Александр Прозоров
Воин мрака
– Что это, Яныгэква?!
– Настой из дубовой коры, светлый воин, с корнем лопуховым и жиром лосиным, – ответил старик. – Для живота зело полезен и голод притупляет.
– У вас чего, и вправду есть нечего? Тут же лес нетронутый кругом! Дичь непугана, рыба нечерпана! Как можно голодать в таких прекрасных землях?
– Коли светлые воины меха по три сорока с яранги требуют – когда на простую охоту мужчинам ходить? – неожиданно высказался с солидностью самый малый из мальчишек.
– Ш-ша! – шикнули на него сразу и девочка, и старик. Но слово не воробей: вылетело – не поймаешь.
Яныгэква сглотнул и торопливо сказал:
– Мы все рады служить воинам света! Они сражаются за добро, они воюют со злом. Они защищают мудрость веков от чужих глаз! Мы с почтением…
– Как же вы зимовать станете без припасов? – перебил его ведун. – Вон, на три дня охотники отлучились, а вы уже зубы на полку кладете. Отвары дубовые пьете.
– Здесь не зимовье, – покачал головой Яныгэква. – Сюда мы на охоту осеннюю откочевали. В зимовье стены толстые, глиной мазанные, очаги большие, пол деревянный. Там припасов в достатке, до весны хватит. Да пути в него ныне нет. Вишь, непогода какая? Как ярангу собрать, как сани дотащить, как самим через заносы пробиться? С детьми не дойдем, увязнут. Надобно наста крепкого ждать, по нему ехать.
Олег прикусил губу. Он не первый раз встречался с кочевниками и знал их обычаи. У каждого рода имелось зимовье, в котором люди копили припасы, строили, как умели, прочные теплые дома, а рядом ставили святилища. Летом кочевники туда старались не показываться – чтобы не травить, не загаживать окрестные места, не выбивать там дичь, не тратить дрова. Берегли, в общем. Только нескольких сторожей оставляли за припасами присматривать, а если и заезжали – так чтобы в погреба и амбары добытую дичь положить.
Кочевники бывали разными: скотоводами, идущими от пастбища к пастбищу, охотниками, перебирающимися с угодья на угодье, рыбаками, даже бортниками, что бродили от леса к лесу в поисках меда. Но обычай у всех соблюдался общий: главное стойбище для зимовки, с припасами, и несколько малых, летних – на которых эти припасы добывают. Здешних охотников, судя по всему, перемена погоды застала на одной из летних стоянок, да еще и в неудачный момент.
– Когда наст установится, Яныгэква? – спросил Олег.
– Как снег перестанет, светлый воин, ветер его быстро натрет, накатает. Коли поземка сильная, так день-два – и наст токмо ножом резать можно будет! Даже без лыж стоять сможешь. А уж с лыжами и вовсе хоть бегай, хоть прыгай.
– Выходит, это надолго… – понял ведун и в задумчивости вылил варево из ковшика обратно в котел.
Повесив ковшик на место, он вылез из внутренней яранги, пробрался через длинный проход с припасами, вышел на улицу. После внутреннего тепла лицо хлестнуло морозом, падающие с неба снежинки мигом нырнули за ворот. Ведун поймал несколько на ладонь, слизнул и направился к лошадям. Расседлал, снял сумки, отпустил скакунов к кустам щипать тонкие ивовые ветки. Взял мешок, опять долгим узким лазом пробрался в ярангу, развязал веревку и поставил перед стариком:
– Вот, берите. У меня еще есть. Охотиться я умею, едоков других не держу. Не пропаду, в общем. Вам нужнее.
Мешок повалился набок, и на шкуры серебряной струей потекли рыбные тушки, сверкающие ледяной глазурью.
Девочка жалобно вскрикнула: «Ворпупыг!» – и торопливо попятилась к мальчишкам.
Те, хищно сверкнув глазами, обнажили белые костяные ножи. Яныгэква тоже испуганно охнул и во весь голос закричал:
– Сойтынь!!! Зови Тарагупту-шамана! Скорее! К нам пробрался Самсайока!
– Теперь-то вам что не так, старый ты хрен? – устало развел руками Олег.
– Ты Самсайока! – обличающе вытянул к нему палец Яныгэква. – Демон с плачущими глазами из нижнего мира! Ты забираешь всех, принявших твои подарки, в мир смерти Кульотыру! Сгинь, сгинь, демон! Мы не боимся тебя! Мы не примем твоих даров!
– Опаньки… – ведун схватился за запястье, на котором стремительно нагревался крестик. – Похоже, это шаман?
Почти сразу взметнулся полог, во внутреннюю ярангу заскочил еще один старик, морщинистый и бородатый, как Яныгэква, но не седой, а черноволосый, одетый в коричневую малицу, расшитую множеством странных путаных знаков и рун. Он поспешно водрузил на голову шапку с тонкими ветвистыми рожками, меж которыми тянулись нити с кисточками и цветными узелками, и тут же метнул в сторону Олега какой-то порошок, похожий на золу, громко выкрикнул:
– Огнем, пером и костью заклинаю тебя, дух!
Крест на запястье Середина полыхнул огнем, предупреждая о присутствии сильной чужеродной магии, и ведун, вскрикнув от боли, широко развел руки:
– Встань, забор булатный, от земли до неба, от чернеца и черницы, от колдуна и колдуницы, от сглаза, от порчи…
– Предков твоих призываю, дух нижнего мира! Именем Кульотыру угрюмого, именем Хонторума могучего, именем Агипури кровавой отсылаю тебя к хозяевам твоим!
Из кармана ведуна выскользнуло подаренное Карнаухом перо и стремительной черточкой метнулось к дымному продыху.
– Стой, куда! – попытался прихлопнуть его ладонями Олег, но не успел. – Вот проклятие!
– Подожди… Так ты шаман? – оборвав заклинание, спросил его Тарагупту.
– От шамана слышу! – зло ответил ведун. – Путеводное перо из-за тебя потерял!
– Так ты человек?
– А что, не видно?
– Он подарил нам целый мешок рыбы, Тарагупту! – вскочил Яныгэква. – Когда такое бывало, чтобы воин света не отнимал, а дарил?! Это точно Самсайока!
– Тихо все! – потребовал шаман, пошарил ладонями по своей малице, нащупал нашитый на груди кожаный лоскут с вышивкой, рывком сорвал и протянул ведуну: – Вот, возьми. Если ты человеческого рода, приложи это к своей груди!
– Что это? – Середин специально взял амулет левой рукой, чтобы тот оказался ближе к освященному крестику. Маленькое серебряное распятие слегка нагрелось, но не сильно. Значит, магия амулета была совсем слабой.
– Родовой знак нашего племени. Если ты не нашей крови, он тебя сожжет!
Олег только рассмеялся и спокойно приложил тряпицу к своей груди. Он отлично знал, что подобные амулеты никого не убивают. Наоборот, они призывают покровительство тех или иных радуниц. Чужаку от подобного знака ни тепло, ни холодно. Радуницы чужака не признают, однако и вреда не причинят.
По яранге тем не менее прокатился вздох облегчения. Видимо, здешнее племя и вправду верило, что их амулеты истребляют любого чужака.
– Ты шаман, – повторил черноволосый Тарагупту. – Коли так, ты должен гостить не у старого Яныгэквы, а у меня. К тому же здесь слишком тесно. Пойдем.
После случившегося внезапного представления ведун спорить не стал – мало ли чего еще здешним детишкам и старику примерещится? Выбрался вслед за шаманом в промежуток между колышущимися стенами, повернул налево. К его удивлению, на улицу мужчина не полез, нырнул в какой-то низкий лаз в стене и стал пробираться там, настолько сильно согнувшись, что уж проще было идти на четвереньках. Десяток шагов – и они оказались в соседней яранге. Однако и здесь шаман прошел округ внутренней выгородки, опять нырнул в лаз и только в третьей яранге повернул к середине, к очагу.
Теплый, застеленный лосиными шкурами прямоугольник имел размеры примерно пять на шесть шагов – но, кроме стоявшей на коленях перед очагом женщины, здесь никого не было, и потому жилище показалось вдвое просторнее, нежели предыдущее.
Вдоль стен были развешаны каркасы из ветвей, перевязанные разноцветными веревками, местами болтались пучки трав, несколько деревянных масок. У центральных столбов, которых тут имелось целых два, стояли два копья с костяными наконечниками, снизу лежал топор из зеленого нефрита и несколько скрученных шкур. А напротив входа висел огромный, в половину человеческого роста, бубен, расписанный крохотными фигурками зверей, людей и еще каких-то существ.
– Это у тебя смертные изображены или… – в этот момент женщина поднялась, и ведун осекся: ее лицо было волосатым!
– Найэква, сходи к милой Сайтынь, помоги ей приготовить обед и принеси сюда миску для нас двоих… Но сначала принеси травяного отвара. Наш гость, мыслю, так и не попил с дороги.
Хозяйка яранги молча кивнула, вышла за полог.
– Что с ней? – сглотнув, спросил Олег.
– А что с ней? – удивленно приподнял брови шаман Тарагупту.
– У нее на лице… Волосы!
– Таковы все женщины нашего племени, – пожал плечами шаман. – После того как они теряют невинность, у них на лице начинает расти красивая шелковистая шерстка. Разве они не прекрасны, воин добра?
– Да, красивы… Своеобразно… – выдавил из себя похвалу ушедшей хозяйке ведун.
– Садись к огню, светлый воин, грейся, отдыхай, – предложил Тарагупту. – Коли ты шаман по судьбе своей, то и гостить тебе надлежит у шамана. Кто тебя лучше меня поймет? Кто спать рядом не побоится? Кто от духов твоих стойбище наше обережет?
С этими тягучими, убаюкивающими разговорами хозяин снял со стены бубен, покачал его, что-то тихо напевая, а потом неожиданно ударил раскрытой ладонью. Яранга вздрогнула от низкого гула, примотанный к запястью крестик мгновенно нагрелся – но не до боли, и потому ведун ничего говорить не стал. Сел у самого очага, подтянув под себя ноги, выставил вперед ладони. В очаге синий невысокий огонек приплясывал над сложенными кучкой осиновыми ветками в руку толщиной и такой же, в руку, длины. Костер не самый жаркий – но достаточный, чтобы уже протопленное жилище не выстывало.
– Скажи, шаман, почему все здесь называют меня «светлым воином»? – спросил Олег.
– У тебя железное оружие, одежда странного покроя, ты бел лицом, – ответил Тарагупту и опять ударил в бубен. – Воины, что охраняют святилище шамана с белым лицом на горе великанов, очень похожи на тебя.
– Но почему тогда меня испугались дети и старый Яныгэква?
– Воины святилища служат силам добра и сражаются против зла. – По яранге опять прокатился низкий гул. – Для этого им нужны красивые одежды, много сытного мяса и ягод, дрова для очагов, хорошие меха. Светлые воины собирают это с жителей лесов, наложив тяжкие уроки на каждую семью. Тех, кто не собирает положенную дань, сурово наказывают. Могут покалечить детей или женщин, могут убить родителей, а могут, хуже того, выследить зимовье, прийти и забрать все собранные припасы. Без припасов вымирает весь род, одной охотой зимой не выжить. Когда ты не стал требовать еды, а поделился своей, тебя приняли за демона. Светлые воины так себя не ведут.
– Вот проклятие! – по спине Середина пробежал неприятный холодок. – Почему же вы тогда отсюда не уйдете?!
– Куда, светлый воин? – шаман опять ударил в бубен. – На юге, за Маньпупунером, земли пустые, безлесые, там не выжить. На закате князья булгарские, злобные. То меж собой дерутся, то на соседей в набеги ходят. Они, коли данью обложат, за недоимки руки и ноги детям отрубают и родителям на кормление калек оставляют. Слуги Ялпингнера карают куда милосерднее. На север пойти – там пермяки и люди чердынские дань требуют и на места удобные не пускают. На востоке угодья охотничьи меж иными родами давно поделены, садиться некуда. Не воевать же с сородичами, пусть и давними?
– Этим летом я гостевал у булгар. Они не похожи на людей, которые калечат детей за недоимки родителей!
– Те, что не калечат, те отнимают и в дальние края в рабство продают.
Ведун прикусил губу. В зверствах булгар он сильно сомневался, подобными слухами «светлые воины» могли просто запугивать местных данников – дабы те не сбежали. Но вот в малолетних рабов верил легко, таких за время путешествий повидал немало.
В ярангу вернулась женщина, опустилась на колени, протянула Олегу деревянную миску с уже знакомым отваром. Теперь, уже зная, что увидит, Середин не испугался, внимательно глянул на лицо хозяйки. Оно было полностью покрыто короткой рыжей шерсткой, очень похожей на беличью. Чистыми оставались только розовые губы и глаза с гладкими веками. Судя по ним, жена шамана была еще довольно молода.
Гулкий удар бубна заставил гостя вздрогнуть, принять чашку. Ведун с сомнением посмотрел на варево, и Тарагупту подбодрил:
– Пей, не сомневайся. И для желудка полезно, и для кожи, и для зубов. Коли таких отваров зимой не пить, вскорости зубы качаться начинают, волосы выпадать и десны кровь точить… – Шаман забрал у него плошку, сделал несколько глотков, вернул: – Пей, не сомневайся. Коли привыкнешь, еще и вкусным казаться будет.
Середин смирился, пригубил угощение, покатал немного отвара по языку, сморщился от горечи, сглотнул. Шаман торжественно ударил в бубен, опять заставив крестик нагреться.
– Что ты в него колотишь, Тарагупту? – поморщился ведун. – У тебя свое чародейство, у меня свое. Зачем ты их сталкиваешь? Коли ты боишься, что я причиню вред вашему стойбищу, возьми с меня крепкую клятву, отложи бубен и садись к огню.
– Я разговариваю с духами, светлый воин, – полуприкрыв глаза, ответил шаман. – А они разговаривают со мной…
– И что они говорят?
– Духи сказывают, ты и есть тот смертный, что гордыней своей вызвал гнев богов Маньпупунера, – распевно ответил Тарагупту. – Это тебя они не хотят допустить к горе великанов и перед тобой заметают все дороги. Это твоей смерти они желают и тебя ждут, чтобы уничтожить.
Ведун облизнул мгновенно пересохшие губы, опустил левую руку к рукояти косаря, правой поднес к губам чашу, сделал большой глоток и с напускным безразличием спросил:
– И что ты собираешься делать?
– Мы накормим тебя досыта, мы положим тебя у самого огня, дабы ты хорошенько выспался и набрался сил, дадим тебе новую малицу и теплые штаны, дадим тебе сани и лыжи в обмен на лошадей, которым здесь все равно не выжить, и дороги зимней не протропить. Мы закоптим для тебя рыбы, дабы ты не умер с голоду, коли не сможешь развести костер, и нальем с собой отвара от выпадения зубов. Наши женщины выполнят любые твои желания, коли они у тебя имеются. Завтра я укажу тебе дорогу и провожу в путь.
– Какая доброта, – удивился ведун. – Гнева богов не боитесь?
– Это не наши боги, – пожал плечами шаман. – Мы ведем свой род от храбрых росомах, наши покровители – это духи лесов, оврагов и рек. Наши мертвые в нижнем мире, а наши враги таятся в темноте буреломов. Нам нет дела до ваших ссор и правил, до вашей мудрости, вашего добра и зла, как вам нет дела до наших духов. Вы куете железо и пашете землю, вы строите города и пишете книги. Мы охотимся и ловим рыбу, следуя тайными тропами и реками вслед за зверьем или нерестилищами. Кабы светлые воины не были столь сильны и жестоки, чтобы заставить нас платить дань, вы бы жили своим миром, а мы своим, лишь изредка встречаясь на торгах или лесных опушках. Ваши боги – это боги большого мира. Наши духи обитают в своих урочищах и омутах. Они всегда с нами, рядом, наши помощники и покровители, а иногда и недруги. Ваши боги слишком велики, чтобы помнить о каждом, и мало кому из смертных удается до них докричаться. Мы знаем о них, но не видим смысла приносить им требы, ибо не ждем от них помощи. Они же нас и вовсе не замечают. Чего нам их бояться?
– И все же, вы о них знаете и знаете, что боги меня ищут…
– Не мы знаем – духи знают. Они оказались слишком слабы, чтобы остановить смертельный снегопад. Они столкнулись с волей больших богов и выведали, почему те заметают дороги. Духи хитры и пронырливы. Даже самый могучий воин не способен справиться с быстрой и ловкой мухой. Не всегда и не везде сила побеждает находчивость.
– Ты говоришь мне о безразличии, Тарагупту, – усмехнулся ведун. – Однако обещаешь заботливость, словно печешься о близком друге или родственнике.
– Снег убивает нас, светлый воин. Скоро его насыплет по грудь, а непогода все не утихает. Еще немного, и олени будут не в силах докопаться сквозь толщу сугробов до травы, станут голодать и умирать. Коли олени, зайцы, лоси падут, на кого нам охотиться? Что будет есть наш род новым летом? Как нам и им передвигаться, если снега станет еще хоть немного больше? В нем завязнут все. Зверь не сможет ни охотиться, ни ходить от выпаса к выпасу. Никто из смертных этого еще не понял, но ведь мы шаманы, мы умеем смотреть дальше остальных.
– Ты знаешь, как это остановить?
– Завтра ты пойдешь к горе великанов. Когда боги увидят тебя, то сразу уничтожат. Когда ты умрешь, они успокоятся и разгонят тучи. Ветер уплотнит наст, и звери смогут выйти на охоту и на выпас, охотники вернутся к стойбищу, наш род наконец-то снимется со стоянки и уйдет в зимовье. И тогда всем станет хорошо.
– Ты так спокойно об этом говоришь, Тарагупту… – невольно поежился ведун.
– Ты ведь знал, на что идешь, светлый воин, – пожал плечами шаман. – Разве напоминание о близкой смерти остановит тебя на выбранном пути?
– Вообще-то, я ожидал немного другого, – признался Середин и решительно осушил миску с ядовито-горьким отваром. – Но ты прав. Смерть меня не остановит.
– Ты получишь для нее все нужное, – пообещал Тарагупту. – Отдыхай. На тебе знак нашего рода. Духи приняли тебя под свою защиту, тебе не о чем беспокоиться…
Шаман сдержал обещание. Середина накормили от пуза и вечером, и утром, дали с собой десяток копченых рыб, упаковав три штуки отдельно, в плоский мешочек. Так их было удобнее держать на теле, под одеждой – чтобы были теплыми, когда проголодается. Вместо русских, коротких сапог выдали меховые, высокие, почти до паха, и на завязках. Просторную малицу с капюшоном посоветовали надеть просто поверх прежней одежды, для пущего тепла. Чересседельные сумки и узлы шаман умело увязал на низких санях с массивными полозьями, выдал широкие, в две ладони, лыжи и гарпун с зазубренным костяным наконечником – не столько как оружие, сколько как палку для опоры.
– Доброго тебе пути, светлый воин, – Тарагупту помог закрепить на плечах и груди упряжь, соединенную двухсаженными постромками с санями. – Духи рода храброй росомахи вьются над тобой и помогут, насколько хватит их сил. Прощай!
– Прощай, шаман! – кивнул в ответ ведун. – Пусть удача навсегда поселится в твоей яранге.
– Когда умрешь, можешь возвращаться, – предложил Тарагупту. – Нашему роду пригодятся сильные духи-покровители.
– Не обещаю, шаман. Как повезет. Ладно, пошел… – кивнул Середин и двинулся в сторону реки.
Местные жители были правы: путешествовать по свежему снегу оказалось сущим адом. Даже широкие охотничьи лыжи проваливались в рыхлый, не успевший слежаться снег почти по колено, сани же ползли на брюхе: полозья не держали их совершенно. А крупные белые хлопья все падали и падали с сумрачного неба и, пожалуй, уже сейчас могли бы укрыть человека выше плеч, вынь он ступни из немудреных лыжных креплений. Но все же, пусть и медленно – идти получалось. За пару часов ведун выбрался из протоки на русло Печоры и повернул на юг, стараясь держаться ближе к берегу. Здесь снегопад был чуть слабее – часть хлопьев застревала в кронах.
С каждым шагом ноги проваливались, для древка гарпуна опоры не было, и приходилось нести его двумя руками. Лямки тяжко оттягивали плечи, и, чтобы волочить сани, нужно было сильно наклоняться вперед – но Олег упрямо делал шаг за шагом, и потихоньку тело стало привыкать, приспосабливаться. Ведун приноровился не поднимать лыжи целиком, а только вздергивать их носик и толкать, чтобы полозья заскальзывали на целину, покачивал гарпуном из стороны в сторону, поддерживая равновесие, наваливался на лямки всем весом перед шагом, а не после, и потому не откачивался назад, теряя равновесие. И вскоре пошел уже спокойно и размеренно. Пусть не так быстро, как человек налегке, – но больше чем вдвое обычному пешеходу в скорости не уступал. То есть верст десять за день одолеть можно. Не бог весть сколько – но до святилища оставалось никак не больше ста. Дней десять пути. Аккурат к карачунову дню…
Вверх по реке Олег шагал, пока не начало смеркаться. Вечером, как советовал Тарагупту, остановился, поел рыбы, пока еще можно было в сумерках различить косточки, потом снова двинулся вперед, в темноту, пока доставало сил. Заблудиться ведун не боялся – куда путнику с реки деться? Прибрежные заросли завсегда на верную дорогу подправят.
Устав, Середин снова сделал так, как советовал шаман: отступил к саням, снял лыжи, накинул на голову капюшон, стянув завязки вокруг лица, и плашмя упал в снег, глубоко в него провалившись. Подтянул лыжи, сдвинул наверху над головой, чтобы не засыпало, и закрыл глаза.
Постель оказалась теплой, уютной и рыхлой, как перина – ведун выспался на диво сладко. На рассвете он обнаружил, что засыпан в своей яме свежим снегом почти на две ладони, выбрался на лыжи и сразу двинулся дальше, благо на ночь даже лямок с себя не снимал.
На обед он остановился только около полудня, доев теплую рыбу из-за пазухи. Сунул к себе на грудь взамен несколько пухлых коричневых тушек из мерзлого заснеженного мешка с саней – и опять двинулся вдаль, шаг за шагом, сажень за саженью, верста за верстой.
Впереди, в снежной кружащейся пелене, показалось что-то белое и высокое. Очень высокое.
– Никак гора? – вслух удивился Олег. – Неужели так скоро? – Он поднял руку в пухлой рукавице, прикрывая глаза от падающих сверху хлопьев, прищурился. – Что за?..
Гора двигалась! Она смещалась то вправо, то влево, покачивалась на месте, словно в медленном танце.
«Надеюсь, это не один из великанов? – Середин отер лицо. – Завалить такую махину будет непросто… Тут и заклятие Сварога не поможет…»
И вдруг гора рванулась прямо к нему, накатываясь со скоростью падающего «Боинга». Послышался громкий стремительный вой и свист, снегопад разметался в стороны – Олег увидел перед собой огромный белый вихрь и, не успев даже охнуть, получил сильнейший удар спереди по всему телу. Его швырнуло к лесу и дернуло вверх. Постромки на миг задержали движение – но смерч тут же сорвал с места и сани, сматывая в одно целое с путником, утягивая в небеса, облепляя сугробами, хорошенько раскрутил – и швырнул куда-то вдаль, подобно огромному снежку, пущенному великаном.
В наступившей невесомости Середин попытался освободиться от постромков. Но тут в него с размаху ударил уже весь земной мир – и Олега окружила темнота…
* * *
Полная, абсолютная тишина, темнота, отсутствие тепла и холода, невесомость, неподвижность. Небытие… Небытие, полное страшной боли во всем теле и удушья, рвущего легкие.
Мысль о том, что такой отныне и станет его вечность, заставила молодого человека дернуться – и тут же закричать от нестерпимой боли. Крик ударил по ушам, голова с легким похрустыванием качнулась назад, острейшая резь пронзила все тело от головы до пят – и ведун горько рассмеялся:
– Если вы проснулись и у вас ничего не болит, значит, вы умерли…
Мысль о том, что он еще жив, Середина приободрила. Он еще раз откинул голову, потом с силой ударил вперед, покачал плечами, подергал руками, чуть согнул и разогнул ноги. Мир вокруг поддался, стал слегка расступаться в тех местах, куда приходились толчки… Впрочем, судя по прохладе, которую ощутил лоб, мир вокруг был отнюдь не вселенским небытием, а просто снегом. Похоже, смерч поднял путника, жахнул о землю и засыпал сверху всем, что прихватил по дороге.
– Надо мной, наверное, этого снега целая гора! – произнес Олег, разгоняя безмолвие. – Странно, что не раздавило. И не задохнулся. По совести, я уже давно достоин золоченой чаши, которую приносит павшим прекрасная богиня Мара…
Сказал – и вспомнил слова своей неповторимой избранницы. Богиня пообещала, что больше никогда не придет на его зов. А если так, то даже переломай он все кости, задохнись и будь раздавлен – смертной чаши ему не видать.
– У меня есть для тебя два известия, Олежка, – опять в голос произнес ведун. – Одно хорошее и одно плохое. Хорошее в том, что здесь ты не умрешь. А плохое в том, что ты не умрешь, даже если не сможешь выбраться, и останешься погребенным заживо навсегда.
Это известие заставило Середина снова забрыкаться, сминая и утрамбовывая окружающий снег. Вскоре вокруг образовалась полость уже вполне изрядных размеров, после чего дело застопорилось: уплотнившаяся корка ударам больше не поддавалась. Впрочем, руки к этому времени успели освободиться вполне достаточно, чтобы нащупать и вытянуть из ножен косарь. Перед клинком снег устоять не смог – Олег стал резать его ломтями, расчищая место вокруг груди, распихивая получившиеся куски к ногам и вниз.
Низ, по воле смерча, оказался у путника под левым боком.
Отвоевав еще немного свободного пространства, Середин скинул с плеч упряжь, после чего подтянул ноги и, борясь с болью, стал прорезать и пробивать лаз в сторону и вверх под острым углом.
Сколько ушло времени на работу – он не знал. Может, час, а может, и несколько дней. Замурованный в снежной горе ведун оказался наедине с вечностью. И только когда после очередного удара ножом вперед в конце норы блеснули звезды, молодой человек неожиданно понял, что смертельно устал, а еще сильнее – голоден.
Присев на краю норы, на высоте примерно трех саженей над лесом, Олег достал из-за пазухи рыбешки. Не торопясь съел, благо после недавнего смертного мрака даже звездный свет казался ярким. Отер ладони о наст и забрался обратно в нору, в которой было куда теплее.
Еще два дня у него ушло на выкапывание саней. Дело оказалось муторным: сперва найти их по длинным постромкам, потом обкопать и утрамбовать вокруг достаточно большую пещеру, разобрать вещи…
Сами сани смерч изрядно переломал – полопались и полозья, и борта, вырвало и унесло мешок с запасной одеждой и кошмой для сна, попоной и прочими обиходными мелочами, изрядной частью провианта, собранными в пути немудреными заготовками для колдовских зелий. Зато уцелел заплечный мешок с котелком, кольчугой, деньгами и зеркалом, мешочек с вяленым мясом и две промороженные заячьи тушки.
«Ну, теперь не пропаду», – решил ведун, складывая спасенные вещи в заплечный мешок, а набив под завязку – полез из своей горы.
Отправляться в путь Середин не торопился. Тело по-прежнему болело каждой косточкой, желудок чуть не прилип к спине от голода, во рту давно пересохло. Да и лыжи смерч куда-то унес – а как обойтись без них, Олег еще не придумал. Наверное, придется плести из подручных веток широкие «снегоступы». Или попытаться приспособить на ноги обломки от полозьев нарт.
– Какие чудесные запахи разносятся по лесу от сего места! – со стороны горы мерно заскрипел снег, над краем укрытия появился дряхлый старик, седобородый и сгорбившийся, с бледным лицом и бесцветными глазами, одетый в коричневые лохмотья. Правда, ветхого тряпья было много, толстый неровный слой обнимал все тело – рубище свое старик носил в зимнем, утепленном варианте. На голове гостя сидела поеденная молью лисья шапка, руками он опирался на высокий посох из жилистого соснового корня. – Дозволь, мил человек, у костра погреться?
Крестик на запястье ведуна моментально нагрелся, пламя костра слегка присело, словно в испуге, окрест затих ветер. Однако Олег, чуть пожав плечами, кивнул:
– Садись, сделай милость. Места в достатке. Коли время есть, так и ужином угощу. Вода сейчас закипит, мяса наварим.
Старик, обойдя укрытие, оперся на дно ямы посохом, неуклюже спустился вниз. Середин длинным косарем вырубил в стене несколько кубиков, отбросил наружу, указал гостю на получившуюся ступеньку:
– Садись сюда с размаху. Снег примнется, сиденье как раз по телу получится.
– Благодарствую, мил человек, – старик последовал совету, зажал посох между коленями, протянул ладони к огню.
– Коли голоден, отец, могу зайчатины настрогать, – предложил Олег. – Чтобы не ждать, пока сварится.
– Мне не к спеху, сын мой, – сказал гость. – Коли не погонишь, так и подожду…
Крест отчаянно пульсировал теплом, аккуратные лохмотья, ровные и чистые, розовели от света костра, бледные глаза незнакомца немигающе смотрели в пламя. По всем признакам – нежить. Но нежить – она холоднокровная, зимой спит.
Тогда кто?
– Хорошее здесь место, отец… – ведун поворошил палкой дрова в костре. – Тихое, спокойное. До ближайшего жилья верст этак двести будет. Ни стежек, ни дорожек никем не протоптано, а уж в чаще живой души и вовсе не сыскать. Уютные края, нетронутые. Приятно встретить здесь случайного прохожего, с коим можно словом перемолвиться длинными зимними сумерками. Тебя как звать-то, отец? О чем беседу завести желаешь?
– Стало быть, каликой перехожим мне назваться не получится? – криво усмехнулся старик.
– Ты бы хоть охотником здешним прикинулся, что ли, – посоветовал Середин. – А то в путника случайного здесь поверить как-то трудно. Да еще чтоб без котомки за спиной…
– Странно… – старик встал, стащил с головы шапку и зашвырнул в лес. – Раньше все всегда верили.
Шапка, сделав по снегу несколько кувырков, развернулась и помчалась в чащу, заметая следы пушистым рыжим хвостом. Гость сел обратно в снежное кресло – но уже развернув широкие плечи. Лохмотья обернулись курткой, украшенной тремя рядами горностаевых и соболиных хвостов, и пухлыми кожаными штанами, заправленными в вышитые валенки. Ладони старика стали мясистыми и широкими, розоватыми. Прежними остались только посох, словно слепленный из коротких костей с суставами, седая борода да белая кожа на лице.
– Зачем же морок на людей напускать? Может, проще сразу имя истинное назвать?
– Когда сказываешь смертным, что к ним Карачун пришел, – густым низким басом ответил гость, – они на сие зело странно реагируют.
– У смертных даже есть про тебя особая присказка, – улыбнулся Середин. – Так ты разделишь со мной трапезу али тебя в чертогах личных пир богатый ждет?
– Отчего не разделить? – пожал плечами Карачун. – Некогда мне ныне по чертогам прохлаждаться. Хлопот много.
– Вот и славно. Одному тоже скучно. Недолго и одичать, – ведун еще раз помешал угли, подбросил в огонь сучьев.
– Что ты морщишься так, мил человек? – поинтересовался гость.
– Да кости чего-то разболелись… – скривился Олег.
– Странно, что вообще ходишь, ведун…
Старик полез за пазуху, достал маленький замшевый мешочек, отпустил узелок, протянул руку и высыпал все содержимое в котелок, в котором как раз начала закипать вода.
– Что это? – настороженно поинтересовался молодой человек.
– Трава бессмертия.
– Омела?
– Омела, черная соль, рог индрика, панты первогодка, чешуя гадюки, слюна жабы и заговор исцеления, сотворенный пречистой Даной в утро весеннего равноденствия на руках Макоши и Велеса, – Карачун спрятал мешочек обратно. – Не знаю, к чему нужны слюна с чешуей, но трава и соль делают любое угощение зело чище, а сотворенный богами заговор исцеляет любые раны.
– Так это приправа или лекарство?
– Коли цел, то первое. А коли поломан весь, то второе. Тебе сейчас что интереснее?
