bannerbannerbanner
Александр Пушкин на rendez-vous. Любовная лирика с комментариями и отступлениями

Александр Пушкин
Александр Пушкин на rendez-vous. Любовная лирика с комментариями и отступлениями

Полная версия

© А. А. Харитонова, худ. оформление, 2024

© О. С. Муравьева, составление, комментарии, отступления, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

От автора

В известной статье «Русский человек на rendez-vous» (1958) Н. Г. Чернышевский выявил некоторые особенности развития любовного сюжета в русской литературе и обрисовал образ типичного русского героя этого сюжета. В своих рассуждениях критик опирался главным образом на произведения Тургенева и Гончарова. Образ главного героя-любовника русской литературы – Александра Пушкина – под таким углом зрения, в сущности, не рассматривался. В необъятной пушкиниане, разумеется, много сказано и о его любовных связях, и о его любовной лирике, но все эти сведения с трудом складываются в целостный образ. Не говорим уже о постоянном смешивании личности поэта с лирическим субъектом его стихотворений.

Любовная лирика Пушкина, выстроенная в хронологический ряд, удивительным образом складывается в завершенный сюжет, где есть начало и конец, сквозные мотивы и постоянные образы. Комментарий к стихотворениям, написанный в свободной, почти беллетристической форме, следует непосредственно за каждым стихотворением, с тем чтобы книга представляла собой единый текст. В такой книге не обойтись, конечно, без фактов биографии поэта, но в основном внимание сосредоточено на лирическом субъекте его стихотворений. История пушкинской любовной лирики – увлекательная и драматичная история его становления как поэта и как мужчины. В лирических признаниях скрыты сложные психологические коллизии, анализ которых поможет яснее представить себе внутренний мир Пушкина. Разговор о лирических стихотворениях невозможен без некоторых теоретических положений касательно лирики в целом и особенностей пушкинской поэтики. В книге предусмотрен ряд коротких отступлений, например: «О лирическом герое», «О содержании лирического стихотворения», «О "мертвой возлюбленной" Пушкина» и пр. В конце книги даются библиографические справки. Книга адресована не узким специалистам, а широкому кругу читателей, интересующихся поэзией, Пушкиным и его эпохой.

1813 год

В мае 1813 года ему исполнилось четырнадцать лет. В это лето он написал свое первое любовное стихотворение! Первой музой будущего великого поэта стала Наталья – крепостная актриса графа Варфоломея Васильевича Толстого, имевшего в Царском Селе свой театр. Посещение спектаклей составляло «первое и почти единственное удовольствие» лицеистов, которым даже летом не разрешалось покидать Царское Село[1]. Хорошенькие актрисы, естественно, привлекали внимание взрослеющих мальчиков, а Наталья, по рассказу В. П. Гаевского, считалась в труппе «первой любовницей»[2]. Не устоял перед ее чарами и Пушкин.

К Наталье

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь – и я влюблен!

Пролетело счастья время,

Как, любви не зная бремя,

Я живал да попевал,

Как в театре и на балах,

На гуляньях иль в воксалах

Легким зефиром летал;

Как, смеясь во зло Амуру,

Я писал карикатуру

На любезный женский пол;

Но напрасно я смеялся,

Наконец и сам попался,

Сам, увы! с ума сошел.

Смехи, вольность – всё под лавку,

Из Катонов я в отставку,

И теперь я – Селадон!

Миловидной жрицы Тальи

Видел прелести Натальи,

И уж в сердце – Купидон!

Так, Наталья! признаюся,

Я тобою полонен,

В первый раз еще, стыжуся,

В женски прелести влюблен.

Целый день, как ни верчуся,

Лишь тобою занят я;

Ночь придет – и лишь тебя

Вижу я в пустом мечтаньи,

Вижу, в легком одеяньи

Будто милая со мной;

Робко, сладостно дыханье,

Белой груди колебанье,

Снег затмивший белизной,

И полуотверсты очи,

Скромный мрак безмолвной ночи —

Дух в восторг приводят мой!..

Я один в беседке с нею,

Вижу… девственну лилею,

Трепещу, томлюсь, немею…

И проснулся… вижу мрак

Вкруг постели одинокой!

Испускаю вздох глубокой,

Сон ленивый, томноокой

Отлетает на крылах,

Страсть сильнее становится,

И, любовью утомясь,

Я слабею всякой час.

Всё к чему-то ум стремится,

А к чему? – никто из нас

Дамам в слух того не скажет,

А уж так и сяк размажет.

Я – по-свойски объяснюсь.

Все любовники желают

И того, чего не знают;

Это свойство их – дивлюсь!

Завернувшись балахоном,

С хватской шапкой на бекрень

Я желал бы Филимоном

Под вечер, как всюду тень,

Взяв Анюты нежну руку,

Изъяснять любовну муку,

Говорить: она моя!

Я желал бы, чтоб Назорой

Ты старалася меня

Удержать умильным взором.

Иль седым Опекуном

Легкой, миленькой Розины,

Старым пасынком судьбины,

В епанче и с париком,

Дерзкой пламенной рукою

Белоснежну, полну грудь…

Я желал бы… да ногою

Моря не перешагнуть,

И, хоть по уши влюбленный,

Но с тобою разлученный,

Всей надежды я лишен.

Но, Наталья! ты не знаешь,

Кто твой нежный Селадон,

Ты еще не понимаешь,

Отчего не смеет он

И надеяться? – Наталья!

Выслушай еще меня:

Не владетель я Сераля,

Не арап, не турок я.

За учтивого китайца,

Грубого американца

Почитать меня нельзя,

Не представь и немчурою,

С колпаком на волосах,

С кружкой, пивом налитою,

И с цигаркою в зубах.

Не представь кавалергарда

В каске, с длинным палашом.

Не люблю я бранный гром:

Шпага, сабля, алебарда

Не тягчат моей руки

За Адамовы грехи.

– Кто же ты, болтун влюбленный? —

Взглянь на стены возвышенны,

Где безмолвья вечный мрак;

Взглянь на окны загражденны,

На лампады там заженны…

Знай, Наталья! – я… монах!

Его первое любовное стихотворение получилось длинным и многословным: четырнадцатилетний автор просто захлебывался от радости и волнения. Наконец-то и он испытал это волшебное чувство, о котором столько читал и слышал! Хотя он и пытается изобразить сожаление («Пролетело счастья время, / Как, любви не зная бремя, / Я живал да попевал»), но не может скрыть ни свой мальчишеский восторг, ни тревожно-сладкое предвкушение того, чего «никто из нас дамам в слух <…> не скажет».

Стихотворению был предпослан эпиграф (позже зачеркнутый): «Pourquoi craindrais-je de le dire? / C’est Margot qui fixe mon goût» («Почему мне бояться сказать это? Марго пленила мой вкус». – франц.), взятый из сатиры Шодерло де Лакло «Послание к Марго» (1774). Тридцатитрехлетний французский поэт «боится» признаться в своем чувстве, возможно, из-за самого предмета страсти: под именем Марго выведена фаворитка Людовика XV мадам Дюбарри, в прошлом – публичная женщина; русский поэт-подросток пока еще «боится» просто выговорить интимные, «стыдные» слова[3]. Недаром стихотворение перенасыщено литературными клише: поэтическая условность помогает ему совладать с новыми, острыми и непривычными ощущениями. Он увлеченно примеряет на себя разные литературные маски героев популярных комедий, опер и – скрывается под ними. Игровая форма стихотворения делает возможным и самое сокровенное финальное признание: «Я… монах!». Иными словами, я – мальчик, еще не знавший любви.

В своем первом полудетском стихотворении о любви Пушкин еще не умеет выразить то, о чем он скажет позже точно и откровенно: «Безвестных наслаждений темный голод меня терзал»…[4]

1814 год

Ему исполнилось пятнадцать, и свое второе стихотворение о любви он назвал «Опытность»:

Кто с минуту переможет

Хладным разумом любовь,

Бремя тягостных оков

Уй на крылья не возложит.

Пусть не смейся, не резвись,

С строгой мудростью дружишь;

Но с рассудком вновь заспоришь,

Хоть не рад, но дверь отворишь,

Как проказливый Эрот

Постучится у ворот.

Испытал я сам собою

 

Истину сих правых слов.

«Добрый путь! прости, любовь!

За богинею слепою,

Не за Хлоей, полечу,

Счастье, счастье ухвачу!» —

Мнил я в гордости безумной.

Оглянулся… и Эрот

Постучался у ворот.

Нет! мне, видно, не придется

С богом сим в размолвке жить,

И покамест жизни нить

Старой Паркой там прядется,

Пусть владеет мною он!

Веселиться – мой закон.

Смерть откроет гроб ужасный,

Потемнеют взоры ясны,

И не стукнется Эрот

У могильных уж ворот!

Не думаем, чтобы к лету 1814 года он набрался собственного опыта в «науке страсти нежной», но чужой опыт – любовную лирику – он знал прекрасно. Образ проказливого Эрота, стучащегося у ворот, восходит к оде III Анакреона. Пушкину она могла быть известна по переводам М. В. Ломоносова и Н. А. Львова. Уже в этом раннем стихотворении, заимствуя и подражая, он умеет сделать чужое своим. В известных сюжетах вдруг светится что-то глубоко личное, хотя, быть может, мы, через призму времени, иногда и домысливаем простой текст. Ведь ему еще пятнадцать, он не может знать, как сложится его будущая жизнь; но мы-то знаем, что шутливое заявление: «Нет! мне, видно, не придется / С богом сим в размолвке жить» совершенно справедливо.

Красавице, которая нюхала табак

Возможно ль? вместо роз, Амуром

насажденных,

[Тюльпанов, гордо наклоненных,]

Душистых ландышей, ясминов и лилей,

[Которых ты всегда] любила

[И прежде всякий день] носила

На мраморной груди твоей —

Возможно ль, милая Климена,

Какая странная во вкусе перемена!..

Ты любишь обонять не утренний цветок,

А вредную траву зелену,

Искусством превращенну

В пушистый порошок! —

Пускай уже седой профессор Геттингена,

На старой кафедре согнушися дугой,

Вперив в латинщицу глубокий разум свой,

Раскашлявшись, табак толченый

Пихает в длинный нос иссохшею рукой;

Пускай младой драгун усатый

[Поутру, сидя у] окна,

С остатком утреннего сна,

Из трубки пенковой дым гонит сероватый;

Пускай красавица шестидесяти лет,

У Граций в отпуску, и у любви в отставке,

Которой держится вся прелесть на подставке,

Которой без морщин на теле места нет,

Злословит, молится, зевает

И с верным табаком печали забывает, —

А ты, прелестная!.. но если уж табак

Так нравится тебе – о пыл воображенья! —

Ах! если, превращенный в прах,

И в табакерке, в заточеньи,

Я в персты нежные твои попасться мог,

Тогда б в сердечном восхищеньи

Рассыпался на грудь под шелковый платок

И даже… может быть… Но что! мечта,

мечта пустая.

Не будет этого никак.

Судьба завистливая, злая!

Ах, отчего я не табак!..

Стихотворение буквально соткано из мотивов и образов «легкой поэзии» и пронизано ароматом галантного и фривольного века.

«Язык цветов», в котором за каждым цветком было закреплено определенное значение, был широко распространен в культурном обиходе и в литературе эпохи рококо, а также во французской «легкой поэзии». Этот «язык» был особенностью этикета, он часто обыгрывался во французских романах конца XVIII – начала XIX века. «Цветник» на груди пушкинской Клемены включает традиционный набор цветов; он почти полностью повторяет перечень из стихотворения Н. М. Карамзина «Протей, или несогласие стихотворца» (1798): «Там зрение пленят / И роза и ясмин, и ландыш и лилея». Очевидно, что Пушкина здесь не занимают метафорические значения каждого из цветков; это не использование «языка цветов», а только стилизация его. В стихотворении цветы украшают «мраморную грудь» красавицы, а не прическу или шляпку. Поэтическая формула «цветы на груди», часто используемая в «легкой поэзии», приобрела иносказательный эротический смысл, ставший уже традиционным. (С этой формулой связана метафора «розы и лилеи» как эвфемизм женской груди.)

Сопоставление цветов и табака («травы зеленой») определяет игровую и двусмысленную интригу сюжета стихотворения. «Какая странная во вкусе перемена!» – восклицает поэт, хотя в действительности пристрастие молодой красавицы к нюхательному табаку в 1810-х годах вряд ли могло показаться странным. Изящная табакерка, часто выполненная из драгоценного металла, украшенная росписью или бриллиантами, была излюбленным аксессуаром светских дам[5]. Кроме того, табакерка, в которую можно было незаметно вложить записку, становилась способом тайного общения влюбленных, играя в нем важную роль[6]. Тонкая игра, основанная на этикетной семантике цветов и нюхательного табака, подготавливает заключительное нескромное признание героя: он мечтает превратиться в табак, дабы рассыпаться на грудь красавицы.

По свидетельству И. И. Пущина, адресат стихотворения – двадцатилетняя сестра А. М. Горчакова Елена Михайловна, жена князя Г. М. Кантакузина[7]. 12 апреля 1814 года она навестила брата в Лицее, где познакомилась с Пушкиным. Вряд ли пятнадцатилетний лицеист поднес малознакомой замужней даме такой изящный, но весьма дерзкий мадригал. Товарищам он, конечно, его читал, не будучи опубликовано, оно стало известно и за пределами Лицея. Ничего обидного для сестры однокашника в нем не было, а изящные фривольные шутки отнюдь не считались предосудительными: ими изобилует любимая юным Пушкиным и его друзьями французская легкая поэзия.

Stances

Avez-vous vu la tendre rose.

L’aimable fille d’un beau jour,

Quand au printemps à peine éclose,

Elle est l’image de l’amour?

Telle à nos yeux, plus belle encore,

Parut Eudoxie aujourd’hui;

Plus d’un printemps la vit éclore,

Charmante et jeune comme lui.

Mais, hélas! les vents, les tempêtes,

Ces fougueux enfants de l’Hiver.

Bientôt vont gronder sur nos têtes,

Enchaîner l’eau, la terre et l’air.

Et plus de fleurs, et plus de rose!

L’aimable fille des amours

Tombe fanée, à peine éclose;

Il a fui, le temps des beaux jours!

Eudoxie! aimez, le temps presse;

Profitez de vos jours heureux!

Est-ce dans la froide vieillesse

Que de l’amour on sent les feux?

Стансы

Перевод с французского

Видали ль вы нежную розу,

Любезную дочь ясного дня,

Когда весной, едва расцветши,

Она является образом любви?

Такою перед вашими взорами, но еще прекраснее,

Ныне явилась Евдокия;

Не раз видела весна, как она расцветала,

Прелестная и юная, подобная ей самой.

Но, увы! ветры и бури,

Эти лютые дети зимы,

Скоро зашумят над нашими головами,

Окуют воду, землю и воздух.

И вот уже нет цветов, и нет розы!

Любезная дочь любви,

Завянув, падает, едва расцветшая:

Миновала пора ясных дней!

Евдокия! любите! Время не терпит;

Пользуйтесь вашими счастливыми днями!

В хладной ли старости

Дано нам ведать пыл любви?

В совершенстве владея французским языком, стихов по-французски Пушкин почти не писал. «Стансы» – одно из немногих исключений. В стихотворении варьируются традиционные мотивы французской поэзии XVI–XVIII веков: кратковременность молодости, уподобление возлюбленной розе. Эти мотивы позже получат развитие в зрелой пушкинской лирике.

Кто же «Eudoxie» (Евдокия), к которой обращено стихотворение? Одни считали, что это все та же Елена Михайловна Кантакузина, другие – что это сестра другого лицеиста, Ивана Пущина, Евдокия Ивановна, в замужестве Бароцци. Вполне вероятно, что реального адресата не было вовсе, и «Eudoxie» – просто условное поэтическое имя[8].

1815 год

Измены

«Всё миновалось!

Мимо промчалось

Время любви.

Страсти мученья!

В мраке забвенья

Скрылися вы.

Так я премены

Сладость вкусил;

Гордой Елены

Цепи забыл.

Сердце, ты в воле!

Всё позабудь;

В новой сей доле

Счастливо будь.

Только весною

Зефир младою

Розой пленен;

В юности страстной

Был я прекрасной

В сеть увлечен.

Нет, я не буду

Впредь воздыхать,

Страсть позабуду;

Полно страдать!

Скоро печали

Встречу конец.

Ах! для тебя ли,

Юный певец,

Прелесть Елены

Розой цветет?..

Пусть весь народ,

Ею прельщенный,

Вслед за мечтой

Мчится толпой;

В мирном жилище,

На пепелище,

В чаше простой

Стану в смиреньи

Черпать забвенье

И – для друзей

Резвой рукою

Двигать струною

Арфы моей».

В скучной разлуке

Так я мечтал,

В горести, в муке

Себя услаждал;

В сердце возжженный

Образ Елены

Мнил истребить.

Прошлой весною

Юную Хлою

Вздумал любить.

Как ветерочек

Ранней порой

Гонит листочек

С резвой волной,

Так непрестанно

Непостоянный

Страстью играл,

Лилу, Темиру,

Всех обожал,

Сердце и лиру

Всем посвящал. —

Что же? – напрасно

С груди прекрасной

Шаль я срывал.

Тщетны измены!

Образ Елены

В сердце пылал!

Ах! возвратися,

Радость очей,

Хладна, тронися

Грустью моей. —

Тщетно взывает

Бедный певец!

Нет! не встречает

Мукам конец…

Так! до могилы,

Грустен, унылый,

Крова ищи!

Всеми забытый,

Терном увитый

Цепи влачи…

Ему еще не исполнилось шестнадцати лет, и горестное начало стихотворения: «Все миновалось! / Мимо промчалось / Время любви» звучит довольно забавно. Разумеется, как и во многих других ранних любовных стихотворениях Пушкина, здесь не следует искать биографического подтекста. Пока он еще больше играет в любовь, играет в стихах, легко и виртуозно переплетая традиционные образы, мотивы, поэтические клише. Однако эта игра его по-настоящему волнует, ведь она затрагивает и его собственные чувства. «Измены» воспроизводят типовую модель французской легкой поэзии, но, по свидетельству мемуаристов, стихотворение имеет реального адресата. В. П. Гаевский и М. А. Корф утверждали, что речь идет о Наталье Викторовне Кочубей, которую Корф называл «первым предметом любви Пушкина»[9]. В вариантах «Программы автобиографии» Пушкин записал: «Приезд Карамзина. Первая любовь», но не назвал ее имени. В так называемом «донжуанском списке» Пушкина первое имя: «Наталья 1»[10]. Кого он имел в виду? Крепостную актрису Наталью или Наталью Кочубей? Этого мы не знаем, но вполне вероятно, что хорошенькая четырнадцатилетняя девочка пробудила в нем романтическое чувство и запомнилась на всю жизнь.

 

Наташа Кочубей летом жила с родителями в Царском Селе, где и познакомилась с лицеистами. В 1820 году она вышла замуж за графа А. Г. Строганова, человека крайне далекого от пушкинского круга. В последующие годы Пушкин постоянно встречался с Натальей Викторовной в светских салонах и у общих знакомых, но супруга важного генерала мало интересовала поэта.

К молодой актрисе

Ты не наследница Клероны,

Не для тебя свои законы

Владелец Пинда начертал;

Тебе не много бог послал,

Твой голосок, телодвиженья,

Немые взоров обращенья

Не стоят, признаюсь, похвал

И шумных плесков удивленья;

Жестокой суждено судьбой

Тебе актрисой быть дурной.

Но, Клоя, ты мила собой.

Тебе вослед толпятся смехи,

Сулят любовникам утехи —

Итак, венцы перед тобой

И несомнительны успехи.

Ты пленным зрителя ведешь,

Когда без такта ты поешь,

Недвижно стоя перед нами,

Поешь – и часто не в попад.

А мы усердными руками

Все громко хлопаем; кричат:

«Bravo! bravissimo! чудесно!»

Свистки сатириков молчат,

И все покорствуют прелестной.

Когда в неловкости своей,

Ты сложишь руки у грудей

Или подымешь их и снова

На грудь положишь, застыдясь;

Когда Милона молодого,

Лепеча что-то не для нас,

В любви без чувства уверяешь;

Или без памяти в слезах,

Холодный испуская ах!

Спокойно в креслы упадаешь,

Краснея и чуть-чуть дыша, —

Все шепчут: ах! как хороша!

Увы, другую б освистали:

Велико дело красота.

О Клоя, мудрые солгали:

Не всё на свете суета.

Пленяй же, Клоя, красотою;

Стократ блажен любовник тот,

Который нежно пред тобою,

Осмелясь, о любви поет;

В стихах и прозою на сцене

Тебя клянется обожать,

Кому ты можешь отвечать,

Не смея молвить об измене;

Блажен, кто может роль забыть

На сцене с миленькой актрисой,

Жать руку ей, надеясь быть

Еще блаженней за кулисой!

Стихотворение написано, видимо, в период с мая по сентябрь 1815 года – спектакли в театре графа В. В. Толстого давались в эти месяцы, а другие театры лицеисты еще не посещали. Вполне вероятно, что ироническое и игривое послание обращено к той самой Наталье, благодаря которой он впервые узнал, «что за птица Купидон». Теперь она для него не «Наталья», а «Клоя», условное имя лишает девушку единственности и исключительности. Она просто «молодая актриса», одна из тех красивых, но начисто лишенных дарования девушек, которым щедро аплодируют поклонники, мало озабоченные уровнем актерского мастерства.

Стихотворение передает реальные черты бытового поведения молодых театралов 1810-х годов: волочиться за артистками было модно, к тому же в отношениях с ними допускалась куда бо́льшая вольность, нежели с девушками из хорошего общества. Шестнадцатилетний Пушкин легче многих попадает под власть женской прелести и красоты, но он серьезней многих относится к театру. Через несколько лет, в январе – мае 1820 года, он напишет статью «Мои замечания об русском театре», где есть строки, прямо перекликающиеся со стихотворением «Молодой актрисе»: «Перед началом оперы, трагедии, балета молодой человек гуляет по всем десяти рядам кресел, ходит по всем ногам, разговаривает со всеми знакомыми и незнакомыми. "Откуда ты?" – "От Семеновой, от Сосницкой, от Колосовой, от Истоминой". – "Как ты счастлив!" – "Сегодня она поет – она играет, она танцует – похлопаем ей – вызовем ее! Она так мила! У нее такие глаза! Такая ножка! Такой талант!.." – Занавес подымается. Молодой человек, его приятели, переходя с места на место, восхищаются и хлопают. Не хочу здесь обвинять пылкую, ветреную молодость, знаю, что она требует снисходительности. Но можно ли полагаться на мнения таковых судей?»

Вполне вероятно, что юный Пушкин вел себя в театре примерно так же, но стихотворение «К молодой актрисе» свидетельствует о том, что он уже тогда мог оценить такое поведение со стороны.

29 ноября 1815 года Пушкин сделал запись в своем лицейском дневнике: «Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданием, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – ее не видно было! – наконец, я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!..

Он пел любовь – но был печален глас.

Увы! Он знал любви одну лишь муку! —

Жуковский

Как мила она была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной!

Но я не видел ее 18 часов – ах! Какое положенье, какая мука. —

Но я был счастлив 5 минут —».

Здесь же он записал и свое стихотворение.

Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,

Отрадой тихою, восторгом упивался…

И где веселья быстрый день?

Промчались лётом сновиденья,

Увяла прелесть наслажденья,

И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!..

Смятение чувств влюбленного подростка так выразительно передано в этом сочетании живых впечатлений, чужих поэтических строк и собственных стихов.

Он влюблен в Катеньку Бакунину, сестру лицеиста Александра Бакунина. Ей уже 20 лет, она – фрейлина, живет во дворце, часто навещает брата и всегда приезжает на лицейские балы. С. Д. Комовский вспоминал: «Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи»[11]. В Бакунину влюблены и два друга Пушкина: Пущин и Илличевский. Любовь была чисто платоническая, и соперничество не омрачало ни их романтической влюбленности, ни их дружбы.

С именем Бакуниной, несомненно, связано еще одно стихотворение 1815 года.

К живописцу

Дитя Харит и вображенья,

В порыве пламенной души,

Небрежной кистью наслажденья

Мне друга сердца напиши;

Красу невинности небесной,

Надежды робкия черты,

Улыбку душеньки прелестной

И взоры самой красоты.

Вкруг тонкого Гебеи стана

Венерин пояс повяжи,

Сокрытой прелестью Альбана

Мою царицу окружи.

Прозрачны волны покрывала

Накинь на трепетную грудь,

Чтоб и под ним она дышала,

Хотела тайно воздохнуть.

Представь мечту любви стыдливой,

И той, которою дышу,

Рукой любовника счастливой

Внизу я имя подпишу.

Предполагалось, что оно обращено к Алексею Илличевскому, но скорее всего, это просто условный адресат. Николай Корсаков переложил стихи на музыку, текст и ноты лицеисты поднесли обожаемой Катеньке. Романс пользовался большой популярностью не только в Лицее, но и за его стенами.

Бакунина вышла замуж только в тридцать девять лет; кто знает, может быть, те дни, когда она была окружена трогательным восхищением милых талантливых мальчиков, были самыми счастливыми днями ее молодости. 30 апреля 1834 года Пушкин, видимо, присутствовал на ее свадьбе с А. А. Полторацким, своим старым знакомым. Вспоминал ли он о своей мальчишеской влюбленности? Находил ли в Екатерине Павловне черты прежней Катеньки? Этого мы не узнаем никогда.

1См.: Письмо А. Д. Илличевского П. Н. Фуссу от 2 сентября 1815 г. // Грот К. Я. Пушкинский лицей (1811–1817: Бумаги I-го курса, собранные акад. Я. К. Гротом). СПб., 1911. С. 50.
2См.: Гаевский В. П. Пушкин в лицее и лицейские его стихотворения // Современник. 1863. Т. 107. № 7. С. 139.
3Виролайнен М. Н. Лицейское творчество Пушкина // А. С. Пушкин. Лицейская лирика. СПб., 1993. С. 9.
4«В начале жизни школу помню я…» (1830).
5См.: Денисенко С. В. Табак, трубки // Быт пушкинского Петербурга: опыт энциклопедического словаря: в 2 т. Т. 2. М., 2003. С. 299.
6См.: Страхов Н. И. Переписка моды, содержащая письма безруких мод, размышления неодушевленных нарядов, разговоры бессловесных чепцов, чувствования мебелей, карет, записных книжек, пуговиц и старозаветных манек, кунташей, шлафоров, телогрей и пр. М., 1791. С. 97–99.
7Пущин И. И. Записки о Пушкине; Письма. М., 1956. С. 6.
8См.: “Stances” (Комментарий) // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 20 т. Т. 1. СПб., 1999. С. 622.
9См.: Пушкин и его современники: материалы и исследования. Вып. 8. СПб., 1908. С. 25, 27–28.
10См.: Рукою Пушкина: Выписки и записи разного содержания; официальные документы // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: Т. 17 (доп.). М., 1997. С. 265, 267.
11Комовский С. Д. Воспоминания о детстве Пушкина // Пушкин в воспоминаниях современников: в 2 т. Т. 1. М., 1974. С. 69.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12 
Рейтинг@Mail.ru