bannerbannerbanner
Призрак со свастикой

Александр Тамоников
Призрак со свастикой

Полная версия

Роман, посмеиваясь (чей план-то реализуется?), уже отползал, когда зашуршала трава у оперативников под ногами, и образовался возбужденный лейтенант Щербина, «зеленый» безусый мальчишка, недавний выпускник ускоренных офицерских курсов.

– Товарищ капитан… – прошипел он, подползая ближе. – Тут такое дело, такое дело…

– Воздушная тревога? – пошутил Павел.

– Да какая, к лишаям, тревога… Слушайте, там дорога серпантином вьется, а по ней мотоцикл едет… Отсюда пока не видно, но скоро появится. В замок едет, тут одна дорога… Один мотоциклист и офицер в люльке, фуражкой красуется…

– Все на дорогу!.. – ахнул Павел, скатываясь с косогора.

Они промчались ураганом отрезок леса, выбежали к лесной дороге. Краем глаза отметился замаскированный «Студебеккер», разбросанные за кочками человеческие головы – гвардии рядовых и ефрейторов. На обочине росли редкие кусты, ворохи можжевельника, а за дубами, уже распустившими листву, надрывался мотоциклетный мотор. Павел, пригибаясь, подбежал к изгибу дороги, подобрал увесистую корягу, распластался за пригорком, усыпанным прошлогодней листвой.

Показался мотоцикл – уверенный даже на российских дорогах «БМВ R-75». Вел его внушительный «пилот» – щекастый, в шлеме, прорезиненном плаще, с автоматом «МР-40» на груди, а в люльке, помимо пулемета «MG-42», прозванного «косторезом», сидел надутый офицер. Текущий день у него явно не сложился. Он еще не представлял, до какой степени не сложился! Мотоциклист притормозил, входя в поворот. Павел швырнул корягу, как гранату, по навесной траектории. Она перевернулась в воздухе, ударила мотоциклиста по каске. Тот от неожиданности вскрикнул, вывернул руль. Сам, правда, удержался в седле, но мотоцикл сменил направление, съехал с дороги и чуть не врезался в придорожное дерево. Громила снова дернул руль – мотоцикл уткнулся передним колесом в яму, офицер вылетел из люльки, проделав впечатляющий кульбит, распластался в траве. Оперативники уже летели, особого приглашения не требовалось. Громила же, удержавшись на ногах, развернулся в прыжке, оскалив пасть, и выставил автомат. Но не успел разразиться очередью – Котов швырнул свой «зэковский» нож с наборной ручкой, которым владел в совершенстве. Лезвие пробило грудную клетку, поразило сердце. Громила выпучил глаза, зашатался.

– Да падай уже, сука! – ругнулся, подлетая, Котов. Он толкнул автоматчика, и тот замертво повалился с вытаращенными глазами.

Офицер затравленно вертел головой, но сдаваться не собирался, схватился за кобуру с «люгером». Павел подбежал первым, ударил его в подбородок носком сапога, и желание сопротивляться мгновенно угасло.

– Мужики, стаскивайте с покойника одежду, пока все кровью не залил, – проворчал Павел, вытащил из кобуры «ТТ» и, приблизившись к офицеру, выдернул «люгер» из кобуры. Офицер смотрел на него пустыми глазами, тоскливо смотрел, обреченно. Фуражка валялась рядом. На околыше красовалась кокарда – череп со скрещенными костями, пресловутая «мертвая голова». Подобные черепки поблескивали и в петлицах. Темно-серый мундир, сравнительно чистый, с небольшими помятостями. Гауптман, судя по погонам, капитан, гауптштурмфюрер, согласно классификации СС.

– Встаньте, герр гауптштурмфюрер, – вкрадчиво произнес по-немецки Павел. – Не будем пачкать такую красоту. Представьтесь, пожалуйста.

– Послушайте… – Губы офицера задрожали, он лихорадочно сглатывал. Эсэсовец был молод – не больше двадцати пяти. Даже в СС к концу войны сказывался кадровый голод. Офицеров повыбило на Восточном фронте, спешно обучали молодежь, присваивали звания, не соответствующие возрасту и заслугам. Вряд ли этот парень имел достаточный боевой опыт. Но с амбициями и верностью идеям национал-социализма все было в порядке – иначе в СС и быть не может. Отряды «Мертвая голова» отвечали за охрану концентрационных лагерей Третьего рейха – Дахау, Бухенвальда, Освенцима в Польше, Маутхаузена в Австрии. Именно они несли ответственность за массовый геноцид. Из них формировалась дивизия «Мертвая голова», наводящая ужас на мирных жителей Европы.

– Слушаю вас, герр офицер, – сухо произнес Павел. – Вам есть что сказать?

Подошли остальные, молча окружили их. Гауптштурмфюрер понял, что бы он ни сказал, итог будет один. Он задрожал и закрыл глаза.

– Ваше имя? – спросил Павел.

– Пауль Рейнмар… гауптштурмфюрер Пауль Рейнмар, 3-я рота усиления СС… – немного помешкав, ответил немец. – Нашу часть разгромили 6 мая под Теплице, то, что осталось, перевели в подчинение полковника фон Лихтенберга… Не убивайте меня, – облизнул он пересохшие губы. – Вы же не обязаны меня убивать, верно? Я согласен на плен…

– Какие мы великодушные, – презрительно проворчал Котов. – На плен он согласен… А нашим мнением он поинтересовался?

– Ладно, Рейнмар, посмотрим на твое поведение, – кивнул Верест. – Кто-нибудь следует позади вашего экипажа?

– Нет никого, – замотал головой эсэсовец, – только я и унтер-шарфюрер Бауэр… – Он покосился на грузное туловище в исподнем, которое ногами затолкали в кустарник, но оно выразительно просвечивало оттуда. – Клянусь фатерляндом, больше никого нет…

– Типа Родиной клянется, – ухмыльнулся Рома Окулинич.

– Пожалуйста, не убивайте! – взмолился парень. – Я – гражданский человек, школу с отличием окончил, меня силой в армию забрали… У меня мама в Кельне, невеста там же…

– Неужели? – ухмыльнулся Павел. – А юнкерское училище СС тоже в Кельне окончил? Или в Тёльце? А может, СС-Панцергренадиршуле в Киншлаге?

– Брауншвейгское училище, – обреченно вымолвил эсэсовец, невольно впечатленный познаниями русского офицера. – Я не участвовал в карательных операциях, не успел…

– Свистит! – заметил Звягин. – Командир, мы собираемся выслушивать историю его жизни?

– Куда вы ездили с унтер-шарфюрером Бауэром? – Верест тоже покосился на тело в кустах.

– Полковник приказал проверить дорогу на Козлице – выяснить, есть ли там русские…

– Ну, и как, есть?

– Кажется, нет… Дорога через Мозенский лес на Козлице свободна…

– Сколько ваших в замке?

– Пятнадцать солдат, два унтер-офицера, два офицера – штурмбанфюрер Лямке и штандартенфюрер Лихтенберг…

– Это его замок?

– Да, наверное… Мне все равно…

– Что вывозят из замка?

– Я не знаю… Это забитые и опломбированные ящики, их нельзя открыть… Они были складированы во дворе, погрузка должна осуществиться только после нашего прибытия – в зависимости от информации… Их установят в машины за несколько минут, там восемь единиц груза…

– Сколько машин?

– Два трехтонных грузовика «Opel Blitz», крытых брезентом… Есть еще легковой «Опель» барона фон Лихтенберга. Все машины заправлены бензином…

– Куда должны пойти?

– Этой информацией владеют только старшие офицеры… Думаю, мы должны пробиться на запад, через Кладно, в расположение американцев…

Алексей усмехнулся. Тяжело же им придется. Ключевые трассы контролируют советские войска. Впрочем, существуют объездные грунтовые дороги, на которые никаких патрулей не хватит.

– Рядовой состав – ваффен СС?

– Да, это парни из 3-й роты усиления… Они с боями выходили из-под Аушви… – Парень вдруг опомнился, что сболтнул лишнее, и закашлялся.

Оперативники переглянулись. Эти люди, каким-то чудом выжившие в боях, действительно входили в охранное подразделение концлагеря Освенцим, отбитого еще в 44-м. И вряд ли там все такие сговорчивые, как этот безусый гауптштурмфюрер.

– Раздевайся! – повелительно махнул стволом Павел.

– Что? – хлопнул глазами эсэсовец.

– Раздевайся, говорю, скотина… – Верест подался вперед, надавил стволом в сереющую физиономию гитлеровца.

Тот, давясь рыданиями, безропотно стащил с себя обмундирование, оставшись в исподнем. Котов, придерживая под локоть, повел его за кусты. У парня подгибались ноги, он еле волочил их. Все дальнейшее произошло в молчании – хруст шейных позвонков, хрипы, агония. Оперативники делали вид, будто ничего такого не слышат.

– Звягин, облачайся! – кивнул Павел на разбросанную одежду мотоциклиста. – Быть тебе унтер-офицером. Остальные, слушай мою команду. Мы со Звягиным едем в замок, импровизируем по ходу. Вы выдвигаетесь на передовые позиции, держите на прицеле часовых. Чуть шум – снимаете их, и вперед. Часовые отвлекутся, подставят спины, думаю, справитесь. Да не заставляйте себя ждать, иначе мы с Лехой рассердимся. На случай, если все пойдет не так: ждете пятнадцать минут, гасите часовых и врываетесь в замок. Не можем мы, парни, позволить этой колонне уйти. Чувствую, что не можем…

– Командир, да мы-то справимся, – пожал плечами Окулинич, – но вы-то сами – к волку в пасть, ничего?

– Ничего, – улыбнулся Павел. – Эта пасть уже практически беззубая.

Однако сердце тревожно сжалось, когда они выехали из леса по петляющей дороге. Пасть-то, может, и беззубая, но загнанные звери порой сопротивляются с таким ожесточением, что диву даешься. Мундир эсэсовца невыносимо жал, фуражка тоже была не по размеру, еле держалась на макушке. Он покосился на Звягина. У того, наоборот, облачение Бауэра висело мешком. Не располагает образ жизни оперативника Смерша к пышным телесам. Лямки шлема с защитной сеткой он туго затянул под подбородком. На щеках его проступала бледность, костяшки пальцев, сжимающие руль, тоже побелели.

– Ты нормально? – спросил Павел.

– Нормально, – буркнул Звягин, не отвлекаясь от дороги. – Надеюсь, командир, у тебя есть план…

Верест промолчал. Плана не было. Но не хотелось огорчать товарища. Он верил в интуицию – что-нибудь подскажет в нужный момент. Глыба замка росла в объеме, приближались каменные стены. Часовой с любопытством смотрел со стены, свешивая ствол пулемета. Двое в мотоцикле не могли не привлечь внимание. Вроде свои, и звания те же, но уезжали явно не эти. Дорога переходила в каменный мостик через заросший ров. Впереди – арочный проезд в толще камня. Переносной барьер из сколоченного бруса, заменяющий шлагбаум. Звягин, не сбавляя скорости, катил через мост. Мотоцикл подпрыгивал на выбоинах в брусчатке. Павел соорудил раздраженное лицо, привстал в люльке, повелительно махнул рукой – убирай, к чертовой немецкой матери! Возникший автоматчик в эсэсовской форме с засученными рукавами сделал озадаченную мину и, поколебавшись, стал оттаскивать ограждение. Звягин притормозил, нетерпеливо газовал на холостом ходу, а когда проезд открылся, рванул под темный свод.

 

Мотоцикл влетел в мощенный каменными плитами двор. Родовое поместье баронов Лихтенбергов переживало не лучшие времена. Ветер носил обрывки мусора, валялись обломки оконных рам, какой-то мебели, камни и кирпичи, выбитые из кладки. У парадного крыльца с вздыбленными ступенями стояли два зачехленных грузовика в камуфляжной раскраске. Между ними возвышалась груда зеленых ящиков, обитых стальными скобами, и сновали люди в форме. Двое с автоматами за спинами, отдуваясь, подтаскивали еще один ящик. Рослый фельдфебель с рыжими усами выносил из здания набитые тряпичные мешки. В стороне курили автоматчики – при полной выкладке, в касках. Коренастый офицер с маленькими глазками насторожился – до появления мотоцикла он слонялся по двору, заложив руки за спину, пинал обломки кирпичей, а теперь застыл, упер руки в бока, как-то непроизвольно подтянул поближе кобуру. Мотоцикл сделал полукруг по двору, встал у заглубленной в землю подвальной лестницы – эта сторона замка располагалась напротив главного входа. Правильно сделал Звягин, мысленно оценил Павел. Дверь в подвал была приоткрыта, но возле нее никто не терся. Он прикинул на глаз количество присутствующих. Штыков десять. Из разбитых дверей главного входа показалась еще парочка с погонами унтер-офицеров. За их спинами мерцала офицерская фуражка, высунулся обладатель холеной саксонской физиономии. Лично Георг фон Лихтенберг?

– Хайль Гитлер! – проорал Павел, выбравшись из люльки и вскинув руку. – Штурмбаннфюрер Лямке?

– Вы кто такой? – насупился подошедший офицер. Форма на нем изрядно поблекла, на щеке «цвела» незаживающая царапина.

– Гауптштурмфюрер Клаус Витте, 2-й Бранденбургский полк, выходили из окружения! – ответил первое, что пришло в голову, Павел и щелкнул каблуками. – Это унтер-фельдфебель Кох, – показал он на Звягина. Тот тоже слез с мотоцикла и делал вид, будто что-то ищет в коляске. – Все готово к отправке, герр штурмбаннфюрер? – скользнул взглядом по двору Верест.

Холеная морда в фуражке с задранной тульей вылезла на крыльцо и исподлобья взирала на происходящее. Солдаты прекратили болтать и слоняться – тоже смотрели. Часовые на «верхотуре» отвернулись от окрестностей, их взоры были теперь обращены во двор.

– В чем дело, Витте? Где гауптштурмфюрер Рейнман?

«Я за него», – подумал Верест.

– Там засада, герр штурмбаннфюрер! – Он снова вытянулся во фрунт. – Ваши люди попали в капкан большевиков недалеко от Мозенского леса. Рейнман ранен, сопровождающий его Бауэр убит. Мы с тремя солдатами и раненым обер-лейтенантом Риттером находились в той местности, пробирались вдоль опушки. Пулеметным огнем отделение большевиков было уничтожено, но мы поздно подоспели на помощь. Рейнман рассказал о своей миссии. Мне очень жаль, штурмбаннфюрер, но дорога в Козлице через Мозенский лес перекрыта Красной армией. Они идут лавой, приближаются сюда, похоже, у них есть информация об активности в замке. Минут через сорок они будут здесь. У них несколько грузовиков. Пока не поздно, прикажите своим людям загружать машины. Метрах в пятистах отсюда можно въехать в лес, спрятать груз в овраге, подождать, пока красные уйдут… Впрочем, дело ваше, – пожал плечами Павел. – Это ваши люди и ваш груз. А мы с унтер-фельдфебелем Кохом просто хотели помочь…

Офицер колебался, не зная как поступить.

– Лямке, черт возьми, что вы ждете? – гаркнул, спускаясь с крыльца, рослый и прихрамывающий барон Лихтенберг. – Вы слышали, что он сказал? Быстро начинайте погрузку!

И вдруг у Лямке сузились зрачки, кожа на скулах натянулась. Он смотрел не на Павла – куда-то мимо. Беспокойно дрогнуло сердце. Верест скосил глаза, как бы случайно повернулся боком. Звягин возился в люльке (на самом деле он ослаблял крепления сошек пулемета к коляске), не замечая, что сбилась нагрудная цельнометаллическая бляха в форме полумесяца, висящая на латунной цепочке. Бляха прикрывала кровавое пятно, а теперь оно открылось. Звягин, не замечая, продолжал возиться.

Вдруг он почуял неладное и напрягся. Офицер сглотнул – выстроить логическую цепь, очевидно, было несложно, тупых в СС не берут – и, резко повернувшись, прожег взглядом Вереста:

– Ваши документы, Витте!

– Что-то не так, господин штурмбаннфюрер? – сохраняя выдержку, надел на себя маску легкого удивления Павел.

– Документы, я сказал! – Рука майора снова потянулась к кобуре.

– Как вам угодно! – Верест левой рукой начал расстегивать китель, чтобы забраться во внутренний карман.

Отставить внутренний карман! Как фокусник, он мгновенно вытащил из кобуры «парабеллум», вскинул ствол и выстрелил в упор! Пуля пробила глаз господину штурмбаннфюреру, вывернула часть затылочной кости, и он повалился плашмя, как фанерный лист. Солдаты засуетились, стали срывать компактные «МР-40», но Звягин, вывернув «косторез» из люльки, ударил рассыпной трескучей очередью, опередив их! Свинец разлетался плотно, веером. Кто-то открыл ответный огонь. Павел попятился за люльку, выбивая пули из «парабеллума». В двоих он точно попал, прежде чем скорчился за стальным корпусом. Звягин долбил от живота, расставив ноги, что-то задушевно орал, опустошая коробчатый магазин. Патронная лента, как змея, извивалась под ногами.

– Леха, падай! – истошно заорал Павел, стаскивая со спины «МР-40».

Тот не был самоубийцей, даже азарт боя не давал забыть, что жизнь – одна. Лента закончилась, и он тоже покатился за мотоцикл, передергивая затвор автомата.

– Командир, мы живы еще? – прокричал Звягин, сверкая глазами. – А где же наши «резинщики»?

Вопрос был очень кстати, ведь они отстреливались из-за люльки наобум. Несколько тел уже валялись во дворе. Остальные рассредоточились – одни укрылись за грузовиками, другие залегли за горами мусора. Гортанные выкрики оглашали двор. Истошно орал барон, спрятавшийся за крыльцом, приказывал обойти большевиков. А вот сверху не стреляли. Молодец, Рома Окулинич, ликвидировал часовых! «Фойер! Фойер!» – надрывался унтер-офицер. Автоматчики стреляли как заведенные. Мотоцикл превращался в груду мятого железа. Кто-то из солдат метнул гранату, и она взорвалась метрах в пяти перед мотоциклом.

– Леха, прикрой! – гаркнул Павел и, чуть привстав, сунул руку в люльку. Там лежали три гранаты – традиционные «народно-штурмовые», с длинными деревянными рукоятками, прозванные в советских войсках «колотушками». Он успел вытащить две и снова скорчился, лихорадочно откручивая колпачок на конце. Выпал шелковый шнурок. Эстеты, мать их! Он дернул шнурок, перебросил гранату через мотоцикл. Взялся за вторую, отправил ее вдогон за первой. Пространство двора заволокла гарь. Пользуясь завесой, Павел извлек со дна люльки третью гранату и метнул ее за спину. Она скатилась со ступеней, ведущих в подвал, и гулко там рванула. Вроде не было там никого, но, как говорится, от греха подальше. Звягин все понял по его глазам, кивнул, стал откатываться к ступеням, до которых было пару метров, оттолкнувшись ногой, провалился вниз. Павел ринулся за ним – как раз, когда подгоняемые окриками солдаты встали в полный рост. Они бежали вперед, кашляя и ругаясь в дыму, беспорядочно палили. Он докатился до ступеней, взлетел на колено, чтобы выбить дурь хоть из парочки. В этот момент и схлопотал пулю в плечо! Звягин, ругаясь, стащил его за шиворот в подвал. Солдаты уже подбегали к лестнице, кто-то выхватил гранату, но кинуть ее не успел…

В этот напряженный момент и подоспела подмога! Автоматчики лейтенанта Щербины валили толпой и только во дворе рассредоточивались, выискивая конкретные мишени. Бой продолжался недолго. Угодившие в западню эсэсовцы оглашали пространство гортанной бранью. Корчились нашпигованные пулями тела. Двое укрылись за грузовиком, ожесточенно огрызались. С воплем: «Все здесь поляжете, падлы!» – усатый старшина – единственный боец в возрасте – повалился плашмя на брусчатку и принялся стрелять по сапогам гарцующих за машиной эсэсовцев. Потом обогнул кузов и с дьявольской ухмылкой стал добивать корчащихся в пыли обладателей простреленных ног.

Бой продолжался не больше минуты. Рухнул ничком, взмахнув полами прорезиненного плаща, барон фон Лихтенберг. Впрочем, он недолго пробыл «мертвым». Улучив момент, поднял голову, как-то незаметно поднялся и захромал обратно к крыльцу.

– Смотри-ка, уходит! – Один из бойцов вскинул «ППШ».

– Живым брать! – опомнился Котов.

– Жилин, а ты булыжником ему вдогонку зафигачь! – засмеялся второй боец.

Впрочем, дополнительные меры не потребовались. Полковник споткнулся на крыльце, ударился носом о прутья арматуры и потерял сознание.

– Сюда его тащите! – заорал Котов.

– А эта собака не бешеная? – окружили поверженного барона бойцы. Тот стонал, скалил зубы, витиевато и совсем не аристократично ругался.

– Командир, ты жив? – скатился по лестнице возбужденный Окулинич.

– Жив твой командир, жив… – прохрипел Звягин, усаживая на ступени дуреющего от боли капитана. – Рома, помоги его вытащить. Подстрелили наше ясное солнышко…

Павел мог сам передвигаться, но каждый шаг давался с трудом. Его вывели во двор, посадили на пустой ящик. Подбежал красноармеец с заплечной медицинской сумкой, разрезал рукав, начал священнодействовать. Павел терпел, закусив губу, попутно осматривался. Последних раненых благополучно добили. По устоявшейся в войсках традиции, эсэсовцев в плен не брали – слишком много горя принесли они людям. Барон Лихтенберг стал исключением. Его подняли, потащили, награждая тумаками, на «лобное место». С надсадным ревом во двор въехала «полуторка», ее встретили приветственными криками. Барону связали конечности, швырнули в кузов без излишних воинских почестей. Смирившись с поражением, он даже не пытался отстаивать свое имущество и несуществующие права. Несколько солдат под командой старшины зачистили замок – там могли скрываться недобитые эсэсовцы. Прогремела очередь на втором этаже. «Готов! – задорно выкрикнул молодой боец. – В платяном шкафу спрятался!» – «Там и оставь его, – посоветовал кто-то из товарищей. – Пройдет полгода – будет скелет в шкафу!» Больше никого не нашли. В замке было шаром покати – все ликвидное имущество давно вывезли или же погрузили в ящики. Повсюду валялись тела. А у красноармейцев обошлось без потерь, фактически пострадал лишь один капитан Верест. Это было досадно и обидно. Солдаты подходили к продырявленным грузовикам, с любопытством поглядывали на складированные ящики.

– Командир, посмотрим? – поинтересовался Звягин.

Еще бы не посмотреть! Зачем тогда страдал? Павел кивнул, и красноармейцы обступили штабеля – как будто это был их собственный клад! Прибежал водитель с выдергой, взялся за работу.

– Эй, мужики, а ну, разойдись, ничего не трогать!.. – прохрипел Верест. Он тоже полез в первые ряды с больной рукой, не мог оставаться в стороне.

А в ящиках все было, как в сказке! Все бережно уложено, упаковано – с немецкой аккуратностью и педантичностью. В двух ящиках – архивные документы до самого верха. Павел, морщась, пролистал пару папок. Бросились в глаза штампы администрации концлагерей Аушвиц, Дахау. Таблицы, столбики цифр, убористая машинная печать. К черту эти архивы, пусть специалисты разбираются, кого и сколько… В других контейнерах лежала посуда, украшенная готическим орнаментом, какие-то вычурные серебряные кубки, бокалы. Трещали крышки, отдираемые от ящиков, восхищенным взорам представали золотые и серебряные слитки, переложенные листами фанеры, многочисленные монеты из тех же благородных металлов, ювелирные изделия в отдельных картонных коробках – переливающиеся на солнце колье, ожерелья, перстни…

– Живут же люди… – сокрушенно вздохнул кто-то. – А мы на заводе, блин, от звонка до звонка, до получки недотягивали…

– А ну, отставить завистливые вздохи! – нахмурился молодой лейтенант Щербина. – Зло это, бойцы, самое натуральное мировое зло, не стоит оно, чтобы ради него погибать… Онищенко, а ну, положи, чего хватаешь?!

– Да я только посмотреть, товарищ лейтенант…

– Руками не смотрят, Онищенко! Все отошли на шаг! Товарищи оперативники, хватит разлагать мне войско! – возмущенно выкрикнул Щербина. – Закрывайте, увозите это все, к чертовой матери!

В последнем ящике лежали картины. Самые настоящие, невыносимо подлинные! Каждая в отдельной фанерной упаковке, с замочком. Все без рам – рамы дело десятое. Пустые пространства были переложены ватой. Этот ящик был герметичен, имел резиновые прокладки по периметру створа. Пусть там не поддерживалась постоянная температура, но резких ее скачков удавалось избегать. Звягин, имеющий достаточное представление, что такое искусство, отстранил веснушчатого бойца, принялся сам перебирать полотна. Павел, затаив дыхание, подался вперед – даже про боль забыл. Этим полотнам место только в музее, больше нигде. О подлинности речь не шла – не станет немецкий барон связываться с фальшивками. Личная коллекция или награбленное – выяснит следствие. Несколько печатных оттисков – гравюр, одни изображали что-то библейское, из разряда «Страстей Христовых», на другой – всадник, конь под которым давит черепа и распростертые трупы. Странные животные, сжавшиеся в пружину, восходящее солнце на фоне причудливых зданий. Остальные – картины, выполненные масляными красками. Многие потрескались, но от этого не делались менее значимыми и дорогими. Католические попы в алых и белых рясах, распятый Христос с блаженно-мученическим лицом, интересный пейзаж на фоне старинного города, несколько портретов – напыщенные бородатые господа в одеждах вельмож и бархатных мантиях, пара женских портретов, выполненных с удивительным вниманием к деталям. Темы апостолов, Апокалипсиса. От картин буквально веяло Северным Ренессансом. XV–XVI века, немецкое Возрождение. Кронах, Шонгауэр? Гравюры могли принадлежать Альбрехту Дюреру, портреты – Гансу Гольбейну-младшему, и если это так, то содержимому контейнера цены не было!

 

– Мужики, аккуратно складываем, как было, обращаемся с этой хренью, как со спящей царевной, – пробормотал Верест.

– Неплохо, командир, – покачал головой не менее впечатленный Звягин. – Не зря заехали. Нет, я не имею в виду твою несчастную руку, хм…

– Прикоснулись, блин, к высокому… – Окулинич зачарованно смотрел, как Котов закрывает ящик. – В натуре, жизнь коротка, искусство вечно…

– Да ну, мазня какая-то… – неуверенно заметил веснушчатый боец. – У нас ефрейтор Аникеев, который боевые листки малюет, и то лучше нарисует. То ли дело наши Шишкин или этот, как его…

– Петров-Водкин, – морща нос, подсказал смешливый боец. – Еще Маяковский. Не, мужики, а Маразма Роттердамского почему забыли?

Солдаты грохнули – не все были из деревень, далеких от обязательного среднего образования. Конопатый обиженно надулся.

– В машину все материальные ценности, включая денежные средства и драгметаллы! – распорядился Павел. – Чего расслабились, бойцы? Нам все это благолепие, не считая полоненного барона, еще до штаба фронта везти предстоит. Всякое в дороге случиться может…

Он плохо помнил – от боли трещала голова, и меркло сознание, но, кажется, довезли. Штабные офицеры не скрывали радости, жали руки, поздравляли с успехом, обещали правительственные награды всем участникам и сильно удивлялись, как горстке красноармейцев удалось без потерь «замочить» такую кучу вооруженных до зубов эсэсовцев. «А я, по-вашему, не потеря?» – застонал, теряя сознание Павел. «В госпиталь его – срочно! – распорядились высокие чины. – Пусть отдохнет. Да смотри, не залеживайся там, капитан, а то привыкнешь бездельничать. А для остальных у нас есть не менее увлекательное задание…»

Его привезли в госпиталь на «Эмке», выделенной от щедрот заместителем начальника штаба армии, и вот уже пятый день он томился от безделья, пил украдкой самогон, безбожно курил в неприспособленных для этого местах, засматривался на хорошенькую девушку в белом халате…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14 
Рейтинг@Mail.ru