Александр Силецкий
Отпуск с убийцей
– Я с вами полностью согласен, – с готовностью закивал Куплетов. – И насчет Спинозы, и насчет остального… Заметьте: мы оба сказали правду и пришли к взаимопониманию. И не верим друг другу ни вот на столько. Конец света на сегодня отменяется. Давайте дружить!
Он закинул руки за голову и, уставясь в потолок, горестно вздохнул.
– Пойдемте завтракать, – предложил Невский.
– Идите, – не поворачивая головы, глухо отозвался Куплетов. – Я лучше посплю.
Вид у него и в самом деле был усталый и вызывающий скорее жалость, нежели другие чувства.
Но ведь он взял! – с внезапным отчаянием подумал Невский. Он! Больше некому. Взял и молчит… И даже не раскаивается. Вот человек!..
– Насчет Лиды – это верно? – спросил он тихо.
Куплетов взглянул на него, как-то брезгливо морща лоб, и зарылся щекой в подушку.
– Все – вранье! – провозгласил он. – Ну конечно нет! Успокоились? Ведь может человек вот просто так, потехи ради… Не со зла же…
Невский ничего не ответил. Он сдернул с вешалки красно-оранжевую куртку с сине-белым капюшоном, уже просохшую к утру, и, на ходу натягивая ее на себя, вылетел из комнаты.
Он знал, что Куплетов потешается над ним, но ждал именно этих слов. И – дождался наконец. Вот что обидно.
Двери из вестибюля на улицу были настежь.
Снаружи по-прежнему моросил мелкий дождь, но на площадке перед домом толклось много народу.
Все о чем-то разом говорили.
Невскому удалось только разобрать: «И всё… Убили… Нынче ночью… Как она теперь – одна?..»
Глава 9
Было промозгло, не по-летнему зябко, и оттого все кругом кутались в плащи и куртки. В воздухе плавали цветастые зонты.
Всеми владело непонятное, гнетущее возбуждение.
На глаза Невскому попались его соседи по столу.
– Всем – здрасьте. С самым добрым утром, – поприветствовал он их машинально.
– Да какое уж там доброе!.. – горестно молвил Лазаретов и тыльной стороной большого пальца смахнул с кончика носа дождевую каплю.
– Это просто неслыханно, – подала голос Виолетта Прохоровна. – Если бы я только знала, то… никогда бы не приехала сюда. Да! Ни за что!
– А вот интересно, откуда вы могли бы знать? – неожиданно рассердился Лазаретов. – Вы, Виолетта Прохоровна, право, иногда такие удивительные вещи говорите!..
Он вытащил большой носовой платок, расправил его и громко высморкался, строго глядя на Невского.
– Да что тут, собственно, случилось? – спросил тот. – Я слышал, какое-то убийство…
– Да-да! – закивал Лазаретов. – Жуткое убийство. Представляете?
– Здесь, в санатории?
– Ну, вы уж скажете! Упаси боже, чтобы – тут!.. – замахал руками Лазаретов.
– Медсестра, – ледяным тоном произнесла Евфросинья Аристарховна.
– Как?! – едва слышно, чужим совершенно голосом пробормотал Невский. – Лида? Ее что… убили?
Страшное предчувствие сжало все внутри в напряженно бьющийся комок…
– Этого еще не хватало! – опешил Лазаретов. – Она жива. Но ее муж!..
– За что? – невольно вырвалось у Невского.
Лазаретов лишь выразительно поморщился да руками развел: дескать, батюшки, за что ж на свете убивают, экий вы наивный человек!..
– Вот этого как раз никто толком и не знает, – словно проснувшись, защебетала Виолетта Прохоровна. – Говорят разное… И жулик, и подрался, и кто-то, может быть, из зависти… У нас тут такая паника…
– Виолетта Прохоровна, – с мягкой укоризной произнес Лазаретов, – опять вы какие-то удивительные вещи говорите… Где вы видите панику? Я, по-вашему, паникую, или, скажем, Михаил Викторович, или Евфросинья Аристарховна? Право… Совестно такое слушать!
Разволновавшись, Невский и не пробовал вникать в смысл его слов.
На мгновение в памяти всплыло самодовольно ухмыляющееся лицо Куплетова…
«Она вам такого наговорит… А вы уши и развесили… У нее жених! Четвертый год!..»
Да откуда? Почему?
Какое ему дело, в сущности?!.
И это совершенно несуразное, внезапное убийство… Черт знает что!
– Кто сообщил?
– Она сама – Лидия Степановна, – с готовностью ответила Виолетта Прохоровна. – Прибежала утром – и криком кричать… Всех подняла. И уж так убивалась, так убивалась… Я, правда, не видела… Но – говорят!
И я не слышал ничего, подумал Невский. Странно и досадно… Только время зря потратил на пустые препирательства с массовиком!..
– Вы ведь вчера поздно с ней гуляли… – ни с того ни с сего, меланхолично глядя в сторону, заметила вдруг Евфросинья Аристарховна.
То была солидная оплеуха, однако Невский сделал вид, что это – так, сущий пустяк, не сто́ящий в действительности долгих обсуждений.
– Верно. Я проводил ее до автобусной остановки. Потому что было поздно и темно. А вы, простите, за всеми эдак наблюдаете или только за мной?
Лазаретов заинтересованно прислушался.
– Я ни за кем не слежу, – враждебно проговорила Евфросинья Аристарховна.
– Ой ли?! – качнул головою Невский. – Что-то мне не слишком верится…
– И на здоровье. Я никого не прошу верить мне или нет. Но разнузданных гулянок у себя под окнами я тоже не потреплю! Это вам не танцульки, и вы не у себя дома. Здесь, как вы знаете, общественное место.
Последние фразы она произнесла нарочито громким голосом, чтоб было слышно всем, после чего, считая, вероятно, свою миссию успешно выполненной, со смиренным видом отошла на несколько шагов, недвусмысленно давая понять, что сосед по столу теперь для нее как бы и не существует.
Вон ты куда хватила, подумал Невский. Недооценил я тебя, тихоню.
В другой бы раз он только отмахнулся, не придав ее словам значения, но теперь все сказанное обрело вдруг непонятный и тревожащий подтекст…
Нет, никакой вины он за собой, естественно, не ощущал, однако догадался: Евфросинья Аристарховна и впредь готова отравлять ему существование – и потому, что он одним уж своим видом и манерами вести себя не вписывался в четкий круг ее житейских представлений, и потому, что, видимо, сама поборница высоких нравственных устоев относилась к категории людей, которым просто тошно делается, ежели кому-либо другому в данный миг легко и хорошо.
Она была вдовой со стажем и несла его, как знамя, тяжелеющее год от года, и, похоже, искренне подозревала всех, кто этим стажем не располагал или хотя бы не стремился к обретенью такового…
– Вот и поругались, – горестно развел руками Лазаретов. – Тут покойник, а они…
– Да что вы? В нашем корпусе? – побледнела Виолетта Прохоровна. – Он здесь?!
– Виолетта Прохоровна, иногда вы не понимаете азбучных вещей, – нервно дернулся Лазаретов. Судя по всему, у них тут завязался нежный, трогательный, старческий роман… – Ну конечно же он дома. Или в городской больнице, в морге. А вот Лидия Степановна…
– Она у себя? – быстро спросил Невский.
– Была в кабинете, – подтвердил Лазаретов. – Да у нее там, знаете, народ…
– Не беспокойтесь.
– Боже мой, я останусь сегодня без завтрака, – трагически сообщила Виолетта Прохоровна. – От такого кошмара я буду болеть четыре дня.
Но Невский ее уже не слушал.
Через две ступеньки он помчался по парадной лестнице к дверям, наверх.
Что было после, Невский почти не запомнил.
До самого обеда день прошел в волнениях и совершенно бестолково.
Все вокруг бродили взбудораженные, болтали без умолку, строя версии одна нелепее другой, шумели, мешали друг другу, бесцельно толчась из угла в угол, а нудный дождь все лил да лил, и налетал порывами резкий холодный ветер, и было такое одинокое чувство, будто лето вдруг кончилось и всем давно пора уж по домам…
Но это было потом… А тогда Лидочка сидела в своем кресле под торшером, бессильно уронив руки на колени, осунувшаяся, разом постаревшая и подурневшая.
В комнате находились какие-то посторонние, незнакомые люди, но Невский не обратил на них внимания, да и они его словно не заметили.
Он сразу прошел к креслу в углу – и надолго остался там стоять…
Лидочка лишь на мгновение подняла на него глаза, сухие, с воспаленными веками, и тотчас опустила.
И во взгляде ее не было ни признательности за то, что он явился – вот сейчас, к ней! – ни отчаяния, ни боли, ни мольбы об утешении и сострадании – все словно спряталось куда-то внутрь, сжалось и окаменело…
И ты еще будешь говорить, что не любила, с горькой укоризною подумал Невский.
Глава 10
Невскому было тревожно и тоскливо, когда он поднимался к себе в номер.
Он даже не смог бы с определенностью сказать сейчас, что его больше тяготило – то, что вообще случилось это нелепое, в сущности, убийство, или же совсем другое, внезапно властно проникшее в его сознание…
С неожиданной для себя ясностью, обидной, может быть, он понял, что ревнует.
Да-да! Бездарно, глупо, но – ревнует.
И к тому, кого теперь уж нет на свете, и к тому, кто, видимо, остался…
К тому, кто остался… Ей – в утешение, ему – во враги.
Эх, Куплетов, ну, за каким чертом ты сболтнул, кто тебя тянул за язык?!.
Ведь промолчи ты в нужную минуту – и не знал бы Невский ничего, и не терзался бы теперь, испытывая чувство идиотской зависти к возникшему внезапно конкуренту.
Хуже не бывает: утвердиться в некой ситуации, принять ее, а после обнаружить, что она, играючи, переменилась и тебе уже в ней места нет, хотя ты так старался, так старался ничего не упустить!..
Да нет же, ерунда, попробовал утешить себя Невский, право же, о чем я думаю – я, посторонний?! Я ведь в самом деле посторонний здесь, и, что бы ни происходило, это понимают все. И даже Лидочка… Ну, мало ли, куда обоих нас кривая завезла! Случайно, вдруг… Не более того.
Но это была слабая уловка, отговорка. А чувство было древнее, как мир…
Чем дольше Невский думал об убийстве, тем загадочней оно ему казалось.
Внятно объяснить, что именно его смущало, Невский, вероятно, не сумел бы, даже если б очень захотел. Какое-то туманное предчувствие – и только…
Да, несчастного могли убить без умысла и цели – эдак ненароком… А могло быть и иначе!
Факты?
Слишком мало фактов, явленных конкретно. Это плохо. Но какие-то – пускай разрозненные, пусть в внешне меж собой не связанные! – есть.
Их можно как-то сопоставить, увязать друг с другом – в качестве исходной версии хотя бы… Кто ему мешает?
И тогда вдруг Невский понял, что обязан разобраться в этом деле – просто для себя! – поскольку внутренне теперь к нему причастен и не обретет покоя до конца…
Естественно, подумал Невский, и другие будут этим заниматься – профессионально, так сказать… Но мне сейчас важней моё – мой собственный подход. А там – посмотрим… Эдакая небольшая тренировка для ума… Конечно, блажь. Гарантий никаких. Да только не могу я просто ждать чужого результата, не могу!
Что ж, пусть другие выясняют, кто убийца.
Он должен знать всю подноготную – не только и не столько преступления, но и всех прочих отношений, ибо и они в конечном счете осквернены отныне кровью жертвы. Или напротив… очищены ею.
Итак, решил он, стоя на площадке своего второго этажа, попробуем-ка предварительно наметить схему.
Что мы имеем?
Странный сосед по комнате, исчезновение галстука и охотничьего ножа, Лидочка, неявная слежка за мной – предвзятая слежка, отметим! – и, наконец, это убийство. Вот то, что лежит, так сказать, на поверхности.
Плюс данные, покуда менее очевидные: нелады в лидочкиной семье и – неведомый жених-любовник…
Про нелады она сама могла придумать, чтоб разжалобить меня, а про любовника хмельной Куплетов тоже мог соврать – чтоб раздосадовать меня и после посмеяться.
Тут еще надо проверять…
И больше фактов вроде нет.
Не густо!
Главное – почти никакой, по крайней мере видимой, связи между отдельными частями. Если такие связи существуют, разумеется…
Куплетов?
Да, он мне не нравится и, более того, – он чем-то подозрителен… Ну так и что?!
Не нравится!..
Ведь это же еще не повод полагать… Убийство-то стряслось не здесь, не в санатории!
К тому же если кража – его рук дело, то он выдает себя сразу, с головой. Слишком явно, даже нарочито… Надо быть совсем уж без мозгов!..
Значит, убил не Куплетов. Как там ни крути, а это выглядит правдоподобнее всего.
Да и с какой стати он полезет убивать?!
Может, Куплетов и есть тот самый любовник? Неисключенный, между прочим, вариант.
Но тогда он должен стремиться убрать меня как соперника, а не…
Постойте-ка! Ведь муж ему мешал куда сильнее!
Ладно. Предположим, Куплетов все-таки убил его и теперь пытается – сам или через кого-то, а возможно, что уже пытался – выставить меня причастным к этому делу.
Каким образом?
Вот тут цепочка явно рвется. Множество натяжек… Каждый пункт противоречит как бы остальным… И все-таки попробуем нащупать связь.
Итак. Я проводил Лидочку до остановки и вернулся в номер. Куплетов между тем отсутствовал до утра. Его костюм был влажным от дождя.
А тут еще эта Евфросинья Аристарховна!.. Что она, всерьез взялась следить за мной? М-да…
У Куплетова то ли есть алиби, то ли нет. Положим для начала – все же есть: он до утра резался в карты, а потом пьяный где-то шатался под дождем, оттого ничего и не помнит.
Значит, надо выяснить: с кем именно, где и до которого часу играл.
У меня алиби нет.
Любые Лидочкины показания – дело ненадежное. Особенно теперь.
Меня видели только уходящим – возвращения в номер, судя по всему, не заметил никто.
И немудрено: последний автобус ушел без чего-то двенадцать – время очень просто уточнить! – в эту пору в санатории либо уже спали, либо сидели по номерам, и на улице не было никого – лил дождь.
Подозрение против меня, конечно, слабенькое, концы с концами не сходятся.
И все-таки, и все-таки!..
А ежели нормально рассуждать, то вообще какая-то нелепица: ну, почему я вдруг решил, что санаторий, обитатели его – причастны к совершенному убийству?!
Только потому, что Лидочка работает здесь медсестрой? Так это чистая случайность, совпадение!..
Не будь ее, работай она где-либо еще, ни я, ни кто другой из санаторцев никогда б и не узнали о случившемся! Ну, может, слухи и дошли бы постепенно, но чтоб стольких разом взволновать!.. Смешно!
В газетах часто пишут про убийства, но, как правило, мы все спокойны, вот в чем дело.
Может быть, и тут нет ни малейшей связи – просто мне так интересней думать, а на деле виноватых надобно искать на стороне?
Мне отчего-то хочется, чтоб виноватым был Куплетов…
Чушь! Он – колоритная, неординарная фигура, спору нет, но остальное…
Вот беда: понапридумал – и теперь цепляюсь и придумываю дальше…
Кто мне эдакое право дал?
Ведь Лидочка-то – здесь, а никого не обвиняет. И как будто не подозревает даже. Уж она, наверное, могла бы… Если б хоть чуть-чуть…
Нет, нужно непременно съездить в город – разузнать подробности убийства.
Потому что верить никому нельзя.
Болтают разное: и десять ножевых ран на теле, и размозженный череп, и стреляные гильзы на полу, и убитая во дворе собака, и развороченная дверь в дом, и грабеж…
Откуда эти слухи, как сюда попали?
Ладно, решено: с первым же автобусом, после обеда, отправлюсь в город.
Надеюсь, в здешней милиции мой визит воспримут нормально – слава богу, уже не один мой газетный очерк понаделал шуму, да и выступления по телевидению запомнились, как следует из писем… Сюда прибавить надо и международные корреспонденции в центральной прессе – тоже, надо думать, не последний аргумент… И еще книжечка – о психологии насильника, воспитанного пропагандой…
Но Куплетов!.. Неужели у него какие-то преступные черты?! Ведь так непринужденно вел себя… И – нате вам!
Или и вправду я чего-то недопонимаю и сужу, как истинный профан в столь деликатном деле?
Куплетов спал сном праведника, на спине, вольготно раскидавши руки, и храпел нещадно.
Сразу бросилось в глаза, что створка шкафа на его, Невского, половине опять приоткрыта.
Свет, лившийся из окна, легко проникал в образовавшуюся щель, так что можно было без труда разглядеть начальное содержимое полок.
Интересные дела! Неужто – все по новой?..
Невский рывком распахнул створку до упора – нет, все вещи были на месте.
Он пожал плечами и закрыл шкаф, но тотчас заметил, как створка медленно, слегка приотворилась, с механическим упорством обнажая полки.
Вероятно, так было и вчера, и позавчера, и еще задолго до его приезда – просто с самого начала на такую мелочь он, увы, не обратил внимания.
Плохо, подумал Невский, запереть бы не мешало.
Но ключей не было. Да и водились ли они здесь вообще?!.
Книга, которую он взял с собой на отдых – «Двенадцать башен» Ли Юя, – валялась на тумбочке у изголовья, но читать сейчас не хотелось.
Невский допил свой вчерашний «Байкал», тихо выкурил сигаретку, вытащил из тумбочки новую, непочатую пачку и, сунув ее в карман, двинулся на выход.
Никакого конкретного плана действий не было, да, в сущности, и не могло пока возникнуть – просто тягостно и тошно было оставаться в номере, бок о бок с безмятежно почивающим соседом.
Конечно, неразумно и несправедливо раньше времени подозревать его – и все же!..
Разум в силах совладать с эмоциями, спрятать их поглубже, но от этого они не исчезают, вот в чем штука. А эмоции, сидящие под спудом, очень скверно действуют на организм и, главное, вредят работе самого́ рассудка…
Замкнутый порочный круг…
Куплетова будить он не стал.
Когда Невский уже шел по коридору, ему почудилось, что сзади кто-то пристально за ним наблюдает…
Он обернулся – одна из дверей, в длинной веренице прочих, слегка скрипнула и тотчас глухо стукнула, как случается при сквозняке.
В другой бы раз Невский так и решил: сквозняк гуляет – и ладно.
Но он знал, просто был уверен, что, едва только направится дальше по коридору, как его вослед начнут оглядывать, ощупывать и запоминать два недремлющих ока праведной Евфросиньи Аристарховны.
Ну и шут с тобой, старой, в сердцах подумал Невский, тебя мне еще не хватало бояться. Хотел бы я знать, скольким кровушки ты попортила за свою замечательную, отважную жизнь?! Давай, гляди! Наслаждайся!..
Лишь один нюанс – по причине сильного волнения и расстройства Невский упустил из виду в тот момент: его соседка по столу, Евфросинья Аристарховна, жила не на втором этаже, как он, а на третьем…
Только и всего-то…
Спустившись по лестнице, он пересек вестибюль, набросил на голову капюшон и толкнул парадную дверь.
До обеда оставалось достаточно времени, чтобы всласть нагуляться по размокшим аллеям, успокоиться и, главное, привести мысли в порядок, чтобы снова проанализировать события минувших суток и попытаться отыскать в этом деле хоть какую-нибудь, мало-мальски толковую зацепку.
Невский рассеянно глянул по сторонам.
На краю площадки перед главным зданием одиноко стоял милицейский «газик».
Никто из санаторцев не гулял.
Кругом было непривычно – как-то совсем по-осеннему пусто.
Только желто-синий «газик» на фоне отключенного – по случаю дождя – фонтана…
И еще – трое в милицейской форме, деловито поднимавшиеся по ступеням.
Впереди, сильно отмахивая, точно на параде, левой рукой, семенил невысокий крепыш в чине майора, на вид – лет пятидесяти, лысоватый, с приличным брюшком и кирпично-красной лоснящейся физиономией.
Позади него, громко цокая по мрамору подкованными каблуками, с угрюмым выражением на лицах и окаменелой целеустремленностью в глазах шагали двое подчиненных – худенький, чернявый, чуть сутулый лейтенант и здоровенный румяный сержант с роскошными пшеничными усами.
Невский ничуть не удивился появлению таких гостей. Это вполне естественно, сообразил он. Здесь же – Лидочка… Они должны были приехать сюда. Даже странно, что с таким опозданием…
Прежде чем спуститься по мраморной лестнице, мокрой и оттого сверкающей даже без солнца, он деловито распечатал пачку, достал сигарету, чиркнул старенькой зажигалкой, ладонью прикрывая язычок пламени от ветра, и, после нескольких безуспешных попыток все же закурил. Сделал несколько глубоких, обстоятельных затяжек, но капли дождя попали на сигарету, и она быстро погасла. Пришлось вытаскивать новую…
Милиционеры наконец гурьбою поднялись и поравнялись с Невским.
Двое сразу же прошли к дверям, а майор, шумно выдохнув воздух, вдруг остановился и привычно козырнул.
Невский, что-то промычав, приветливо кивнул в ответ.
В эти мгновения он снова был занят выяснением отношений со своей капризной зажигалкой.
Как и всякий, кто когда-либо работал в органах, он не питал к милиции особенных симпатий. Впрочем, эта нелюбовь была взаимной, хотя внешне все смотрелось очень хорошо.
– Так. Кто здесь Невский? – без лишних предисловий произнес майор, показывая Невскому свои служебные корочки. – Знаете такого?
– Х-м, еще бы! Вот он – перед вами, – отозвался Невский, ласково оглаживая бороду. – А что?
– В комнате убитого найден ваш нож… Прошу предъявить документы.
