Александр Пушкин
Медный всадник
«Домик в Коломне» был воспринят как «забавный анекдот», а Надеждин заметил, что эта поэма «несравненно ниже “Нулина”» (некогда самим же Надеждиным обруганного).
Текст «Медного всадника» дошел до читателей в искаженном виде. Возможно, это повлияло на ее восприятие: оно поначалу было довольно сдержанным. Тем не менее высокую оценку «петербургской повести» дал Виссарион Белинский в «одиннадцатой и последней» статье из цикла «Сочинения Александра Пушкина»{22}. Идею «Медного всадника» Белинский интерпретирует так: «Мы понимаем смущенною душою, что не произвол, а разумная воля олицетворены в этом Медном Всаднике, который, в неколебимой вышине, с распростертою рукою, как бы любуется городом… ‹…› Смиренным сердцем признаём мы торжество общего над частным, не отказываясь от нашего сочувствия к страданию этого частного».
Что было дальше?
У каждой из поэм – собственная судьба.
«Руслан и Людмила» имела такой успех, что уже в 1821 году в Петербурге был поставлен «большой волшебно-героический балет в пяти действиях» «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора, злого волшебника» (хореограф Адам Глушковский на музыку композитора Фридриха Шольца). В 1842 году поставлена опера Михаила Глинки. В 1972 году был снят фильм «Руслан и Людмила». Вообще поэма прочно вошла в массовую культуру.
«Кавказский пленник» тоже стал сюжетом для оперы Цезаря Кюи, впервые поставленной в 1883 году. Однако главное – то, что эта поэма вдохновила писателей последующих поколений на «ремейки»: в их числе юношеская поэма Лермонтова и знаменитый рассказ Льва Толстого (1872). У Толстого побегу пленника способствует не взрослая девушка, а тринадцатилетняя девочка, любовного сюжета нет. Рассказ Толстого, в свою очередь, стал толчком для фильма Сергея Бодрова (1996), действие которого происходит в Чечне в 1994–1995 годах. Существует и непосредственная экранизация рассказа Толстого (1995).
На сюжет «Бахчисарайского фонтана» написан балет Бориса Асафьева (1934), на сюжет «Полтавы» – опера Бориса Фитингофа-Шеля (1866) и гораздо более знаменитая опера Петра Чайковского «Мазепа» на либретто Виктора Буренина (1884), на сюжет «Цыган» – опера Сергея Рахманинова «Алеко» (1893).
Все поэмы Пушкина были предметом многократного переосмысления и интерпретации у литературоведов разных эпох. В особенности это относится к недооцененному современниками «Медному всаднику», который оказал влияние на становление «петербургского текста русской литературы» (термин филолога Владимира Топорова) уже в 1840–1850-е годы. Начиная с 1900-х «Медный всадник» входит в читательском восприятии в число главных, базовых текстов русской поэзии XIX века. Образы «петербургской повести» многократно переосмысляются в поэзии и прозе следующего столетия (например, в стихотворении Мандельштама «Петербургские строфы», в «Петербурге» Андрея Белого и в произведениях поэтов ленинградского андеграунда 1970–1980-х годов). Откликом на «Полтаву» стала поэма Алексея Парщикова «Я жил на поле Полтавской битвы» (1985).
Что такое поэма?
В XVIII веке с понятием «поэма» (в отличие от «оды», «песни», «послания», «сатиры») связывался прежде всего эпос в традициях Гомера и Вергилия. У поэтов XVIII века это мог быть либо эпос государственно-патриотического содержания («Генриада» Вольтера, «Петр Великий» Ломоносова, «Россиада» Михаила Хераскова), либо основанный на мифологическом («Тилемахида» Василия Тредиаковского) или библейском («Мессиада» Клопштока) сюжете. В то же время существовала традиция комической поэмы, перенимающей и пародирующей сюжетные ходы и формы высокого эпоса («Налой» Буало, «Похищение локона» Александра Поупа, «Елисей, или Раздраженный Вакх» Василия Майкова) или излагающей мифологический сюжет «грубым слогом» (комические переложения «Энеиды» Пьера Скаррона, Николая Осипова, Ивана Котляревского, Викентия Ровинского – соответственно на французский, русский, украинский и белорусский языки). Наряду с этим в период предромантизма получил новый импульс восходящий к Ренессансу жанр «сказочной поэмы» (часто шуточной). Источником ее могла служить Античность (как в знаменитой «Душеньке» Ипполита Богдановича) или, чаще, те представления о древнерусском эпосе, которые были у людей XVIII – начала XIX века.
Александр Бенуа. Иллюстрация к «Медному всаднику»[6]
Пушкин в «Руслане и Людмиле» довел этот жанр до совершенства и по существу «закрыл» его.
Дальше предстояла разработка нового не только для русской, но и для мировой литературы жанра «байронической» поэмы, с резкими страстями, разорванным и недосказанным сюжетом, скачками действия, быстрыми переключениями планов. Пушкин открыл этот тип поэмы в России. За ним следовали Баратынский («Эда», 1824; «Бал», 1828; «Наложница», 1831), Кондратий Рылеев («Войнаровский», 1824), Иван Козлов («Чернец», 1824), Андрей Подолинский («Борский», 1829; «Нищий», 1830), затем – молодой Лермонтов. Между тем сам Пушкин довольно быстро отказывается и от байроновского «мрачного» и «разочарованного» героя (этот образ подвергается философской рефлексии в «Цыганах»), и от самого типа поэмы, сосредоточенного на одном герое и одном локальном конфликте. Возрождая традиции «большого эпоса», он в «Полтаве» и «Медном всаднике» связывает личные судьбы героев с событиями большой истории, вводит в текст разные голоса и разную оптику, добиваясь полифонического эффекта. Такой же эффект преследует использование драматической, диалоговой формы в «Цыганах» и «Сцене из Фауста».
В других произведениях Пушкин опирается на традицию шуточной поэмы, но уже не классицистскую (пародирующую приемы эпоса), а романтическую, подхватывающую мотивы литературы Возрождения. Для таких поэм Пушкина («Граф Нулин», «Домик в Коломне») характерна подчеркнутая «ничтожность» действия, сводящегося к незаконченному эротическому анекдоту; цель поэта – мимоходом показать бытовые картины и продемонстрировать возможности просодии и композиции.
Сложность и недоопределенность понятия «поэмы» приводит к тому, что Пушкин называет часть своих поэм «повестями в стихах», а «Евгения Онегина» – «романом в стихах».
Отходит ли Пушкин от романтизма?
Понятие «романтизм» в русской критике появилось в 1819 году (его ввел в оборот Петр Вяземский). Сам Пушкин воспринимал его прежде всего как «отвращение от классицизма», как свободу форм и фантазии и до конца определял себя как романтика. В то же время пушкинская «школа гармонической точности» по многим параметрам выходит за границы романтизма в узком смысле слова. Исследователи русского романтизма (например, Юрий Манн) рассматривают в контексте этого направления в первую очередь «южные» поэмы Пушкина (от «Кавказского пленника» до «Цыган»).
В то же время и в более поздних произведениях Пушкин, широко вводя в действие реалистические элементы, разрушая романтические мифы (прежде всего миф об исключительной, уникальной личности, одержимой высокими страстями), стремясь к многомерности и гармонической соотнесенности разнородных мотивов, остается во многих отношениях в рамках романтической эстетики. Например, в «Медном всаднике» романтической традиции противоречит «ничтожность» образа главного героя, прозаичность его мечтаний. Но сам характер поэтического конфликта, смешение реального и фантастического, мотив безумия – все это делает «петербургскую повесть» произведением романтической эпохи.
Можно ли говорить о Пушкине как о реалисте?
По мере развития своей поэтики Пушкин все смелее вводит в текст реальный житейский материал. В «Графе Нулине» и «Домике в Коломне» в центре внимания именно «низкая», «пошлая» действительность. Но ее презентация – не самоцель. Пушкин точно описывает помещичий быт и быт петербургского «нижнего среднего класса», но социальные аспекты этого быта – вне его интереса. Реальность становится предметом сложной литературной игры; более того, ее прозаичность оценивается с точки зрения высоких романтических стандартов и становится объектом романтической иронии. При этом на Пушкина влияют и традиции русского классицизма: образ Нулина, пустоголового светского хлыща, поверхностно хлебнувшего французской культуры, традиционен для русской сатиры XVIII – начала XIX века.
В «Медном всаднике» реалистическое описание жизни и психологии Евгения и наводнения контрастирует со смелыми метафорами и грандиозностью основного образа поэмы. В целом реализм зрелого Пушкина – важный элемент его поэтики, но называть Пушкина-поэта «реалистом» в том смысле, в каком мы употребляем это слово применительно к Некрасову или Толстому, все-таки трудно.
Почему герои Пушкина «Разочарованы»?
Мотив уныния, печали, вызванных прежде всего разлукой с возлюбленной и друзьями, – общее место предромантической и романтической лирики. В конце 1810-х годов ведущим жанром русской поэзии становится элегия, лирический герой которой не только лишен любви и дружбы, но и разочаровался в них, как и во всех радостях жизни. Типичный пример таких элегий – «Погасло дневное светило…» Пушкина (1820) или «Разуверение» Баратынского (1821). Образ мрачного, разочарованного в жизни, но именно этим привлекательного, сильного, харизматического героя был введен в массовое сознание поэмами Байрона, оказал влияние на целое поколение и еще больше усилил культ «разочарования». Резкой критике этот культ и сам жанр элегии подверг Вильгельм Кюхельбекер в статье «О направлении нашей поэзии, в особенности лирической, в последнее время» (1824):
Да не подумают… что не признаю ничего поэтического в сем сетовании об утрате лучшего времени жизни человеческой, юности, сулящей столько наслаждений, ласкающей душу столь сладкими надеждами. Одно, два стихотворения, ознаменованные притом печатью вдохновения, проистекшие от сей печали, должны возбудить живое сочувствие, особенно в юношах, ибо кто, молодой человек, не вспомнит, что при первом огорчении мысль о ранней кончине, о потере всех надежд представилась его душе, утешила и умилила его? Но что сказать о словесности, которая вся почти основана на сей одной мысли?
Для Пушкина характерно противопоставление пресыщенного и разочарованного героя, погруженного в уныние и хандру, и персонажа, полного свежих и сильных чувств (Пленник – горянка в «Кавказском пленнике», Алеко – Земфира, Онегин – Ленский, Онегин – Татьяна, графиня – Параша в «Домике в Коломне»). Используя романтический стереотип, он ставит его в новый контекст и переосмысляет. Особый подход к теме Пушкин демонстрирует в «Сцене из “Фауста”». Уныние и «скука» Фауста – результат не его личных разочарований, но проклятия, тяготеющего над человеческой природой, убожества и несовершенства человеческих чувств. Именно его обнажает беспощадный Мефистофель.
Почему публика «разлюбила» Пушкина?
После бурного читательского успеха «Руслана и Людмилы», «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана» наступило резкое охлаждение к Пушкину читателей и критики на рубеже 1820–1830-х годов. В определенной степени оно связано с разочарованием политической позицией Пушкина, его отказом от радикализма и «тираноборческих» мотивов. Но главным образом публику отталкивало усложнение структуры и идей пушкинских произведений, отсутствие центрального эффектного героя, простых и бурных «страстей», экзотики. Не следует забывать, что в результате социальных процессов 1820–1830-х годов читательский круг заметно расширился, в него пришли представители менее культурных слоев (мелкие чиновники, семинаристы, купцы и пр.), которые предъявляли к литературе более примитивные требования. Разочарование в Пушкине, неприятие «Полтавы» (а также «Бориса Годунова») сочетаются с бурным успехом авантюрно-сентиментального романа Булгарина «Иван Выжигин» и расцветом утрированного, экзальтированного романтизма в поэзии.
Как Пушкин в поэмах работает с реальным историческим и этнографическим материалом?
Примером такой работы может служить «Бахчисарайский фонтан». Фонтан был установлен в правление Крым-Гирея (1758–1764) у могилы одной из его жен, мусульманки (возможно, грузинского происхождения) Дилары Бекеч. Впоследствии он был перенесен во дворец. Легенда связала его с именем польки Марии Потоцкой, якобы бывшей наложницей хана. Пушкин во время посещения Бахчисарая в 1820 году уже знал легенду о памятнике. По собственному описанию Пушкина («Отрывок из письма к Д.»): «Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат». В качестве приложения к поэме напечатан также фрагмент «Путешествия по Тавриде» Ивана Муравьева-Апостола, критически оценивающего легенду о польке-наложнице. Тем не менее Пушкин, демонстрируя читателю условность этой легенды, кладет ее в основу поэмы – причем (судя по упоминанию о «кознях Генуи лукавой») относит действие к XV–XVI векам (Бахчисарай основан в 1532 году). Имя хана Гирей – это просто название династии (точнее – Герай).
Фонтан слез. Бахчисарай[7]
В то же время Пушкин исправляет свою грубую ошибку, допущенную вслед Байрону: в первоначальной редакции он называет евнухов «кизляры» («кизляр» – девушка, а евнух – «кизляр-баши», «начальник над девушками»).
В «Цыганах» поэтической вольностью является прежде всего описание цыган как «невинного» народа со свободными нравами, не знающего ревности и насилия.
Напротив, в «Полтаве» Пушкин настаивает на своей исторической точности и достоверности описанных событий. В частности, он пишет: «Мазепа действует в моей поэме точь-в-точь как и в истории, а речи его объясняют его исторический характер». При этом трактовка образа Мазепы может быть воспринята как субъективная; вопрос о мотивации гетмана сложен и неоднозначен. Кроме того, Пушкин допускает (возможно, по незнанию) фактические ошибки, влияющие на его концепцию. Сватовство Мазепы и побег к нему Матрены Кочубей (чье имя Пушкин «облагородил») относится к 1704 году. В том же году Матрена вернулась в родительский дом. Кочубей узнал о замыслах Мазепы позже, в 1706 году, и тогда же отправил первый (из трех) донос. У Пушкина Кочубей знает о мятежных намерениях гетмана, но доносит о них лишь тогда, когда Мазепа наносит ему личную обиду.
Наконец, в «Медном всаднике» Пушкин стремится к максимальной достоверности и точности в описании наводнения, снабжая «петербургскую повесть» подробнейшим фактическим комментарием и критикуя Мицкевича за вольность его описаний в «Олешкевиче» (это стихотворение он притом называет одним из лучших у польского поэта).
