Александр Старшинов
Центурион Траяна
Глава IV
Новы
Январь 855[37] года от основания Рима. Новы
Если какая-нибудь гадость может случиться, то она непременно случится, просто потому, что богам всегда любопытно посмотреть: что же из подобной гадости может выйти.
В этот раз случилась нелепость.
Сколько ни ездил Приск одетый как легионер, непременно встречались ему на пути местные крестьяне, но ни разу какой-нибудь римский патруль. А тут нате – чуть ли не целая ала[38] всадников перегородила дорогу разведчикам. Приск и остальные четверо – в гражданских тряпках, при оружии, опять же частью фракийском, все перемазаны кровью, да еще трусят за их маленькой кавалькадой вьючные лошади и мулы, и на кобылах в придачу – две бабы. Разбойники чистой воды, тут и гадать нечего. Таких отправляют наместнику на суд, а чаще, чтобы не возиться, кончают на месте. Не жалуют разбойников римские солдаты.
У Куки, правда, был под одеждой диплом от легата Пятого Македонского, да что толку: печать давно сломана, половина строк на воске смазалась. На деревяшке отметка лишь, что диплом выдан легионеру Куке. Префект алы даже не поглядел на таблички – отшвырнул в снег: вообразил, что местные порешили какого-то римлянина, а теперь дипломом ограбленного тычут в нос представителям римской власти. Приск попытался предъявить Адрианово письмо на пергаменте, но префект опять же не стал читать. И немудрено: Адриан, умница, написал все по-гречески. А префект может и болтал на койне[39] бойко, да грамоту греческую разумел с трудом.
Самым подлым во всем этом деле являлось то, что ала была целиком собрана из иноземцев – по виду, скорее всего, сирийцев, в здешние места прибывших недавно. Значит, в лицо легионеров эти парни с Востока не знали, а уж болтали на латыни так, что хоть уши затыкай глиняными затычками. В принципе объясниться с ними было можно, да не в том дело! Никто же не собирался устраивать диспут с ними на греческом! Не это главное! Главное то, что сирийцы никак не могли распознать, что все пятеро обряженных в местные тряпки парней по говору явно не местные, а наверняка италийцы, быть может, даже из самого Рима.
Впрочем, надежда, что все вскоре все разъяснится, появилась, когда командир алы решил везти задержанных в римский лагерь в Новах. В Новы, так в Новы, возражать ни Кука, ни остальные не стали. Правда, ехать в Новы в ожидании дакийского нашествия легионерам «славного контуберния» не улыбалось – сам лагерь располагался практически на берегу реки, и варвары могли в любой момент пожаловать в гости. Неприятная перспектива, поскольку гарнизон Первого Италийского этой зимой был разбросан по прибрежным крепостям. В постоянном лагере в Новах сейчас легионеров явно недобор, но все же наверняка больше, чем в лагере Пятого Македонского в Эске. Так что (Кука был в этом уверен), среди бравых ребят наверняка найдется пара-тройка тех, кто без труда опознает легионеров из пятьдесят девятой центурии – ведь служат они под римскими орлами не первый год, вместе бывали в походах, нередко заезжали посланцы и целые вексилляции[40] из одного легиона в лагерь другого.
* * *
И таковой нашелся. Первое знакомое лицо, увиденное Приском и его друзьями в Новах, был центурион Нонний.
Центурион, убивший их товарища Квинта Мария. О том, что после убийства Квинта и учиненного легионерами бунта, Нонния перевели в Новы, слухи одно время ходили. Но друзья как-то не торопились эти слухи проверить – сладить с Ноннием ни у кого из них ни сил, ни влияния не было, так что легионеры предпочитали не встречаться со старым врагом, который при случае мог испортить им всю кровь до последней капли. В летнем походе Нонний участия не принимал – и это было даже неплохо: соблазн свести старые счеты мог обернуться для «славного контуберния» бедой.
Когда кавалерийская ала вместе с арестованными въехала в лагерь Первого Италийского легиона в Новах, Нонний встретил пятерых своих давних врагов с таким видом, будто все это время только и делал, что ожидал их прибытия.
– Так, так, так, ну и что тут у нас? – проговорил центурион, хитро щурясь.
– Вот, арестовали… подозрительные типы, одежда в крови, при оружии… и держатся как военные, – отчитался префект.
Оружие, правда, у всех было уже отобрано, так же как кошельки, пояса и теплые плащи. Везли задержанных верхом, но теперь быстренько опустили на землю, и все пятеро стояли, сгрудившись, со связанными за спиной руками, ощущая как холод прокрадывается под туники и меховые безрукавки, и как противно немеют ноги от стояния на снегу.
– Легионеры Пятого Македонского, пятьдесят девятая центурия центуриона Валенса, – отрапортовал Кука. – Центурион Нонний нас помнить должен.
То, что Кука назвал центуриона по имени, несколько смутило префекта ауксиллариев, и он вопросительно поглядел на центуриона.
– На базаре в прошлом году встречались, – кивнул Нонний, глазом не моргнув. – Ты, собака, мне норовил ворованных коней продать. Лазутчики это из-за реки! – объявил Нонний.
– Да ты очумел! Пошли немедленно в Эск к центуриону Пруденсу гонца! Да у меня диплом от самого Наталиса, да Адриан… – взорвался Кука.
– Распять всех немедленно. Привязать на кресты нагими. Пускай мороз им яйца пощиплет. К утру сдохнут! – свой приказ как и все подобные свои приказы Нонний произносил с явным удовольствием.
Собравшиеся поглядеть, что происходит, солдаты загоготали.
– У нас наиважнейшие сведения, добытые в бою и с риском для жизни, от них судьба армии зависит… – возвысил голос Приск. У него внезапно прорезалась столичная страсть к витиеватым и книжным выражениям.
Нонний подскочил к Приску и врезал кулаком в скулу. Тот успел отклониться, кулак пошел по касательной, но все равно удар вышел крутой. Легионер пошатнулся и, не поддержи его плечом Малыш, упал бы.
– Пусть нас отведут к легату или… кто тут сейчас главный! – потребовал Кука.
– Я тут самый главный для вас. Временно исполняю обязанности префекта лагеря[41]! – Нонний аж раздулся от важности. – На кресты, я сказал… Раздевайте! Ну!
Легионеры, окружившие пленных, не двигались. Только переглядывались. Нонний о своем возвышении, скорее всего, не врал – лучших центурионов и военных трибунов Траян забрал из легиона в поход. Так что не мудрено, что такой коршун как Нонний быстренько пролез в префекты обезлюдевшего лагеря. Малыш дернулся в ярости, пытаясь разорвать кожаные ремни, что стягивали ему руки – но куда там! Даже такому силачу как Малыш подобное было не под силу. Тиресий рухнул на колени, вцепился зубами в ремень Малыша, пытаясь разгрызть кожу.
На счастье, легионеры Первого Италийского пока выжидали. Не очень-то им верилось, что перед ними в самом деле лазутчики. Но, видимо, наученные горьким опытом, идти против бешеного центуриона не решались.
– На кресты! – завопил Нонний вновь, ухватил за шиворот какого-то новобранца и пихнул вперед. Тот поскользнулся, упал к ногам арестованных. Встал, оглядел пятерых. Будь у них руки свободные – он бы к ним и не подошел. Но тут рискнул, сунулся и тут же получил ногой в пах от Молчуна. Взвыл и согнулся.
– Именем императора! – завопил Кука.
– Не смей взывать к Траяну! – в свою очередь закричал Нонний. – Ты – Децебалова собака!
– Совсем озверели! Каннабиса надышались? Или не слышали никогда про людей Декстра, что ходят на ту сторону, переодевшись как даки? – тоже стал орать Приск, приходя в бешенство.
– Уж больно по-нашему хорошо говорят, – заметил кто-то из легионеров. – И на даков не похожи.
Но тут несколько ветеранов, видимо, из давних приятелей Нонния, явились, неся с собой балки для пяти крестов. Обычно материал для подобных сооружений держат всегда наготове, так что деревяшки наверняка стояли на видном месте в мастерской.
– Где распинать будем? – спросил один из вновь прибывших, кудлатый парень с негустой, весело вьющейся бородкой и хитрыми серыми глазами, в которых брызгало лукавым светом при каждой его ужимке.
– Ясное дело, у дороги, Кокцей! – объявил Нонний. – Раздевайте мерзавцев догола. Одежда ваша.
– Кому нужно это тряпье? – пожал плечами кудлатый и, не дожидаясь понукания, шагнул вперед, ухватил Приска за ремень на запястьях и рванул на себя.
Приск не сразу понял, отчего это больно ожгло руку, а потом давление ремня исчезло. В следующий миг сообразил: легионер перерезал ему кинжалом путы. Приск ударил локтем назад – не сильно, только для виду, отпихивая своего спасителя. Тот ловко подыграл, дрыгнул ногами и опрокинулся в снег, увлекая за собой пленника.
– Вас самих распнут! – Кука подался вперед, чтобы прикрыть своих – Малыша, который вот-вот должен был освободиться, и Приска, который уже поднимался, сжимая якобы отнятый у Кокцея кинжал.
Сам кудлатый, видимо, большой затейник, на четвереньках проскользнул меж стоящих соратников и скрылся.
Нонний, как всегда, в такие моменты, ослеп от ненависти, и ни на палец не понимал, что происходит. Рыча от бешеной ярости, он накинулся на арестованных с палкой. Удары так и посыпались. Пленные едва успевали уворачиваться, оберегая головы и подставляя под удары спины. Приспешники Нонния, ветераны, больше похожие на надсмотрщиков при гладиаторской школе, нежели на доблестных солдат Рима, первым делом вырвали из пятерки Молчуна, и принялись сдирать с него одежду. Молчун сумел пнуть ближайшего по голени, но тут же сам получил по зубам. Приск незамедлительно кинулся на Нонния с кинжалом, но на его пути очутились сразу трое. Одолеть не получилось, Приска опрокинули на землю. Вернее, на снег. Но он ударил в живот ногами одного, полоснул по лодыжке кинжалом второго и, выгнувшись, одним рывком вскочил на ноги. Малыш тем временем сумел освободиться и, ухватив одну из заготовок креста, стал мозжить ею спины. В него пытались кидать свинцовые шары и даже камни из пращи – но то ли не попадали, то ли он сгоряча не замечал ударов. А, скорее всего, стрелки не очень-то стремились попасть, потому как доставалось больше звероподобным иммунам[42] Нонния. Ясно дело, кто-то спешил свести под шумок старые счеты. Драка кипела. Но все равно положение Приска и его друзей оставалось безнадежным. Рано или поздно безоружную пятерку одолеют – если не на крестах они кончат свой путь, так примут смерть от железа, в неравной драке со своими же. «Не бывает безнадежных драк, – любил втолковывать своему сыну Гай Осторий, бывший военный трибун. – Мы просто не всегда знаем, за что деремся. Но помни: в любой схватке дерешься за лишний миг жизни».
И они дрались. Еще один миг и еще…
– Адриан! – выкрикивал Приск, мечась среди дерущихся, ускользая от ударов и стараясь полосовать кожу, а не потрошить животы – все ж хоть и мерзавцы, приспешники Нонния, но свои, легионеры, не варвары. – Адриан наш патрон! Клянусь гением императора…
Имя Адриана известно было в Новах – прежде императорский племянник служил военным трибуном в соседнем Эске, а при подготовке Дакийской кампании объездил все лагеря месте с дядей и в свите императора появлялся здесь, в лагере. Наверняка каждый или почти каждый Адриана видел. Так что его имя тут – не пустой звук. А то, что арестант клялся священной клятвой, произвело впечатление еще большее.
Легионеры невольно подались назад, расширяя круг, в драку больше не лезли и на помощь немногочисленным прихлебателям Нонния не спешили. Глянув – мельком поверх голов – Приск увидел, как бежит к принципии[43] тощий высокий легионер. Нескладная фигура показалась знакомой. Но разглядывать и решать, кто это и отчего знаком, было не время – опять пришлось уворачиваться от ударов и самому крошить чужие зубы и сворачивать челюсти.
Молчун все же сумел вырваться и теперь, почти голый, дрался отнятым у кого-то гладиусом. Этот не миловал – разил насмерть. Приска уже три или четыре раза сбивали с ног, но он поднимался. Туника давно лопнула, свисала лохмотьями с пояса, от разгоряченного тела в морозном воздухе поднимался пар.
«Если сейчас на крест привяжут, то и часа не прожить – столько силы ушло из тела…» – мелькнула мысль.
Но подумал Приск вроде как не о себе, а о ком-то постороннем. Чувствовал – силы на исходе. На одной ярости держался. Его вновь повалили, оглушили ударом плашмя и поволокли. От снега вперемешку с водой, грязью и кровью, по которому Приск елозил лицом, он пришел в себя, брыкнулся, попытался достать ногой, не сумел…
Биться до последнего и даже дольше…
Приск оттолкнулся свободной ногой от земли, крутанулся всем телом, вырвал вторую ногу и одну руку из ветеранских пальцев, и второго своего пленителя просто рванул на себя и опрокинул. Дальше уже не битва пошла и не драка, а возня: на него навалились сверху, вновь ударили – но не по голове, а в бок и по плечам; затем он кого-то укусил: сперва ощутил во рту вкус грязной, пропитанной потом тряпки, а потом – крови. Рядом кто-то надсадно визжал. Приск сжимал зубы все сильнее и сильнее, мотал головой, пытаясь вырвать клок мяса… Кто-то бил кулаком наугад, но не попадал…
…А потом все кончилось – был какой-то провал… Не тьма, нет, а мельтешение серого, стоны, возня. Приск ощутил, что лежит голой спиной на снегу. Он вскочил и – о чудо! – ему никто больше не пытался мешать. Приск повернулся, ища противника, махнул кулаком наугад, едва не потерял равновесие, устоял.
Только теперь он увидел, что перед к ним стоит военный трибун, молодой человек в начищенном до слепящего блеска нагруднике, из-под которого во все сторона топорщатся белые птериги[44] нижней лорики. Военный трибун без правой руки. За ним чуть позади застыл тот тощий нескладный легионер. Чем-то легионер опять показался знакомым, но при этом Приск был почти уверен, что если и видел этого парня когда-то, то лишь мельком.
– Анний! – выдохнул Приск, узнав однорукого трибуна. – Именем императора…
– Что здесь такое? – спросил военный трибун у Нонния тихим хрипловатым и очень усталым голосом. – Циркулатор с бродячим цирком приехал?
– Лазутчиков поймали. – Нонний ничуть не смутился. Даже осклабился – мол, его эта драка вроде как забавляет.
– Анний! – заорал Кука так, что державший его приспешник центуриона отшатнулся. – Ты что, не помнишь! Это мы с Приском нашли в пещере летом золото… То золото… Помнишь?
Да уж – наверняка не забыл, как без руки остался. Приск отстраненно подумал, что может и не стоило как раз про это напоминать.
Военный трибун рассеянно кивнул, но пока не спешил подтвердить, что узнал «быков Декстра». К тому же теперь, после драки, все в крови, с разбитыми лицами и в лохмотьях, они еще меньше стали походить на доблестных легионеров, которых прошлым летом высылали в разведку.
– Мы же все время ходим в этих фракийских тряпках, ты же знаешь… – хрипел Кука, надрывая уже без того севший голос.
– Мы люди Декстра, – выдохнул Приск. – Декстр, центурион, из фрументариев[45]…
– В чем дело? – повернулся военный трибун к Ноннию. И в этот миг Приск понял, что имя Декстра, пожалуй, произвело даже большее впечатление, нежели имя Адриана. И что Анний сразу их узнал, но про себя что-то взвешивал, будто вороватый торговец, норовящий привесить к весам фальшивую гирю без тавра.
– Лазутчики дакийские… – Нонний не желал уступать.
– Где? Где лазутчики? – трибун не повысил голоса, но наоборот, как-то начал пришептывать. – Это специально обученные Декстром и Валенсом разведчики, клиенты самого Адриана. Или ты позабыл, кто такой Адриан?
Нонний скривился.
– Помню, служил трибуном в Пятом Македонском, гречонком прозвали…
– Племянник императора, – все тем же тихим голосом просипел Анний, будто из последних сил.
Нонний не ответил, дернул щекой, скорчил гримасу, будто что-то пытался выдавить через силу – но не получалось.
– Освободить! Немедленно! – повернулся трибун к подручным Нонния и только теперь повысил голос. – Вернуть одежду, оружие! Всё-всё вернуть! И ко мне в дом! Немедленно!
Тут он захотел крикнуть. Но у Анния не получалось орать, он срывался на тонкий противный визг. Но никто не посмел ему перечить. Первым разжал руки тот, что держал Тиресия, и тут же получил по зубам от легионера.
Дрожа от холода, Приск попытался приладить на место обрывки туники, но вскоре понял, что дело это безнадежное. Откуда-то появился кудлатый Кокцей, отобрал свой кинжал. Впрочем, чужой кинжал Приску был теперь без надобности – он получил назад все свое: оружие и собственный плащ. Кутаясь в заиндевевшие тряпки, сплевывая кровь и ругаясь, легионеры кое-как потрусили к дому военного трибуна – бежать быстро не было сил. С холода в доме им показалось не просто тепло, а жарко – легионеры сбились на кухне возле печи и пили, передавая друг другу, вино с пряностями, медом и горячей водой. С разбитых губ в бронзовую чашу стекала кровь и мешалась с напитком, добавляя к его сладости солоноватый привкус.
Потом, пошатываясь и опираясь друг на друга, доковыляли они до таблиния[46] трибуна. Тот сидел на ложе и вертел в руках один из отобранных у легионеров золотых браслетов с оскаленной волчьей мордой.
– Что все это значит? – спросил Анний. – Почему вы в варварских тряпках на нашей римской стороне? На тот берег реки ходили? Кука!
Голос трибуна сделался еще более сиплым, и, значит, еще более злым.
– Центурион Валенс нас оправил – проехаться по бережку. У него насчет этой зимы предчувствие нехорошее было. А Валенс верит предчувствиям.
– И что? Подтвердились предчувствия?
– Река скоро встанет, – поведал, будто откровение, Кука.
– Ну да, замерзнет, – кивнул Анний. – Удивительное открытие… – однако в голосе его не было насмешки. Он ждал, что ему скажут.
Молчун вдруг встал на колени, потом растянулся на полу – в драке ему, кажется, досталось больше всех, и ноги его не держали. Он дернулся, изо рта его потекло толчками выпитое. Анний сделал вид, что не замечает.
– Они пойдут всюду, – сказал Кука. – До самой Дробеты…
– Здесь, в Мезии? – уточнил Анний.
Кто «они», Анний спрашивать не стал.
– Да. Всюду. Там, где смогут по льду пройти через реку. Браслет этот – особый знак. Потому как… – Кука отер рукавом нос, размазав по и без того грязной тунике кровь и сопли. – Этот берег тоже восстанет. И тоже повсюду. Вздыблется, как бывает, бесится море после того, как случится землетрясение на берегу. На суше – расколотая земля, на море – волны до неба. И тогда нас сметут. Если Траян не подоспеет. Каждый час дорог. А твой Нонний нам такую пакость устроил… Если бы не знал, какая он сука, решил, на даков мерзавец работает.
Трибун несколько раз кивнул.
– Я уже видел этот браслет, – сказал он. – У одного дака. – Помолчал, потом спросил. – И что делать по-вашему?
– Гонцов послать. Сегодня же. В Томы к наместнику. В Диррахий. А лучших, самых надежных бенефициариев – в Виминаций, – посоветовал Кука.
Анний молчал. Да уж, что тут размышлять – если из Виминация, где стоят основные силы, помощь не подоспеет, худо придется всем.
– Я бы отозвал людей из бургов, – добавил Приск. – Башни в случае подобного нашествия не отстоять. А в лагерях в Эске и Новах можно отсидеться. К тому же на стенах бойцы пригодятся. Из канабы в лагерь всех гражданских переселить надо.
Анний вновь кивнул:
– Может и так, но пока приказа от наместника не будет, я бойцов с бургов снимать не могу. И канабу не трону. Вы когда поедете?
– Сегодня же двинемся, – решил Кука. – Если после того как твои люди нас отметелили, мы сможем в седлах удержаться. Молчун вон уже никакой…
– А девки? С собой возьмете?
Глаз наметанный, баб сразу заметил.
– Девок себе оставь. Дарю! – объявил Кука милостиво, хотя дарить права не имел – не его рабыни. – А вот браслеты верни.
– Что-нибудь еще надо? – Анний, помедлив, надел браслет на руку, мешок с остальными (Нонний после ругани отдал добычу, но как полагал Приск, штук пять браслетов успел припрятать) протянул Куке.
– Коней наших пусть вернут. И еще одежда нужна взамен той, что порвали. Капсария пришли раны смазать. И перекусить горячим вели принести…
Кука умолк, прикидывая, не упустил ли чего. Вроде как все учел, смекалкой бессмертные боги его не обидели, недаром именно ему поручил Валенс контуберний.
* * *
Возле кухни, куда легионеры пришли за едой, опять появился тощий легионер, поставил перед разведчиками миски с кашей и спросил:
– От Децима Скирона вестей не было?
Тут Приск наконец вспомнил, где видел этого парня – тощий приезжал к ним в Эск несколько раз – повидать младшего брата Децима, пока тот не исчез и не был объявлен дезертиром. Вспомнил, что тощего звали Секстом Скироном.
– Не было, – буркнул Кука.
– Не верю, что мой брат стал предателем, – продолжал настаивать легионер. – С этим что-то не так… Может, его туда послали? Ну, к дакам?
– Я видел Скирона, – вдруг сказал Малыш.
– Где? – кинулся к нему Секст.
– Летом на той стороне.
– И…
– Померещилось ему, – пихнул Малыша в спину Кука. – Малыш наш в плен угодил. А когда тебя огнем жгут, многое может померещиться. Мы не знаем, где твой брат Децим. Центуриона Валенса спрашивай. Или центуриона Декстра.
Поев, легионеры принялись решать, что делать дальше. Приск стоял на том, чтобы сразу ехать в Эск. Кука считал, что надо отправиться сначала в бург, забрать вещи и оружие и уже оттуда возвращаться к себе в лагерь. Лед на реке некрепкий, так что время еще есть. А письма развозить – не их задача.
Однако Приск решил от остальных отделиться и скакать напрямую в лагерь – не в первый раз ему доводилось ехать этой дорогой. Надо было только выбрать лошадь покрепче и сменить ее на почтовой станции. Кука предрек, что Приск отобьет себе задницу – чтоб такое предсказать, к оракулу обращаться не надо. Приск и сам это знал, но все равно решился ехать в Эск.
Пока все пятеро собирались, из Нов выехали сразу трое бенефициариев – один за другим – и ускакали. Каждый вез письмо. И каждый спешил.
* * *
Декурион бурга гостей своих поначалу не узнал: одетые в какие-то грязные тряпки, с распухшими после побоев лицами – они походили на рабов, которых приказали отправить в каменоломни, но затем почему-то смилостивились и отпустили.
– Это я, Кука! – прохрипел италиец, останавливаясь у ворот бурга.
Караульные смотрели на него во все глаза, не узнавая.
– Кука! Кука вернулся! – завопил Ингиторий, в этот момент пребывавший на смотровой площадке.
Он помчался вниз по лестнице, споткнулся и слетел вниз на целый пролет по скользким ступеням. После этого вопля все мигом признали в избитых оборванцах доблестных легионеров. Декурион бурга лично открыл перед ними ворота.
– Где это вы так погуляли? – поинтересовался будто ненароком, а в глазах приплясывали маленькие лукавые сатиры.
– Есть одно местечко, до самой смерти не забуду, – вздохнул тяжело Тиресий.
Поначалу Кука планировал уехать в тот же день. Но короткий зимний день иссякал, отправляться в путь на ночь глядя избитым и смертельно уставшим людям было глупо. Потому решено было заночевать в бурге, чтобы на рассвете двинуться в Эск.
Нагрели на печке воды и кое-как смыли с себя грязь, налепили пластыри на ссадины, перевязали раны посерьезнее, переоделись в свое, знакомое, вместо чужих тряпок.
Тем временем Ингиторий сготовил им бобовую кашу с салом, Кука намешал в горячую воду вина и пряностей. Впрочем, Молчун есть не мог – едва проглотил пару ложек, как его тут же вывернуло. Пришлось уложить его, подложив под голову свернутый плащ, влить в рот несколько ложек теплой воды с вином и водрузить на голову намоченную холодной водой тряпку.
– Когда они придут? – спросил декурион, присаживаясь к столу и отстраняя Ингитория, который по-прежнему лип к легионерам.
– Когда река встанет.
– Уже встала. Утром. – Декурион был он мрачнее тучи.
– Когда выдержит всадника с конем, – уточнил Кука. И добавил. – В броне. С той стороны придет тяжелая конница роксоланов.
– Хорошего льда ждать недолго… Подмогу нам пришлют?
– Это вряд ли. Готовь бург к обороне, да молись бессмертным богам и обещай поставить алтарь за спасение из самого лучшего мрамора, – вместо Куки ответил Тиресий. – И пусть кто-нибудь дежурит на станции – чтобы успеть укрыть таможенников в башне.
Декурион с сомнением покачал головой. Он хоть и отслужил не так много в здешних местах, но то, как слабы укрепления бурга, было ему хорошо известно.
– Если с той стороны придет больше двух сотен, нам башню не отстоять. Волки точно здесь нападут?
– Не здесь, так поблизости. Местные поднимутся тоже. Одна надежда – что поначалу они пожалуют в низовья и уж потом двинутся вверх по реке. Не успеете отступить в Новы, бегите в Эск.
Декурион стиснул кулаки. Дело безнадежное, если даки переправятся неподалеку: тогда не успеть в ближайший лагерь. В этом случае они все тут смертники или пленники и рабы.
– Мы можем уйти с вами? – спросил декурион с надеждой.
– Я бы сказал: можно. Да разве легионер приказывает декуриону? – сказал Кука. – Пошли гонца в Томы. Ингитория пошли…
Декурион поглядел на парнишку, кивнул: хорошо, пусть галл уезжает. Логично из приговоренных смерти помиловать самого юного.
– А у меня письмо в Эск, – признался юный галл. – Гай Приск оставил. Велел мне отправить, если он не вернется.
– Мы вернулись, – напомнил Кука.
– Но Приск не с вами.
– Он в Эск поехал.
– И что теперь с письмом?
– Мне отдай.
Ингиторий несколько мгновений соображал, может ли он это сделать, потом принес завернутые в кусок кожи таблички. Письмо было запечатано, но поверх была приложена полоска пергамента, на таких обычно пишут названия свитков и привешивают к футлярам. На пергаменте значилось: «Доставить Корнелии, в усадьбу ее отца».
«Значит, Гай так и не смог забыть эту проказницу!» – усмехнулся про себя Кука.
– Отправь гонца на рассвете, – посоветовал он декуриону, пряча таблички в мешок. – Кто знает, может вам повезет, и вы успеете смыться.
* * *
В первую же дневную стражу отряд Куки верхами покинул бург и двинулся в сторону Эска, в лагерь Пятого Македонского легиона.
Впрочем, верхами ехали не все – на прихваченных из лагеря в Новах носилках на двух мулах легионеры везли Молчуна. Тот ни идти, ни ехать верхом не мог – едва вставал на ноги, как его начинало рвать. Кто-то из ветеранов приложил его бревном от креста по голове.
– Не довезем – помрет, – беспокоился Малыш.
– Не помрет, – заверял Кука. – Башка у парня крепчайшая.
– Кому алтарь обещать за выздоровление?
Кука на миг задумался.
– Обещай всем подряд, не ошибешься, сами надпись на плите и выбьем, так что за буквы нам платить не придется.
* * *
Уже начинало смеркаться, и Приск надеялся вот-вот увидеть вдали знакомое разбитое молнией дерево, от которого около мили по дороге до Эска. Из Нов он выехал на рассвете, на почтовой станции сменил коня и помчался дальше. До вечера, успеть до вечера – вот все, о чем он думал всю дорогу. В бесснежную пору расстояние от Эска до Нов в ускоренном темпе легионеры могли миновать за два дня. Обычным маршем – за три. Верхом Приск надеялся домчаться за день. Первую половину пути он проехал достаточно быстро – но не настолько, чтобы въехать до темноты в лагерь.
И все же ему повезло: ночь была ясной, лунной, чернела на посеребренном снегу отчетливая колея, оставленная колесами телег, из сугробов торчали милевые[47] столбы, отмечая путь.
И все же дорога как-то подозрительно растягивалась – и Приск ощущал слишком уж едкий холод, который не так трудно спутать с примитивным страхом. То и дело легионеру казалось: кто-то едет следом. Он с трудом сдерживался, чтобы не послать коня в галоп – но скакун слишком устал, чтобы гнать его куда-то – и Приск позволял уставшему жеребцу лишь понуро трусить.
В памяти тут же всплыли все рассказы про оборотней, которыми любил пугать друзей Тиресий – про то, как заплутавшего посланца покусал волк, и бенефициарий вернулся в лагерь уже не человеком. В такие мгновения Малыш, который был силен, как Орк[48], начинал испуганно озираться. Вот и сейчас Приск невольно оглядывался, но не видел никого.
И будто в подтверждение этих рассказов раздался протяжный вой. Он длился и длился – на одной ноте, тек ниоткуда в никуда, заполняя пространство между снежным покровом и черным небом с плывущей над оледеневшим миром Селеной-Мендис[49]. Конь захрапел, стал беситься, сделал попытку встать на дыбы и сбросить всадника. Приску стоило большого труда усидеть в седле.
А потом Приск увидел, как пластается по снегу огромная тень. Бежит, взрывая пышную борозду, будто либурна на Данубийской волне.
Первым движением было – ударить коня и мчаться, ни о чем не раздумывая, надеясь, что коняга, прежде чем пасть, успеет домчать легионера до ворот лагеря. Но мысль эта была ненужная и глупая. Волки нагонят его в три прыжка. Конь падет, все будет кончено мгновенно. Приск левой рукой натянул повод, не давая коню даже дернуться, осадил его так, что тот присел на задние ноги, правой вытянул дротик из колчана. Колчан с дротиками, как и всаднический овальный щит, подарил ему Анний в Новах.
Волков было трое. Впереди – вожак, за ними двое из молодняка. Но они не спешили – во всяком случае, шли не так резво, как показалось в первый момент. Выжидают, загоняют добычу туда, где остальные поджидают в засаде. Медлят – боятся человека. Но все же лезут вперед – дразнит запах конского пота. Что сильнее – голод или страх? Голод оказался сильнее, вожак ринулся вперед, за ним остальные. Как только троица очутилась на расстоянии броска, Приск метнул дротик и тут же вытянул второй. Метил в вожака. Попал. Зверь, визжа, кувырнулся в снег, орошая белое черной кровью.
– Ошиблись, серые? – пробормотал Приск.
В следующий миг прежние товарищи радостно рвали издыхающую добычу. Приск швырнул еще один дротик – в гущу сплетенных тел, пришивая одну тварь к другой насмерть.
Внезапно снова протяжный низкий вой долетел неведомо откуда.
Приск вдруг понял, что сам он весь мокрый как мышь, пот струится по лицу, затекая под нащечники шлема. Мороз острыми когтистыми пальцами тут же впился в мокрое тело, приморозил металл к щекам, отдирать придется со щетиной и кожей.
Приск отер лицо и, развернув коня, двинулся дальше.
Волков в ту ночь он больше не видел. Но ощущение, что кто-то идет по следу, осталось.
