Александр Щипков
Плаха. 1917–2017. Сборник статей о русской идентичности

Полная версия

От составителя

Собрание статей под названием «Плаха» продолжает проект, начатый нами два года назад.

Тогда, в 2013 году, вышел в свет сборник «Перелом». Мы посвятили его дореволюционным «Вехам» и «веховской» традиции откровенных размышлений о судьбах страны. «Вехи» – это, так сказать, политика вне политики. Сила «веховцев» в неподдельной искренности общественных и политических суждений. Судя по развернувшейся вокруг «Перелома» полемике, мы смогли попасть в этот уникальный формат, затронуть нервные узлы общественной жизни, – словом, задействовать «память жанра».

Надеемся, что эта память сработала и в «Плахе», и нам вновь удалось реализовать право участников проекта на прямое высказывание. Заключительный сборник нашей «трилогии» намечен на конец 2016 года.

Созвучные друг другу, но не во всём схожие идеологически статьи настоящего сборника – гарант того, что наша интеллектуальная площадка не стала образцом искусственного единомыслия. Здесь собраны авторы, которые, несмотря на разницу взглядов, имеют одно общее свойство: они остро переживают тяжелое положение, в котором оказалась наша страна, и готовы откровенно говорить об этом. Это, как сказали бы публицисты старой школы, люди с общественным темпераментом. Они понимают, что ситуация требует срочных и кардинальных перемен в политике, пока Россия ещё сохраняет историческую субъектность.

Название и тематические рамки сборника были неизвестны никому из авторов вплоть до отправки сборника в типографию. Этот принцип даёт на выходе спонтанное, не подготовленное полемикой и непредсказуемое столкновение идей. Такое столкновение способно стать непосредственным отражением реальных идеологических процессов, происходящих в российском обществе. Здесь уместен принцип «и чем случайней, тем вернее».

Но отсутствие идеологической заданности и идейное «непредрешенчество» не отменяют наличия в сборнике собственного композиционного решения, «архитектурной» концепции с контрапунктами, инверсиями, рифмовками и рефренами, которые несомненно будут заметны читателю уже при беглом просмотре оглавления. Но это о форме. Теперь о содержании.

Читатель помнит, что лейтмотивом «Перелома», который писался за год до крымских событий, был раскол русского общества, разделение справедливости и традиции в русской истории и пути их возвращения друг к другу. Сборник «Плаха» создавался на фоне кровавых событий, в новых и никем не предсказанных обстоятельствах, которые предопределили тематическую направленность сборника. Перед нами встала задача – запечатлеть исторический миг, когда формируется ответ русского общества на брошенный ему вызов. Формируется в обход телевизионных ток-шоу, блоггерских провокаций и информационных войн. Необходимо было отделить реальную жизнь российских интеллектуалов от законов проплаченного медийного пространства, в котором каждый политический лагерь создаёт устраивающую его картину общественных настроений.

Раскол между традицией и справедливостью, советским и несоветским, красными и белыми всегда держал общество в состоянии болезненной стагнации. Но в ситуации скачкообразно возросшего геополитического противостояния он ставит под вопрос выживание нации. Либо раскол преодолевается, либо он переходит в распад нации и государства.

Именно этим обстоятельством объясняется историческая датировка сборника: 1917–2017. Она говорит о том, что наше общество созрело для важного вывода: историю ещё никому и никогда не удавалось начать с чистого листа. Ни в 1917‑м, ни в 1991‑м, ни в 2014‑м. Бессмысленная борьба между советским и антисоветским в общественном сознании исчерпала себя. На смену этой изнуряющей борьбе приходит понимание общих закономерностей национальной истории и общих параметров государственности, различимых как в дореволюционном, так и в советском прошлом и устоявшихся со времён византийского выбора России.

Советский период уже сегодня начинает восприниматься как неотъемлемая часть русской истории, а советская идентичность – как важный элемент русской идентичности.

Сегодня мы должны перестать отсчитывать наши задачи от того, что произошло 100 лет назад. Сегодня важно то общее, что не смогла расколоть даже гражданская война, что существовало и в дореволюционной России, и в советский период. Для обеих сторон исторического конфликта есть лишь один-единственный выход: они обязаны преодолеть гордыню. Не дать украсть у русского общества часть его истории.

И несколько слов о заглавии сборника «Плаха», которое является для составителя знаковым.

Русские – это один из народов, подвергшихся геноциду в прошлом веке, и, в отличие от многих других, подвергающийся ему сейчас. Геноцидом русских и дружественных нам народов являлась этническая война 1941–1945 годов. И если евреи уже пережили и осмыслили свою Катастрофу, то русские продолжают её переживать и осмыслять.^[1]

Уникальный случай: даже после 2014 года русские в массе своей не до конца осознали, что их уничтожают как нацию, хотя процесс давно миновал начальную стадию. Тема ирредентизма в рамках украинского кризиса, русская весна и крымский сюжет – всё это попытки остановить процесс уничтожения. Тем не менее он пока не остановлен. На повестке дня транснациональных элит стоит окончательное решение русского вопроса. Это грозит исчезновением русских как нации, как политического субъекта.

Но исполнения приговора можно избежать. Для этого большинству народа достаточно осознать смертельную опасность и перестать играть по правилам, навязанным частью компрадорских элит правящего класса. В качестве аналогии в статье «Русофобия» приводится финал набоковского «Приглашения на казнь», где герой в последний момент осознал, что без его согласия его казнь не может состояться.

И мы верим, что казнь действительно не состоится. Если мы сами этого не захотим.

А. Щ.

Похищение русской идентичности

Несколько лет назад немецкий канцлер Ангела Меркель сделала заявление, которое породило много эмоциональных и противоречивых откликов. Причём отклики российских экспертов оказались даже более эмоциональными, чем оценки их западных коллег. Речь шла о конце эпохи мультикультурности. Одни комментаторы увидели в признании госпожи Меркель «уступку антимигрантским настроениям», другие – восстановление прав коренных европейцев. Но сегодня очевидно, что публичный жест Меркель был началом отсчёта новой эпохи. Правила игры в глобальном мире уже тогда начинали меняться.

Кризис мультикультурности

Мультикультурность отправили в утиль не потому, что мигранты оказались трудновоспитуемыми, а потому, что в мировой политике пришло время кардинального поворота и переоценки ценностей. Глобальный проект достиг своих пределов и был поставлен под сомнение. Начался откат – разумеется, на условиях и к выгоде глобализаторов, которые намерены поколебать основы миропорядка «сверху», пока они не поколеблены «снизу». Для этого они вынуждены «поджигать» мировую периферию.

В таких условиях мир архаизируется и возникает новый запрос на идентичность и традицию. Вот что на самом деле имела в виду фрау Меркель. Переоценка ценностей уже происходит. Одним из её итогов стал «коричневый» переворот в Киеве и фактическая реабилитация фашизма западными элитами. Избитая фраза «после Освенцима нельзя писать стихи» теперь выглядит как мрачный каламбур. Но ответом на архаизацию неолиберального мира является встречный рост пассионарности, который также имеет в своей основе идентичность и традицию.

Идентичность принято определять через «квадрат идентичности» – набор известных параметров: язык, конфессия, культурная принадлежность, общая историческая судьба. Но если перевести смысл понятия «идентичность» на язык психологии, получится нечто вроде коллективной Я-концепции – то есть ответа общества на вопросы «кто мы, откуда и куда идём?». Осознание своей исторической миссии.

Сегодня в политическом споре выигрывает тот, чья идентичность более прочна и устойчива. И наоборот: кризис идентичности ведёт к утрате геополитических позиций в мире. Период, связанный с дроблением государств, регионализацией, искусственным конструированием идентичностей (например, бывшая Югославия), заканчивается. Растёт значение региональных союзов, рынков и валют. Симулякры глобального космополиса уступают место процессам реального этногенеза и нациогенеза. С этой точки зрения следует смотреть и на возвращение Россией Крыма, и на успех фундаменталистских движений на Востоке, и на рост национально-консервативных, радикально националистических и нацистских идей в Восточной Европе. Не исключена новая волна суверенитетов: вслед за возвращением Крыма последовали попытки референдумов в Шотландии и Каталонии. И эта тенденция сохранится.

Мир вновь возвращается к нерешённым проблемам XVIII века, связанным с доминированием формата nation state, конфликтом секулярного и религиозного. Национальные общности вновь становятся главными акторами истории. Поэтому идентичность и традиция «растут в цене» и составляют капитал, который гарантирует устойчивость в современном мире. Идентичность и традиция получают право на прямое политическое высказывание. Происходит это там, где финансово-экономическое регулирование не срабатывает. Некоторые, прежде всего США, ухитряются использовать в своих целях пассионарный заряд чужой идентичности (война на Украине). Для наций наступило время, когда уже поздно задавать себе гамлетовские вопросы.

Парадоксы идентичности постсоветского периода

Обратимся к русской традиции и русской идентичности. Мы можем дать их развёрнутую формулу, состоящую из ряда компонентов – таких, как православная этика, социальная справедливость, социальное равенство, примат морали над правом, демократический централизм. Дореволюционный мир и мир советский, исторически сошедшиеся в непримиримой схватке, имеют, тем не менее, общие корни и одинаково отражают русскую идентичность.

В её основе лежит императив поисков или построения «царства правды», где всякий человек нужен, никто не лишний, никто не строит своё счастье на несчастье другого, все объединены духовными узами и общими задачами. Образ «Святой Руси» как «сосуда истинной веры» и образ социальной справедливости, «общества равенства и братства» – разные проекции этой идеи, части одного целого. Восходит эта идея к концепции Третьего Рима и византийскому наследию и представляет собой то общее, что не может расщепить до конца даже революция.

Цели общественного строительства (советский социализм) и коллективного спасения (соборность) – это расходящиеся вариации на одну и ту же тему. Режимы и правительства приходят и уходят, секулярность и религиозность сменяют друг друга в самых причудливых формах, идеология меняет знаки, а эта эсхатологическо-эгалитарная византийская матрица остаётся в исторической памяти. Она – неделимое целое. И гражданская война, как ни странно, лишь подчёркивает это единство. Трагичны не исторические катаклизмы сами по себе, трагичны исторические разрывы, которые их вызывают. История России знает разрывы между справедливостью и традицией, религиозностью и атеизмом… Разрывы эти должны срастись прежде, чем русская идентичность ослабеет и мы утратим свою историческую субъектность.

Сегодня тема русской идентичности вызывает много вопросов. Постсоветская модель компрадорского капитализма по всем параметрам, структурным и ценностным, является постпротестантской. Поэтому она находится в глубоком противоречии с реальным историческим опытом народа (в отличие от «опыта господства» правящего класса). В 1990‑е и нулевые русская идентичность расшатывалась и слабела. Советская модель развития, скрепляемая идеей полиэтничной нации и социального государства, безусловно, является неотъемлемой частью русской традиции. Но она была отвергнута правящим классом и уступила социал-дарвинистской модели и социальной евгенике («умри ты сегодня, а я завтра»).

Похищение советского компонента русской идентичности осуществили постсоветские «элиты», значительную часть которых, между прочим, составляли переродившиеся представители второго-третьего эшелонов советской партийной номенклатуры. Важная часть исторического опыта народа была перечёркнута. Лозунг «десоветизации» объективно направлен не против отдельно взятого «советского», а против всей русской традиции и национальной исторической преемственности. Нечто похожее происходило и в первые годы советской власти, когда рушился не только старый политический режим, но и культурные основания дореволюционной России. Нередко трагедия повторяется в истории именно как трагедия, а не как фарс.

Россия после 1991 года остаётся чем-то вроде детского конструктора, наспех собранного с помощью либеральных технологий. Следует отметить, что комплекс либеральных идей в России был превращён в культ и его до сих пор путают с национальной идентичностью, хотя на либеральном Западе этой подмены понятий не существует. Там идентичность и традиция всегда рассматриваются как неприкосновенный исторический ресурс, а либерализм, консерватизм, социализм – только как политические инструменты.

У российских элит вместо рационального присутствует квазирелигиозный взгляд на эти вещи. При этом Россия имеет огромное население со стёртой, нечёткой идентичностью. Это касается 86 % – того самого «закрымского» большинства. Оставшиеся 16 % принадлежат к «креативному классу» – привилегированной прослойке, занимающейся производством моделей потребления – моделей, не сводимых только к сфере материально-торгового обмена. Одной из таких моделей является образ негативной российской идентичности, основанный на комплексе исторической неполноценности. Эта компрадорская версия идентичности предполагает вытеснение из коллективной памяти традиционных сакральных смыслов русской истории. Отсюда издевательства либеральной прессы над людьми, причастными к акции «Бессмертный полк», которая впервые состоялась 9 мая 2015 года.

Вакуум идентичности

Результатом навязывания негативного образа идентичности стала дезориентация русского общества. В этой ситуации реальная идентичность слабеет, стирается, дробится. Так, в современной России поощряется разрыв советского и антисоветского, «красных» и «белых», секулярного и религиозного, «староверов» и «никониан». На месте каждого такого разрыва возникает вакуум идентичности. Фрустрированность, ощущение экзистенциальной пустоты общество стремится заполнить любой ценой. В этом состоянии народу легко навязать мифы о нём самом. К числу таковых можно отнести мифы о коллективной исторической вине, о неспособности русских к самоорганизации, об их «генетическом рабстве» или даже о склонности к «фашизму». Впрочем, на фоне геноцида русских на Украине последний миф успел заметно «сдуться» в глазах общества.

Так формируется ложное сознание, и формирует его компрадорская часть креативного класса, называющая себя «гражданским обществом», но объективно разрушающая основы реального гражданского общества. Аналогичная ситуация уже складывалась в России в начале 1990‑х, сейчас она повторяется и может иметь не менее серьёзные последствия.

Кризис русской идентичности ощутим и в Новороссии. Вообще, если говорить о русском национально-освободительном восстании на Юго-Востоке Украины, надо отметить, что его слабая организация объясняется не только военно-политическими и экономическими причинами, но и стёртой идентичностью большинства жителей Харькова, Одессы, Донецка, Луганска. В основном эти люди не обладают специфической украинской ментальностью. Этот вакуум мог бы быть заполнен иными ценностными содержаниями, но культурная и духовная принадлежность этих регионов к русскому миру чётко не сформулирована и в самой России.

Сказанное свидетельствует о том, что всё российское общество, включая ирреденту Новороссии, переживает глубокий кризис идентичности, в составе которой остаётся ряд невосполнимых лакун. Это лишает страну серьёзных позиций на международной арене и провоцирует в России рост русофобии (прежде всего в среде «креативного класса», чуткого к политической конъюнктуре). А также ведёт к дальнейшей эрозии общих ценностей, релятивизму, карнавализации важных идей и символов (например, празднования Дня Победы), к вытаптыванию символического пространства общества – той питательной среды, в которой как раз и живёт идентичность.