Александр Щербаков
Моя малая родина
Район имени Полины Осипенко образован в 1926 году, до 1939 года назывался Кербинским, переименован в честь летчицы Героя Советского Союза Полины Осипенко. Имеет площадь 34,6 тыс. кв. км, это больше площади Бельгии и чуть меньше площади Швейцарии. В середине 50-х годов население района составляло около 13 тысяч человек, но потом много «спецпереселенцев», особенно из западных районов РСФСР и Украины уехали в родные края.
За годы советской власти значительно улучшилось транспортное обеспечение поселков. На смену колесному пароходу дореволюционной постройки «Комиссару», курсировавшему по Амгуни с начала 30-х годов в середине 50-х пришли более быстрые, комфортабельные и имеющие меньшую осадку теплоходы «Яхонт» и ОМ-5, что позволяла совершать рейсы даже при невысоком уровне воды в реке. С середины 50-х годов стали совершать регулярные полеты из Николаевска-на-Амуре самолеты Як-12, бравшие на борт 3-х пассажиров, и знаменитые «кукурузники», самолеты-бипланы Ан-2, бравшие на борт от 8 до 12 пассажиров. Чуть позднее была открыта трасса Хабаровск-Херпучи с посадками в Комсомольске и Полине Осипенко. Стоимость пролета из Херпучей до Николаевска составляла 4 рубля, до Хабаровска 16 рублей, что при средней заработной плате в поселках в пределах 300 рублей было недорого. Использование авиации для доставки почты позволило значительно сократить время доставки корреспонденции. Письмо «Авиа» из Москвы до Херпучей доставлялось в пределах недели, как и центральные газеты.
Постепенно в огородах людей стала появляться смородина, что явилось добавкой к растущим в лесах ягодам жимолости, голубики и брусники. В лесах по-прежнему было много разнообразных грибов. Особой популярностью пользовались осенние грибы маслята и грузди. Ондатры, в те года не пользовавшиеся большой популярностью, были почти в каждом котловане вокруг Херпучей, и иногда мальчишки устраивали на них охоту. В тех же котлованах водились раки, а в реках разнообразная рыба и приходившая на нерест кета и горбуша.
Большой популярностью стала пользоваться зимняя рыбалка на щуку. Если оглонгинцам не надо было далеко добираться, они жили на реке, то для желающих поехать на рыбалку в выходные дни херпучинцам организовывались выезды автобуса за счет средств профсоюза. Редко кто из рыбаков не привозил домой по 2-3 мешка замороженной щуки, из которой женщины делали классные котлеты, добавляя в фарш свиное сало.
Практически обеспечивались поселки своим картофелем. Помогать убирать его направлялись ученики старших классов обоих школ. Их возили на поля в Удинске и Князево, где основная масса проживающих в сентябре занималась выловом осенней кеты для тех же тружеников прииска.
Почти все мальчишки имели велосипеды, все чаще можно было услышать работу двигателей мотоциклов. Регулярно люди уходили в отпуск и уезжали в более теплые края с детьми. Организованному отдыху детей стали уделять большое внимание, для них организовывались пионерлагеря в Удинске и других поселках нижнего Амура, в частности в Орель-Чля на берегу живописного озера с одноименным названием.
Расширялся ассортимент снастей для рыбалки и оружия для охоты. Это позволяло увеличивать вылов рыбы и отстрел дичи в лесах и тем самым питание жителей наших поселков стало более сбалансированным. Вместе с тем вред экологии, наносимый деятельностью человека, сказался на количестве рыбы в реках Амура, в частности кеты и горбуши. Стали вводится ограничения на вылов рыбы населению, а затем и полный её запрет. Это привело к развитию браконьерства и гибели в холодных водах Амгуни и её притоков немалого число людей, промышляющих незаконным выловом красной рыбы в осенний период.
А конце 50-х годов в связи с сокращением запасов деловой древесины в окрестностях поселков и необходимости использовать её для строительных целей электростанция была переведена на уголь, который стал завозиться баржами в летнюю навигацию, и накапливался для производства электроэнергии на весь остальной период года.
Прииск стал больше внимания уделять подготовке инженеров из числа выпускников Херпучинской школы, отслуживших в армии. Их стали посылать на учебу в ВУЗы по профилю за счет средств прииска. И затем эти молодые специалисты были обязаны определенное время отработать на прииске, а многие оставались в нем навсегда, создавая новые семьи. Росла численность населения в обоих поселках, в годы наибольшего расцвета она превышала в Херпучах две тысячи человек, в Оглонгах была больше полутора тысяч.
Теперь я хочу написать о том, каким мне запомнился родной поселок. И начну описание примерно так, как мог его увидеть приехавший в наши края человек. Добраться в то время, в конце 40-х и начале 50-х можно было только на пароходе «Комиссар» и или на попутном катере. Пароход шел вверх по реке Амгуни, останавливаясь у немногочисленных поселков.
Одним из таких пунктов и была Резиденция, стоящая на одной из проток Амгуни. И если в нижнем течении Амгунь протекала в основном среди равнинной местности, то выше по течению реки уже начались сопки и на левом берегу реки у подножия сопок в 1870 году был заложен поселок Резиденция. От Резиденции до Главного Стана уже в 30-е годы ХХ века была проложена довольно хорошая дорога длиной 8 км. Шла она через невысокий хребет. В те годы поселки уже носили современные названия, но старожилы называли их по-прежнему.
В 50-е между поселками началось автобусное сообщение. В пору моего детства это был переделанный из автомобиля ЗИС-5 автобус, практически не отапливающийся. Автобус шел примерно 20-25 минут, так что замерзнуть было невозможно, тем более в теплой одежде и валенках. Доставка людей и грузов в основном проводилась только летом, по реке на пароходах, а по суше на лошадях, а в более поздние годы на автомашинах.
А вот в самом начале 50-х годов автобусного сообщения между Херпучами и Оглонгами не существовало. К приходу парохода «Комиссар» выходило несколько семей отпускников. Запрягалась школьная лошадь, на телегу складывали вещи и усаживали маленьких детей, а взрослые шли пешком все 8 км от одного поселка до другого. Помню одну поездку на барже с сеном, которую тащил на буксире катер. В тот год Амгунь обмелела, и пароход не мог пройти через перекаты на реке без риска повредить днище. Вот и пришлось добираться на барже, которую тащил за собой катер. В конце 50-х на смену «Комиссару» пришли теплоходы «Яхонт» и ОМ-5, более скоростные и имеющие меньшую осадку, но и они не всегда могли совершать свои рейсы.
Примерно в те же годы жители поселков увидели самолеты Як-12 и Ан-2, прилетавшие из Николаевска, а потом до Хабаровска на самолете Ан-2 можно было долететь с посадками в селе Полины Осипенко и в Комсомольске. И с полетами на самолете не всегда было гладко. Билеты заранее не продавали, сколько будет пассажиров, никто не знал, и прилетит ли самолет, тоже не знали до тех пор, пока самолет не появлялся в поле видимости да еще чтобы ветер не был боковой, тогда самолет мог сесть. Так что все желающие улететь в день отлета шли в аэропорт с утра, и ждали полдня самолет. И иногда напрасно. Самолет мог долететь лишь до Комсомольска или Полины Осипенко и там по метеоусловиям остановиться на ночь. Проще было летать в Николаевск, но там надо было покупать билет на другой рейс до Хабаровска. В общем, в самом лучшем случае добирались до Хабаровска в течение светового дня. Мне запомнился один полет до Николаевска перед Новым, 1965 годом.
Я впервые захотел встретить Новый год в Хабаровске, и 30 декабря пришел в аэропорт. Пуржило, рейса из Хабаровска, а значит и рейса обратно до Хабаровска не ожидалось по метеоусловиям. Прилетел самолет ЯК-12 из Николаевска, и летчик хотел обязательно улететь обратно, чтобы не застрять в Херпучах на Новый год. Желающих лететь в такую погоду (была метель, ветер), кроме меня, не было. И вот мы полетели вдвоем с летчиком. Пока летели над горами, ориентируясь лишь по компасу, уверенности, что не заблудимся, не было. И лишь когда увидели русло широкой реки Амур, поняли, что шансы долететь есть. Но самолет бросало как пушинку. В самолете ЯК-12 кабина по размерам как в автомобиле, один пассажир сидит рядом с летчиком, два человека сзади и за последним рядом кресел было место для багажа. Вот на этом самолете я и долетал не без приключений до Николаевска. А потом уже на большом самолете ИЛ-14 в этот же день вечером я добрался до Хабаровска, когда меня там уже не ждали.
Что мог увидеть приехавший на пароходе человек? Поселок, вытянувшийся вдоль реки с отдельными улицами, уходящими вверх по сопкам, у подножья которых и находился поселок. Это были обычные деревянные дома и дороги, в основном на скалистой породе, поэтому в распутицу не очень грязные и вполне проходимые.
Херпучинцы называли реку Сомня, а оглонгинцы правильно – Сомнинская протока реки Амгунь. Это был один из рукавов Амгуни, в который выше поселка и впадала речка Сомня. С одной стороны поселка череда гор, а с другой река и её пойма с несколькими озерами. Пойма в период высокой воды в Амуре затапливалась, и земледелие на ней было весьма рискованным.
На реке была и Нижняя пашня, там называлась часть поселка, несколько оторванная от остальных домов, расположенная ниже по течению. Думаю, оглонгинские земляки смогут объяснить происхождение этого названия, я не знаю. Но помню его, так как иногда пароход или баржа приставали именно там из-за низкого уровня воды в реке и приходилось идти лишние километры. Поселок, вытянувшийся вдоль реки, естественно был очень протяженным, не менее 2-х километров. И эта улица вдоль реки считалась самой главной.
По реке доставлялось практически все для функционирования поселков в долгие зимние месяцы. Существовал термин «северный завоз», когда железнодорожным транспортом почти весь год доставлялись нужные для северных районов грузы в Хабаровск и Комсомольск. Потом в летнюю навигацию буксирами, самоходками и катерами с баржами на буксире этот груз развозили по населенным пунктам, расположенным вдоль рек Амурского бассейна и на побережье Охотского моря и Татарского пролива. Задача перед работниками многочисленных баз в Оглонгах была очень важная – быстрее разгрузить баржи и отправить их за новой партией груза для поселков. Это были самые напряженные дни во время навигации.
Из Оглонгов дорога вела в Херпучи через невысокий перевал между довольно высокими сопками. И с перевала открывался вид на панораму нашего поселка, где в далеком 1947 году я появился на свет в родильном зале местной больницы.
Поселок Херпучи располагались почти в центре котловины между горами. Протекали небольшие речки, которые лишь весной при таянии снегов были полноводными. Одна, давшая название поселку, называлась Херпучинка, другая Ё-мое.. И лишь недавно я узнал, что эта речка называлась Верхний Хон. Херпучинка была нерестовой, летом и осенью туда заходили косяки красной рыбы – горбуши, летней и осенней кеты. В окружающих лесах было много ягод – жимолости, голубицы, брусники, грибов – маслят, груздей. Естественно, было много животных – изюбря, кабана, встречался медведь. В реках было много ондатры, которую мы сами ловили мальчишками. Тогда еще не было моды на ондатровые шапки, поэтому эти животные не ценились. Профессиональные охотники заготавливали много пушного зверя – норки, соболя и других ценных зверюшек. Один из моих одноклассников стал профессиональным охотником и очень неплохо жил. Жил бы лучше, если бы не пил. Вообще за счет природных ресурсов и натурального хозяйства – огородов, домашнего скота и птицы, можно было вполне сносно жить. Но для этого надо было много и тяжело трудится.
Мне запомнились очень сильные, до 55 градусов морозы в Херпучах, расположенных в котловине между гор. В Оглонгах было теплее, температура на 2-3 градуса была выше. Но ночи летом были прохладными и никак не душными, как, например, в Хабаровске в июле. Очень редки были в поселке ветры. Зимой от мороза по утрам стоял туман, когда он рассеивался, дым из печных труб поднимался вертикально вверх. Запоминающееся зрелище.
Херпучинский прииск был самым крупным в объединении «Приморзолото». Вся жизнь населения поселка была направлена на обеспечение всем необходимым работы драг и гидравлик прииска. Я с малых лет видел драги, которые своими ковшами загребали в свое нутро землю вокруг поселка, оставляя за собой отвалы камней и котлованы с мутной водой. Они двигались по берегам речки Херпучинки, которая текла почти в центре поселка. Поэтому отвалы и котлованы разделяли поселок на несколько частей. Около поселка в мои юные годы работали 2 драги, одну из которых потом переместили на Бриаканский прииск. А на вновь открытом месторождении вдали от поселка собрали еще 3 драги, но меньших размеров. Потом, в начале 60-х годов, появились в отдалении от поселка гидравлики, которые своими мощными водометами размывали породу и затем на специальных устройствах извлекали из этой смеси воды и породы золото. К сожалению, с появлением гидравлик в нерестовых реках пропала красная рыба (кета, горбуша). Дело в том, что для извлечения золота используется ртуть, которая потом попадает в ручейки, а затем и в речки. А это губительно действует на молодь рыбы, которая приходит на нерест в речки, в том числе и в Херпучинку. Но в те годы никто не думал ни о какой экологии. Главным была добыча золота для страны, что бы это не стоило. Как я потом позже вычитал, в отдельные дни прииск добывал до 18 кг золота. Драги и гидравлики работали только в теплый период, когда таял лед. Но работали круглые сутки, три восьмичасовые смены. Ночью, когда драга была рядом с нашим домом, было слышно, как она работает, как движутся ковши по бесконечной ленте конвейера. Зимой драги ремонтировали, драгеры ходили в отпуск. Как правило, профсоюз давал путевки, раз в три года был бесплатный проезд до места отдыха. Зимой же многих работников драг, не занятых в их ремонте, направляли на заготовку дров, которые были нужны не только для электростанции, но и отопления домов в поселке.
Самыми большими коллективами в поселках были коллективы приискового управления, школы, больницы, ОРСа. Главным человеком считался директор прииска. Я помню фамилию директора – Хлебников. Именно в его руках были все возможности что-то сделать для любого человека в поселке. О том, что в поселке была советская власть в лице председателя сельсовета, я узнал, лишь когда стал учиться в институте. Сельсовет находился в небольшом домике, имел 3 ли 4 сотрудника и не играл никакой роли в поселке. Лучше знали секретаря парткома или председателя профкома прииска, чем председателя сельсовета.
При Хлебникове главным инженером прииска был Калашников, очень представительный и красивый мужчина. Его жена Татьяна Васильевна была фельдшером в больнице и практически моим лечащим врачом. У них был сын Лева, года на 2 старше меня, очень красивый мальчик. А дочь Ольга была года на 2 младше меня. Помню, она была невысокая ростом, симпатичная, с вздернутым носиком и чуть раскосыми глазами, очень бойкая и активная в общественной жизни. В начале 60-х годов они уехали, и главным инженером стал Нестеров Борис Николаевич. Через пару лет, после перевода на другую работу Хлебникова Нестеров стал директором прииска. Его жена Елена Николаевна была учителем и поэтому она оказалась с мужем в компании учителей, в которой были и мои родители. Эта компания все праздники встречали вместе, после застолья очень хорошо пели. Нестеров впоследствии был назначен генеральным директором объединения «Приморзолото», но проработал там не очень долго. У Нестеровых были дети. Сын Лёня был на 1 год младше меня. У него первого на прииске появился переносной радиоприемник «Спидола» рижского завода ВЭФ. Это в то время было очень круто.
Семья начальника планового отдела прииска Еремина была нашим соседом, их огород и наш разделял лишь забор. Семья была большая, 4 детей, правда, разница в возрасте между старшим и младшим ребенком была почти 10 лет. Муж, имя и отчество которого я не помню, был заядлый рыбак. По его инициативе по воскресеньям выделялся автобус для поездки на речку Амгунь на подледный лов щуки. Привозили по мешку-два рыбы. Обычно соседи давали нам несколько больших рыбин, из которых мама делала очень вкусные котлеты. Жена Еремина Варвара Селиверстовна была домохозяйкой. Старший сын Анатолий после окончания института работал инженером, а потом секретарем парткома прииска. Буквально накануне распада СССР стал директором прииска, но спасти государственное предприятие от банкротства было уже невозможно. Второй ребенок Валентина была года на 2 младше брата, после окончания института осталась работать в Хабаровске. Следующая дочь Антонина была на 2 года старше меня, и после окончания школы поступила в Хабаровский медицинский институт. После окончания института она поехала работать на Сахалин, вышла замуж за стоматолога. Об этом я узнал через много лет, когда случайно встретился с младшим сыном Ереминых Колей. Он занимался бизнесом в Николаевском район, и был женат на моей однокурснице.
Теперь хочу рассказать о Херпучинской участковой больнице. Мне и многим моим погодкам очень повезло, что в годы нашего рождения в больнице работал замечательный врач, мастер на все руки Нечаев. Я, как и многие мои сверстники в послевоенные годы рождались с дефицитом веса, и могли запросто умереть в младенчестве, но благодаря усилиям медицинских работников и заботам родителей остались живы. Этого врача очень уважали в наших поселках. К сожалению, он преждевременно ушел из жизни. Его могила почти в центре поселка, на горе, связывающей Каланчу и Дубовку. Там три могилы, две я не знаю, кому принадлежат, а вот самая ухоженная – любимому врачу Нечаеву. Я не знал Нечева, вернее, был маленький и не запомнил его. Но вот мои родители рассказывали, что он был очень оригинальный человек. Когда заходил к кому-то в дом, кланялся и говорил: «От лица до яйца низко кланяюсь вам».
И потом много хороших врачей работало в больнице. Больше других запомнились врач-терапевт Пашутова Мария Михайловна, Татьяна Васильевна Калашникова была фельдшером, но её знаниям и опыту, умению убедить пациента в назначенном лечении могли позавидовать многие врачи. Помню еще зубного врача по фамилии Макарова, которая панически боялась рвать зубы, лечила уже тогда, когда от зуба оставались одни корни. Как-то приехал из Николаевска врач-стоматолог-ортопед, и стал вырывать всем эти корни, чтобы можно было начать протезировать. И многие мужики ходили после удаления сразу три-четырех зубов. Вот эти врачи мне запомнились больше всего из того периода жизни в поселке.
Когда я был маленький, в поселке был детский дом, где жили сироты разного возраста. Занимал он довольно большой дом и имел еще различные подсобные помещения вне этого дома. Потом в это здание переехал интернат, а в прежнем здании интерната были сделаны хорошие мастерские для производственного обучения учащихся. Там был сделаны слесарная и столярная мастерские, установлены швейные машинки, оборудован радиокласс. Там я с 9 по 11 класс проходил обучение радиоделу и получил удостоверение радиооператора 3 класса.
Учительский коллектив в школе был больше 25 человек и, как немногочисленные инженеры прииска и врачи участковой больницы, относился к элите поселка. В большинстве своем учителя пользовались авторитетом в поселке. Они жили в служебных квартирах недалеко от школы. Наша семья прожила с 1943 года по 1977 год в доме рядом со школой. В первом от школы доме жил директор прииска и начальник планового отдела прииска. А вот в следующих по улице домах жили в основном учителя. Около домов были небольшие огороды, где в основном сажали только картошку и некоторые овощи – лук, морковь, горох и что-то еще. Первые кусты смородины появились в начале 60-х годов.
В некоторых огородах были стайки (так почему-то назывались помещения для коров, кур, свиней). Рядом с этими стайками были туалеты с глубокими выгребными ямами. Так что до туалета было метров 40-45, и зимой дойти туда без валенок было невозможно. Рядом с туалетом была помойка, которая зимой превращалась в небольшую горку и лишь весной вместе со снегом растаивала. Около заборов обычно были штабеля дров. Учителям дрова доставлялись бесплатно, так что в нашей семье на 2-х учителей приходилось примерно 2 машины дров год. У окна в нашем огороде росло большое дерево черемухи, которая очень красиво цвела, а осенью покрывалась иссиня-черными ягодами. На улице Центральной, где мы жили, и идущей параллельно улице Школьной были аккуратные домики, ровный штакетник заборов, деревянные тротуары, ухоженная дорога и канава по обочине. К каждой квартире через канаву переброшен мосток. По деревянным тротуарам в самую слякоть можно было пройти, не замочив обувь.
Центральная часть поселка была расположена на возвышении, через поселок, разделяющий его на две части, проходил невысокий горный кряж, который затем возвышался и за поселком превращался в обычную гору. Эта гора называлась Дубовка, потому что там росли редкие в нашей местности дубы. До 60-х годов названий улиц у поселка не было, потом они появились и с очень непритязательными наименованиями. Улицу, где жили мы, назвали Центральная, параллельную с нашей – Школьная. Была еще Клубная, Седьмая Линия, Успенская, Транспортная. Недалеко от школы был самый большой магазин, имеющий три отдела – продуктовый, промтоварный и хлебный. Вот здесь и прошло мое детство и отрочество.
Помимо школы, самый посещаемым в те годы зданием был клуб имени Жданова. В зрительном зале необычно было видеть оркестровую яму перед сценой, как в каком-нибудь театре оперетты. Когда играл в школьном духовом оркестре, мы во время торжественных праздничных мероприятий сидели в ней и играли гимн Советского Союза, туш при вручении наград, а после торжественной части играли на танцах. В младших классах нам разрешалось ходить в кино только на 12-ти часовые сеансы в воскресенье, а вот старшеклассники ходили три раза в неделю – в среду, субботу и воскресенье на 19-ти часовой сеанс. В клубе меня учил азам поднятия штанги Юра Асанов, который научился этому в армии, и по его инициативе был куплен этот спортивный снаряд.
И, по-моему, третьим по частоте местом постоянных посещений моих земляков была гора Каланча, где все старались сфотографироваться, посмотреть на панораму поселка, а зимой прокатиться на санках или на лыжах. И чуть менее посещаемым местом была Дубовка, место свиданий всех влюбленных в поселке. Особенно красивой эта сопка была в конце мая – начале июня, когда стояла вся в цветах багульника на фоне зеленых иголочек молодых лиственниц.
С тех пор прошло много лет. Я закончил школу в 1965 году, потом приезжал к родителям на каникулах, в 1977 году привез всю свою семью – жену и трех детей – на свою малую родину. В этот год мои родители проводили в Херпучах последнее лето, и к ним в гости приехали моя семья, мой младший брат Витя и Агния Иннокентьевна Кокорина, наша многолетняя соседка, ставшая за эти годы нам родным человеком. А последний раз я был в Херпучах в 1994 году, приезжая сюда в командировку уже как краевой чиновник.
В 1988 году снесли здание старой школы и на его месте построили новое, по типовому современному проекту, без высоченных потолков и огромных классов, хоть и двухэтажное, но значительно уступающее по высоте и оригинальности зданию старой школы. Перестроили и окружающую школу территорию. Еще раньше построили новое здание больницы, на окраине поселка в лиственном лесу с хорошей территорией для прогулок больных и многочисленными подсобными помещениями. А в освободившемся здании больницы разместилось управление прииска.
С развалом Советского Союза пришли другие времена и в далекие поселки на севере Хабаровского края. Цена на золото на мировых рынках искусственно снижалась, добыча драгоценных металлов стала нерентабельной. Дикая инфляция в России и кризис неплатежей приводили к тому, что за сданное государству золото с прииском расплачивались через несколько месяцев и даже год, когда полновесные рубли превращались в жалкие копейки. А часто расплачивались по бартеру. Зарплату людям платили расческами, пластмассовыми тазиками и прочим ширпотребом. Объединение «Приморзолото» развалилось на отдельные артели и госпредприятия. Первые выкручивались, как могли, вторые начали погибать. Драги пилили на металл. Со многими людьми не расплатились вовсе, «простив» им годовую заплату.
Признаюсь, я не узнал поселка при последнем посещении, он сильно изменился. Некоторые дома были снесены, другие построены. Меня разместили в гостинице, которая была недалеко от школы, на месте школьных мастерских. Сама школа была перестроена за это время и на меня не произвела никакого впечатления. Это была уже не моя родная школа, а какая-то другая. И хотя некоторые учителя еще продолжались работать в ней, но основной костяк уже сменился. Так что я зашел в совершенно чужое здание, и это посещение никаких душевных чувств не затронуло. Так же в новое помещение перешла и больница, такая же совершенно чужая, хотя больница на 50 коек была расположена в красивом лиственном лесу, имела неплохую территорию, где могли гулять больные. Оснащена она по нормативам того времени, ничего особенно не было. Врачи были мне незнакомые, в основном молодые – терапевт, педиатр, гинеколог, он же главный врач. Хирурга в больнице не было, в случае необходимости хирургического вмешательства везли на самолете в Николаевск или в районную больницу Полины Осипенко.
Я после работы походил по поселку, встретил кое-каких знакомых, навестил оставшихся в поселке учителей. Вспомнили моих родителей, посетовали о преждевременной смерти моего отца. Поднялся на гору Дубовка, тропинки на которой показались мне какими-то узкими. Съездил в поселок Оглонги, который тоже изменился. Здание восьмилетней школы, в которой 15 лет директором работал мой отец, передали какой-то организации. Саму школу закрыли, не было нужного количества учеников в поселке. Так что о последнем посещении своей малой родины у меня осталось тягостное ощущение. То чувство тоски, которое навалилось на меня в Херпучах, отпустило только тогда, когда я прилетел в поселок Полины Осипенко.
Сейчас, когда я смотрю на фотографии, которые делают мои земляки при попадании в родные места, мне становится также тоскливо, как при последнем посещении Херпучей и Оглонгов. Упадок во всем. Многие дома снесены или просто разрушены. Нет деревянных тротуаров на улицах поселка. Вместо красавицы школы с высоченными потолками обычная двухэтажная школа какого-то барачного типа. Знаменитая гора Каланча стала намного ниже. Лес подступил к поселкам, привычные тропинки заросли и стали очень узкими. Практически не функционирует аэропорт, а от драг остались одни остовы.
И сейчас оба поселка постепенно умирают, и эта участь большинства населенных пунктов, основным занятием жителей которых была добыча полезных ископаемых. Исчезли с карты поселок Колчан в Николаевском районе, меньше сотни человек осталось жить в деревне Чля, бывшей Резиденции. Поселки Орель-Чля, Агние-Афанасьевск, Октябрьский и многие другие только на территории нижнего Амура повторили их судьбу. Численность населения в Херпучах и Оглонгах сократилась в три раза по сравнению с годами расцвета. Закрылись школы в Оглонгах и Удинске, и дети с малых лет вынуждены жить в интернатах. Многие дома сгнили, были разобраны на дрова. На моей родной улице из пяти домов на нашей стороне улицы остался только наш дом, с заколоченными окнами. От былых поселков остались только названия. И люди, которые здесь родились, и, несмотря на все трудности, продолжают жить в них.
В настоящее время поселки выглядят убогими. Многие тонны добытого здесь драгоценного металла не принесли им достойного благополучия. Нет здесь ни добротных кирпичных зданий, ни асфальтированных дорог. В магазинах как было бедно с выбором товаров в советские времена, так и осталось в нынешние «демократические». Магазинчики небольшие и обычно состоят из двух комнат: в одной выставлены товары, в другой продавцы пьют чай в ожидании редких покупателей. Местные жители говорят про свои магазины, что «что цены у нас страшные». Практически прекратилось авиационное сообщение, один рейс в неделю небольшого самолета из Хабаровска через Николаевск не решает проблему. Частники, наладившие автобусное сообщение через Албазино, дерут «три шкуры» за билеты. Проезд по разбитым дорогам доступен только крепким людям, прочим всю душу вытрясет. Давно сгорело здание клуба со всем находившимся в нем имуществом и реквизитом. И клуб открыли в здании бывшей бани, совершенно не приспособленном для учреждения культуры.
Живя очень далеко от родных мест и, не имея в общем постоянного общения с земляками, которые продолжают жить в поселке, мне трудно объяснить, что их там удерживает и заставляет строить новые дома, покупать машины. Видимо, там привычный образ жизни и все родное, привычное. Вот и Интернет появился, и хотя не очень быстрый и надежный, но все же связь с миром.
На этом фоне чуть лучше поселок Оглонги, который приближается к своему 150-летию. По-прежнему функционируют причалы, через которые в поселки доставляются все необходимое, а также вывозится концентрат золотоносной руды с Албазинского ГОКа. Работают базы снабжения, хотя со значительно меньшей нагрузкой, как в 80-е годы прошлого века.
Жители поселка продолжают заниматься привычными делами – стараются выживать в этих непростых условиях. Живя на реке, богатой всякой рыбой, в том числе лососевыми, они лишены возможности ловить красную рыбу в количестве, которое позволило бы не сводить концы с концами, а жить полнокровной жизнью, как жили их далекие предки сто лет назад . Но увы, позиция местных властей и центрального правительства, которые фактически бросили их на произвол судьбы, не позволяет этого делать. Вот и приходится многим местным жителям удовлетворяться выловом белорыбицы, которая не может полностью удовлетворить пищевой рацион жителей. Но зато приезжающие в отпуск аборигены этих мест с удовольствием ловят рыбу на удочку или спиннинг. Причем некоторые едут из центральной полосы Росси, манят родные места.
Но местные жители продолжат сохранять оптимизм. Есть, пить, что одеть у них есть, огороды, лес, река не дадут умереть с голода. А все остальные блага цивилизации им и не надо. Так спокойнее и дольше проживешь. Я обратил внимание, что наши учителя, работающие в суровых условиях севера и войны, настолько закалились при такой жизни, что живут очень долго. Глотова, Миминошивили, еще пара человек прожили дольше 90 лет, Малинина до сих пор жива, а ей 97 лет. Чуть моложе её Антонова. Далеко за 80 лет Черкашениновой, и она сохраняет хорошую память и светлый ум.
