда, там, на другом конце моря…

– Так, тут уже вовсю веселятся, – сказал Ханс, отодвигая кончиком ботинка осколок стекла, закатившийся под их столик. – Надеюсь, эта весёлая компания ведёт себя прилично? В конце концов, это же не «алкогольный маршрут».

– Ты знаешь, этот мужчина… за соседним столиком…

Ида не решалась высказать свою догадку. Ей показалось почему то, что Ханс едва ли воспримет её всерьёз. Он и так упрекал её в чрезмерной мнительности…

– … Он явно чего-то боится. Как будто чем-то сильно напуган.

– Самый лёгкий коктейль. Только чтобы ты не замёрзла… Что? Что ты сказала, – Ханс замер на мгновение, словно не мог никак сообразить, о ком именно Ида говорит. – Кто напуган?

– Он справ от тебя, – сказала Ида. – За соседним столиком. Сейчас он сидит, но ещё полминуты назад стоял. У него яркий галстук с волнистым рисунком. Ему что-то говорят, но он угрюмо отмалчивается. А минуту назад он был так весел, непрестанно произносил застольные речи и размахивал руками. А теперь он тих и напуган…

– Ну, это уж сущая ерунда, – отмахнулся Ханс и присел за столик. – Кто-то боится летать на самолётах. Один мой британский партнёр так просто впадал в ступор, стоило ему только сесть в пассажирское кресло и пристегнуть ремень. А сразу после взлёта он хватался за подлокотники и замирал, словно античная статуя. И был такой же белый…

– Был?

– О, нет. Он, пожалуй, и сейчас белый, если только летит куда-нибудь. С ним никогда ничего дурного не происходило. Все рейсы были на редкость спокойны. Я летал вместе с ним и в Лондон, и в Стокгольм, и в Копенгаген, и в Нью-Йорк. Мы ни разу не попали в зону турбулентности, ни разу не попали в грозу или в зону сильных ветров. То есть, может быть, и попадали… Да только самолёт каждый раз летел идеально ровно. Да, представь себе, нас даже ни разу не встряхнуло. Разве только при посадке, да и то слегка. Но вот как только я летел без него… Ну, все эти истории я тебе уже рассказывал. А этот везунчик всё равно панически боялся летать. Я даже однажды набрался смелости… или наглости и стал расспрашивать его, не случилось с ним что-нибудь ужасное во время полёта. Скажем, в детстве. Просто какие-нибудь сильные, неприятные и запоминающиеся ощущения. И знаешь, что он ответил? Он сказал: «Ничего!». Вот так.

– А почему он должен быть с тобой откровенен? – спросила Ида.

– Ну мы, вообще то, довольно давно друг друга знаем… Ну хорошо, он не должен быть со мной откровенен до такой степени, чтобы подробно рассказывать мне о своих фобиях. Но, с другой стороны, такой страх всегда, или в большинстве случаев, безоснователен, беспричинен и потому иррационален и контрпродуктивен. Я прав? Cheers, милая мнительная Ида!

– Ты прав, – ответила Ида, поднимая высокий бокал с оранжевым коктейльным зонтиком. – Хотя иногда мне кажется, что совсем уж беспричинного страха не бывает…

– Ты абсолютно права! – воскликнул Ханс. – Но одно дело, когда причина находится вне человека… Кстати, мы недавно опубликовали одно интересное исследование…

– Ханс, я заскучаю и начну капризничать, – прервала его Ида. – Ты обещал мне прогулку.

– Да, да, – согласился Ханс. – И потом тёплую микстуру в постель. Но в каюту мы всё-таки зайдём. За куртками и тёплой кофтой.

– 8 —

03 сентября, 1994, суббота, 05.35 утра, Таллинн

В ту субботу, третьего сентября, Вильяр проснулся очень рано.

Солнце ещё только вставало и в комнате был предрассветный сумрак, из которого едва проступали очертания предметов, что были в спальне. Высокий, по-шведски стройный гардероб с его прямыми углами и точно прочерченными линиями расплылся в полутьме, отчего стал похож на старомодный пузатый шкаф, что стоял когда-то в доме у бабушки Вильяра (шкаф тот был очень древний, и, осознавая почтенный возраст свой, ужасно важничал, выпирая огромное, но изрядно уже потёртое брюхо едва ли не до середины комнаты, загоняя и гостей, и хозяев к узкому проходу у самой стены).

Круглый пуфик у окна стал вдруг больше раза в два и стоял таким вот диковинный шаром, готовым в любой момент оторваться от пола и легко взлететь к самому потолку.

«Как странно выглядит всё на рассвете» подумал Вильяр. «Цвета не различимы, линии не чётки. Графика с нечёткими, туманными штрихами. Когда самый кончик карандаша едва прикасается к бумаге… Ах, да! У меня же сегодня встреча с искусством. Я сегодня иду в Нигулисте. Я так люблю… органную музыку. А Дмитрий, я полагаю, очень любит деньги… Или он следует каким-то принципам? Нет, пожалуй, надо окончательно проснуться. Холодный душ, минут на пять. Голова заработает как компьютер».

Он встал (медленно, чтобы не разбудить Лиизу, что, по счастью, так и не проснулась от тихого писка будильника), перегнувшись, нащупал и достал тапочки (два мохнатых зайца с ушами, похожими на вытянувшиеся лопухи) и, шлёпая подошвами по полу, вышел из спальни.

Тот день и вправду был особенный. Вильяр почувствовал это… Да что там почувствовал, нет, не так! Это «что-то» появилось вместе с рассветом, с самыми первыми лучами этого дня.

Вода, обычно такая обжигающе ледяная, что струи её могли бы пробудить и от летаргического сна (честно говоря, Вильяр не пробовал пробудить спящих подобным сном, но на себе неоднократно проверял действие утренней ледяной воды), но в то утро лёд куда-то исчез, и тугой, упругий поток из душа показался Вильяру не намного холоднее летней речной воды (да, вспомнил некстати… или кстати?.. конец июля, пляж в Пирита, сосновый лес вдали… беззаботное время было… целых две недели, кажется… или всего полторы?).

«Дмитрий Игоревич Симаков» думал Вильяр «одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения… сотрудник охранного агентства „ЭннеТурв“… рост метр семьдесят восемь, глаза серые, волосы русые… о, я, кажется, начиная замерзать. Не холодно, совсем не холодно. Это просто удивительно, насколько не холодно! Лёгкий светло-серый плащ, серые брюки… светлый галстук с тёмно-синей полоской, очки, тёмный кожаный портфель. Всё помню. Осмотр именно в таком порядке: плащ, брюки, галстук, очки, портфель. Прогулка, очень удачно. Он любит подбирать цвета в тон. Цвета сдержанные, ничего яркого и кричащего. Хорошо, не выделяется. Суббота, в Старом городе будет много людей. Много встреч, пути пересекаются. Небольшая прогулка не повредит. Заодно проверим, не „ведёт“ ли его кто. Всё, хватит! Полотенце, почистить зубы, побриться – и вниз. К гаражу.»

Для бритья он развернул ручку крана, прибавив горячей воды. Так, чтобы пар поднимался над раковиной.

Горячая вода размягчила щетину и бритва легко заскользила по щекам, снимая пушистую пену. Полоску за полоской. И чувствовалось, что каждое движение всё сильней и сильней разгоняет кровь, так что щёки зарделись ровным, густым румянцем и сердце поднялось почти к самому горлу, так что и стук его отдавал уже где-то в висках.

Он медленно набрал воду в сложенные лодочкой ладони и осторожно приложил их к щекам. И, выждав с полминуты, пока пощипывание не стало едва заметным, отнял ладони и посмотрел на них. Ему вовсе не хотелось порезаться или ненароком пройтись лезвием бритвы по какому-нибудь незаметному наросту на коже. Не хотелось бы в такой день увидеть свою собственную кровь. Пусть даже это кровь от случайного пореза.

Не то, чтобы Вильяр верил в дурные знаки или вовсе не выносил вида крови или слишком уж трепетно относился к своему здоровью.

Просто по странному наитию (либо уже сработало тут резко обострившееся профессиональное чутьё) он почувствовал, что именно этим утром открывается новая глава и в его жизни. И, пожалуй, грядущие перемены в судьбе его едва ли так безопасны для него, как были все прошлые перемены в его жизни. И едва ли жизнь его, единожды изменившись в этот день, сможет вновь вернуться в прежнюю колею.

Не стоило, конечно, рассчитывать на слишком уж спокойную жизнь при его работе. Но сейчас явно это были не просто перемены, пусть даже самые неожиданные…

«Перелом» подумал Вильяр. «Разрыв. Так бывает. Жизнь проходит. Спокойно или не очень. Событие за событием. А потом… Что-то заканчивается. Сначала даже и не осознаёшь, что именно. Кажется только – что-то случилось. Не слишком значимое. И только потом именно это „незначимое“ становится точкой… Точкой отсчёта… Чего?»

Ладони были чисты. Сегодня он побрился удачно. Ни единого пореза.

«Чего? Что именно приходится отсчитывать?»

Он закрыл кран.

Аккуратно приложил полотенце к лицу.

«Потом что-то начинается. Отсчёт: секунд, минут, часов, дней. Событий. Людей, что проходят мимо тебя. И иные из них… Исчезают. Чёрт, что за мысли лезут мне в голову! Слишком философское настроение. Не к добру. Философия – поиск компромисса с судьбой. Это не средство для достижения успеха. А мне нужен успех. Сегодня мне очень нужен успех! Сегодня мне особенно нужен успех! Сегодня вечером у меня будет результат. Обязательно будет. Если только…»

Он протёр кожу одеколоном. Вышел из ванной. Выключил свет.

«…Если только он вообще придёт. Ведь это тоже возможно. Что я знаю о нём?»

Одевшись, Вильяр подошёл к окну.

Было уже совсем светло («семь часов тридцать пять минут» отметил Вильяр). Сквозь лёгкую, быстро рассеивающуюся дымку на небе светило бледно-жёлтое, холодное осеннее солнце. Над улицей, сорванные ветром с деревьев, летели листья, словно они разбужены были холодом на рассвете, на самой границе ночи и едва наступившего дня – и от быстрого, резкого пробуждения этого сорвались они с прежних своих, привычных мест, и летят теперь один Бог знает куда и разве только Он и знает, где оборвётся полёт их и где суждено им лечь. И лежать ли им там до снега или лететь вновь на новое место…

На асфальт, на землю, на капоты и крыши машин – падали жёлтые, красные, с уходящей, едва заметной уже зелёной краскою прошедшего лета, с шелестом, теплом остывающим, горчинкой терпкого сока, с обратным отсчётом («сколько там до весны?»), с другой стороны тёплого времени – падали, осыпали, всё больше, больше и больше.

А ведь осень только в начале.

Но бывает так, что приходит она уже в конце августа.

И потом приносит и первый снег в октябре.

Время терпения. Время анализа. Сосредоточенной работы мысли.

Это время не любит слишком резких движений. Маятник осени движется ровно и мерно.

Время мерить, время взвешивать. Именно сейчас.

Вильяр задёрнул шторы и отошёл от окна.

Сейчас ему надо посидеть в кресле минут десять-пятнадцать. Спокойно всё обдумать, проанализировать ситуацию и окончательно оценить сложившуюся обстановку и степень выгодности или же наоборот, опасности предстоящего контакта.

Обязательно сейчас, за несколько часов до начала встречи.

Оценить степень возможного выигрыша и факторы угрозы. И возможные признаки подставной встречи.

Итак…

«Что мы знаем о нём?»

Дмитрий Игоревич Симаков. Сотрудник охранного агентства «ЭннеТурв». Женат, двое детей. Курит, пять-семь сигарет в день. Любит сухое красное вино, употребляет алкоголь весьма умеренно. Гетеросексуален. Фактов употребления наркотиков на зафиксировано. Внебрачные связи отсутствуют. По крайней мере, на момент проверки.

Это из его персонального файла.

Должность – заместитель директора агентства, в охранном бизнесе с марта девяносто второго года. Неплохо владеет английским языком, по эстонски говорит довольно плохо. По роду деятельности не связан с информацией, являющейся секретной или совершенно секретной. Соответственно официальный допуск к данной информации отсутствует.

Работает в интересах коммерческих организаций, с государственными структурами служебные контакты не зафиксированы.

Но… С другой стороны, можно ли быть абсолютно уверенным в отсутствии доступа? По крайней мере, судя по его информированности…

Стоп! Охранное агентство… С улицы, положим, туда не берут. Работает он там с девяносто второго года. А чем занимался до того? До того… До девяностого года – служба в армии… Да, разумеется – советской. Воинское звание – капитан. Войска? Подробности отсутствуют, здесь в досье пробел. Да, Россия такой информацией не поделится, а в наших архивах едва ли что можно найти. Всё или уничтожено или вывезено в Россию. А если всё-таки пока на территории Эстонии? Русские пока не всё эвакуировали?

Хорошо, можно поискать. Но это – на перспективу.

Но что известно сейчас?

Данные следующие (заметим – нуждаются в проверке): служил в Палдиски, охрана береговой базы. Что было в Палдиски? Учебный реактор, центр переподготовки моряков-подводников, база военного флота, база подлодок, полигон, стрельбище. Ещё – военный городок и офицерские общежития.

Точное место службы? Неизвестно, надо уточнить.

Имел ли доступ к секретной информации? Если имел, то с какими именно документами работал? Делал ли копии, выписки, запомнил ли что-нибудь?

Проверка не проводилась.

Поддерживает ли связь с сослуживцами? Делятся ли они с ним информацией? Готов ли он продолжать контактировать с ними после закрытия базы в Палдиски?

Это тоже пока не проверялось. Хорошо, оставим на будущее.

Он ведь и сам что-то хочет сообщить. И похоже, эта его инициативы совершенно не связана с его прошлой службой в армии.

Хорошо, продолжим.

В конце девяностого года он демобилизуется и переезжает в Таллинн.

В Таллинн? Но не с обменом же квартиры… Кстати, какая у него сейчас квартира? Ну-ка, вспомним… Четыре комнаты, в районе Ыйсмяе. Неплохо.

А где он жил в девяностом? Так, вспомним, где он тогда жил…

Там же. Он живёт там с девяностого года.

Так, это уже интересно. Не с помощью же обмена он перебрался. Да в девяностом году Палдиски был закрытым городом, едва ли он смог бы обменять свою квартиру в военном городке на квартиру в Таллинне. Это и сейчас крайне сложно сделать, разве только со следующего года проблем особых не будет. Но и тогда из Таллинна в Палдиски едва ли кто-нибудь переехал бы без доплаты.

Так как же он перебрался? И почему так вовремя уволился в запас?

Откуда то нашлись деньги на квартиру. У простого капитана с КПП?

Кстати, флотское у него звание или нет? Почему не капитан-лейтенант?

И только ли на контрольно-пропускном пункте он служил? Кому он подчинялся? В каком именно подразделении он служил?

А может быть он… Особист? Особый отдел?

Военная контрразведка – епархия КГБ. Не из тех ли краёв он пришёл?

Какое именно училище он заканчивал? Не обучался ли он, скажем, в Горьком?

О, может быть, и в Москве? Там, на юго-западе…

Нет данных. Отсутствуют. Хорошо, пока не будем домысливать.

В середине августа по собственной инициативе он вошёл в контакт с одни из легализованных сотрудников полиции безопасности, предложив передать эстонским спецслужбам информацию чрезвычайной важности. По его словам, на территории Эстонии действует агентурная группа, связанная с одной из российских спецслужб…

«Какую именно спецслужбу вы имеете в виду? ФСК? СВР? ГРУ?»

«Я должен конкретизировать?»

«Нам необходимо провести оценку информации…»

«Я не сказал, что эта спецслужба – государственная. По сравнению с советскими временами положение в России несколько изменилось. Разве подобная деятельность должна замыкаться на формальных структурах? Это не слишком удобно.»

«Поясните, Дмитрий.»

«Охотно. Что делает службу специальной? Задачи. И специфика работы. То есть – методы, способы, технологии.»

«Можно ещё добавить – цели. Например – воздействие на ситуацию. Влияние на неё. Но мы, кажется, уходим в дебри философии».

Цифровая запись без единого постороннего шума. Почти стопроцентная фильтрация (а ведь разговор записывался на улице, и движение там было довольно интенсивным). Но при прослушивании Вильяру всё время казалось, что он слышит какие-то хрипы. Он знал, что использование направленного микрофона совместно с системой подавления помех практически полностью исключает подобные дефекты записи. И потому он долгое время ломал голову и никак не мог понять – откуда же эти взялись эти странные звуки. И только потом сотрудник, связывавшийся с Дмитрием, объяснил ему, что русский «друг» во время беседы явно был взволнован и дышал потому часто и глубоко, время от времени делая резкие выдохи, похожие на глухие хрипы.