Александр Салангин
Голосов овраг
Включаю память о моём теперь уже далёком прошлом – и не могу припомнить, когда и как именно это произошло. Но в тогдашних диалогах с собой я уверенно подтверждал свой статус так: разочарование опустошило душу, и я окончательно потерял интерес к…
Не к жизни, конечно. К современности. Этот временной срез мне хотелось перелистнуть, как тонкий кусочек подсохшего «Маасдама»: – упаковку сырной нарезки открыли и забыли на ночь на столе; нижние «страницы», наверно, ещё не успели засохнуть; но верхнюю я точно не хочу.
Чувство было сильным, хотя жило глубоко и наружу выходило не часто. Снаружи были неопасные хандра и апатия. Я всегда старался держаться режима «запасной опции» – между страхом и ужасом выбирал страх, между тоской и отчаянием – тоску и далее в том духе. Жить всё-таки страшно интересно, даже когда без перспектив.
Но всё же душу изрядно томила предсказуемость этой «бесперспективы». «И в дальний путь на долгие года» – линия жизни, ровная до тошноты. График с показателем 0 по всей длине оси Х.
В общем, две этих верных подруги были сутью моего частного бытия. Первую, апатию, я развлекал чтением любимых пабликов про разную хтонь и хрень – они были с каждым днём всё смешнее, возгоняли настроение и давление к верхним границам. А со второй, хандрой, ладить приходилось чуть более сложным способом – ежевечерне выводя тело своё на прогулку в Коломенский парк. Я поселился в этих краях недавно, гулять по парку было внове и по приколу.
Будни рекламного работника скрашивала эта ежевечерняя развязка: яркая от фонарей тропинка сквозь листву, закрытые сувенирные палатки, шатровая громада белокаменной застройки, шорох ветра в глубине «царских» аллей, сумрачные дали «Братиславской» за живописным полуостровом, холодная река – и густые, как джунгли, заросли ночных склонов и впадин, которые не объедешь никаким курвиметром (есть такой девайс у инженеров, не знаете – гуглите).
Пребывая в добровольном ментальном затворничестве от мира сего, ты плывёшь сквозь людей, как призрак. Никто не посмотрит в твою сторону, если весь твой облик – про «вы меня не интересуете». Люди чувствительны и даже праздно глазеть не станут на безразличного к ним. Это очень удобно: ты дрейфуешь по парку в полном одиночестве. Вокруг тени теней – правда, порой по-детски шумные или по-велосипедному внезапные, но это мелочи, а так – рай: я царь, живу один.
Я шёл бесплотным призраком мимо лип и неспешно разворачивал в уме большие рекламные кампании, разноцветными зонтами распахивал километровые диджитал-стратегии над сонным маревом Марьино, лежавшим плотной синей подушкой на зубчатом горизонте (дом, офис, дом, труба, офис, дом, ТРЦ, дом), и ощущал в сердце мерцание чего-то похожего на счастье. Радость творчества – высшее благо, данное нам в ощущениях.
На пике озарений возникало страстное желание поделиться большой идеей с первым встречным. Креаторы, вы это чувство знаете. И я взглядывал наконец на людей, как на людей. Ух, вот этим я бы точно с удовольствием сейчас рассказал бы. А уж вот этой бы…
В момент творческой удачи люди парка начинали мне хотеться, сердце горело смутным желанием причинить им большое и случайное добро.
«Представь себе футболку – во всю грудь у неё QR-код, привязанный к твоему кошельку, и надпись «Донать, если нравлюсь». Ещё неоном горит, чтоб издали было видно. Вообще ничего лишнего и затраты ниже нуля. Пошли тебе такую сделаем».
Да кто бы меня послушал.
Проводя в этом режиме спокойного творческого созидания недели и месяцы, я менял маршруты, постепенно отсекая те из них, что не приносили новых идей. Никчёмные в креативном смысле покои царя Алексея Михайловича ушли следом за столь же творчески бесплодной набережной (хотя – казалось бы). Со временем ареал вечерних прогулок съёжился до высокого берега с церковью Вознесения и смотровой площадкой, громадного яблоневого сада напротив (маниакально аккуратного, напоминающего «страну виноградников» в северной части Италии) – и пролегающего между ними глубокого природного шрама на могучем теле парка: Голосова оврага.
Оврагу была посвящена экскурсия, которую местные рекламные щиты подавали настолько вяло и без души, что я прошёл сразу мимо них – в Гугл. Голосов овраг был овеян наспех сочинённой городской легендой о том, как заходят сюда люди, как видят они странный зеленоватый свет в тумане, пропадают в нём – и выныривают в будущем. Печально мало для такой красивой истории было сопутствующих ярких деталей: только пара средневековых мифов, да ещё курьёзный рассказ про временной скачок советского милиционера, типа произошедший сто лет назад – вот и всё, на этом интересная конкретика кончалась.
Одна эта история про путешествия в будущее при грамотной подаче могла принести парку славы и денег гораздо больше, чем любая другая чепуха. Я в душе посетовал на то, как жестоко убиваются административным равнодушием добротные фабулы, мысленно продал мысленно же написанный хлёсткий рекламный текст дирекции парка «Коломенское» и перестал думать в эту сторону. Ненадолго.
Вечерние прогулки по дну живописного зелёного ущелья участились, и я, к удивлению своему, стал замечать, что вижу здесь постоянно один и тот же контингент.
И вся моя история началась именно с этого – с того, что я заметил: состав гуляющих был неправдоподобно постоянен в своём присутствии.
И вот я ушёл в один летний понедельник из дома на целый день и сел с ноутом в открытом кафе на взгорке у Липовой аллеи. День прошёл так: полчаса работы с утренним кофе – овраг – ещё час работы – овраг – час работы с обеденной порцией овощей на гриле – овраг и так далее до вечера.
Все были на месте. Целый день. Парень, две женщины, старичок, маньяк-спортсмен, два муниципальных работника, коротыш с лицом советского маркетолога, здоровяк-собачник. Они бродили, сидели, бегали, болтали, нарезали круги, уходили вглубь оврага, возвращались, раскладывали на скамейке обеды, спрашивали время у прохожих, бегали наверх в туалет, даже вели какие-то потешные стримы с мобильных – но они были здесь постоянно. И это всё было не очень похоже на случайность.
Как человек нерешительный, я не сразу заговорил с ними. Прокрастинация наше всё, и потому, зафиксировав для себя некий факт, мы останавливаемся – ща-ща, никуда не убежит, успеем разобраться. Но да нет: время лукаво; и обычно не удаётся «разобраться»; однако же здесь оно не спешило наказать меня за нерешительность.
Я стал уходить в кафе на целый день, время от времени спускаясь в овраг и наблюдая за «моими». Только так я их теперь и называл.
Эти наблюдения я сопровождал записями – по мере того как узнавал «действующих лиц». С именами было трудновато, но со временем перестало быть тайной и это. Разговоры по телефонам и друг с другом, стриминг, старческая болтовня в воздух… – эфиры и зефиры Коломенского парка переполняла инфа; по всему по этому узнать было можно легко не только имена и род занятий.
Вывожу «моих» на просцениум.
Две Оли, молодые мамаши, точнее, одна уже мать (в коляске годовалая Олеся), а другая пока на сносях, белёсые голубоглазые домохозяйки с облезшими от коломенского солнца одинаково вздёрнутыми носами.
Виктор – при этом почему-то не Витя, а Витья: молчаливый программер и сеошник из дома прямо напротив парка, модный лысый брюнет лет 35-ти на моноколесе. Самый неуловимый из здешних обитателей (не считая марафонца).
Розалина и Айнур, работники парка. Она в элегантной оранжевой униформе, он в тёмно-синем рубище «Жилищника». Айнур убирает территорию, часто надолго заходя в гущу оврага – бродит там по 2-3 часа. Возвращается с парой подобранных фантиков, которые бросает мимо урны. Розалина обхаживает парковые цветники и время от времени что-то стримит в разбитый айфон, что именно – не разобрать. (Позднее я узнал, что в сети она Рокси и бложит только в Ютуб, очень высоко себя неся и считая, к примеру, ТикТок несерьёзным форматом: рассказывает, как выжить на зарплату коломенской садовницы – рассказывает с успехом (канал «По чему, я москвичка», 22,3К подписчиков). Факт её блогерства скоро выйдет на первый план.)
Стёпа, грустный молчаливый гигант с сенбернаром. Днями стоит на берегу ручья, отирая со лба пот ручищей ненормального размера и глядя в тёмную зелень. В вечерние часы сливается с ней (поло Gant глубокого изумрудного колера и пижонские штаны в тон).
Олег. Зожник. Носится по парку по сложным неевклидовым траекториям дни напролёт, как марафонец в огромной ленте Мёбиуса. Своего рода экстремал: пробегая мимо двух мамаш, всегда многозначительно подмигивает, чем их очень смущает. Сам тоже блондин, глаза речного цвета.
Леонид. Сосредоточенный чел лет сорока в стиранном хаки. Громко говорит по телефону, постоянно кого-то отчитывая. В запальчивости может драматично возопить «Братие, да какого ж… вы творите-то, аспиды?», при приближении же мамаш с колясками понижает голос и прекращает ругаться – на несколько мгновений. Тоже часто уходит в глухие заросли – наверно, телефонные тайны не любят чужих ушей.
Виталий, мечтательный коммунист, чёрный от старости.
Первым, к кому я решился подойти, был человек с сенбернаром. Молчаливые люди – самые сумасшедшие, потому и к чужому безумию отнесутся с пониманием, расчёт был, собственно, такой.
– Здравствуйте, – просто сказал я. – Не поймите неправильно. Кажется, я знаю, чего вы здесь выжидаете.
Признаться, я боялся оказаться правым. И конечно, оказался правым.
– Значит, поняли… – Скромный улыба-здоровяк будто ждал моего вопроса. Он покосился на выцветающий рекламный щит «Легенды Голосова оврага» прямо над нашими головами. – Ну, а чем мы, в самом деле, рискуем? Что особо ценного в этом времени, чего не будет в том?
Он обернулся к оврагу и сделал широкий жест.
– Заросли знатные. – Мой собеседник, казалось, проговаривал текст, который сам себе уже тысячу раз сообщал в уме. – Идти к истоку, даже по бурелому, четверть часа. По тропинке – вообще пять минут. За это время туман не рассеется. Не успеет. Вот, собственно, и всё. Ждём-с!
– А вы разговаривали с… ними? – я кивнул в сторону нервного коротышки и двух мамаш, которые были в поле видимости в этот момент. Вопрос его не удивил.
– Мы здесь все друг друга знаем, но не разговариваем. Смысл? Обсуждать нечего, только ждать остаётся. Признаться, удивлён вашим любопытством и многословием. Это необычно. Писатель? – Он на всякий случай смерил меня взглядом – впрочем, слишком добрым, чтобы на него обижаться.
