Александр Рюх
Рассказ о тараканах и их божестве
Безликий портрет
Поднимаясь по мраморным ступеням музея искусств, я нервничал. Десятилетний стаж реставратора, как будто испарился, и я был юным, восторженным посетителем. Надеюсь, мне удалось сделать вид, что колонны размером с башню меня нисколько не смущали. Хотелось даже создать впечатление, что такое помпезное заведение для меня привычная рабочая обстановка.
«Вовсе не мелкие провинциальные церкви были моим хлебом насущным последние годы.» – говорило моё лицо.
Но глаза выдавали полностью. Взглядом я пытался постичь масштаб, но как только запрокидывал голову к фреске на потолке, у меня начинала кружиться голова.
Моею гордостью было участвовать в этом немного тайном мероприятии. Я был одним из немногих, кто увидел это в чётком качестве, а не в минутном новостном ролике.
Подойдя к полотну, я замер. За толстым слоем вонючей краски для стен и временным промежутком в две сотни лет передо мной сидел тучный человек. Когда писался портрет, мужчина был уже настолько не молод, что даже придворному художнику, известному своим приукрашивающем действительность стилем, не удалось изобразить красавца. Лицо мужчины почти полностью закрыто, но даже так чувствовался немой укор с его стороны. Мне казалось, он мне не доверяет.
– О, вот и вы. – подходя ко мне, сказал работник музея в форме охранника. – Не заметил, как вы зашли. Думал вас провести, но уже сами всё нашли. – он мялся и обильно потел, совершенно позабыв о манерах. – Вот, видите, что вандалы творят. – Охранник кивнул в сторону полотна.
– За что же его так? – спросил я, чтобы поддержать диалог.
– Да кто их разберёт этих вандалов. Кто говорит, что мол домогательства и насилие были с его стороны. А кто утверждает, что взяточником был страшным. Да какая уж теперь разница. Я считаю так – искусство портить нельзя. Кем бы ни был человек на портрете. Вы согласны? – он уставился почти впритык.
Я кивнул.
Снять напряжение у охранника не получилось, он стушевался ещё сильнее, что-то пробурчал под нос и скрылся в каморке под лестницей на второй этаж.
На самом деле чувства у меня были противоречивые. Порчу полотна я, как искусствовед, одобрить не мог, но и вывешивание столь противоречивой фигуры в холле, приветствующем посетителей, тоже не поддерживал. Совсем другое дело было бы, расположись он скромнее где-нибудь в углу, куда ни один бодрый и прыткий ум не доходит, или затеряйся в ряду больших полотен с раскидистыми пейзажами. Тогда бы никто его не тронул.
В этом храме полотен и статуй было не комфортно. С витражей на окнах и расписного купола строго смотрели многочисленные блюстители порядка. Их немой укол заставил вздрогнуть мои плечи. Вспоминались знакомые обстановки: маленькие церквушки и покосившиеся домики с печками. Там я медитативно убирал плесень с почерневших икон. Как сейчас помню эти ощущения: тишина, добродушные бабушки, настойчиво предлагающие чаепития с пирожками, запах сушёных трав или ладана, сердитый дед в поношенном жилете, из-за угла контролирующий процесс.
Сторож долго не появлялся, так что я решил действовать сам. Для начала я аккуратно снял картину со стены, потом достал из рамки и отнёс в подготовленное для меня место. Мне заранее сообщили, где искать мастерскую.
Вооружившись специальной лопаткой, я начал убирать верхний слой краски. Она отходила нехотя, как будто лениво. Её синеватый блеск стирался, передо мной оставалось мутное тёмное пятно. Непробиваемое и деревенеющее от моих прикосновений. Несколько часов я по слоям доставал человека из-под присохшей корки. Мои аккуратные действия не спасли изображения. Когда инородная краска была снята, на меня смотрело большое пятно с несколькими волосинками сверху. В области лица не осталось почти никаких намёков на былое высокомерие. В низу картины скромно читалось название – слово «Портрет».
Я открыл поисковую систему и забил всю имеющуюся информацию, которой располагал. Сначала пролистал интернет-библиотеки, потом сайты, использовал несколько популярных приложений с фотографиями из галерей, но тщетно. Нехотя я вернулся к сторожу.
– В смысле вы не знаете, что это за картина? – не веря себе, пытался понять мой вопрос сторож.
– Я не знаю, как выглядел оригинал, этого нет в интернете. У вас в архивах есть копии? – повторял я, всё больше раздражаясь от потупленного лица напротив себя.
– Ну… – протянул он, почесав затылок- Давайте посмотрим.
Мы несколько часов гуляли по закоулкам музея, обрекая себя на ингаляции пылью, нашли несколько похожих по непримечательности портретов и их копий. Возможно, что прошлый хранитель музея забыл отсканировать нужное полотно. От каждого нашего шага вверх поднималась пыль. Мы шли в этом дыму, как в болоте, достававшем до колен. Охранник усиленно прижимал брови к переносице, что делало его более похожим на гнома, совсем не добавляя серьёзности. Его вязанный красный жилет был настолько растянут в его области тела, плотно связанной с креслом, что тянулся широким хвостиком, раскачивающемся при каждом шаге. Мне нравилось смотреть, как он выписывал циклоиду в воздухе. Это интересовало больше, чем сваленные в кучи полотна и находящиеся в состоянии перманентной реставрации фигуры. Обойдя длинные и низкие коридоры, сторож остановился, его хвостик замер.
– Получается, нет такого. – он пожал плечами.
– Подождите, а как мне тогда восстанавливать картину? – возмутился я, не имея представления, что делать теперь.
– Уж не знаю. – недовольно фыркнул он, как бы намекая, что это не его проблема. – Мне работать пора. – произнёс он и довольный поковылял в сторону лестницы, радостно замахав хвостиком.
«Запись с камер.» – проскользнуло в моей голове.
Ведь ролик с тем, как активистка в жёлтой куртке обливает картину доступен. И там можно посмотреть на оригинал. Я моментально нашёл то видео, и оно даже было относительно чёткого качества для камеры видеонаблюдения, но это немногое мне дало. Дело в том, что лицо было исключительно невыразительным. Из тех, которые забываешь даже, смотря человеку в глаза. На телесном цвете лица находились среднего размера серовато-карие глаза, под ними терялся нос, увлекая за собой губы.
В полном бессилии я пошёл к дирекции музея.
– Ничем не можем помочь. – сказала очень занятая дама с самодельным гнездом на голове. На этой неделе должна состояться выставка одного очень экстравагантного художника, а он решил резко всё отменить из-за смерти канарейки.
Я вышел на порог музея и стал смотреть вдаль. Слабый ветер дул в спину. По его велению на высоте, сравнимой с потолком музея, облака играли в догонялки. Я смотрел, как они меняют форму, сталкиваются, деформируются.
"Какая метафора времени." – подумал я, немного погодя добавил. – "Хотя это и есть время."
Его неумолимость безвозвратно меняла реальность. Настоящее становилось прошлым с той же лёгкостью, что волны сменяют друг друга, ни на секунду не позволяя себе остановиться.
Вышел покурить сторож.
– А расскажите историю картины. – сказал я не без радости, что ветер несёт табачный пепел в противоположную сторону от меня.
– Да чего рассказывать. – он закурил сигарету и поправил жилет. – Анна Семёновна сказала, повесить что-то на входе, я достал со склада ближайшее и повесил. Скоро выставка, опять всё перевешивать. – его тяжёлый вздох ознаменовывал предвкушение большой работы.
– Может, просто убрать портрет? – неожиданно спросил я.
Охранник медленно повернулся ко мне со взглядом полнейшего недоумения.
– Не, так не пойдёт. Списать с зала картину это целое дело. – он крепко сжал сигарету в пухлых пальцах.
– А можно ли повесить её на верхнем этаже в конце? – мой вопрос был встречен косой улыбкой.
– Это можно. – посмеиваясь сказал он, закашлявшись дымом.
Так я и сделал в итоге. Странно было нести полотно по коридорам, заполненным всякими искусными вещами. Это напоминало процессию, где каждый натюрморт вазы с цветами и статуэтка птицы провожали меня взглядами. Две сотни лет в моих руках,чьё-то достоинство, и я несу его на чердак.
Я стоял напротив большой картины в квадратной рамке и думал.
Он отождествлял собой тот класс людей, который никогда не видно, но именно от его решений зависит больше всего. Именно такие мужчины проводят большую часть жизни за серым столом в маленьком кабинете, чтобы потом гордо повесить дорогостоящую картину с собственной персоной в огромном доме.
На тучном мужчине преклонного возраста не было лица. За широкими мазками не было видно тяжёлого взгляда, вселявшего ужас когда-то. Я не стал рисовать лицо с нуля, это мне запретила дирекция, а на мой вариант просто замазать его, она суетливо кивнула и показала знаком, что мне лучше удалиться.
Так этот чиновник умер во второй раз, теперь его не было даже в памяти живых. Он будет здесь почти один, среди натюрмортов. Будет ожидать посетителя, молить о мимолётном взгляде, но даже самый преданный почитатель искусства, выражающий свою страсть в непоследовательном и беспричинном поклонении любому автора любой эпохи, не сохранит ясности взора, будучи замученным этажами и коридорами неоспоримых шедевров. И человек на стене будет, хоть и не наблюдать, но точно ощущать скучающий вздох и слышать удаляющийся шаг.
А потом я ушёл.
Зеркало
Мне часто приходится ходить в магазины, особенно в тот, что около дома. Там спокойно и тихо, люди как будто движутся не в общем пространстве, а по индивидуальным коридорам, в упор не видя друг друга. Всё шло своим чередом, не менялось годами, пока в один день незримые, но непроницаемые воздушные стены спали под тяжестью безумия.
Когда настал вечер, я зашёл в двери, по привычке кинув взгляд на прилавок с нужным товаром. Немного поодаль стоял человек. Не переставая шевелиться ни на секунду, он дал мне повод думать, что, вероятно, гражданин болен, и мне следует проявить терпение и сочувствие. Со слегка опущенной головой я подошел к нему со спины. Человек был одет в клетчатую рубашку с бело-синими полосами и черные штаны, подчёркивающие грузное тело. На голове, менявшей свое положение чаще всех других частей тела, больше всего места занимала лысина. Я уже начал обходить его, когда неожиданно ощутил давление ещё одного присутствия. Будучи в наклонённом положении, когда пальцы начали тянуться за пакетом молока, я замер. Человек был не один. Мне стоило труда признаться себе в том, что я только что отчётливо видел две фигуры. Совершенно одинаковые фигуры. Ещё один человек пенсионного возраста стоял строго напротив первого и повторял его движения с точностью зеркала. Я почувствовал, как тело содрогается от необъяснимого страха. Медленно и осторожно я повернул голову. Оба старика смотрели на меня совершенно одинаковым выражением в симметричной позе. Я подпрыгнул на месте от испуга, и пакет вылетел у меня из руки, стукнулся о пол. На тускло-сером полу появилась быстро растущая белая лужа.
Старик растянул неестественно большой рот в улыбке и беззвучно зашевелил губами. Его двойник в ту же секунду проделал то же. Я сделал два шага назад, и повторяющийся дед, очевидно, утратив ко мне интерес продолжил. Не понятно было, кто был зачинщиком кривляний, оба как бы начинали и заканчивали вместе. Я немного рассмотрел их, стоя на безопасном удалении. Только один старик дергал рукой, как второй, всё так же стоящий напротив, без всякой задержки откликался. Они высовывали языки и дергали головами, делали вид, что переступают через что-то, а потом как будто крутили невидимые предметы в руках. Отойдя от окаменения, я скоро покинул здание.
На следующий день, надеясь, что ночь очистила мой разум от странного видения, я с легкой опаской зашёл в тот же магазин, но ещё до того, как дверь успела захлопнуться, я увидел их. Два человека стояли прямо в холле и точно дублировали действия друг друга к удивлению нескольких прохожих.
Такое стало продолжаться ежедневно. Человек и его клон не издавали звуков, ничего не покупали, но тем не менее неплохо пугали посетителей. Я жадно ловил слухи, стоя в очереди или подходя к своему подъезду, они противоречили друг другу, а иногда и тому, что я видел сам, но в надежде узнать хотя бы часть истории, я продолжал прислушиваться к шепоту зевак. В результате, я не выяснил ничего: никто не знал, кто эти два зеркальных человека и откуда взялись.
Через две недели простые повторения стали ещё более странными. Так один дед закинул ногу за спину, оставаясь стоять на другой, а руками в это время растягивал своё лицо с такой силой, что нос повис над выступом желтых зубов, как на краю обрыва. Второй без труда тут же оказался в такой же позе.
«Похоже на танец.» – прозвучал приглушённый голос в толпе.
Но это был не просто танец. Рядом со мной происходили бесовские пляски. В этой пугающей позе тела начали прыгать, еле удерживаясь от падений. Мне казалось, что сейчас они допрыгнут до потолка. И полезут по нему.
Потом, мучаясь от кошмаров, я вспоминал, что один сказал «помоги мне», снова повернув на меня дублирующийся взгляд, но, скорее всего, это мне почудилось. Никто не слышал, чтобы они производили хоть какой-то шум даже во время прыжков, а о внятных словах не слоило и думать.
В один день клоунада из стариков, в которой один другому клон, закончилась так же спонтанно, как и началась. Я хорошо запомнил звуковую волну, ударившую по ушам, последовавшую за ним всеобщую истерию и, в особенности, панику, сбрасывавшихся с эскалатора людей. Долго потом во дворах шептались о пустом полу и полном отсутствии следов. А у меня с того дня начались головные боли по утрам и кошмары.
Дублированным никогда не приходилось касаться друг друга, стоя на неизменно разделявшем расстоянии в тридцать сантиметров. Тем не менее явно связь между ними была, как у двух марионеток с перепутанными нитями.
В очередной раз бесшумно приземлившись на одну ногу, существа мгновенно достали из карманов по пистолету и выстелили друг другу в лоб.
Тени
Уже несколько дней девушка, сидящая сейчас за работой, мучилась тревожными сигналами бокового зрения. Разум, казалось, специально стремился обмануть её, убедить, что куртка на крючке скрывает убийцу, а случайно упавшая на окно тень дерева на самом деле незнакомец, повисший в воздухе в метре от балкона второго этажа с камнем в руке. Сигналы опасливого ума всегда были ложными, но ощущение постоянного, беспристрастного надзора, проводившегося без всякого разрешения, сильно давило, внушая безнадёжность.
Хуже всего были детали, самопроизвольно дорисованные воображением: огромные глаза со зрачками во всё глазное яблоко или без зрачков вовсе, непропорциональные конечности и неестественные движения. Ещё у них были мистические способности. Силуэты летали за девушкой, двигаясь только, когда она моргает или отворачивается, телепортировались ей за спину или за ухо, но исчезали, если смотреть на них прямо. Могли бесшумно прыгать в поле зрения, обратившись в падающую листву, тянуться тенью домашних растений, заглядывать через плечо…
С каждым днём девушка всё больше укреплялась в мысли, что пугающие тени не несут опасности. На проверку сигналы оказывались ложными. Но даже будучи надуманными, они устрашали правдоподобностью. Если страх можно отстранить логикой и здравомыслием, то тревогу так убрать нельзя. Как и гнетущее чувство собственной беспомощности перед обезоруживающей неизвестностью.
Каждый раз, когда она поворачивалась, силуэт превращался в безобидные предметы. Но будто как раз это было иллюзорностью, обманывающее своей показной простотой и невинностью. Зло играло, успевало спрятаться, пока длилось секундное моргание или разворот головы. Какое-то время спустя девушка перестала проверять силуэты. Может, боялась, случайно поймать скрывающегося, а, может, и в безобидном стала видеть нечто ужасное, которое могло ввести в заблуждение глаза, но не чувства. Смотря на груду одежды на стуле, которая секунду назад представлялась ужасным монстром, она продолжала ощущать холодный пот на спине. Как будто перевоплотившийся кошмар, меняя облики, сохранял свою сущность в неизменном виде, тем не менее продолжал создавать жалкие иллюзии в надежде остаться незамеченным. Но в этот раз она явно ощущала его присутствие.
Вскоре даже собственная тень, волочащаяся по пятам, стала вызывать дискомфорт, а блики от лампы неустанно наблюдали своим пустым лицом. Однажды, она вскрикнула от собственного отражения. Оно подпрыгнуло, девушка тут же сжалась, будто боясь нападения. Но существо за стеклом дрожало, боясь раскрыть глаза. Когда она нашла в себе мужество – решила изучить существо. Вид его был совсем изнеможденный, унылое выражение подчёркивалось чёрными полукругами под глазами и тусклым цветом кожи.
Так продолжалось некоторое время: утром она учила, как параметры порядка меняются в фазовых переходах разных кристаллографических структур, а ночью тряслась на кровати, боясь высунуться даже частично. Ночь превратилась в господство теней, которые переставали прятаться и распрямлялись во весь рост, свисая над загнанным существом.
В один день всё изменилось. Силуэты вышли с ней на улицу. Они готовились все предшествующие дни. Поджидали за каждым углом, в витринах, под деревьями. Нервы были на пределе.
«Это тень, просто показалось» – повторяла она, ощущая, как шаги крадут уверенность у слов.
Тело стремительно набирало скорость. Тени двигались согласованным ансамблем вместе с шагами. Тёмные силуэты стали опережать и дразниться, ехидно скалиться причудливо помятыми лепестками цветов в витринах и пытаться дотронуться мрачным недружелюбием в лицах прохожих.
«Там никого нет.» – уже кричала она внутри себя, но никто не слышал. Никто не видел, от кого она бежит. Никто не мог помочь.
Жгучая боль в лёгких заставила остановиться, чтобы, переводя дыхание, она снова оказалась под пристальным взором силуэта. За дверью магазина.
«Мне снова кажется, там никого нет.» – прорычала в сердцах она разгорячённо и с усмешкой резко повернула голову, чтобы успеть, чтобы застать обман врасплох и покончить с беспочвенным страхом.
С той стороны стекла в упор смотрели стеклянные, не моргающие глаза. Она шевельнулась, отступив на шаг. Окаменелые зрачки двинулись за ней.
