Александр Руж
Четвертый коготь дракона
Подошел с расстроенным видом Максимов.
– Никого нет, – промолвил он. – Придется или ночевать на вокзале, или идти пешком.
– Алекс! – Анита, не слушая, ткнула пальцем в газетный портрет. – Гляди!
Максимов присмотрелся и ахнул.
– Это же наш попутчик! Тот желторотый нахал, только без усов… Что он делает рядом с императором Николаем?
Газета была немецкоязычной, но ответ Анита уже знала.
– Этот желторотый нахал – тоже император. Король Австро-Венгрии Франц-Иосиф собственной персоной… В конце мая у них с Николаем Павловичем состоялась встреча на высшем уровне в Варшаве. Об этом, я так понимаю, и говорится в статье… Diablo, Алекс, ты чуть не застрелил одного из главных союзников России!
– Франц-Иосиф? – Максимов оторопело захлопал веками. – Ну да… ему должно быть лет восемнадцать… я читал… Но для чего, черт бы его побрал, ему понадобилось переодеваться в партикулярное платье, клеить дурацкие усы и ехать обычным поездом, без охраны, без свиты, в богом забытую швейцарскую глухомань?
– Этого я не знаю, – ответила Анита. – А их величество не соизволили объясниться. Зато о его перемещениях были прекрасно осведомлены какие-то гайдамаки. Одни его хотели прикончить, а вторые спасли. Ничего не понимаю.
– Я тоже, – признался Максимов. – Да мне, честно говоря, и не до того сейчас. Выпить бы чашку горячего кофе, а еще лучше – бокал «Сильванера» – и на боковую.
Максимов разговаривал с Анитой, а не со всемогущим духом из чудесной лампы, но его страстное желание было услышано и принято во внимание. Буквально из пустоты, из ниоткуда вынырнул упитанный низенький человечек в зеленом сюртучке, зеленых штанах и зеленых же сапогах. Единственное, что на нем было другого цвета, – темная шапка в форме изрядно помятого и надкушенного пирожка. Аниту удивило обилие пуговиц: ими у человечка были щедро усеяны и одежда и обувь.
– Доброй ночи, госпожа… господин… – Он сдернул с головы шапку и раскланялся с той учтивостью, с какой мещане раскланиваются с лицами более высокого звания. – Мое имя Магнус. Магнус Мейер. Вижу, вы только что прибыли в наш замечательный город. Не желаете ли остановиться у меня? Меблированные комнаты на Мюнцплац. Светло, просторно, все удобства…
На провансальском наречии ему было бы говорить легче, чем на классическом французском, отметила Анита по всегдашней привычке уделять внимание мелочам. Все указывало на то, что перед ними – уроженец одной из франкоязычных областей Швейцарии.
– А «Сильванер» у вас есть? – спросил Максимов тоном придирчивого экзаменатора.
– И «Сильванер», и «Пино гри», и «Мюллер-Тургау»… восемь сортов лучших швейцарских вин на любой вкус и цвет. Едой вы тоже останетесь довольны. Блюда национальной кухни: луковый пирог, айнтопфы из копченых ребрышек, шницель из телятины с сыром, грушевый мед, фондю…
– Достаточно, – прервала словоохотливого Мейера Анита. – Нас все устраивает. Правда, Алекс?
– Воистину, – кивнул Максимов. – Вот только где в вашем благословенном городе в сию ночную пору раздобыть экипаж?
– Зачем экипаж? – разулыбался Мейер, довольный тем, что залучил выгодных клиентов. – У меня за углом коляска. Домчимся мигом!
Они свернули за угол вокзала и увидели запряженную пегой лошадью повозку, возле которой стоял, засунув руки в карманы парусиновых штанов, Джеймс Грин. В его тонких губах была зажата кубинская сигара.
– Эй! – окликнул он Мейера безо всяких церемоний. – Это твоя телега? – Заметив Аниту и Максимова, вынул сигару из рта, проговорил радостно: – Тьфу ты! А я вас обыскался… Думал, вы уже уехали.
– То же самое мы думали про вас, – проворчал Максимов. – Где вы были?
– Договаривался насчет гостиницы. Представьте, нашел вполне сносный вариант. Присоединяйтесь, будет веселая компания! Отель «Мадлер». Говорят, ему уже лет триста. Сногсшибательные номера, ресторан для гурманов. Луковый пирог, грушевый мед, фондю…
– Спасибо, всем этим нас накормят в другом месте, – сказала Анита, держа на Грина обиду за то, что покинул их, не предупредив и не попрощавшись.
Она не была ханжой, однако считала, что соблюдение элементарных правил вежливости обязательно для каждого добропорядочного гражданина.
– Как хотите, – не стал навязываться Грин. – Тогда подкиньте меня до гостиницы. И если вдруг затоскуете – милости прошу в мои апартаменты.
* * *
Меблированные комнаты герра Мейера оказались на высоте. И не потому что располагались на третьем этаже старинного здания, построенного, по словам хозяина, в четырнадцатом столетии, а потому, что наличествовали в них и обещанный комфорт, и милый домашний уют, и европейская изысканность. Во всем здании была бережно сохранена средневековая отделка из камня и дерева, а стены радовали глаз искусными росписями с панорамными видами Цюриха и его окрестностей.
Впрочем, все это изящество Анита смогла по достоинству оценить только утром, когда, хорошо выспавшись, она почувствовала себя бодрой и освеженной. Завтрак, в соответствии с обещаниями владельца комнат, тоже не подкачал: были и луковый пирог, и грушевый мед, и фондю, и много чего еще. Покуда Анита и ее супруг пили горячий шоколад с круглыми глазастыми печеньками из линцского теста, которые здесь почему-то именовались нехорошим словом «Spitzbube», что в переводе означает «мошенник», герр Мейер вертелся рядом и настойчиво рекомендовал гостям сразу же после трапезы ознакомиться с красотами Цюриха.
– Здесь, напротив, стоит церковь августинцев, она старше моего дома лет на сто. Правда, ее не так давно перестроили. По сути, возвели новое здание на месте старого. Очень красиво! Если вы любите готику, советую зайти…
– Зайдем, – не стал возражать Максимов, степенно допивая шоколад.
– Но все это меркнет в сравнении с Гроссмюнстером! – продолжал вдохновенно вещать герр Мейер. – Это кафедральный собор, построенный еще в одиннадцатом веке на месте церкви, которую закладывал сам Карл Великий. Вы просто обязаны это увидеть! Иначе я не пущу вас обратно в дом и лишу обеда.
Полушутливая-полусерьезная угроза была лишней – Анита и без рекомендаций герра Мейера планировала посмотреть город, в котором они с Максимовым собирались задержаться дня на три-четыре. Мейер самым детальным образом растолковал им маршрут, добавил, между прочим, что в двух шагах от собора находится прелестный магазинчик готового дамского платья. Может быть, фрау пожелает подобрать себе что-нибудь подходящее?
Фрау с благосклонным видом сказала, что подумает.
Довольный герр Мейер в десятый раз пожелал гостям приятного аппетита и удалился. Он направился в самую дальнюю комнатенку, которую никогда никому не сдавал. Там, в темноте, за сдвинутыми портьерами, его поджидала девушка – маленькая, смуглая, встревоженная.
Он ласково провел рукой по ее волосам.
– Не волнуйся, Жози. Мы все уладим.
– Но как же мой Франки? – пролепетала она. – Он будет искать меня, он ничего не знает…
– Его оповестят, – уверил Мейер. – Прежде всего – твоя безопасность…
Ничего этого Максимовы видеть и слышать не могли. Покончив с завтраком, они заглянули на вокзал. Поезд с их багажом и Вероникой еще не пришел. По слухам, он должен был прибыть не раньше вечера. Аниту это не очень расстроило, она знала, что Вероника, проверенная во множестве испытаний, и сама не пропадет, и вещи сбережет в целости.
Наведя все нужные справки, покинули вокзальное здание. Аниту оно не впечатлило. Было странно наблюдать рядом с современным сооружением тянущийся на версту, если не более, ров, заполненный илом и ряской. Во рву отчетливо квакали лягушки. Герр Мейер рассказывал, что они в городе почитаются за существ весьма героических – по легенде, не раз спасали своим кваканьем Цюрих от нашествия супостатов. А вообще, скоро ров засыплют землей вместе с его отважными обитательницами и на его месте появится широкий прешпект, который свяжет вокзал с набережной Цюрихского озера. Максимов и Анита не стали дожидаться этого эпохального события и отправились гулять в более цивилизованные районы Цюриха.
С утра еще не пекло, погода стояла бесподобная – исключительные условия для того, чтобы отрешиться от земной суеты, думать о чем-нибудь возвышенном и наслаждаться видами города, основанного еще в римскую эру. Но некое смутное беспокойство преследовало Аниту с той самой минуты, когда они вышли из дома Магнуса Мейера. Она и сама не могла разобраться, чем оно вызвано. Ей отчего-то казалось, что здесь, в этом дремлющем разнеженном царстве, таится опасность. Какая именно? Этого Анита не могла определить, но то и дело вздрагивала, оглядывалась, проверяя, не следит ли кто за ними. Такое ощущение – она называла его по-научному «синдром хвоста за спиной» – появлялось у нее время от времени и прежде. Оно вызрело за последние годы, богатые приключениями, и еще ни разу не обманывало.
Анита поделилась своими страхами с Максимовым. Как и ожидалось, он отнесся к ним без должной серьезности:
– Это всё из-за вчерашней передряги, Нелли. Ты перенервничала, плохо спала этой ночью… вот тебе до сих пор и мерещится невесть что. – И глубокомысленно закончил: – Кому мы здесь нужны? Австрийский император – крупная фигура, допускаю, что есть немало тех, кто желает ему смерти. Но мы-то? Кто мы такие с позиции вечности? Пылинки на мутном стекле бытия… До нас никому не может быть дела.
Анита выслушала философскую сентенцию и мысленно упросила себя с нею согласиться. Максимов рассуждал верно. Кому охота следить за двумя праздношатающимися бездельниками, которым только и нужно, что поглазеть на красоты самой миролюбивой, как думалось до вчерашнего дня, страны Старого Света?
За предыдущие недели Анита уже насмотрелась на Швейцарию и составила о ней довольно подробное представление. Ей понравились провинциальные городки: невысокие домики с расположенными в шахматном, а то и вовсе в хаотичном, но при этом удивительно изящном порядке, балкончиками; приземистые башенки, которые словно боялись уколоть своими короткими шпилями небо. Видела она и крупные города с вызывающе высокими и острыми верхушками куполов.
Цюрих показался ей самым новаторским из всего, что попадалось за время поездки. Он уже окончательно избавился от замшелых древних стен, оборонительных башен и защитных укреплений. Это был деловой город, активно строящийся и расширяющийся во все стороны. Аните подумалось, что скоро ему тесно будет в долине между двумя покрытыми растительностью холмами. Нагромождение строений, представлявших собою очаровательно-сумасшедшую смесь различных стилей от барокко до классицизма, разбухало, как квашня под лучами жаркого летнего светила. Гроссмюнстер с его не то шестисот-, не то восьмисотлетней биографией смотрелся посреди эклектического разгула величественным анахронизмом.
– Наказ герра Мейера мы выполнили, – промолвила Анита, когда они неспешно брели по правому берегу ленивой речки Лиммат, вытекающей из Цюрихского озера и делящей центр города пополам. – Можем посмотреть еще что-нибудь. Я слышала, на церкви Святого Петра – самые большие в Европе куранты.
Взглянуть на куранты им не довелось. Едва миновали Гроссмюнстер, как откуда ни возьмись вылетел юркий одноконный ландолет с надвинутым над коляской тентом и помчался прямо на них. Максимов в последний миг успел оттолкнуть Аниту, увернулся и сам. Ландолет пролетел мимо, угодил колесом в грязную лужу, образовавшуюся после того, как ночью прошел небольшой дождик, и на платье Аниты, без того потерявшем идеальный вид в ходе вчерашних событий, расплылись бурые безобразные кляксы.
Максимов выдернул из-под пиджачной полы револьвер, который накануне, перед отъездом из Шпрайтенбаха, предусмотрительно переложил из чемодана в карман брюк (после всего, что произошло по пути из Базеля в Цюрих, это была совсем не лишняя предосторожность). Вытянул руку, навел мушку на прыгавшую корму ландолета. Анита вцепилась ему в локоть.
– Алекс! Что ты делаешь?
– Хочу выстрелить… Не мешай!
– Тебя посадят в тюрьму!
– Черт… он уже уехал! – Максимов опустил руку с оружием. – Ты успела рассмотреть кучера?
– Нет… По-моему, сутулый, с бородой… Больше ничего не помню.
– Плохо! Следовало бы заявить в полицию. Он хотел тебя сбить!
– Ничего подобного! Да, он несся прямо на меня, но в последний момент отвернул в сторону. Этот форейтор – очень ловкий, такой маневр не всем под силу.
Ярость Максимова понемногу улеглась, недовольство осталось.
– Ловкий он или не ловкий, все равно ему полагается выписать штраф за опасную езду! Посмотри, во что он твое платье превратил…
Анита как раз этим и занималась – со всей тщательностью осматривала подол и рукава, беспощадно забрызганные бородатым лихачом. Двух мнений быть не могло: платье испорчено бесповоротно. Мерзкая противная жижа впиталась в ткань и вызывала у Аниты отвращение. Хотелось поскорее переодеться, но во что? Багаж с запасом одежды все еще оставался в Шпрайтенбахе, с собой у Аниты на смену не было ничего. Она обругала себя за непредусмотрительность, достала из ридикюля веер, попробовала прикрыть отвратительные пятна, но ничего не вышло. Пятен было слишком много, а веер слишком мал. Анита готова была сквозь землю провалиться – ей чудилось, что все прохожие пялятся на нее со злорадными ухмылками.
Настроение было испорчено, прогулка по залитому солнечным светом Цюриху срывалась. Зато отчетливо вырисовывалась перспектива сидеть гадким утенком в комнате, пусть и комфортной, до тех пор, пока не приедет Вероника с чемоданами и не выручит свою несчастную хозяйку из бедственного положения. Анита сложила не оправдавший доверия веер и в сердцах сдавила его так, что он сломался.
Откуда столько напастей за неполные два дня? Причем сегодняшняя представлялась куда катастрофичнее вчерашней. Одно дело – эффектно пасть от рук кровожадных мизераблей, и совсем другое – ходить презренной замарашкой, сгорая от стыда под саркастическими взорами окружающих. Такого Анита вытерпеть не могла. Подумывала уже, не броситься ли головою вниз в сонную речушку, по которой грациозно плавали белоснежные лебеди, но на пороге душевного кризиса явилось спасительное озарение.
Магазин дамской одежды! Герр Мейер говорил, что это где-то рядом с кафедральным собором. Анита спряталась за широкоплечего Максимова, чтобы скрыть от прохожих свое уродство, и из-за его спины пробежала взглядом по стоявшим вдоль реки домам. Вот оно – то, что нужно! В витрине лавки стояли манекены, наряженные в умопомрачительные уборы с вакханалией кружев, бантов и блесток. Анита подтолкнула Максимова в нужную сторону, засеменила следом.
Владелец лавки оказался совсем молодым человеком с завитыми и напомаженными волосами, от которых за версту разило «Убиганом». Одет он был в бархатную куртку броской красной расцветки, что придавало ему в некоторой степени инфернальный вид. Анита вынуждена была рассказать о своем бедствии, и он, не сдержавшись, плотоядно потер ладонь о ладонь. Чутье торгаша подсказало ему, что богатой покупательнице, попавшей в такой переплет, можно – и должно! – всучить что-нибудь подороже. Анита пребывала в унынии и согласна была на все, лишь бы побыстрее прекратить адские мучения.
Лавочник предложил ей на выбор несколько платьев, она послушно перемерила их все, не особенно приглядываясь к своему отражению в зеркале. Платья были страхолюдные, брать их она не собиралась, понимала, что это не более чем разгон, и ждала, что же ароматизированный коммерсант извлечет из своих закромов, когда игра пойдет всерьез и по-крупному.
Коммерсант, повздыхав и посетовав на то, что достойных нарядов, подходящих Аните по размеру и фасону, в наличии нет, изобразил глубокие раздумья, потом просиял и вкрадчивым шепотком, как величайшую тайну, сообщил, что у него есть одно платье – такое впору носить принцессе или, чем черт не шутит, королеве. Если госпожа желает взглянуть, он его вынесет.
Анита пожелала. Она не надеялась увидеть ничего экстраординарного, знала, что восхищение продавцов собственным товаром надо воспринимать критически, делить на два. Однако ж платье, которое напомаженный вынес откуда-то из-за ширмы, держа на вытянутых руках, словно драгоценность, заставило ее погасить снисходительную полуулыбку.
Анита, как и все ее современницы дворянского сословия, войдя в пору зрелости, вынуждена была носить модную одежду и постоянно страдала от все новых и новых дизайнерских новшеств. Женские костюмы, вместо того чтобы становиться более удобными и легкими, не сковывающими движений и подчеркивающими естественную красоту, делались год от года все тяжелее, бестолковее и непрактичнее. Объем юбок увеличивался, давно превзойдя разумные пределы. Наверное, рыцарям времен Крестовых походов было куда легче носить свои стальные латы, чем женщинам середины XIX века щеголять в разработанных современными модельерами убранствах. От рыцарей хотя бы не требовалось изображать утонченность, а нынешние дамы обязаны были думать о пластике с эстетикой и делать вид, будто колоколообразные хламиды, придуманные полоумными изуверами, чрезвычайно элегантны.
То, во что одевались женщины, достигло, по мнению Аниты, верха бессмысленности. Она чувствовала себя закованной в гипс, связанной тугими канатами. Тело отзывалось болью на любую попытку шевельнуться и вздохнуть чуть глубже обычного. Полезные же функции одежды утрачивались – даже корсет теперь только утягивал талию, немилосердно впиваясь в кожу и грозя переломить позвоночник, но перестал поддерживать спину, как было раньше. Так что об осанке приходилось заботиться самостоятельно, что отнюдь не являлось простой задачей, если учесть, что неподъемное платье перевешивало его владелицу то на одну сторону, то на другую.
Короче говоря, Анита могла бы адресовать моде и тем, кто направлял оную, много неласковых слов. Она как-то заметила Алексу, что именно эта вечная пытка подвигнет женщин на борьбу за свои права. В прошлом году уже прозвучал первый звонок – в Нью-Йорке собралось семь десятков смелых представительниц прекрасного пола, которые впервые заговорили во всеуслышание о том, что считают себя оскорбленными, угнетенными и лишенными священных гражданских привилегий. То ли еще будет…
Но сейчас думы о священных привилегиях напрочь вылетели из головы Аниты. Она смотрела на принесенное лавочником платье и едва ли не впервые воспринимала предмет одежды как произведение искусства. Перед нею было изумительное чудо сиреневого цвета из парчи с золотым рисунком. Перед корсета и юбка были покрыты шелковыми нитями, жемчугом, а также бисерными розами. В лучах солнца, проникавшего через окна лавки, блестело все платье, включая края рукавов, обработанные серебряной тесьмой. И что удивительно, не виделось в этом никакой павлиньей пышности – все по делу и сугубо гармонично. Будь на месте Аниты завзятая модница, она не удержалась бы от экспрессивного восклицания. Анита удержалась, сделала спокойное лицо, повернулась к Максимову.
– Как оно тебе, Алекс?
– По-моему, неплохо, – ответил он, подавив зевок.
Максимов, как все люди с техническим складом ума, да еще и военные, ничего не понимал в красоте дамских нарядов. Анита поинтересовалась его мнением так, для приличия, не надеясь на дельный совет.
– А других у вас нет? – спросила она продавца, чтобы не воображал, будто вынес сокровище.
Он скорчил кислую мину, ответил отрицательно. Предложил пошить платье на заказ с учетом всех пожеланий фрау. Но это будет небыстро, в течение двух-трех недель, в зависимости от сложности. Аниту такой расклад ни в коей мере не устраивал.
– Хорошо, – сказала она. – Я бы взяла это. Но во сколько оно обойдется? Я знаю цены в вашей стране. Платье с такой отделкой должно стоить очень дорого.
– Оно бы стоило дорого, – ответил лавочник, – но его шили персонально для одной дамы… о-очень важной дамы… – Он поднял глаза к потолку. – Когда все уже было готово, она вдруг отказалась от заказа. Мы ее больше не видели. Что теперь делать с этим платьем, я не знаю, поэтому согласен уступить его вам вполовину дешевле.
И он назвал сумму, которая показалась Аните приемлемой. Она все же отыграла немую сцену «Колеблющаяся покупательница». Тогда продавец вынул из-под прилавка проволочную загогулину размером с мизинец и положил рядом с платьем.
– Самоновейшее изобретение мистера Ханта из Североамериканских Штатов. Булавка, которой невозможно уколоться.
«Опять американец! – подумала Анита. – Везде-то они со своими изобретениями!» А вслух усомнилась:
– Так-таки невозможно?
– Смотрите сами. Булавка сделана из цельного куска проволоки. Вот этот завиток представляет собой пружину. А вот это – специальная крышечка, под которую вставляется острие, чтобы избежать случайного укола. Легким нажатием пальцев вы расстегиваете булавку и легким же застегиваете.
Объясняя все это, лавочник тут же и демонстрировал достоинства новинки.
– Остроумно! – одобрил Максимов. – Я о таком не слышал.
– Изобретение запатентовано в этом году, массовый выпуск еще не налажен, в Европу доставлены единичные экземпляры. Этот мы преподносим вам в подарок. Его можно носить как украшение, – лавочник пристегнул булавку к «платью принцессы», – а можно что-нибудь ею заколоть, не опасаясь, что она выпадет и потеряется.
В ответ на такую любезность Аните оставалось только вынуть из ридикюля кошелек с франками.
Платье было куплено. В отгороженном шторкой примерочном закутке, который она на испанский манер называла el probador, Анита переоделась, с выдохом облегчения сбросила с себя испорченное дорожное платье (отдать, что ли, Веронике на тряпки? Нет, лучше сразу выкинуть, чтобы не попадалось на глаза и не напоминало о сегодняшнем позоре) и облачилась в сказочное убранство, оказавшееся не только восхитительным на вид, но еще и достаточно свободным. Движения в нем не были так стеснены, как в платьях, которые Аните доводилось носить прежде.
На этот раз она долго и подробно смотрелась в зеркало в потускневшей медной раме и осталась довольна. Покупку следовало признать удачной. Анита поправила на груди диковинное украшение – безопасную американскую булавку, – отдернула шторку и показала себя во всей красе Максимову.
– Ну, как?
Даже такой черствый технарь, как Алекс, не мог не признать, что с платьем они угадали. Лавочник же всплеснул руками и куликом, хвалящим свою несравненную трясину, защебетал:
– Я так и знал, что вам подойдет! Это фортуна… Платье словно на вас пошито. Фрау выглядит блестяще! Будь я монархом, я бы с радостью уступил вам свой трон и пал бы к вашим ногам! – А далее уже Максимову: – Заметьте… нигде, ни в одном другом магазине Цюриха, вы бы не нашли столь тонкой оправы для вашего бриллианта.
Он бы бесконечно расточал свои трескучие комплименты, но слушать их Аните было неинтересно, она сделала знак Максимову, и супруги вышли из лавки.
Анита ожидала, что, перестав быть гадким утенком, она немедленно ощутит прилив бодрости и вернется в приятное расположение духа, однако ничего подобного не произошло. Напротив, едва они с Алексом очутились на улице, как снова накатило предчувствие чего-то дурного, угрожающего. Анита передернула плечами, точно ее охватил озноб, хотя солнце уже поднялось и утреннюю прохладу сменил полуденный зной. Башенные часы пробили двенадцать.
– Куда пойдем? – спросил Максимов. – Времени у нас хватает, можем подняться на один из этих холмов…
Анита отказалась. Ей хотелось поскорее вернуться в меблированные комнаты герра Мейера, где она чувствовала себя в бо́льшей безопасности.
– Домой так домой, – покладисто согласился Максимов.
Он сделал шаг, как вдруг его рука с быстротой ящерицы скользнула в карман, где лежал револьвер.
– Вот он, прохвост! Сейчас я с ним побеседую…
Анита повернула голову вправо, и в поле ее зрения совсем на чуть-чуть показалась заросшая клочковатой бородой физиономия. Какой-то человек притаился за стеной ближайшего дома.
– Кто это?
– Ты не узнала? Это же тот болван, который чуть тебя не задавил!
Анита не была в этом уверена на все сто процентов. Хама-кучера она видела лишь мельком, не в лицо, но в Максимове уже пробудился охотничий азарт.
– Ты была права: за нами следят. Вот этот самый и следит… Ну, теперь-то я выясню, что ему от нас нужно. – Максимов вытащил револьвер.
– Алекс, прошу тебя: будь осторожен!
– Я всегда осторожен… Стой здесь и никуда не уходи.
Максимов метнулся следом за скрывшимся соглядатаем. Анита осталась стоять на тротуаре. За себя она не беспокоилась – разгар дня, центральная часть города, снуют прохожие, окна домов распахнуты. А вот волнение за Алекса присутствовало. У него голова горячая, он часто забывает об осторожности, а тот бородатый еще неизвестно кто таков и какие у него цели…
Максимов меньше всего думал об осторожности. Держа руку с револьвером за бортом пиджака, чтобы не слишком шокировать цюрихских обывателей, он бежал за обладателем клочковатой бороды, а тот во все лопатки удирал от него. Максимов видел перед собой, шагах в двадцати впереди, его сгорбленную спину и заросший длинными спутанными волосами затылок. Бородач едва ли был моложе Максимова, но бежал достаточно быстро. И что примечательно – оглянулся всего один или два раза. Убедился, что преследователь не отстает, и как будто успокоился. Бежал себе и бежал дальше.
– Стой! – крикнул Максимов. – Остановись!
Окрик не возымел никакого действия. То ли остолоп не понимал французского, то ли притворился глухим.
Они сажень за саженью углублялись в паутину узеньких улочек, пробегали мимо жилых домов и патриархальных зданий цеховых гильдий, пересекали маленькие нарядные площади. Набережная Лиммата осталась далеко позади. Максимов начал тревожиться об оставленной Аните. Слишком долгое его отсутствие должно было ее насторожить. Еще, чего доброго, отправится на поиски, заплутает в незнакомом городе…
Затянувшуюся погоню пора была прекращать. Держа согнутую руку с револьвером у груди, трудно увеличить скорость. Максимов сунул оружие в карман и припустил, как на спортивной дистанции. Он рассчитывал, что таким манером догонит бородача в два счета. Но тот, услыхав за спиной участившийся дробот, тоже прибавил – да как! Тренированному Максимову не удалось сократить разделявшее их расстояние ни на аршин. Впрочем, оно и не увеличивалось, держалось прежним. Только тут в голове Максимова что-то щелкнуло, он стал подозревать, что лукавый бородач для чего-то нарочно уводит его за собой. Кажется, так же поступали в былые времена монголо-татары – показывались на глаза неприятелю, а после без особой прыти убегали, чтобы заманить его в ловушку. Где-нибудь в засаде сейчас скрывается пяток хорошо вооруженных лиходеев, готовых наброситься на увлекшегося беготней русского недотепу.
– Погоди! – предпринял Максимов еще одну попытку вступить в переговоры. – Давай объяснимся… Я тебе ничего не сделаю! – И поскольку реакции опять не последовало, вконец разозлился: – Ах, так? Тогда стреляю!
И пальнул бы – для первого раза в воздух, потом по ногам, – но беглец не стал дожидаться кровавой развязки. Вот только что он был здесь, мельтешил перед Максимовым – и внезапно его не стало. Максимов даже заметить не успел, куда тот подевался. Шмыгнул, вероятно, в какую-то подворотню, и поминай как звали.
Максимова охватила ярость. Столько пробежать по солнцепеку, покрыться с ног до головы липким противным потом – и все зря? Он сунулся в одну подворотню, в другую, окликнул копошившуюся во дворе с двумя детьми рыхлую швейцарскую бабу, хотел расспросить ее о бородаче, да только напугал своим взъерошенным видом и револьвером в руке. Ничего не добился, плюнул, проклял всех на свете швейцарцев и повернул обратно к Лиммату.
– Вот бес горбатый… куда завел! – зло бубнил он себе под нос на ходу и с брезгливостью поводил плечами под омерзительно мокрой сорочкой. – Надо было сразу пулю в зад… Из этих трущоб век не выберешься!
Выбрался. Помогли высоченные, как две каланчи, башни Гроссмюнстера. На них и шел, пока не очутился на берегу реки. Вот он, собор, вот тут должна была ждать Анита. Но ее не было. Максимову стало нехорошо. Рыскнул вправо, влево. На первый взгляд ничто не нарушало покоя, но по ускоренным шагам прохожих, по их сторожкому зырканью, по многочисленным силуэтам в окнах, за чуть отодвинутыми гардинами, стало ясно: совсем недавно здесь что-то случилось.
Максимов поднял с тротуара несколько зерен бисера. Такие же точно украшали обнову Аниты, купленную в лавке у напомаженного продавца.
И Максимов понял: стряслась беда.
