Пропылённый «уазик» остановился у кромки леса.
– Приехали, – сказал водитель. – Дальше вы уж своим ходом. А лучше бы плюнули, да назад повернули. Мало ли чего может случиться, в Зоне-то.
– Не думаю, что мне что-то грозит, – ответил я.
– Ну, как знать… Недаром два КПП на дороге поставили. Живы-то вы, положим, останетесь, а вот за остальное я бы ручаться не стал. Много я вас, ходоков, уже перевозил, и всегда одно и то же: в Зону уходит один человек, а возвращается другой. Смурной, будто вынули из него что-то…
То, что Зона меняет людей, было известно уже давно. Десять лет назад в этом районе упал метеорит. Для его изучения отправили несколько научных экспедиций, но, в общем-то, особого внимания метеорит к себе не привлёк. Однако вскоре после возвращения все участники экспедиций поспешно уволились из своих институтов, и это заметили СМИ. Большинство учёных избегало давать интервью, остальные отвечали на вопросы журналистов уклончиво и витиевато. Тем не менее, становилось понятно, что исследователи обнаружили нечто необычное и пытаются скрыть это от прессы.
К метеориту стали стекаться любопытные, и с каждым днём таких людей становилось всё больше. В ту же пору в районе падения метеорита произошло несколько лесных пожаров, опустошивших довольно обширную территорию вокруг метеорита. С чьей-то лёгкой руки выжженную землю окрестили Зоной.
Пожары не напугали людей, и поток паломников к метеориту не иссякал. Людей словно магнитом тянуло сюда. Однако, вернувшись домой, паломники все до единого становились апатичными и малоразговорчивыми, увольнялись с работы, иногда даже уходили из дома в неизвестном направлении, в общем, с ними происходило то же самое, что и с учёными, первыми посетившими Зону.
Как бы то ни было, к концу третьего года из-за массовых увольнений ситуация в экономике стала угрожающей, и на Зону наконец-то обратило внимание государство. Оно наложило запрет на посещение Зоны – чтобы попасть туда, теперь надо было выхлопотать себе спецпропуск. Зона была обнесена двумя рядами колючей проволоки и охранялась силами армии. Хотя некоторым ловкачам всё же удавалось обойти охрану, паломничество к метеориту теперь не носило массового характера.
Я давно хотел попасть в Зону, но поначалу меня отпугивало то, что происходило с побывавшими там, впоследствии же никак не удавалось получить пропуск. Так что теперь, достав за большие деньги разрешение на посещение, я не намерен был отступать.
– Идите прямо по дороге, – сказал шофёр, видя, что я не собираюсь возвращаться. – Когда дойдёте до Змеевки, поищите там деда Семёна. Он вам покажет путь, а если будет в настроении, то и доведёт до метеорита.
– Разве в Зоне кто-то живёт? – удивился я.
– Дед Семён – последний. Когда началась эвакуация, он не захотел покинуть родную деревню, так там и остался.
Я вылез из машины, и она, урча мотором, скрылась в лесу. От долгого сидения затекли ноги и ломило спину – сказались три часа пути по тряской, ухабистой дороге и ночной переезд до Нижнего Новгорода в холодном поезде с хронически незакрывающимися окнами.
Потянувшись, я надел на плечи рюкзак и направился по дороге через поле. Хотя июльское солнце, сиявшее в почти безоблачном небе, начинало припекать, путь не был в тягость. Свежий ветерок пробегал по полю, ласково причёсывая зелёную равнину.
Однако поле скоро кончилось, и дорога пошла по сгоревшему лесу. Лес этот представлял собой весьма удручающее зрелище: выжженная земля, чёрные, обуглившиеся стволы деревьев, многие из которых попадали тут и там, перегораживая порой дорогу. Тяжёлую, давящую атмосферу не могла скрасить даже молодая поросль, старательно пробивающая себе путь к жизни. Над пепелищем витал застоявшийся запах гари, он сопровождал меня неотступно всё то время, что я шёл через пожарище, и накрепко въелся в одежду.
К трём часам лес, наконец-то, кончился. Вскоре я увидел покосившуюся ржавую табличку, на которой было написано «Змеевка».
В деревне не осталось практически ни одного целого дома – одни облизал пожар, другие разрушились сами, оставшись без присмотра.
Пройдя в другой конец деревни, я увидел жилище деда Семёна. Старая изба вросла в землю по самые окна. Крыша прохудилась во многих местах и была залатана дощечками разной формы и цвета. Дом и огород окружал покосившийся забор и неглубокая канава, наверняка выкопанная для защиты от пожара. Через канаву был перекинут дощатый мостик.
Сам дед Семён работал в огороде. Увидев меня, он оторвался от своего занятия и подошёл, поглаживая окладистую белую бороду, в которой застряли частички земли.
Расспросив, кто я таков и зачем пожаловал, он обещал отвести меня к метеориту на следующий день.
– А сегодня нельзя? – спросил я.
– Сегодня никак. Гроза будет, не дойдём.
Я не стал его уговаривать, хотя в грозу верилось с трудом – на небе не было ни облачка. Однако старик оказался прав: через какой-нибудь час подул порывистый ветер, нагоняющий духоту, и на горизонте появилась чёрная кайма – край грозовой тучи. Вскоре она закрыла полнеба. Под её громадным брюхом сверкали частые вспышки молний, и гром рокотал, не останавливаясь ни на мгновение. Прошло несколько минут, и стало темно, как ночью – туча безраздельно завладела небом.
И тут, словно прорвавшись сквозь преграду, с неба хлынули холодные водяные потоки. Они яростно стегали крышу дома и землю, будто стараясь пробить её насквозь. Вспышки молний выхватывали из темноты сжавшуюся под ударами ливня деревню.
Стихия бушевала больше часа, а потом гроза резко, так же, как и началась, сошла на нет, и в чисто вымытом небе радостно засверкало солнце.
Дотоле сухая земля раскисла и превратилась в по-осеннему неприятную грязь, а канава вокруг дома до краёв наполнилась водой и напоминала средневековый ров. По улице теперь нельзя было пройти без резиновых сапог.
Я пережидал грозу на крыльце, дед Семён же ушёл в дом. Когда дождь кончился, он выбрался наружу.
– И часто у вас здесь такая непогода? – поинтересовался я.
– Да почитай, что каждую неделю. Как снег стает, так и начнётся, только к сентябрю и распогодится более-менее. Раньше-то такого не бывало, пока каменюга твоя с неба не грохнулась. А потом как пойдёт… И всё-то сосну зажжёт, то ёлку. Так лес и поперевёлся, и деревни не стало…
На следующее утро мы рано вышли из деревни, и к полудню были у метеорита. Падая, он пропахал в земле глубокую борозду, которая теперь заросла травой и вписалась в окружающий ландшафт. Сам камень наполовину увяз в мягком грунте, но даже так он внушал уважение. Тёмно-серый космический странник почти правильной сферической формы, десяти метров в поперечнике нашёл свой последний приют на Земле.
Подойдя поближе, я увидел, что вокруг метеорита раскидано множество плоских овальных камешков размером чуть поменьше ладони. Я подобрал один из них. Сверху (или снизу?) на камне был изображён диковинный рисунок – причудливая вязь тончайших линий. Я взял ещё несколько камней, и на каждом обнаружил подобный рисунок. Я сравнил с десяток камней – несмотря на похожесть, все рисунки были индивидуальны, ни один не повторялся. В это время ко мне подошёл дед Семён.
– Что это? – спросил я у него, показывая один из камней.
– Камень.
– Я вижу, что не гриб. Что это за камень?
– Просто камень. Их вон та штука делает, – он показал на метеорит. – Только эти уже выброшенные, холодные. Да ты, чем глаза таращить, зайди с той стороны, там подкоп есть под днище. Залезь туда, да руку-то и приложи – и тебе сделает.
До крайности удивлённый, я поступил так, как велел старик. Обойдя метеорит, я обнаружил довольно широкий лаз. Выпавшая вчера влага ещё не до конца впиталась, и в лазе слякотно хлюпало, но я всё-таки дополз до дна.
Метеорит теперь был прямо надо мной. Перевернувшись на спину, я дотронулся до его шершавой поверхности и тут же уловил едва ощутимую вибрацию. Прошло секунд десять, и вдруг я почувствовал тяжесть в ладони. Поднеся её к глазам, я рассмотрел камешек, который «выдал» мне метеорит. Он идеально ложился в мою ладонь, а рисунок отчётливо выделялся на поверхности, несмотря на темноту лаза. Я сжал руку, и в этот момент всё моё тело словно пронизало теплом, и душу окатила волна радости.
Я вылез из лаза грязный, но довольный. Дед Семён посмотрел на меня понимающим взглядом и ничего не спросил. Вскоре мы тронулись в обратный путь.
Спустя сутки я был дома, и уже на следующий день пошёл на работу. Хотя, сидя в поезде, я то и дело сжимал лежащий в кармане камень, чтобы вновь испытать то радостное ощущение, на этот раз я решил не брать его с собой.
С момента прихода на работу и до самого вечера меня сверлило беспокойное чувство утраты. Я понял, что мне недостаёт камня. Я трудился в полузабытьи, невпопад отвечал на расспросы коллег о Зоне, а то и вовсе отмалчивался, и, конечно же, ни словом не обмолвился о камне. В конце концов, я отпросился с работы на час раньше и опрометью кинулся домой. Только сжав в руке камень, я смог восстановить душевное равновесие.
На следующий день, уходя на работу, я положил камень в карман. Просидев два часа на своём месте, я, повинуясь безотчётному порыву, написал заявление об уходе и навсегда покинул контору.
Прошла неделя с момента увольнения. Я стал меньше есть и спать – камень заменяет мне пищу и сон. Теперь я кладу его под подушку, чтобы, очнувшись после очередного кошмара, незамедлительно найти успокоение.
За неделю моё зрение обострилось. На улице или в транспорте я всё чаще замечаю людей так же, как и я, украдкой сжимающих свои камни. Простые люди этого не видят, мы кажемся им чудиками, городскими сумасшедшими, жертвами Зоны, кому как…
Минул месяц с тех пор, как я вернулся из Зоны. Это событие можно было бы отметить, если бы я мог встать с постели.
Я чувствую себя совершенно разбитым, голова трещит, меня ломает, кидает то в жар, то в холод, температура постоянно скачет от тридцати пяти до сорока и обратно, я то мечусь в бреду, то забываюсь тяжёлым беспокойным сном. И так уже неделю! Я вызвал бы врача, если б не боялся, что он найдёт и отберёт камень. Да и камень не советует мне этого делать. Сегодня ночью мне показалось, что он разговаривает со мной, и руны на его поверхности светятся слабым ласковым светом.
Второй день трясёт меня в лютой лихорадке. Вдобавок к тому, проснувшись ночью, я не нашёл под подушкой камня, и до утра стучал зубами в ознобе. Наутро камень обнаружился на тумбочке – не иначе, я сам его туда отбросил в беспамятстве.
Когда всё это кончится?
Я проснулся в восемь. Голова не болела и лихорадка прошла. После вчерашнего пика это было неожиданно. К тому же, я впервые за последние недели выспался. Умывшись, я почувствовал себя обновлённым, я словно скинул какие-то невидимые оковы.
Позавтракав, я вспомнил о камне – оказывается, я ни разу не воспользовался им за всю ночь и утро. Я пошёл в комнату, но не нашёл его ни под подушкой, ни на тумбочке. Я удивлённо сел на кровать. В этот миг на кухне жалобно зазвенело стекло. Я сорвался с места и бросился туда.
На полу среди осколков окна барахтался камень. Почувствовав моё приближение, он вскочил на невесть откуда взявшиеся тонкие ножки и встряхнулся, блеснув знакомым мне рисунком.
Когда я сделал шаг ему навстречу, камень расправил за спиной крылья, взлетел и выскользнул в им же самим разбитое окно. Он стремительно уносился прочь в ослепительную лазурь, где уже весело резвились тысячи его собратьев.
31.10.2007
Энтропия изолированной системы не может уменьшаться.
Второе начало термодинамики.
– Итак, эксперимент начат сегодня в одиннадцать часов по Москве, – сказал Девятов после традиционных вступительных слов. – Завтра в это же время он будет завершён. Если у вас есть какие-то вопросы, я готов на них ответить.
– Павел Анатольевич, – тут же отреагировал журналист одного из местных изданий, – поясните ещё раз, пожалуйста, суть эксперимента.
Вопрос уже стал традиционным. Хотя два года шли широкие дискуссии о темпоральной установке, на каждой пресс-конференции находился кто-то, кому необходимо было прояснить суть дела. Естественно, на этот вопрос имелся заранее заготовленный и не менее традиционный ответ.
– Если говорить упрощённо, – начал Девятов, – то мы собираемся остановить время, вернее, мы уже сделали это. Конечно, время – это не поезд, и в реальных условиях речь идёт не о его остановке, а лишь о существенном замедлении. Для того чтобы лучше уловить суть эксперимента, давайте проиллюстрируем его идею графически. Коллега, выведите схему на экран, – эти слова были обращены уже ко мне.
– Всем известно, – продолжил Девятов, взяв указку и подойдя к экрану, – что при движении космического корабля в сильном гравитационном поле время на нём течёт медленнее, нежели на Земле. Суть эксперимента в создании при помощи нашей темпоральной установки подобного поля около самой Земли. Оно изображено в виде белого кокона вокруг Земли на данной схеме Солнечной системы. Земля постоянно движется в этом поле, но и поле перемещается вместе с Землёй. В результате, время на планете течёт медленнее, чем в остальной части Солнечной системы. Отмечу также, что потенциал поля довольно быстро убывает при удалении от Земли, так что за пределами кокона его влияние крайне мало. Однако, как вы видите, Земля и Луна находятся внутри гравитационного поля, поэтому в ходе исследования немалую трудность представляло для нас обеспечение стабильности орбит и вращения этих небесных тел. Я думаю, мы не будем сейчас вдаваться в подробности теории, желающие найдут информацию сами.
– Павел Анатольевич, – последовал очередной вопрос из зала, – а каковы будут последствия эксперимента для обывателя, далёкого от физических теорий?
– Эксперимент продлится в течение суток по локальному времени Земли, тогда как в Солнечной системе пройдёт стандартный год, так что завтра снова будет вторник, пятнадцатое мая. Наша планета совершит полный оборот вокруг Солнца, поэтому сегодня ночью будет зима. Кроме того, вращение Земли вокруг собственной оси никто не отменял, в связи с этим смена дня и ночи происходит каждые четыре минуты, что соответствует обычным суткам по времени Солнечной системы. Это явление вы, наверное, уже успели заметить.
– А что будет с результатами опыта?
– В каком смысле?
– В практическом. Найдут ли они применение, или это очередная вещь в себе, на которую лишь зря потрачены время и деньги?
– Я бы не стал ставить вопрос так категорично. Зачастую возможность применения теоретических результатов возникает через сотню лет после их разработки, а то и позже. Сложно говорить заранее и в нашем случае, но вполне вероятно, что, замедляя локальное время не в триста шестьдесят пять, а в тысячи и миллионы раз, мы сможем осуществить межзвёздный перелёт. Соответствующие разработки уже ведутся.
Эти слова вызвали шквал новых вопросов, и пресс-конференция затянулась, так что в лабораторию мы вернулись лишь к трём. Небольшое её помещение, добрую половину которого занимала теперь темпоральная установка, находилось в левом крыле университета в самом конце коридора первого этажа. Профессор Павел Анатольевич Девятов заведовал лабораторией уже без малого пятнадцать лет, и за ней прочно укрепилось название «лаборатория Девятова» взамен труднопроизносимого официального наименования.
Исследования, проводимые Девятовым, были далеки от основных направлений, разрабатываемых факультетом, поэтому редкий гость захаживал в нашу лабораторию. Однако два года назад, после получения и публикации основных результатов ситуация изменилась. К доработке и проверке теории подключилось всё научное сообщество, проводились сотни локальных экспериментов. Итогом всей работы стало разрешение на эксперимент глобальный, принятое на уровне ООН. Теперь журналистов и просто любопытствующих отсекали от лаборатории два грозного вида охранника с автоматами. Ещё несколько паслось под выходившими на парк окнами.
На фоне поднятой вокруг эксперимента шумихи сам запуск установки прошёл тихо и буднично. В назначенный час мы – Девятов, я и Лена, также работавшая ассистентом профессора, – в очередной раз проверили все узлы системы и привели её в действие без излишней помпезности и пафосных речей перед камерой. Третий ассистент Девятова в это время отсыпался у себя дома перед грядущим ночным дежурством.
Придя с пресс-конференции я сменил Лену у темпоральной установки. Впрочем, последняя работала соответственно программе и хлопот не причиняла, так что остаток дня прошёл в вынужденном безделье. В одиннадцать часов вечера я со спокойной совестью отправился домой. В это время в Северном полушарии была уже поздняя осень. Сырой промозглый воздух забирался в лёгкие, и, вдобавок ко всему, шёл проливной дождь.
Дома, напившись горячего чая, я сразу лёг спать. Однако сон не шёл и большую часть ночи я проворочался в каком-то полусне-полуяви.
Будильник поднял меня в восемь. Комнату заливало весеннее солнце, его блики медленно ползли по стене. Я посмотрел в окно. На доме напротив висел огромный красный плакат с серпом и молотом и надписью «Слава КПСС». Не успел я удивиться, как наступила ночь, скрыв от меня полотнище. Когда вновь рассвело, плаката на своём месте не было. После бессонной ночи голова соображала плохо, поэтому я списал видение на усталость.
Пока я шёл в университет, на улице заметно потеплело, а к одиннадцати часам вокруг снова ощущался май.
Ровно в одиннадцать мы остановили темпоральную установку. Та послушно выключилась.
А ещё через минуту на улице стемнело.
– М-да, любопытно, – сказал Девятов, когда первый шок прошёл. К тому времени день и ночь успели уже несколько раз смениться. – Однако делать с этим что-то надо и чем быстрее, тем лучше. Похоже, выключение установки не повлияло на поле, следовательно, нам нужно исправлять положение. Создать противополе вряд ли получится – мы не знаем теперешних параметров того, что сейчас происходит на орбите. Какие будут предложения?
Предложений не последовало. В конце концов, было решено попробовать хотя бы разобраться в происходящем, а там, возможно, и выход наметится. Не теряя времени зря, мы принялись за расчёты. К вечеру, не добившись толку и окончательно запутавшись, мы разошлись по домам, отложив проблему до завтра.
Ночью мне позвонил профессор и спросил, не замечал ли я чего странного. Я рассказал про плакат.
– А я вот только что видел гусара на лошади, – ответил Девятов. – Но это так, к слову. Я звоню не поэтому. Я сейчас провёл некоторые расчёты… Похоже, нам удалось создать первую замкнутую во времени систему. Последствия представить пока сложно…
– Энтропия? – прервал его я.
– Если называть так меру неопределённости нашей системы, то вполне возможно… Возможно, что она будет увеличиваться… Вопрос только в том, насколько приложимы здесь результаты термодинамики. Хотя, кажется, процесс уже начался. Особенно, принимая во внимание плакат и гусара… Кстати, вы не замеряли в последнее время продолжительность суток?
– Нет.
– А я замерил. Сейчас это три минуты двенадцать секунд.
К утру сутки сократились настолько, что смена дня и ночи уже не воспринималась органами чувств – город заволокла какая-то серая полумгла, и хотя воздух был сух, казалось, что вокруг туман. Дом напротив пропал, вместо него паслась на зелёной лужайке задумчивая корова.
В городе царил хаос. Автомобили и конные экипажи, бородатые крестьяне в лаптях и пионеры, деревянные лачуги и бетонные коробки высоток – всё смешалось на улицах. Периодически одни куски пейзажа исчезали и появлялись новые, на месте ровной дороги вырастали холмы, с разных сторон слышался то русский язык, а то и старославянский.
Здание университета, когда я приблизился к нему, выглядело гораздо моложе, чем несколькими днями ранее. Мои опасения подтвердились внутри: лаборатория и нескольких примыкающих помещений превратились в одну большую лекционную залу, в которой пожилой профессор в костюме старинного покроя вещал что-то собравшимся студентам. Темпоральной установки не было и в помине.
Покинув университет, я попытался позвонить Девятову, но не смог – не работали телефоны, – поэтому отправился к нему домой. Пока я шёл, смешение времён вокруг увеличивалось – теперь со всех сторон звучали слова и совсем незнакомого древнего языка.
На одной из улиц мне навстречу бросился мужик в звериной шкуре и с палкой в руке. Намерения его явно были не дружественные, и спасся я только благодаря удачно подвернувшемуся извозчику, умчавшему меня в неизвестном направлении.
Высадив меня, когда опасность миновала, извозчик потребовал плату. При виде современных денег он разозлился и попытался стегнуть меня хлыстом. Я увернулся, и он, матерно выругавшись, укатил.
Оглядевшись, я понял, что оказался неподалёку от собственного дома, однако теперь это был уже совсем другой район. Вместо большинства зданий возвышались незнакомые мне деревья с толстым стволом и раскидистой кроной, формой листьев напоминающие берёзы, а массивностью ствола – дубы. Мой дом заменил котлован, в котором неторопливые строители забивали сваи.
Энтропия продолжала увеличиваться в ускоряющемся темпе – над моей головой, пронзительно крича, пролетел археоптерикс…
А потом я исчез.
06.10.2008