Александр Санфиров
Начало звёздного пути
– Бабушка, – возмущался Николка, – ну что ты говоришь, этой Машке уже лет двадцать пять, она старуха уже, а ты мне ее замуж предлагаешь брать. Не будет этого.
Вот таким образом и проходили вечера в их доме. Бабка не успокаивалась и каждый день предлагала новые кандидатуры косых, рябых и старых девок, мотивируя это тем, что другие девки хоть и заглядываются на него, но замуж за бывшего дурака и бедняка не пойдут.
Между тем, к удивлению Прова Кузьмича, у Николки оказался талант организовывать работу, получилось это все незаметно, но в один день староста понял, что Николка Лазарев сам распоряжается вместо него, а он – хозяин, только согласно кивает в ответ на его слова. И тут он задумался.
«А ведь из дурака-то получается справный мужик. Вон у меня на вольных харчах как раздался. И голова у него варит, будь здоров. Такой не пропадет нигде. Мои два оболтуса рядом с ним как дети малые, хоть годами наравне идут».
Он поглядел на своих дочерей, усердно работавших колотилом, и подумал: «Фекла, молодец, своего не упустила, теперь с серебра ест, а эти две клуши поперек себя шире, все женихов ждут, да женишки-то все пустые, надо бы помыслить сурьезно насчет Николки. Такой в примаках недолго будет ходить. Быстро дом свой наладит».
Мыслей этих он не оставил и вечером побеседовал на эту тему с женой.
Та начала кричать, что зачем им нужна голытьба, да еще вдобавок и дурак, но Пров спокойно выложил свои доводы. Супружница, в конце концов, согласилась с ним и пообещала поговорить с дочерьми, чтобы те обратили внимание на скромного и работящего батрака. Разговор этот произошел довольно быстро, и девки даже обрадовались такому предложению, они и сами давно приметили пригожесть нового батрака, но боялись тятеньку. А сейчас кинулись ловить удачу.
И обе стали преследовать батрака, то Лукерья как бы невзначай пройдет мимо и подарит улыбку. То Парашка прижмет в овине, когда никто не видит, крупной грудью, да так, что перехватит дыхание.
Другие батраки быстро заметили эти действия и не оставили их без внимания, периодически кто-нибудь из них проходился по этому поводу. Конечно, в их словах было больше зависти к удачливому парню, который еще пару месяцев назад ходил по деревне весь в грязи с глупой ухмылкой на лице, сопровождаемый ребятней, которые хором пели свои дразнилки. Между собой они часто проходились по этому поводу, а старый Никанор, одинокий бобыль, который всю жизнь проходил в батраках, и община даже не выделяла ему землицы, высказал предположение:
– Так, робя, дело тут мудреное, вот как бы в один день прекрасный, энтот вьюнош снова бы дураком не стал. Вот что тогда наш Пров делать будет с таким зятьком?
– Ну, ты скажешь, Никанор, – возразил другой батрак, – где это видано, чтобы вновь дураком стать.
– Хе-хе, – дробно рассмеялся Никанор, тряся жидкой бороденкой, – а где ты видал, чтобы из юродивого обычный человек получился.
И все три мужика, ведущие глубокомысленный разговор за вечерним столом, задумчиво глядели друг на друга.
Надо сказать, что Прова Кузьмича такие мысли тоже посещали, но когда он начинал разговаривать с Николкой, эти тревоги уходили. Парень понимал его с полуслова и в точности выполнял все распоряжения.
Кроме всего прочего, преобразившийся парень пришелся по душе отцу Василию, которой вначале на полном серьезе пытался понять, не вселился ли в него нечистый, как кричала ему Акулина, когда в первый раз увидала поумневшего дурака. Теперь каждое воскресенье Николка ходил в церковь не только стоять заутреню и обедню, но и изучать грамоту по Священному Писанию, и поп не мог нахвалиться своим очень сообразительным учеником.
Но главное, у Николки оказался сильный голос, тенор, и поп, сам хороший певец, взял Николку в певчие, и тот вместе с несколькими мальчишками пел в церкви по время богослужения.
Когда это случилось в первый раз, Глафира шла домой после службы, гордо оглядывая соседей, а из ее единственного глаза текли слезы.
Уже пришел октябрь, у Прова Кузьмича все было хорошо, рожь была убрана, овес тоже. Амбары были полны, и сено в стогах было вывезено с полей. Он рассчитал всех батраков, и теперь у него остался только один Николка, который теперь успевал делать всю нехитрую работу. Кузьма и Фрол собирались со снегом идти на отхожий промысел.
И в это время старшая дочка Прова решила навестить родителей. Она это делала не очень часто, но и до нее дошли слухи о преображении Мыколы в работящего батрака, и женское любопытство погнало ее в дорогу.
Когда на дороге появилась барская бричка, запряженная двумя конями, в деревне начался переполох. Сам Пров Кузьмич вылетел из дома встревоженный, готовясь принять так неожиданно приехавшего барина. Но из брички, важно ступая, вышла сияющая красотой Фекла, разодетая по-господски, могучий кучер нес за ней несколько узлов с подарками.
– Фу-у – облегченно выдохнул Пров, – Фекла Прововна, ох и напужала ты меня своим приездом, у меня дыхание аж перехватило, все думал, чего вдруг Илья Игнатьевич вздумал приехать, – и полез обниматься.
Фекла капризно изогнула губы.
– Тятя, ну чего лезешь, не видишь, какой у меня туалет?
– Чего-чего, какой еще тулет? – удивился староста.
– Ох, и недалекий вы народ, – вздохнула Фекла, – ничего не знаете. Все только про рожь да Тимофееву траву разговоры ведете. Не знаете, что в европах делается.
Староста стоял с раскрытым ртом и восхищался дочкой. Видать, хорошо она с Вершининым живет, раз такую фифу из себя строит.
На всякий случай он еще раз поклонился и сказал:
– Простите, Фекла Прововна, темнота мы дурная, не знаем, о чем вы говорите. В европах не бывали.
Фекла засмеялась:
– Ой, ладно, батя, хватит дурака из себя строить, не дашь даже повыделываться.
Пров Кузьмич ядовито улыбнулся и тихо сказал:
– Не стыдно перед родным отцом выделываться, хочешь, пройдись по селу, так перед подружками бывшими можешь сколько хочешь монистами трясти.
Но тут в разговор ворвались Лукерья и Парашка, а за ними уже спешила Марфа. Сразу раздались визги, восторги, из рук кучера были вырваны узлы и немедленно развязаны. Для своей родни Фекла подарков не пожалела. И сейчас женская половина дома примеряла платки и сарафаны, купленные на последней ярмарке в ближайшем городке.
Сама же Фекла участия в примерках не принимала, а, уединившись с отцом, вела обстоятельную беседу по поводу выкупа родственников из крепости.
А тот доказывал, что пока не видит смысла в этом, потому как возникнет сразу очень много проблем, которые сейчас его обходят стороной.
Наконец, после беседы Фекла как бы ненароком спросила:
– Тятя, а что тут у вас случилось, я слыхала, что Мыколка-дурачок поумнел негаданно. И в батраках у тебя работает.
Пров Кузьмич засмеялся.
– Так вот чего ты прикатила, услыхала про дурака, который словно Сивке-бурке в одно ухо влез, в другое вылез и молодцем стал. Так точно почти как в этом сказе и случилось. Вечером лег дураком спать, утром уже умным стал. Сейчас его покличу, сама убедишься.
Пров вышел из дома и крикнул Николку. Тот возился в сарае с упряжью и, услыхав зов хозяина, прибежал с хомутом в руках.
Пров Кузьмич ухмыльнулся.
– Хомут-то положи, не убежит, пошли со мной, посмотрят тут на тебя.
Фекла уже несколько лет почти безвыездно жила в имении Вершинина, еще с тех пор, как он девчонкой затащил ее в баню. Она просто боялась оставлять его надолго, боясь, что ее место займет другая, и ей придется опять работать прислугой в доме и выполнять чьи-то приказы, а не отдавать их самой. Сегодня она смогла приехать, потому что Илья Игнатьевич изволили уехать в город за французскими романами для любимой дочурки.
Она немного помнила Мыколку, он был на три-четыре года младше ее, и представал в ее памяти вечно грязным, сопливым мальчишкой, с всегда глупой ухмылкой на лице и капающими слюнями.
Поэтому, когда ее отец вошел в комнату с высоким красивым парнем, она пыталась заглянуть им за спину, ожидая, что такой мальчишка сейчас появится следом за ними.
Отец отлично понял, чего она ждет, и сказал:
– Ну что, поздоровкайся, вот Лазарев Николай перед тобой собственной личностью.
Фекла глянула на спокойно стоящего перед ней парня и поняла, что пропала.
Она, всегда бойкая и несдержанная на язык, смущенно молчала и не знала, что сказать.
– Он что, всегда тихий такой? – после минутной паузы спросила она у отца.
– Да не тихий он, а рассудительный, – ответил Пров, – думаю, что ежели до лета доживем, так старшим его над батраками поставлю.
– Нет, тятя, ты уж извиняй, но заберу я его у тебя, давно такого парня искала, казачок мне для поручений нужен, – сказала Фекла, пристально глядя на отца.
Пров побагровел.
– Ну-ка, Николка, иди, займись упряжью, не нужен ты более здесь.
Когда тот вышел, он повернулся к дочери и прошипел, оглядываясь на двери:
– Ты что же, тварь бесстыжая, творишь, ладно живешь невенчанной с барином, то его грех, да и прибыток в том большой. А парня зачем к себе тащить? Думаешь, Вершинин совсем ничего не поймет, к чему ты казачка смазливого себе взяла.
Фекла тоже раскраснелась и начала доказывать, что ничего такого она и не думала и не хотела.
Но Прова Кузьмича на мякине было не провести, он только усмехался в ответ на доводы дочери.
Но все же молодость победила, когда Фекла сказала, что не хочет добром, то приедет сам барин и прикажет Николку отправить в имение. Пров Кузьмич со злости плюнул и сказал:
– Α-a, делай все, что хочешь, самой потом на конюшне под розгами лежать, парня только жаль, запорют из-за тебя до смерти.
Через пятнадцать минут все в доме уже знали, что Фекла забирает Николку, обе ее сестры ходили надутые и шептались по углам. Пров Кузьмич ходил мрачный и кричал на всех, а Марфе даже отвесил плюху, чего он не делал уже несколько лет.
И только Фекла, довольная собой, собиралась в обратную дорогу.
Когда садилась в бричку, то сказала со стальным оттенком в голосе провожающему ее отцу:
– Чтобы завтра к обеду Николка предстал передо мной в имении. Пусть и бабку свою забирает, найдем ей угол какой, чай, я не супостат, чтобы их разлучать, помрет старуха еще с тоски.
К вечеру уже все село знало, что приезжала Фекла и забрала Николку в имение, судачили об этом тихо, по углам, но все сходились в том, что у Феклуши крышу сорвало совсем, и добром это дело не кончится.
Бабка Глафира тоже сразу поняла, с чего это Фекла приказала им прибыть в имение, и начала поливать ее самыми последними словами. Сам Николка сидел в раздумьях. Он последнее время начал тяготиться пребыванием в работниках у Прова Кузьмича. Он сам не понимал себя, но почему-то его начали раздражать монотонная жизнь и общение с батраками, душа хотела чего-то, а чего было непонятно. Он уже выучил алфавит и свободно читал не только современный текст, но и священные книги, написанные на старославянском языке, что приводило в полный восторг отца Василия. Но поговорить о прочитанном было не с кем, никого это не интересовало.
И вот сейчас появилась возможность немного изменить эту жизнь. Он тоже прекрасно понял, что просто понравился Фекле, поэтому она и решила взять его в имение. Когда он ее увидел, то сам был поражен, после одетых в сарафаны и душегрейки, замотанных в платки девок, перед ним была красавица, одетая в шелка и муслин, с замысловатой прической. И он с волнением думал, что эта красавица взяла его к себе не просто так. И только холодком по животу проходила мысль, что будет, если об этом узнает Вершинин.
Делать было нечего, и следующим днем бабка с внуком, собрав в узелки свое имущество и подперев дверь избы палкой, отправились к Прову Кузьмичу, ведь тот обещал расщедриться на телегу, чтобы доставить их в имение.
День был холодный, дул северный ветер, лужи по дороге замерзли, периодически сыпал мелкий снежок. Бабка сидела, сгорбившись, на телеге, закутавшись в тряпье, и шмыгала носом. А Николка шел впереди, периодически останавливаясь, чтобы не уйти слишком далеко. Кузьма, правивший лошадью, неоднократно предлагал перестать маяться дурью и сесть рядом с ним, но внутреннее беспокойство не давало Николке это сделать. По извилистой, ухабистой дороге с неоднократными бродами через ручьи они через четыре часа добрались до села. Село Покровское, где было имение, было несравнимо с Чугуевым, в нем жило почти тысяча душ. Именно с этого села шло все богатство Вершининых.
Надо сказать, что крепостные Вершинина жили в целом неплохо, по сравнению с крестьянами у соседских помещиков. А то, что он никогда не давал забривать молодежь в солдаты и покупал для этого людей со стороны, вообще было большой редкостью.
Когда из небольшого леска они выехали в поля, Николка замер в восхищении. Когда он слушал рассказы батраков о редких посещениях Покровского, то он представлял себе барскую усадьбу просто большой избой, ну, может быть, раза в два больше, чем у Прова Кузьмича. А тут среди голых деревьев стояло чудесное белое двухэтажное строение с колоннами. Высокая кованая ограда окружала все это великолепие, а уж за ним стояли флигеля для гостей, и уже совсем далеко жилье дворни и прочие хозяйственные постройки. И сейчас он пожирал это зрелище глазами, пытаясь рассмотреть все в подробностях.
Кузьма не поехал к главному входу, где от высоких изящных ворот к дому вела широкая аллея, обрамленная высокими липами. А повернул направо и поехал вдоль кованой ограды, которая за следующим поворотом уже сменилась обычным забором. Проехав еще немного, они въехали уже в самые обычные деревянные ворота, но все же на железных петлях. Там их встретил неприветливый дворник с большой метлой и сразу начал орать на тупую деревенщину. Но когда узнал, кто приехал, сразу стал совсем другим человеком.
– Так это ты будешь новый казачок Феклы Прововны? Ох, и могутный парень, как звать-то тебя? Α-a, Николка, точно-точно, так и говорено было. А как там Пров Кузьмич поживает, здоров ли? – кланяясь, говорил он. Но все же не утерпев, спросил тихо у Кузьмы, когда Николка с бабушкой уже шли к людской:
– Так что, это, действительно, дурачок бывший?
И получив утвердительный ответ, долго качал головой.
– Чего только на белом свете приключиться может, ох и времена настали, юродивые выздоравливают, видать, не перевелись еще чудеса в природе, – сам себе внушал он, усердно маша метлой.
Когда бабка с внуком зашли в людскую, их сразу оглушило многоголосье, человек десять прислуги сидели за столом и поедали наваристые щи, пахнущие мясом. От аппетитного запаха у Николки даже закружилась голова, и он непроизвольно сглотнул слюну. Дожив до семнадцати лет, он ел мясо, наверно, несколько раз в своей жизни, а так как это было до его преображения, то он вовсе этого не помнил. А в этом году мяса они еще не едали, только изредка у Прова Кузьмича на ужин была мелкая рыбка.
Угрюмая старуха, которая стояла у огромного горшка, без слов поняла, кто зашел в помещение, и кивнула им на лавку. Бабка с Николкой перекрестились на образа в красном углу, разоблачили свое тряпье и уселись рядышком за стол. Та же старуха зачерпнула им густых щей в две глиняные миски и, поскребя по дну горшка, выловила по кусочку мяса, Глафира охнула и, встав, начала благодарить повариху, с которой, видимо, была когда-то знакома.
– Благослови тебя Господь за доброту, Прасковья, уважила старую, мясца подложила.
Прасковья буркнула что-то невнятное, а Николка достал из-за обмотки свою ложку, молча принялся за еду. Куски ржаного хлеба, толсто нарезанные, свободно лежали на блюде, и парень быстро прихватил один из них и в несколько минут прикончил щедро налитую миску.
Катенька лежала на кровати в пеньюаре и панталонах, за окном свистел ветер, падал легкий снежок. Было темновато, серый день в конце октября не давал много света. Но в комнате было уютно, от печки, выложенной зелеными изразцами, было даже жарко. Да и дневного света все же хватало, чтобы читать без свечей. Катенька откинула толстый французский роман и легла на спину, поболтала ногами в воздухе, разглядывая свои панталончики. Как они ей нравились, в первый раз ей мадам Боже позволила такие надеть. Ведь скоро папа даст первый зимний бал, и приедет много гостей. Ей надо привыкать носить взрослые вещи.
«Ах, как это волнительно, наконец ее пригласят танцевать! И она не будет подглядывать сверху, с балкона оркестра, как танцуют гости и девушки, которых впервые вывели в свет. Скоро она сама будет такой. И может, ее сразу заметит какой-нибудь красивый офицер. Он, наверно, поцелует ей руку и скажет комплимент». От этих мыслей она покраснела, и по спине побежали мурашки. А она наверняка будет стесняться и сделает что-нибудь не так. Ну, зачем папа выгнал этого учителя танцев Вальтера Милля, он был приятный молодой человек, а какие он говорил ей комплименты. А то, что он потрогал ее за грудь, он ведь это сделал совсем нечаянно. А это было так приятно, – при этом воспоминании она покраснела еще больше.
«Ах, какой все же папенька нехороший. Когда он увидел, что Милль трогает мою грудь, он почему-то сильно разозлился, а чего тут злиться, ведь Вальтер просто споткнулся. Он совсем не хотел так делать. А папенька напугал его медведем. И чего Вальтер испугался, этот мишка очень добрый и никого еще не съел?» – подумала она.
Катенька повернулась на бок, в это время в дверь постучали, и вошла ее гувернантка мадам Боже.
– О, милая Кати, вы еще не встали, это не есть хорошо, молодая девушка должна следить за собой. – И она разразилась длинной тирадой на французском языке.
«Да пошла ты в ж…» – мысленно сказала Катенька, такое выражение в свое время она услышала от дворовых девок, с которыми вынужденно проводила время.
Катенька была странный ребенок. С раннего детства пребывая среди дворовых детей, она слышала и видела много того, что совершенно ей было не нужно, в том числе совокупление собак и прочих домашних животных. Но интересное дело, она совершенно не понимала, что люди, собственно, занимаются тем же самым. Это, конечно, случилось из-за того, что Катя очень рано потеряла маменьку, которая не успела объяснить дочке все, что должна знать девушка. А папеньке было не до нее. Он был увлечен своей любовницей Феклушей. И девушка, лежа в кровати, мечтала о платонической любви, которая действительно существует, как уверяли ее любимые французские романы. Она даже в мыслях не могла допустить, что возвышенная любовь может быть хоть в чем-то похожа на собачьи или кошачьи игры. Но в один прекрасный день папенька пришел и сказал:
– Ma шер, я тут прикупил новые французские романы, автор благородный человек – маркиз де Сад, продавец мне сказал, что это большая редкость. И попросил приличных денег. Но для тебя мне ничего не жалко, читай, мое солнышко. Эти французские романы как раз для таких девушек, как ты.
Катенька, не думая ничего плохого, взяла самую толстую книгу, немного прочитав, она откинула ее с негодованием в сторону, но потом, обзывая себя плохими словами, все же начала ее просматривать. Она, бледнея и краснея, прочитала все, что создало больное воображение маркиза, и думала: «Только бы папенька не узнал, что за книги он привез».
Мадам Боже между тем стояла, ожидая, когда ее воспитанница начнет одеваться.
– Вы не забыли, милая Кати, что у нас сегодня еще должен быть урок музыки. Вчера приезжал настройщик из города и настроил клавесин. Теперь мы можем разучить с вами несколько пьес.
Катенька сделала радостное лицо и, соскочив с кровати, начала одеваться.
– Погодите, Кати, это же неприлично, у вас же есть прислуга для этого. Знатная дама должна правильно себя вести, – сказала гувернантка и позвонила в колокольчик.
Тут же в комнату влетела молодая девица в сарафане, довольно милая, но с приличной косинкой в глазу. Фекла бдительно следила, чтобы в прислугу не попали симпатичные девицы, которые могли бы привлечь к себе внимание Вершинина.
Старый кобель, как называла она его про себя, хоть уже почти ничего не мог, но по привычке не пропускал мимо ни одной красивой девицы.
Аленка, так звали девушку, начала помогать одеваться своей барышне. И вскоре Катенька была готова для утреннего чая. Илья Игнатьевич, наслушавшись советов, как-то привез заморского кофию, но кофий отчего-то у них не пошел, и по утрам Катенька вместе с ним откушивала чаю со сливками и свежую булку с маслом. Сегодня Ильи Игнатьевича не было, и к завтраку подошел управляющий Карл Францевич, который счел своим долгом доложить дочке хозяина, что в имении и во врученных его управлению трех селах все в порядке. Катенька поблагодарила его за усердие и, не поняв ничего из того, что тот сказал, отпустила его с миром. Гувернантка, внимательно следящая за действиями Катеньки, благосклонно кивнула головой, потом, отставив мизинец, осторожно взяла чашку с кофием, который она обязательно пила по утрам, в отличие от хозяев.
Аленка, стоявшая за Катенькой, долго молчать не могла и начала рассказывать все подряд, что услышала сегодня в людской.
В течение нескольких минут ее речь лилась без остановки. Но вот в один момент Катенька ее прервала:
– Аленка, что ты сказала, у нас будет работать дурак? Настоящий?! Я боюсь! Может, он что-нибудь сделает не так или испортит.
– Нет, барышня, вы недослышали, он был дурачком, а сейчас поумнел, – исправилась Аленка.
Гувернантка, которая не все понимала в быстром Аленкином треске, заинтересовалась.
– О, это получаться был дурачок, а стал умный, ведь так не бывает?
– А вот и бывает, – ответила Аленка. – Фекла Прововна его взяла для поручений, он вместо Лешки будет, тот в казаки пошел, будет при Илье Игнатьевиче в сопровождении.
При упоминании Феклы Катенька поморщилась. Она не любила эту деревенскую девку, которой так увлекся ее отец, что сделал практически домоправительницей. Но ей хорошо запомнилось, как всего три года назад, когда она сказала Фекле что-то грубое, отец молча увел ее в спальню и там самолично несколько раз ударил по попе тонким ремешком. После этого она прекратила нападки на любовницу отца, но этот случай отложился в памяти.
– Я хочу увидеть этого дурака, – заявила она непреклонным тоном.
– Барышня, Катерина Ильинична, так он еще грязный, в дранье таком приехал, пусть отмоется сначала да шмотье свое сменит, – сказала Аленка и мечтательно вздохнула: – А уж пригожий какой, я таких отродясь парней не видывала.
Эта фраза служанки решила всё. Катенька встала и громко раздельно сказала:
– Я хо-чу у-ви-деть ду-ра-ка!
Аленка поклонилась и унеслась из комнаты. Несколько минут спустя в столовую вошла Фекла, она была одета достаточно скромно, но Катенька хорошо знала, сколько стоит такая парижская скромность.
– Катюша, – сказала она, – ну что ты, как маленькая девочка, ты ведь уже взрослая дама и должна думать о своих поступках. Ну подумай сама, в нашу столовую мы приведем этого крестьянина, он в грязной одежде, у него могут быть клопы, вши. Погоди немного, он сегодня сходит в баню, его переоденем, бекешу Лешкину старую дадим, вот тогда и смотри на него, сколько хочешь.
Катя фыркнула и отвернулась к окну. Но вскоре повернулась и сказала:
– Ладно, считай, что ты меня убедила, но чтобы к вечеру я его увидела.
Николка опустошил тарелку и задумчиво поглядел на горшок, в котором еще оставалось немного щей.
Угрюмая старуха неожиданно улыбнулась беззубым ртом и спросила:
– Что, внучек, добавки ждешь?
Николка замялся, не зная, как к этому отнесется повариха.
– Да я бы не против еще щец подъесть, – смущенно пробормотал он.
Старуха взяла его миску и налила гущи с самого дна, где было еще несколько кусочков мяса.
– Смотри-ка, нашей Прасковье молодец по душе пришелся, – раздался удивленный возглас одного из мужиков, и в ту же секунду раздался чмокающий звук удара деревянным черпаком об его лоб.
– Ну что, Потап, ты тоже добавки хочешь? – усмехаясь, спросила повариха.
Потап, почесывая ушибленное место, буркнул:
– Да ну тебя, даже и пошутковать нельзя, сразу дерешься.
Прасковья неожиданно разъярилась.
– Я тебе пошуткую, нашел место, люди здесь едят, молитву возносят Господу, за хлеб насущный, а он тут шутковать вздумал. Смотри, Потапка, еще получишь.
Народ постепенно начал расходиться, и тут появился молодой статный парень, немногим старше Николки.
– Ты что ль будешь Николай Лазарев? – спросил он.
– Ну я, – ответил переевший Николка.
– Тогда давай собирайся, приказано тебя в баню отвести и одежу сменить.
Николка кинул взгляд на бабушку, но та замахала руками.
– Иди, иди, касатик, куда зовут, я уж тут сама разберусь, что к чему.
Николка и его сопровождающий медленно шли к бане, которая дымилась на берегу у речки. Когда они зашли за какой-то амбар, парень неожиданно развернулся и ловко ударил Николку в ухо. Вернее он так думал, что ударит. Сам Николка даже не понял, что произошло, его голова без участия сознания отдернулась в сторону, а он автоматически отошел влево, нападавший вслед за своим кулаком пролетел мимо и упал на мерзлую землю. А Николка стоял и ошалело смотрел на ворочающегося на земле парня.
Из-за бани вышел кряжистый краснорожий мужик в зимнем кафтане, колпаке и обрезанных валенках.
Он гулко хохотал и хлопал себя по коленкам.
– А похвалялся, похвалялся, я, дескать, этого придурка одной левой уложу. Будет знать, как встревать и места чужие занимать. А дурак-то умнее оказался. Вставай, недотепа, следующий раз думай, что творишь. Вот узнала бы Фекла про твои дела, быть тебе поротым на конюшне.
– Ну а ты крут, крут, наверно, у себя в Чугуеве из драк не вылезал, – обратился он к Николке, до которого только сейчас доходило, что его только что хотели побить.
В это время незадачливый драчун, наконец, поднялся.
Он отряхнулся и, подойдя к Николке, сказал:
– Ты извиняй, просто обидно мне стало, когда сказали, что дурак вместо меня на этом месте будет.
А ты, оказывается, как раз не дурак насчет подраться. Лехой меня зовут, будет знакомы, – и он протянул руку.
Мужик, наблюдавший эту сцену, одобрительно сказал:
– Во-во, давайте миритесь, нечего вам делить, А у тебя, парень, ухватки прямо бойца кулачного. Пожалуй, надо тебя в стенку этой зимой взять. С твоим ростом да руками ты у нас забойщиком пойдешь.
Николка на это ничего не ответил, потому что еще не отошел от момента нападения. Все мышцы болели и ныли.
«Наверно, оттого, что очень быстро двигался», – пришла к нему догадка.
Мужик тем временем позвал их в баню. Там он аккуратно свернул тряпье, которое с себя снял Николка, и прибрал в сторону.
– Попрощайся со своим шмотьем, парень. Видел, какую одежу тебе Фекла Прововна приказали выдать, – сказал он, разворачивая довольно приличные штаны, рубаху, теплый кафтан и, главное, сапоги, хоть и ношеные, но с новыми набойками на каблуках, подбитые деревянными гвоздиками. И к ним пара новых портянок.
У Николки сперло дыхание. Сапоги! В Чугуеве сапоги были только у попа Василия и Прова Кузьмича, и то Пров Кузьмич надевал их только в церковь, а перед этим долго мазал свиным салом и чистил щеткой. Неужели это ему?
Мужик, который видел волнение парня, снисходительно сказал:
– Не радуйся, вон у Лехи поспрошай, за эти сапоги бегать, как Савраске, придется. Вот, к примеру, в чем моя работа? Дровец наколоть, баньку протопить, ну мыть я ее не мою, бабы для энтого дела есть. Главное, мне барскую баню по субботам надо как следует нажарить. А потом меня не слыхать и не видать. И что я опосля делаю, рыбку ловлю али баклуши бью, никому не интересно. Вошел в понятие? А ты кажный день на виду, посему гонять будут тебя как Сидорову козу. Лехе, пока он не выучил всё, что надо, всю задницу березовой кашей отполировали. И тебя то же самое ждет. Ладно, хватит трепу, давайте залазьте на полок. Сейчас будет вам Содом и Гоморра, как наш поп в храме говорит.
С этими словами он плеснул ковш кипящей воды на раскаленную каменку. Лешка взвизгнул по-поросячьи и кинулся на пол, где улегся, засунув нос между досок пола. Николка хотел последовать за ним, но неожиданно его перестал обжигать пар, а стало тепло и приятно. Он откинулся на бревенчатую стену с торчащим из пазов мхом и закрыл глаза от удовольствия.
– Ха, – раздался голос банщика, – да ты, однако, еще и пар любишь. Ну давай, давай, посиди, пусть тело подышит, пот пустит. А потом скупнемся и веничек дубовый запарим. Уж ежели залезли в баньку, то надо от нее все блага взять. А не то что некоторые, – добавил уже тише, – в бане только баб раком ставят, а не про мытье думают.
Лежащий на полу Леха захихикал.
– Что ржешь, – возмутился банщик, – я правду говорю, баня не для энтих дел предназначена.
Через два часа, уже в вечерних сумерках оба парня возвращались во флигель, где должен был жить Николка, но вдруг навстречу им выскочила растрепанная Аленка.
– Лешка, ты что делаешь, мы с ног сбились вас искать. Барышня Екатерина Ильинична ругается.
Встревоженный Лешка сказал:
– Мы же в бане были, ты что, не знала?
– Так мы же не думали, что вы там столько времени просидите, – запричитала девушка и обратилась к Николке: – Тебя барышня видеть хочет, интересно ей посмотреть, какой из себя бывший дурачок деревенский.
Николка за три месяца уже привык к тому, что все кому не лень поминают его прошлое, но сейчас слово «дурак» из уст симпатичной, хоть и косоглазой девушки неприятно его кольнуло.
Он пошел вслед за торопливо идущей девицей, а Лешка благоразумно ушел во флигель, пока его никто не вспомнил.
Когда они вошли в огромные парадные двери в вестибюль, он остановился в восхищении, даже сейчас, в будний день, когда здесь горели всего несколько свечей, было видно, какой он роскошный. Узорчатый паркетный пол, натертый до блеска, картины на стенах и широкая лестница, ведущая на второй этаж. Налево виднелись полуоткрытые двери в бальный зал, но Николка про такое чудо еще не слышал, поэтому и не посмотрел в ту сторону.
Аленка взяла подсвечник с горящей свечкой и пошла вверх по лестнице, а Николка тенью следовал за ней. На втором этаже они прошли череду комнат, пока не подошли к дверям, обтянутым розовым бархатом. Аленка постучала и после раздраженного «Войдите» робко приоткрыла дверь. И была права, потому что в дверь полетела чашка, ловко пойманная Николкой.
Они прошли в комнату, пахнущую духами и тем неуловимым ароматом, который присутствует там, где обитает юная девушка.
Десяток свечей довольно ярко освещали присутствующих, и Николка увидел двух девушек, одну, почти еще девочку, красивую чернобровую, худенькую и очень легко одетую, как ему показалось, потому что ее маленькая грудь почти вся была видна в глубоком декольте. Вторая же, высокая и худая, еще более черноволосая и чернобровая, скромно одетая, сидела на венском стуле, как будто проглотила палку, и внимательно смотрела на вошедших.
