Александр Строганов
Сочинения. Том 1
Все это не случайно. В жизни вообще мало случайностей.
Дед-фронтовик бреется
Скрестив ноги, Дед намыливает щеки.
В ямочке на моем затылке, пробуждаясь, шевелится оса.
Дед все еще намыливает щеки.
Оса отправляется в путешествие вдоль моей спины.
Дед намыливает шею.
Оса перемещается под лопатку.
Дед намылен.
Оса замерла.
Совсем не к стати закашливается, но тут же сосредотачивается.
Пальцами левой руки зажимает свой нос
И…
Бритва.
Смертельный поцелуй осы.
Голубая молния.
Вот она!
Торжество укола.
Слепящий крик алмаза.
И, как разрешение – озноб.
Такой представлялась мне война, о которой Дед никогда не рассказывал. Их поколение умело молчать.
Перед погружением
Перед погружением уже голенький Алеша Ягнатьев…
Намеренно опускаю описание того, как, в какой последовательности и где именно мучительно долго стаскивал я с себя, казалось, вросшую в кожу белесую от соли одежду. Пренебрегаю описанием, так как в это время все до единой мысли оставили меня. В это время мой внутренний мир был конгруэнтен внешнему содержанию. Мой внутренний мир был контужен. Мой внутренний мир был опустошен. Фрагмент пустоты. Эпизод вегетативного существования. Апалический синдром. Ничего интересного.
Отголоски войны
Дед-фронтовик был контужен под Кенигсбергом.
Литература допускает прием, когда описываются некоторые события в жизни персонажа, а, затем, происходит временной обвал, и мы обнаруживаем героя спустя, скажем, неделю или несколько лет.
Справедливости ради, следует отметить, что автор, использующий такую технику, в отличие от меня, не застревает в последовательности.
Однако же у Ловца сюжетов (наречем того автора Ловцом сюжетов), будь он не ладен, последовательность, в конечном счете, все же выстраивается, а у меня – бабушка надвое сказала.
Шерлок Холмс
Кто бы, что ни говорил, у Шерлока Холмса есть чему поучиться.
Доброе утро, майор Бертран
Журнал «Аrt» устами австрийского критика Райнера Метцгера назвал Гюнтера фон Хагенса самым интересным художником года. Это тем примечательнее, что сам герой – не художник по определению, а патологоанатом, работающий в Гейдельбергском университете и изобретший особую технологию обработки и консервации человеческих тканей с помощью силикона, так называемую «пластинацию». Год назад в Мангейме он показал результаты своих исследований, а именно, особым образом сохраненные трупы и отдельные человеческие органы. Та выставка была сугубо естественнонаучной. Включенный в проект «Власть возраста» куратором Броком Гюнтер Фон Хагенс стал… художником…
За объектами Фон Хагенса прочитывается определенная, но по сути, чудовищная, программа «из истории искусства»: по сути, они сделал свои римейки классического и авангардного искусства. «Бегун» с мышцами, отсоединенными от костей и развевающимися сзади как яркие парашютики – это римейк скульптур футуристов. «Человек-ящик» – реплика на работу Дали 1926 года, а «Человек, держащий в руках свою кожу» – это парафраз вечной истории о Св. Варфоломее.
В каталоге Фон Хагенс пишет: «Наука анатомия ограничена. В человеческом организме около 6000 известных частей, которые за прошедшие 4 века неоднократно изображались в атласах или представали в изготовленных препаратах. Я же хочу показать в этой сфере что-то еще невиданное ранее. При этом я не полагаюсь на мое Знание, но ищу и надеюсь, что возникнет что-то новое, не само собой разумеющееся. И как художник мысленно компонует свое будущее произведение, так и я размышляю о различных вариантах препарирования. В оптимальном случае я имею перед собой готовый пластинат, так же как скульптор видит изваянную статую. Но в отличие от скульптора, который может свободно обращаться с глыбой мрамора, я все-таки должен с почтением относиться к имеющимся останкам. Ключ к созданию произведений „анатомического искусства“ заключается в планировании работы над препаратом, точном придумывании композиции анатомических деталей и тонком, чистом выполнении задуманных операций… Произведения искусства это артефакты, сотворенные людьми. Произведения анатомического искусства – это переработанные продукты природы. Вместе со скелетом и мумией пластинаты – это форма посмертного существования индивида. Но в отличие от них, так же как в отличие привычных, жутких, коричневых, формалиновых препаратов, в пластинатах сохраняется сама органика объекта, то, из чего человек когда-то состоял».11
Доброе утро, майор Бертран.
Ловец сюжетов
Ловец сюжетов. Я живо представляю себе его. Прежде всего, он жизнерадостный человек, этот искатель кладов под ногами. Еще говорят «у себя под носом».
Необходима последовательность. Я застреваю в последовательности, ибо мне искренне хочется, чтобы выводы получились верными. Последовательность и выводы связаны между собой как соитие и рождение ребенка. Каждый жаждет, что бы у него родился здоровый ребенок, не так ли? Каждый.
Другое дело, что при соитии не всегда думают о деторождении. Совсем не думают. Теперь. Прежде думали. А, может статься, и прежде не думали. Многие. Но, находились и серьезные люди. И серьезных людей было значительно больше. А среди Прежних авторов – тем паче. Обратили внимание на заглавную букву? Отлично. Выводы для Прежних авторов не были пустым звуком.
Ловец сюжетов вовсе не думает о выводах. Плевал он на них.
Жук
Профессор патологической анатомии Борис Иванович Жук был гением.
Высокий, нескладный, в очках с толстенными стеклами-блюдцами и музыкальными пальцами, всё вместе он, тем не менее, был удивительно элегантен. Даже клеенчатый фартук смотрелся на нем аристократом, так что и в этаком наряде он вполне мог бы явиться на званый ужин и не вызвать ропота или смеха.
Позже Ягнатьев узнал, что этот изысканный, даже несколько женственный человек в годы войны служил оперуполномоченным в Западной Украине.
– Сколько всего может до поры до времени прятаться в человеке? Никому не дано познать, что же он есть на самом деле, и размышлять над этим – праздное занятие, – вывел он для себя.
Вскрытия, производимые Жуком, представляли собой зрелище колдовское.
Закрыв глаза, профессор молился про себя. Делал паузу. После чего низко наклонялся над трупом, точно цапля, приподняв одну ногу.
Птицы
Ах, птицы, птицы!
Жук
Некоторое время Жук исследовал мертвое тело, прислонившись к нему огромным своим ухом, точно желая уловить эхо сердцебиения. Затем высоко над головой, легкомысленно удерживаемым большим и указательным пальцами секционным ножом выписывал дирижерский вензель. И… Одним движением, будто акушерский саквояж открывал грудную клетку усопшего. После чего, извлекая, как заправский фокусник из рукава, диковинные сверкающие инструменты, принимался пританцовывать, невнятно петь, бормотать и нашептывать. Время от времени бормотания и нашептывания наполнялись голосом и содержанием. Так, узор, за узором составлялась вязь диагноза.
Подмена
В отличие от зачарованных колдовским ритуалом однокашников, Алексей Ильич больше изучал то, что еще недавно было одним из нас, – Вот он, имени его не знаю. Только это – не он.
Это – совсем другое.
Это – подмена, кем и как совершенная, не знаю.
И никто не знает.
Разумеется, это – не кукла, нечто иное. Но и человеком это быть не могло. Человека здесь нет. И не было это человеком. Чем угодно, только не человеком. Вот что.
После упокоения, после того, что принято называть смертью, ночью, вероятно, когда все уже устали от слез и уснули, и происходит подмена.
А сам покойный продолжает свое путешествие.
Только без нас. Или же вне нашей видимости.
Не душа, о чем говорено, но весь человек, с руками и ногами продолжает свое путешествие. То, что мы обыкновенно хороним – не человек. И не было никогда человеком.
Так вот откуда в иллюстрациях к «Божественной комедии» эти тела!
Это – не аллегория. Конечно же, это – не аллегория.
Перед погружением
Когда эти мысли посетили Алешу, и имена усопших близких слепящей стаей тотчас пронеслись в его голове, он испытал несказанное облегчение.
Жук
Алексей Ильич никогда не был и теперь не является сумасшедшим. Менее всего хотелось бы мне, чтобы будущий читатель, ознакомившись с моим опусом, пришел к подобному заключению. Алексей Ильич отдавал себе отчет в том, что его соображения, когда бы он поведал их кому бы то ни было, могли произвести на собеседника довольно странное впечатление.
Тем не менее, однажды Ягнатьев не удержался и поделился своими мыслями с профессором. То, что получил он в ответ, превзошло все его ожидания.
Профессор улыбнулся загадочной своей улыбкой и произнес, – Только, пожалуйста, Алеша (прежде он никогда не называл его по имени), пожалуйста, никому больше не рассказывайте об этом.
Произнес, приблизил к себе голову ученика и поцеловал его в лоб.
Всякая история содержит в себе один, а, нередко, несколько выводов. Какие же выводы можно сделать из этой истории? Никаких. Пока. Но. Выводы будут сделаны непременно. Чуть позже. Спешка в таком деле преступна. Выводы должны быть верными.
Упражнение №2
Я лежу спокойно.
Мое тело расслаблено.
Мои руки и ноги расслаблены.
Я чувствую пальцы ног.
Они расслаблены полностью.
Чувствую свои голени.
Мои голени расслаблены полностью.
Чувствую свои бедра.
Мои бедра расслаблены.
Все мое тело расслаблено.
Моя грудная клетка расслаблена.
Мое тело расслаблено.
Чувствую свой живот.
Он расслаблен.
Чувствую свою шею.
Она расслаблена.
Чувствую свое лицо.
Каждая мышца расслаблена.
Я все больше и больше расслабляюсь.
Я – вселенная.
Арик Шуман
Манная каша.
Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..
По прошествии некоторого времени, собственно соитие забывается, а известие о беременности, напротив, становится доминантой. Тут уж не до сладких воспоминаний. Все мысли – о будущей наследнице (наследнике).
Каждому мечтается, что бы у него родился здоровый ребенок Не важно, что впоследствии он не умеет с ним обращаться, о чем я уже докладывал. Первоначально каждый спит и видит, что у него здоровый и непременно красивый ребенок. Вот и мне как своеобразному родителю, если угодно принять мою метафору, хочется, чтобы выводы получились верными.
Наши дети
У Арика Шумана уже трое детей, а у меня только один. Будет. Если все сложится удачно.
Ягнатьев. Алексей Ильич Ягнатьев – мой ребенок.
Теперь об излишней детализации (шпилька Поверхностному критику, который, как пить дать, ринется ставить мне в пример Ловца сюжетов, будь они оба не ладны). Так называемая «излишняя детализация», по нашему с Алексеем Ильичом общему мнению – не есть признак болезни.
Мой японец
Японец извлек из чулана юлу. Вот уже битый час он, не отрываясь, наблюдает за ее вращением. При этом лицо его остается непроницаемым. Кто знает, что у него на уме?
На самом деле я предельно доброжелателен.
«Будь они оба не ладны», равно как и «будь он не ладен» – скорее присказки, нежели проклятия.
Не проговориться при детях!
У Алексея Ильича детей не было. Это как не странно, не тяготило ни его, ни его жену Веру. Тема бесплодия в их семье никогда не поднималось. Никогда.
Одно из двух. Либо Ягнатьев сам навсегда остался ребенком, либо боялся думать об этом. Первое объяснение кажется мне более убедительным. Кроме того, Алеша отличался одной особенностью… Но, об этом позже.
Каково?
Вот вам и интрига. Почище любого детектива.
А что же Вера?
Да.
Так называемая «излишняя детализация», по нашему с Алексеем Ильичом общему мнению – не признак болезни, но свидетельство аналитического ума и бережного отношения к собеседнику. Если подобной дефиниции не существует – ее следовало бы составить.
Шекспир
И в небе и в земле сокрыто больше,
Чем снится Вашей милости, Горацио…12
Что это будут за выводы, я пока не знаю.
Конечно, стремление к выводам и сами выводы – не одно и то же. Между тем, стремление, согласитесь, уже половина дела. Если подобного афоризма не существует – его следовало бы придумать.
Самоуверенность. Самоуверенность? На самом деле моя самоуверенность – ее полное и безоговорочное отсутствие.
Выводы
Выводы.
Без выводов никак нельзя. Уверен. Всегда был уверен в этом. И дело не в том, что эту заповедь мне прививали с детства как оспу. Даже если бы я и не знал, что такая заповедь существуют, сама природа надиктовала бы мне ее. Безоговорочную необходимость выводов я чувствую интуитивно.
Прежние авторы
И, наконец, размышляя о будущем романе, я разговариваю с великими людьми. Советуюсь с ними. В основном это – Прежние авторы. Искатели кладов на небесах. Беседа с Прежними авторами, согласитесь – не праздная болтовня, треп с соседом или барышнями в кафе.
Прежние авторы жили в прежнем Петербурге, Ялте, Коктебеле, Венеции. По моим наблюдениям ютились поближе к воде. Это не случайно. Я уже констатировал – случайностей не бывает. По моим наблюдениям, проживая у воды, Прежние авторы потребляли довольно много жидкости. Не обязательно вина. Совсем не обязательно. Пили чай самоварами. Иногда кофе. Сельтерскую. В классической литературе много говорится о сельтерской. И это не случайно.
Справедливости ради следует признать – чрезмерно развитая интуиция убивает легкость. Во мне нет легкости. Это так. Простите, отвлекся.
Ловец сюжетов
Ловец сюжетов, будь он не ладен, Ловец сюжетов, что плевал и на интуицию, и на детали, и на выводы, хотя и аморален, но легок. И последователен. Но. В отличие от Прежних авторов, выводов верных произвести на свет ему не удастся. Уверяю вас.
Теперь будет смешно.
Посмотрим, как они вместе с Поверхностным критиком будут выкручиваться, когда Умный читатель задаст им излюбленный свой вопрос, – А о чем это все? Или, хуже того, – А для чего это все? То бишь, какие же выводы следует сделать мне, Умному читателю, по прочтении всего вами изложенного, милостивые государи? Прелесть!
Здесь очень напрашивается это самое «милостивые государи». Обожаю это обращение. Посмотрим на реакцию борзописца, будь он не ладен. А также на реакцию Поверхностного критика.
Нельзя забываться. Читатель умен, очень умен. Одной легкостью его не возьмешь, ему – выводы подавай. Так то!
Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..
Кажется, получилось. Почти как у Арика.
Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..
Итак.
Борзописец повержен, а справедливость торжествует!
Уж в чем, в чем, а в логике и умении убедить нам с Алексеем Ильичом не откажешь. В логике и умении убеждать нам с Алексеем Ильичом, пожалуй, нет равных.
Да.
Легкость
Ирония. Легкость. Легкость? Легкость, на наш взгляд, сродни безразличию. Хотя, безусловно, к легкости надобно призвание иметь. Особую стать. Особый талант.
В России, по нашему глубокому убеждению, подлинно легких людей – единицы. Если они вообще существуют. Мы с Алексеем Ильичом полагаем – те, что производят впечатление легкости, на самом деле более или менее искусно играют.
Танцуют все!
Смех
Смеются много. Да, именно, что много смеются. Над собой, над близкими. Иногда (это уже откровенные подлецы) над животными или произведениями искусства.
Но каково качество смеха. Что это за смех? Это насыщенный, точно воздух в прачечной смех шута или цареубийцы, как вам больше понравится.
Вы обращали внимание на то, что мясники, как правило, румяные и улыбчивые ребята?
Смех актера, сбившегося с роли. Смех пересмешника.
Актеры
Актеров в России пруд пруди. Среди них много хороших. Но большинство страдает всеми актерскими пороками.
Зависимость, вот что. Актерские пороки произрастают из зависимости. Зависимый человек не может быть подлинно легким. Если, разумеется, не получает от этой самой зависимости удовольствия.
Фраза, способная вызвать лихорадку и озноб – «удовольствие от зависимости». А ведь в России удовольствие от зависимости получают многие. С малых лет притом. Вдумайтесь. Страшная мысль.
А не было ли этой пагубы во множестве и прежде? До революции? И до первой революции? И до Алексея Михайловича?
В связи с этим, следующий вопрос, – Изменился ли, на самом деле мир?
Изменился ли?
Быть может, мир то, как раз остался прежним, изменились мы с моим Алешей? И в силу собственных перемен видим мир иначе? Имеем ли мы с ним, в таком случае, право на роман о новом демиурге, написанный в четвертом, разумеется, лице?
Имя
Роман. И книга и имя. Цыганское, должно быть, имя.
А кто сказал, что роман вообще будет когда-либо написан? Покуда я только мечтаю об этом. Вот, как видите, не потерял свойства мечтать. Похвально.
Я – мечтатель. Не сочинитель – мечтатель. Звучит лучше и честнее. Буду утешать себя этим. Похвально.
Вот – еще хорошее слово в компанию к «милостивым государям». «Похвально».
Изящная словесность
Ах, изящная словесность!
Золотая пыльца. Мы не сумели сохранить ее. Оттого живем теперь на вокзале.
«Похвально». Это слово частенько использовали учителя во времена златокудрых пуговичных гимназий со снежными бабами и колокольцами. Наши учителя этого слова уже не знали. Зато в кабинетах физики появился удивительный прибор, способный высекать молнии. Предполагаю, что этот-то прибор и навел человечество на счастливую мысль о создании атомной бомбы, по мнению Маргарет Тэтчер, спасшей от Большой Бойни множество душ.
Атомная бомба
В последнее время размышления об атомной бомбе занимают не последнее место в моей жизни. Если быть откровенным, атомная бомба отчего-то влечет меня к себе. Хочется понять, почему, когда остальное человечество, как мне кажется, позабыло о ней?
Щекочущие кошмары многократно описанные насмешником немецкого происхождения Воннегутом здесь ни при чем. Вездесущего свидетеля века Евтушенко больше занимала нейтронная бомба.
В моем представлении атомная бомба выглядит так, как изображалась она на рисунках утешавшего наше поколение журнала «Крокодил». Потрясающий журнал! Именно в нем мы впервые увидели изображение Мика Джеггера.
По-видимому, следует начать с вымерших вслед за динозаврами дирижаблей, обожаемых мною в детстве. Никто не мог разубедить меня в том, что они (дирижабли) – живые.
Исходя из того, что за исключением атомной бомбы впоследствии человечество не создало ни единой вещицы хоть сколько-нибудь напоминающей по форме цеппелин, ничего удивительного в происходящем с моими мозгами нет.
Во-первых, я все чаще вспоминаю детство.
Во-вторых, я подсознательно уверен в том, что она (бомба) таки живая.
В третьих, ее внешность будоражит мое воображение.
Четвертое – из разряда интуиции. Следовательно, на четвертом цепь моих логических умозаключений приходит в закономерный тупик.
Ничего страшного. Логический тупик – неотъемлемая часть логики.
Ах, логика, логика!
Равно как и в логике, в интуиции нам с Ягнатьевым не откажешь. Это притом, что логика и интуиция не самые сильные наши качества.
Логика и Интуиция – женские имена.
Если взбредет дать такие имена собакам, это должны быть афганские овчарки. Логика и Интуиция.
Магия чисел
Моя жизнь состоит из эпизодов. Каждый по три дня. Магия чисел.
Три дня бессонницы по поводу ужасающей смерти ленивца. Три дня запоя. Ах, если бы это было именно так! Боюсь, что мотив запоя куда более прозаичен. Однако, речь не об этом.
Энди Уорхолл
Энди (Уорхолл) крайне возбужден. Возбужден и сосредоточен одновременно. Разговаривает как будто со мной, но даже не смотрит в мою сторону. Бродит по комнате, берет предметы и тут же ставит их на место. Усаживается в кресло, тотчас встает, подходит к краскам перекладывает тюбики, возвращается в кресло, – Вы же помните Мемлинга?.. Эти алебастровые мадонны… Он специально оставлял их нетронутыми… Подарил нам, нашему воображению…
Из ванной доносится шум воды.
– Она не знает, что за сюрприз ждет ее… Необыкновенная. Необыкновенная. Не встречал ничего подобного… Только бы она не затеяла разговор о сексе.
– А что вы ждете от проститутки?
– Нет, нет, нет, только не это… Ничего общего с боди-артом, ничего общего, понимаете, о чем я?.. Никаких дополнений… Все с чистого листа. Понимаете?.. Рождение нового человека… Понимаете, о чем я?
Шум воды прекращается.
Энди отчего-то переходит на шепот, – Как бы ее не испугать.
– Да что с вами?
– Вы не понимаете… Вы скажете ей.
– Хорошо.
Она входит в комнату. Никогда прежде не видел я такой белой кожи. Брови, ресницы, низ живота из того золота, что издали кажется уже серебром. Слава Богу, она не улыбается. И вовсе не испугана.
Я беру ее за руку, усаживаю на заранее установленный куб. Слава Богу, она не улыбается и молчит.
– Энди будет вас рисовать.
– Хорошо.
Энди пытается предупредить грядущее недоразумение, – По-видимому вы не поняли. Я буду вас, именно вас рисовать… Не на бумаге, не на холсте, я буду рисовать вам лицо.
– Я поняла.
– Вас не смущает это? – Нет. – Но это лицо останется у вас навсегда. – Я доверяю вам. – Почему? – У вас добрые глаза. – Это так важно? – Важно.
Энди замирает.
Она не улыбается, не испугана, вероятно, ее немного раздражает пауза, – Я должна что-нибудь сделать? Я должна вам как-то помочь?
Энди выходит из оцепенения, – Нет. Нет. Ничего не нужно делать. Просто говорите, рассказывайте что-нибудь.
– Что?
– Что хотите, все равно.
Вот это сюрприз.
Энди берет в руки кисть и принимается рассматривать ее лицо. Близко-близко. Ее лицо, шею, губы, щеки, близко-близко, точно слепой ощупывает ее взглядом, – Ну, что же вы молчите?
– Моя тетушка умирает от рака… Моя родная тетушка. – Прискорбно. – Видите, сколько у меня родинок? – Да. – Мой дед умер от рака губы. Он много курил. – Что он курил? – Не знаю. Я не курю и не разбираюсь в этом. – Нужно было курить трубку. – Да, я слышала что-то такое. – Вам страшно? – Нет. – Страхи – это окна. Множество населенных окон. Важно проходить мимо и не останавливаться. Ни в коем случае нельзя заглядывать в них. – Я совсем не любопытна. – Это вам только кажется. – Мало что интересует меня. – Это – дар. – Тороплюсь. Очень тороплюсь. Я не могу остановиться и всерьез заинтересоваться чем-то. – Вам неуютно? – Все хорошо. – Вы хотели бы что-то изменить? – Нет, нет. Нет ничего хуже перемен. – Куда вы торопитесь? – Не знаю. Это происходит само по себе. – А я вот не спешу. – Вы счастливый человек. – Почему? – Проживете долго. – Смешно. – Время не обмануть. – Время. Кто придумал его? – Оно не придумано никем. – Так не бывает. Все кем-то придумано. – Нет. Не думаю. Если так рассуждать, невольно захочется представить его себе. – Кого? – Того, кто это сделал. – И пусть. – Да, но после этого жизнь потеряет смысл. – Почему? – Потому что цель будет достигнута. – К ночи будет дождь. – Ни одного облачка. – Будет. Вот увидите.
Энди выпрямляется, поворачивается ко мне, – Хотите попробовать?
– Что вы? Я не умею.
– Вот и я не умею, – кладет кисть на место, – очень жаль. Очень и очень жаль.
Уходит, оставляя меня наедине со своей несостоявшейся Галатеей.
Уходит навсегда.
Он больше не вернется.
В этом весь Энди Уорхолл.
Покинувшую меня незадолго до настоящих событий многострадальную и терпеливую жену мою Веру, с которой мы прожили без малого двенадцать лет, я сосватал тоже за три дня. То есть, с момента нашего знакомства до свадьбы прошло ровно три дня.
И если бы у меня не получилось организовать семейную жизнь в этот срок, вряд ли мы с ней прожили бы так долго.
Вера
Вера – рыжая. Именно, что не шатенка, а рыжая. Хотя глубинный мир ее черен и непостижим, из чего следует, что рыжие – это разновидность брюнеток. У нее меловая как у матрон Мемлинга кожа и голубые ручейки на висках. В ее глазах, на самом дне рассыпан темный морской песок. Это не метафора. Это действительно так. Тому есть доказательства. Песок вызывает естественное раздражение ткани, и к вечеру ее белки покрываются розоватыми жилками. А веки краснеют. Когда Вера волнуется, волнуется и песок. Для того чтобы увидеть песок, в тот момент, когда она возмущена или расстроена, нужно внимательно и без отрыва смотреть ей в глаза. В таком случае можно наблюдать, как он волнуется. Вместе с ее волнением меняется узор. Меняется узор. Меняется узор. Меняется узор.
Во время соития, Вера нередко закрывает глаза, и наблюдение прерывается.
Физиолог обязан быть наблюдательным. Физиолог просто обязан быть пытливым. Но это, к сожалению далеко не все понимают.
Перед погружением
Перед погружением уже голенький Алеша Ягнатьев… Алеша Ягнатьев, уже голенький…
Вера
Веру очень раздражало, когда я производил вышеописанные исследования. Я понимаю ее. Вере, как и всякой женщине, хотелось, что бы в минуты ее гнева, я метался по комнатам. Или укладывался на диван, отвернув голову. Или плакал. Или еще что-нибудь в этом роде.
Иногда, чтобы утешить ее, я так и поступал. Но, признаюсь, не всегда. Часто любознательность побеждала, и я вновь принимался всматриваться в удивительные ее глаза.
Перед погружением
Перед погружением уже голенький Алеша Ягнатьев насколько это представлялось возможным при его невысоком росте, но малом пространстве между стеной и ванной, уселся прямо на ледяной кафель, согнув ноги в коленях и упершись теменем в хитросплетение покрытых испариной труб, – Наверное, нечто подобное испытывают узники в одиночных камерах.
Алеша
Вот как плохо ему теперь! Вот как мал и беспомощен мой Алеша Ягнатьев!
Не то, что мал и беспомощен, нет его вовсе. Не просто нет на работе – совсем нет. Такая степень беспомощности.
На работе его действительно нет. Три дня. Целых три дня! Без предупреждения. исчез человек и все.
Что можно подумать? Да все, что угодно. Время трубить, бить в барабаны, пускать ракеты! Исчез человек. Ужас ужасный!
При таком-то исчезновении только безнадежно бесчувственный человек догадается до комментария, – Наверное, опять что-то с сантехникой. Или, – Я слышал (а) к нему приехали родственники из Воронежа. Или, – Кажется, собирался к другу на юбилей. Или, – Пусть отдохнет, он много трудился в последний месяц. Пусть отдохнет. Отдохнет. Отдохнет. Пусть отдохнет. Хорошо. Хорошо? Хорошо.
Только безнадежно бесчувственный человек может допустить мысль о том, что Алеше теперь хорошо, – Не просто хорошо, лучше, чем хорошо. – Лучше чем хорошо, потому что не ходить на работу – это лучше, чем хорошо. – Лучше. Лучше. Лучше чем хорошо. Много лучше.
Человек, три дня кряду пропускающий работу (в отсутствие смерти или полтергейста), в представлении безнадежно бесчувственного человека, должен находиться в состоянии, очень напоминающем блаженство. А тут уж и до счастья – рукой подать.
Да разве могут быть такие люди?! – справедливо воскликнете вы.
Могут. Увы! Алешины сослуживцы.
Торопимся судить? Возможно. Не исключено, что кто-то когда-то и встречал родственников из Воронежа, кто-то гулял на юбилее, кто-то отличался особой вольностью в поступках, но Алеша-то, Алеша!
Наш Алеша был помечен безупречностью. Вот ведь что. Именно «помечен», ибо сама внешность его кричала о том. Даже вихор свой он то и дело пытался как-то пригладить. Я уже не говорю о приметном ладном наклоне головы, особенной резиновой походке, когда человек делается невидимым, просто растворяется и все, и тени его не остается. Присовокупите сюда же легкое грассирование, каллиграфический почерк, умение промолчать или улыбнуться, когда это жизненно необходимо всем, отсутствие какого бы то ни было стремления к росту, вот вы и получите портрет помеченного безупречностью человека, человека надежного, желанного и, кажется, неуязвимого.
Стоп! А могли, при такой безупречности, сослуживцы просто не заметить его отсутствия? Вполне. …при резиновой походке, когда человек делается невидимым, просто растворяется и все, и тени его не остается? Запросто.
Торопимся судить. Торопимся.
Что же на самом деле? Что ни говори, нешуточная интрига закручивается. Самому интересно, что же будет?
Алый парус
Нередко бывает грустно, но, в конце концов, является чей-нибудь алый парус. Возможно и не алый, важно, что парус.
Стоит ли сомневаться в том, что при всех наших недостатках, я жалею Алешу Ягнатьева? На подобную жалость к себе не имею права.
Ванна полна неожидоннастей
Ванна полна неожиданностей. Вспомнить хотя бы Марата.
Никто кроме меня не пожалеет Алешу. Никто. Тем не менее, как вы наверняка заметили, в описании стремлюсь быть предельно правдивым, отчасти даже безжалостным.
Противоречия
Масса противоречий.
Во всем.
Некоторые противоречия в составлении портрета, по нашему с Алексеем Ильичом общему мнению, не нарушают целостности восприятия, напротив, подчеркивают значимость каждой детали в отдельности, придают объем и, если угодно, подогревают любопытство читателя.
Если подобной формулы еще не существует – ее следовало бы сформулировать.
Имя
Алеша Ягнатьев. Вообще Алеша Ягнатьев – просто подарок криминальному беллетристу. С такими-то задатками можно Бог знает что натворить, до последней страницы оставляя Умного читателя с носом («с носом» в хорошем смысле этого слова).
Современный читатель
Современного читателя не проведешь.
Стоит персонажу едва проявиться, только обнаружить, как говорится свою макушку – немедленно, подобно опасной бритве, современному читателю приходит мысль о преступлении.
Агата Кристи
Известно, что Агата Кристи писала узорные свои страшилки именно в ванне.
Криминал
Наряду с романом об эксгибиционизме актуальным мог бы стать также детектив.
Но я не люблю детективов, так как в них непременно приходится убивать. А, поскольку я убежден в том, что смерти нет – такая фабула в моем исполнении станет очередной, только на этот раз преднамеренной ложью.
Хотя, следует заметить, криминал занимает высокое место в реестре явлений, заново потрясших человечество. Страсть к криминалу – еще одна существенная особенность изменившегося мира.
Ну, хорошо ли это?
А лучше так.
Это что-нибудь, да значит, не находите?
Резервуар для глубинных мыслей готов. Не утонуть бы, раз уж речь зашла о криминале.
Триада энтропии
Три возвращенных временем первобытных страсти (тело, экскременты, криминал) в совокупности я бы назвал Триадой энтропии. А в качестве символа Триады из всех предметов я бы выбрал жало свободы – электрический стул.
Электрический стул – всегда современно.
Хочется современного романа, а убивать не хочется. Уж если нечто подобное и произойдет – знайте, я не имел к этому никакого отношения.
Не имею права. Разве обладаем мы правом распоряжаться жизнью и судьбами других людей? Нет. Так же и автор. Даже если он и очень хороший человек, заслуживающий всяческого доверия и поощрения, все равно права на жизнь и судьбы своих героев не имеет. Факт.
Электрический стул
Своим видом электрический стул напоминает самодельное кресло, что часто встречаются на патриархальных дачах. Пахнет влажным деревом.
