Александр Тамоников
Пуля для карателя
Глава вторая
Тьма спустилась на Варшаву, когда сдвинулась крышка колодца, прикрытая жестью для маскировки. Возникла голова, затем плечи и все остальное. Смутный силуэт выскользнул из шахты, пробежал, затаился за бетонной плитой. Показался второй, примкнул к первому. Люди выбирались по одному, рассредоточивались на узком пятачке. С одной стороны возвышался забор, с другой – приземистое портовое сооружение. Невысокие деревья, городьба из плит. К ночи собрались облака, закрыли звезды. Дул ветер, и было слышно, как плещется вода. По макушкам деревьев плясали отблески пожаров. На западе что-то глухо рокотало. На востоке тоже было неспокойно – долетали раскаты, и явно не грома. В окружающем пространстве не было ни людей, ни источников шума. Люди выжидали, прислушивались. Закряхтел Ломакин, присоединяясь к польскому проводнику, который, вытянув шею, проницал пространство. К ним подполз Каляжный, пристроил автомат.
– Все, панове, вы на месте… – зашептал, коверкая русские слова, Кыштовский. – Это старая пристань, ее разбомбили… Немцы в стороне – на Шаволинской, а еще усиленные посты у мостов, но мы от мостов далеко… Здесь могут ходить отдельные патрули, а еще на воде катера – они иногда курсируют в городской черте… Подберете лодку там, внизу… – кивнул он. – Я их приметил еще вчера, есть целые посудины, и весла можно найти… Поймает патруль на воде – говорите, что вы с Засолья, оттуда плывете, вас течением снесло…
– Спасибо, товарищ, – поблагодарил Ломакин. – Ты молодец, дальше мы сами…
– Будьте осторожны, когда станете спускаться, – предупредил Кыштовский. – Тут парапет был, набережная в бетоне… Ваши бомбы бросали, когда немецкие катера стояли, – там все вот так… – широко развел он руками. Затем, пригибаясь, засеменил прочь – он сделал свое дело и мог удалиться.
Офицеры всматривались в темноту. Пройти по подземелью было просто. А вот дальше – уже сложнее.
– Ну что, в дорогу, капитан? – выдохнул Ломакин. – Двум смертям-то точно не бывать…
– Эй, народ!.. – Каляжный выразительно махнул рукой. – Спускаемся к реке. И не шуметь мне тут…
Люди выбирались из укрытий, перебегали. Остались во тьме посеченные осколками деревья. Старая набережная представляла собой унылое зрелище. Ранее закатанная в бетон, а ныне вздыбленная, перепаханная авиационными бомбами, она стала бы идеальной преградой для танков. Под наслоениями бетона плескалась вода. Заброшенная лодочная станция находилась справа – подойти к ней было проблематично. Спускались по одному, выверяя каждый шаг, проверяя на ощупь опорные поверхности. Каляжный вдруг охнул, замахал руками, пытаясь удержаться, когда из-под ног стал уплывать огрызок бетона. Ломакин метнулся к нему, схватил за шиворот и выругался:
– Мать твою, капитан, ты на чем там стоишь?!
– На марксистской платформе… – пошутил, отдуваясь, Каляжный. – На чем же еще? Говорили же мужики, молитва лишней не будет… Вынимайте меня отсюда, пока все кости не переломал…
Под сдавленные смешки офицера вытащили на ровное место. Люди перебегали дальше вдоль перепаханной снарядами набережной. Чуть правее обозначился вполне приемлемый спуск к воде. Просматривался уцелевший причал, несколько маломерных посудин, в том числе перевернутых. Из воды выступал остроконечный бак затонувшего военного катера – глубина не позволяла ему целиком уйти на дно. Офицеры снова спускались первыми.
– Стоять! Кто такие? – гортанно выкрикнули по-немецки.
Неприятностей не ждали – по крайней мере, сейчас. От перевернутого баркаса – он валялся на причале, словно кит, выбросившийся на берег, – отделились двое. В мутном зареве блеснули нашивки на петлицах – пехотная часть вермахта. Обычный патруль – и, что характерно, только двое. Они скинули с плеч автоматы, но окрик Каляжного на немецком остановил их:
– Отставить! – выкрикнул капитан. – Гауптман Отто Зильберт, отдел разведки 301-го пехотного полка! Возвращаемся с задания с польскими союзниками!
Можно нести любую чушь, лишь бы выиграть секунду-две, сократить дистанцию. Ничто не мешает офицеру абвера вырядиться в штатское, но все же… Дрогнули автоматы в руках, патрульные замешкались, а «незнакомцы» продолжили движение. Хорошо, товарищи сзади не открыли с перепугу огонь! Волнистая рукоятка ножа была уже в руке – Ломакин выдохнул, и тонкое лезвие без сопротивления вошло солдату под ребро. Он задрожал, выронил автомат, вцепился Ломакину в рукав. Тот не вырывался, всунул нож в человека до упора, провернул рукоятку – чтобы не вздумал взвыть. Рядом хрипел второй патрульный – Каляжный проводил зеркальную работу. У солдата подкосились ноги, он с шумным выдохом стал оседать. Ломакин выдернул нож, отпрянул. Двое незадачливых вояк рухнули одновременно.
– Браво, товарищи офицеры, – пробормотал за спиной сержант Замятин. – Вам бы в синхронном плавании участвовать…
Застыли, навострили уши. Тихо молился господу богу немногословный польский товарищ Матеуш Заремба – член подпольной организации, лояльной Советскому Союзу. Плескались волны у бетонных плит, плыли, покачиваясь, облака, словно переполненные пассажирами дирижабли. По воде доносился отдаленный гул – переправы через Вислу работали и в темное время суток.
– За работу, мужики, за работу… – забормотал Каляжный. – Алексей, переодеваемся… Остальные – тоже не стойте. Повязки – на рукава, дабы не было у господ немцев дополнительных вопросов. Ищите пригодное плавсредство. Трупы – в воду.
– Ага, где польские раки зимуют, – хмыкнул Замятин, хватая за ногу ближайшего покойника.
Но мертвые тела, брошенные в воду, отказывались тонуть. Они всплывали – то тянулись вверх скрюченные пальцы, то искаженные физиономии, бились о кромки плит, смещались по течению. Да неважно, кого удивишь в это сложное время парой-другой трупов? Офицеры начали вытряхивать плотно уложенное содержимое вещмешков, раздевались, натягивали полевую форму вермахта, любезно предоставленную разведотделом, а свое гражданское барахло утрамбовывали обратно. Остальные цепляли на рукава нашивки «Народове силы збройне» (NSZ) – прислужников гитлеровцев, уничтожающих польских антифашистов. Когда все переоделись, сразу кинулись выискивать подходящее транспортное средство. Вместительная широкая плоскодонка обнаружилась довольно быстро. Отыскали весла, пару банок, чтобы вычерпывать воду (в днище имелась пробоина). Под весом десяти человек посудина опасно накренилась, но все-таки шла. Разведчики Замятин и Ложкин исправно работали веслами, синхронно погружали их в воду, размеренно дышали. Заремба, сидя на корточках, вычерпывал воду – это требовалось делать постоянно. Остальные боялись даже дышать и с опаской поглядывали на распростершуюся водную гладь.
Капитан Ломакин сидел на корме, поглаживал затвор трофейного автомата. Форма гауптмана была чертовски неудобной, давил воротничок, постоянно хотелось чесаться. Мимо лодки проплыл задранный «клюв» утопленного катера береговой охраны. В леере застряло тело члена команды – оно уже разложилось, но пока не собиралось отцепляться. Над водой копились клочья тумана. Видимость была неважной. Туман наплывал клубами, в разрывах поблескивала вода. С удалением от берега качка чуть уменьшилась. Люди молчали, настороженно смотрели по сторонам. Членов группы Каляжного Ломакин знал плохо – двое разведчиков, обладающих навыками радиодела, двое местных подпольщиков, присягнувших на верность делу Ленина-Сталина – оба небритые, какие-то мрачные, потасканные. У Каляжного было собственное задание – проникнуть в северный район Варшавы Жолибож, связаться с местными товарищами и вывести из заблокированного района пару видных деятелей подполья, имеющих отношение к Польскому комитету национального освобождения. Деятели были авторитетные, имели влияние на значительную часть польского общества, и терять таких людей в клоаке Варшавского восстания советское командование считало неразумным. Поддержка местным населением наступающих войск была, мягко говоря, не тотальной. С самим Каляжным Ломакин пару раз пересекался, друзьями не были, но и не чурались совместных бесед с перекурами.
Восстание, поднятое Армией Крайовой по наущению лондонского правительства в изгнании, советское правительство демонстративно не поддерживало. Тому имелась масса военных и политических причин. Повстанцы задыхались в заблокированных районах, гибли тысячами, и все их дело уже дышало на ладан. Но им удавалось оттягивать на себя серьезную группировку гитлеровских войск. С подавлением же восстания вся эта масса вояк, среди которых было немало коллаборационистов, усилила бы группировку на правом берегу, что серьезно усложнило бы взятие города. Поневоле приходилось налаживать контакты с повстанцами. Неделю назад для установления связи была сброшена парашютная группа разведотдела 1-го Белорусского фронта. В группе находились трое с радиостанцией. Один погиб по приземлении – наткнулся на клык арматуры, а когда стащили с него, он уже отдал богу душу. Группу словно ждали – не прошли и ста метров, как попали в засаду! Лейтенант Аксаков принял огонь на себя, отбивался, пока не кончились патроны. Радист скатился с рацией в ближайший разлом, и, пока товарищ сдерживал натиск эсэсовцев, отстучал в эфир радиограмму: все пропало, засада, прощайте, товарищи! Попадать в плен запрещалось категорически – видимо, последние патроны эти двое приберегли для себя… Переброска Ломакина – вторая попытка. От доставки по воздуху отказались и решили объединить две группы – с условием, что на левом берегу их пути разойдутся. Пан Заремба и пан Пшиговский, идущие с ним, ранее входили в состав Армии Людовой и сохранили связи с товарищами, которые обещали свести «засланцев» с руководителями восстания. Оба скромно помалкивали в компании советских «попутчиков». Лысоватый Заремба монотонно вычерпывал воду, сидя на корточках под ногами разведчиков. Пан Пшиговский, обладатель роскошных усов и простодушной физиономии, любитель поболтать, и даже по-русски, сегодня словно в рот воды набрал. Поговаривали, что он родом с Белостока, натерпелся от бандеровцев, что под корень вырезали его семейство, воевал в советском партизанском отряде, потом кочевал по польским подразделениям, верным Польской рабочей партии…
Лодку вынесло на стремнину. Ее сносило течением – приходилось активно работать веслами. Завихрения тумана стелились по воде. Справа и слева выплывали из дымки очертания монументальных мостов через Вислу. Немецкие войска их активно использовали – переправляли на правый берег технику и подкрепление, вывозили раненых и убитых. Переправы охраняли зенитные батареи, вокруг мостов сосредоточилось большое количество техники. Советское командование не предпринимало попыток уничтожить мосты – хотя в техническом плане это сделать было несложно, – они явились бы неплохим подспорьем наступающим войскам. Немцы тоже не спешили избавляться от этих инженерных объектов, не утрачивая пока надежду удержать город. Взорвать никогда не поздно. У высших офицеров советской разведки давно роились подозрения, что мосты давно заминированы, и немцы только ждут, когда по ним пройдут на запад последние солдаты. Косвенная информация эти опасения подтверждала…
В дымке возникал высокий левый берег. Когда-то красивый европейский город, с повышенным содержанием архитектурных шедевров на единицу площади, с чудесными храмами, парками, университетами, – сейчас он практически весь лежал в руинах. Треть городских строений немцы уничтожили до восстания. В течение последнего месяца бомбами и снарядами снесли еще треть. Многие улицы полностью лежали в руинах. Дома сжигали, разносили минами, кромсали из орудий. То же самое творили с населением – даже тем, что не участвовало в восстании и не оказывало помощи мятежникам. Над центральными кварталами и Старым городом висела гаревая дымка, даже ночью хорошо заметная. В темноте сверкали вспышки, доносились раскаты – в глубине кварталов шел бой. Горели дома в районе Жолибож на севере, что-то взрывалось на юге – в районе Мокотув, протянувшемся вдоль левого берега Вислы. Мерцало зарево над отдаленными районами Воля и Охота – там повстанцев окружили давно, но до сих пор не могли с ними сладить…
Из кудрей тумана вылупился перевернутый баркас с разбитыми бортами и устремился наперерез лодке! Каляжный тревожно вскрикнул, и гребцы тут же среагировали – с натугой загребли в обратную сторону. Лодка встала, преодолев инерцию. Баркас проплыл мимо, едва не зацепив нос посудины, и растаял, как «Летучий голландец». Проплывали невнятные предметы малых форм, один из последних ткнулся в лодку, и сержант Ложкин отпрянул, чуть не выронив весло: на него скалился мертвец, с которого фактически слезла кожа, костяшки пальцев царапали борт – словно этот тип в разорванном мундире мышиного цвета просил подвезти…
Сноп света озарил лодку с пассажирами! Еще один «Летучий голландец» – на этот раз вооруженный до зубов и крайне опасный – вырос из мрака. Он словно таился в глухой зоне – никто не слышал работу двигателя. Или немец вовремя погасил мотор, чтобы не спугнуть добычу…
– На месте! Сушить весла! Кто такие и куда направляетесь?! – прогремел усиленный динамиком голос, и борт военного катера чуть не ткнулся в утлую лодчонку!
Выдержки хватило даже польским товарищам, у которых не всегда было ладно с хладнокровием. Заскрипел поворотный механизм прожектора. Люди щурились, отворачивались от яркого света. Гребцы с недовольными минами вынули весла из воды. У ограждения на борту стояли несколько военных с автоматами. Отливала кокарда на фуражке с задранной тульей.
– Уберите свет! – недовольно выкрикнул Каляжный, приподнимаясь на банке. – В чем дело, господа военные? Мало того, что нас отправили из Засолья на какой-то консервной банке, что нас промурыжили до последнего, что мы едва не перевернулись… – Он побагровел, закашлялся, талантливо изображая негодование. – А мы, между прочим, везем контуженного майора медицинской службы, к тому же я, гауптман Отто Зильберт, имею срочное донесение полковнику Раухману в штаб 19-й дивизии!..
Щелкнул механизм, свет притух.
– Просим прощения, герр гауптман, – произнес командир речного патруля. – Но мы выполняем свои обязанности. Лейтенант Цинклер, 2-й батальон береговой охраны. Кто эти люди с вами?
– Это польская полиция, их дали нам в сопровождение. – Выговор Каляжного был безупречен. – Вот мои документы, лейтенант, – привстав, протянул он бумаги, которые тут же забрали. – Здесь же документы майора Рунге. Можете убедиться – он вряд ли в состоянии что-то отвечать.
Внешний вид «майора Генриха Рунге» действительно сильно удручал. Ломакин облокотился на борт, свесил голову. По щекам расползалась смертельная бледность, глаза блуждали.
– Хорошо, герр гауптман, мы вас поняли, – сказал Цинклер, возвращая документы. – Надеюсь, господин майор не сегодня завтра вернется в наш лучший из миров и продолжит нести службу на благо великой Германии.
– Все в порядке, лейтенант? – ворчливо бросил Каляжный. – Мы можем продолжать наше затянувшееся путешествие? Или вам потребуются документы наших польских помощников?
Ответ на вопрос повис в воздухе. «Польские помощники» демонстрировали полную невозмутимость. Польский коллаборационизм – явление, к сожалению, массовое и беспощадное. По каким-то своим «скрижалям» немцы не считали поляков неполноценной расой, особенно жителей северных областей – пусть даже они и славяне. Сотрудничество с гитлеровским режимом всячески приветствовалось. Работаешь на немцев – сойдешь за своего. Воюешь с немцами – тогда, конечно, пуля или веревка (лучше последнее, как наименее затратное удовольствие).
– Не надо, герр гауптман, мы видим, кто это такие, – с важностью отозвался Цинклер. – Можете продолжать свое путешествие. Хайль Гитлер! Доплывете до берега? Нет нужды брать вас на буксир?
– На буксир не надо. А тем более на абордаж… – пробормотал по-русски Каляжный, когда военные удалились с палубы катера, а суденышко стало отдаляться. Лодка закачалась на набежавшей волне. Гребцы спохватились, схватились за весла.
– Ну, надо же, товарищ капитан… – выдохнул с облегчением сержант Ложкин. – Вы прямо виртуоз по введению в заблуждение… И о чем же вы трепались с господином офицером непобедимой германской армии?
– Да так, за жизнь, – усмехнулся Каляжный. – Много будешь знать, скоро состаришься, Ложкин. Налегай на весла, нам еще плыть да плыть.
– Вот черт… – вышел из оцепенения Ломакин. – А ведь реальный был столбняк, товарищ Каляжный… Кровь от лица, и словно в каторжные колодки заковали… Только сижу и думаю – успею полоснуть из автомата?
– Еще как бы успели, товарищ капитан, – рассудительно проурчал один из спутников Каляжного. – А вы бы не успели – так мы рядом, верно, Михаил Александрович? В два счета смели бы эту компанию с палубы, захватили бы катер, и все дела. И дошли бы до места с полным комфортом…
Люди оживились, посмеивались. Лодка резво побежала к левому берегу. Подрастали руины и уцелевшие жилые здания. Просматривались зенитные батареи в районе раскуроченных набережных, затопленная баржа у самого берега.
– А что, нормальная смена обстановки, скажите, товарищ капитан? – бухтел словоохотливый Ложкин, сдувая бусинки пота со лба. – На земле, в небесах и на море, как говорится… А опасно – так где оно не опасно? Уж всяко лучше, чем по лесам слоняться да обстановку изучать. Всю неделю, блин, слонялись. А что хорошего в этих лесах? Только комары да немцы… Товарищ капитан, вы уж манипулируйте нами, – опомнился боец, – куда плыть-то? Берег рядом. Справа немцы, слева немцы, а удача – она штука очень капризная…
– Давайте за баржу, мужики, – первым среагировал Ломакин, – там немцев быть не должно, складская часть гавани, ее наши утюжили особенно старательно…
В паре кварталов от реки ухнул мощный взрыв. Огненный шар взвился в небо и лопнул как мыльный пузырь. Падали стены, катились кирпичи, доносились крики людей, сливающиеся с перестуком автоматов.
– Вот же, матка-боска, что творят, пся крев их в душу… – путая русские и польские ругательства, пробормотал пан Пшиговский. – Там же Старый город, Ерузалимский парк, улица Светоянска – а ведь была когда-то красой Варшавы… Там собор Святого Иоанна, иезуитская церковь Нашей дамы Милосердной…
– Да ладно тебе о боге, товарищ, – проворчал Замятин. – Люди там гибнут, людей жалко…
– Так как же без бога… – сокрушенно вздохнул Пшиговский. – Не будет бога – так и людей не будет…
– Ладно, отставить, – шикнул на них Ломакин. – Вы тут еще теологические споры затейте, они так нужны сегодня… Мужики, осторожнее, там же винт у этой баржи, она же самоходная…
А вот последнее предостережение было не лишним. Баржа ушла ниже ватерлинии и встала, упершись в дно. Вода заливала внутренности судна сквозь пробоины в ржавых бортах. Лодка опасно приблизилась к кормовой части. Замятин вынул весло из воды, Ложкин налег на свое – и все же маневр не успели проделать. Затрещало под днищем – так пронзительно, душераздирающе! Рвалось прогнившее дерево. Словно на клык подводной скалы насадили лодку! Но усилием гребцов она съехала с препятствия, закачалась. Вода хлынула в дыру! Гребцы ругались, яростно работали веслами. Снова всех смешил сержант Ложкин: самое время купаться, плескаться, нырять, кувыркаться… Шипели офицеры: быстро к берегу, пока совсем не развалились! Заремба, не спать, отчерпывать воду! А вы, товарищи бойцы и товарищи поляки, какого хрена уставились, как на новые ворота? Тоже отчерпывайте! Да плевать чем, хоть руками!
Лодка на глазах погружалась в воду. От взрыва рухнуло строение, стоявшее наверху, и разлеглось у воды составными конструкциями. Успели в самую тютельку! Когда нос лодки уткнулся в берег, борта уже скрылись под водой. Люди спрыгивали на камни, выбрасывали на берег оружие, вещмешки, сами перебирались под защиту парапета. Досталось радисту Быкову – подчиненному Каляжного. Товарищи ухмылялись: молодец, Коляша, сам погибай, а рацию выручай. Но если выяснится, что в ней что-то сломалось, – тогда будь готов, как юный пионер…
Их появление на берегу не привлекло ничьего внимания. Звуков в ночи хватало, но это там, далеко. Ломакин выудил из недр вещмешка сложенную карту, развернул под мглистым светом фонаря. Карта во всех подробностях рисовала левобережную часть Варшавы и фрагмент района Прага. До Жолибожа, куда направлялся Каляжный, было километра два вдоль Вислы. До улицы Белобжеской в местечке Повислы, где верные люди ждали Ломакина – тоже километра два, только в другую сторону. Подполз Каляжный, уткнулся носом в карту.
– Представляешь, куда идешь, капитан? – спросил Ломакин. – А то глупо погореть по незнанию – как ни крути, большую часть пути отмахали.
– Не совсем, – признался Каляжный. – Но мои люди знают. Смотри сюда, Алексей, – ткнул он пальцем в карту, – вот здесь, в пятидесяти метрах от реки, тянется дорога, но сейчас она разрушена и немцами не используется. Вот здесь путепровод, пара небольших заводиков – и линия теплотрассы вдоль дороги. Фактически это канава, заваленная разным дерьмом, из которой легко смыться. До теплотрассы идем вместе. Потом тебе на юг, мне на север. Ночь, учти, недолгая, до рассвета часа четыре. Попадемся немцам – хреново. Попадемся повстанцам – тоже ничего хорошего. Не любят они нашего брата – они англичан любят, французов, американцев, свое родное правительство Миколайчика, которое сунуло их в это дерьмо. И при этом считают, будто мы им чем-то обязаны. Советский Союз – это зло, но он обязан им помогать. А с каких, простите, борщей?
– Да все понятно, – махнул рукой Ломакин. – Миколайчик решает свои проблемы, отправляя на смерть собственных соотечественников. Но им разве объяснишь? Красная армия стоит, любуется, как фрицы топят восстание в крови, – значит, Красная армия такая же фашистская. А то, что мы людей теряем миллионами, что воевать нечем, обозы непонятно где, – их не волнует. Злые они на нас. И на своих же – из ПКНО, Армии Людовой – чертовски злые… А мне придется вести с ними переговоры, – криво усмехнулся Ломакин, – проявлять дипломатическую чуткость и изворотливость, так сказать. Ладно, Михаил, отдохнули, и будет, пора выходить…
К ночи оборвались обстрелы и погромы мирных кварталов. Над польской столицей висела какая-то неустойчивая тишина. Люди перебегали по каменному путепроводу, ныряли в мешанину труб и бетона.
– Ну все, прощаться не будем, – прошептал Каляжный, приседая на корточки, – а то дурная примета, говорят. Пока, Алексей, скоро встретимся. Удачи, мужики…
Первая группа уходила на север, терялась за изгибами теплотрассы. Ломакин нервно курил в рукав, провожая их глазами. Его люди рассредоточились рядом, настороженно водили головами. В этом городе никому нельзя доверять. Любая встреча могла закончиться непредсказуемо. Поколебавшись, он начал стаскивать с себя форму немецкого майора – это явно красная тряпка для быка, извлек из вещмешка свою гражданскую одежду, а обмундирование ногами утрамбовал под камни. Остальные терпеливо ждали, пока он наиграется в свои «маскарады».
– Ну и что мы тут предстали, как в цирке? – недовольно спросил Ломакин, завершив преображение. – Снимайте свои фашистские повязки – пусть гадают, кто мы такие. Замятин, в головной дозор! Ложкин, будешь прикрывать нашу ходьбу! Пан Пшиговский, пан Заремба, почему приуныли, братцы? Радоваться надо – вон какой путь проделали. Готовы к новым прогулкам?
– Рацию сами потащите, товарищ капитан? – полюбопытствовал Замятин.
– Сам потащу, – вздохнул Ломакин.
