Александр Прозоров
Битва веков
– Чего на улице мерзнете, а не в трапезной пируете? – поинтересовался Зверев, выбирая вертел и для себя.
– Кулачные бои чернь сегодня затеяла, – ответил за всех боярин Чепаров. – Драться нам со смердами не по чину, а вот посмотреть за весельем, да подбодрить и за победителя кубок осушить – милое дело! А ты как здесь оказался, княже, в обители окаянных грешников? К ляхам отъехать попытался, али здесь за свободу шибко выступил?
– Чего мне, православному, у схизматиков безбожных делать? – пожал плечами Зверев. – Да пропади они все пропадом!
– Не скажи, не скажи, – покачал головой боярин Светлов. – Схизматики-схизматики, а живут-то они куда мудрее нашего. В Польше, вот, король средь шляхты своей равный есть среди равных, и без согласия последнего шляхтича никакого указа издать не может. В Польше шляхтич для смердов своих богу равен. Хочет – судит, хочет – рубит, хочет – собакам скармливает. И никто ему слова поперек не скажет. У нас же крепостного покалечь случайно – так тебя разом на суд волокут, позорят дурными словами, штрафы немалые накладывают. А почему? Чем мы шляхты хуже? Не должно с дворянина за смерть простолюдинина спрашивать, не по справедливости это! Почему меня вровень со смердами считают? Почему государь за мертвого крестьянина как за доброго боярина спрашивает? Не должно так быть! Не должно! Мы не со смердами, мы с царем одной крови. Вон, князь Михайло, разве он не Рюрикович? А бабка моя разве не из мамаевского дома? Так отчего же мы не равным с Иоанном словом владеем? Хочу по польскому закону жить! По польским вольностям Думу созывать! Что скажешь, Андрей Васильевич? Верно я реку?
– Верно, брат, все в точности! – согласно кивнул Чепаров. – Выпьем за вольности боярские. Чтобы по польской шляхте русской земле исправляться!
Андрей промолчал. Да и что он мог сказать? Что польское шляхтецкое бесовство есть прямой путь к гибели государства? Так ведь гниль популизма и анархия толпы убивают страну не за год и не за десятилетие. До первого раздела Польши цивилизованными соседями еще целых двести лет. А пока что она остается врагом лихим и опасным, и соблазняет всех окружающих безграничной вольностью самой шляхты и столь же ее безграничной властью над несчастными крепостными. Властью совершенно безумной, на взгляд любого православного человека. Ибо для Православной Церкви все души – равны.
Впрочем, ответ гостя боярам и не понадобился. Они успели отогреться достаточным количеством вина, чтобы не озадачиваться такими мелочами, как поддержание беседы.
Михайло Воротынский тоже раскраснелся от выпитого, тоже долил свой кубок теплым вином, но Андрея во внимании все же удержал:
– Так ты по своей воле, али по царской в обитель прибыл, дружище?
– И по твоей тоже, – с улыбкой добавил Зверев.
– Еще и по моей? – задумчиво пригладил длинную бороду князь. – Загадка сия интересна есть и разгадать ее хочу сам, ответа не сказывай. Да-а… Но одно понимаю, поселить тебя надобно у меня. Утро вечера мудренее, завтра и ответ дам.
Он выпил вино, отер губы и поднялся:
– Благодарствую за угощение, но надобно и честь знать. Вот, гость приехал. Приютить потребно, пока ночь не настала. Посему… – Он коротко поклонился и пошел от стола. По лестнице спустился сам – но за порогом окончательно сомлел. Хорошо, князь Сакульский был с холопами и знал, где стоит добротное, в два жилья, узилище князя. А то бы так и остались бесприютными.
Когда Михаила Ивановича ссаживали у крыльца с лошади, он вдруг открыл глаза, поймал Зверева за рукав:
– Понял! Коли поручение царское исполняешь, то по его воле. Коли оно тебе по нраву и исполнить хочешь, то и по своей. А коли ко мне прискакал, так и по моей воле тоже получается. Вестимо, вольную мне привез?
– Все привез, княже. И вольную тебе с семьей, и указ о возвращении вотчины твоей, и приказ наставление твое печатать, и награду от царя привез, кошель серебра тяжелый.
– Чудится мне все это… – внезапно погрустнел князь Воротынский и снова закрыл глаза.
Князь поверил в случившееся только через день. А вот его жена и дети начали собираться в первый же вечер, когда услышали от Андрея об освобождении, и уже через неделю внушительный конвой из семнадцати телег, сопровождаемых десятком холопов князя Сакульского и еще сорока слугами Воротынского, тронулся по зимнику в путь. Никаких сложностей их в дороге не ждало – вот только сама дорога в каретах и санях, проходящих за день всего два десятка верст, заняла ровно месяц. В столицу князья добрались только-только в начале апреля, въехав на подворье князя Сакульского на Захарьин день[7].
Во дворце сразу стало шумно, тесно, захлопали двери, забегали люди. Варвара, ошеломленная свалившейся на нее толпой, еле-еле успевала указывать, кого в каких покоях селить, где размещаться слугам гостя, где и какие припасы можно брать для стола, чего докупить, что с ледника принести, на чем и когда готовить, где дрова старые, просохшие, а какими топить еще рано. Отчитаться о проделанной работе она смогла только поздно вечером, когда шум затих и усталые путики разошлись по опочивальням и людским.
– Князя и супругу его я в гостевых покоях разместила, – стоя возле раскрытого бюро, загибала она пальцы. – Перина там, по виду, не новая. Видать, из хозяйских покоев перенесли, когда новую набили, но добротная: мягкая, сухая, без запаха. Я ее маненько подогрела раскрытую, да отдушенным бельем свежим перестелила. Княжну в детскую опочивальню пустила, что над кухней, дальняя. Там всю зиму тепло сочится, а потому и опасаться за рухлядь всякую не надобно. Там и занавески, и обивка шелковая, и постель свежая. Хорошо и уютно в светелке, ровно как все время живут. Вина и меда, коли так пировать станете, как по приезду, токмо на два дня хватит. Прочие припасы на неделю растянуть можно.
Андрей, поднялся от бюро, наклонился:
– Хлопотунья моя, – шепнул в самое ухо, касаясь его губами.
– Щекотно, княже, – поежилась она, но не отодвинулась и попыталась продолжить: – Воду почерпали всю из колодца. Лошадям, да в дом, да на баню. Запаса-то не держали, дабы не померз, вот разом и вычерпали. Снег надобно топить, человека в баню поставить…
– И что же теперь делать?! – испуганно охнул Зверев, подхватил ее на руки и понес в опочивальню.
– А еще сена на седьмицу самое большее осталось, – продолжала она, дергая ногами. – Овса и вовсе не осталось…
Смолкла Варя только, когда Андрей закрыл ее рот поцелуем. Лишь после этого она забыла про дела хозяйственные и отдалась душой и телом во власть своего любимого и господина.
– Ты забыла сказать еще одно, – шепнул ей Зверев. – В доме так много народа, что ночевать тебе будет больше негде, кроме как здесь.
– Грамоту тебе из дома намедни посыльный привез, – ответила приказчица. – На шкафу твоем письменном лежит. Не заметил?
– Потом, – потянул Андрей завязки сарафана. – Все потом.
Но в объятиях любимой про всякие «потом» он, естественно, сразу и начисто забыл.
* * *
По давешней привычке, воспитанной в барчуке Пахомом еще с младых ногтей, утро князь Сакульский начинал с сабли. Сперва не меньше получаса «игра» клинком, чтобы его вес, баланс, форма и верткость вошли в привычку, чтобы ощущался он не оружием, не инструментом, а частью самой руки. Затем – отработка упражнений. Последовательности действий, что в схватке чаще всего могут пригодиться. Такие вещи рука сама «рисует», даже если воин отвлекся на что-то, думает о другом, что делать не знает. Голова еще думает – а рука, глядишь, уже и наколола на клинок неумелого противника.
Остаток утренней «зарядки» Андрей обычно проводил с холопами, нарабатывая привычку и к бердышу, и к топору, и к ножу, и к щиту, и к рогатине – а заодно натаскивая на будущие сечи своих воинов. Но в этот раз его отвлекло одобрительное хлопанье в ладони:
– Вижу, Андрей Васильевич, жиром ты не заплыл. Даже без седла с кем угодно рубиться готов. Глянуть на такого витязя приятно. – Князь Воротынский повел плечами, сбрасывая шубу: – Макар! А ну, саблю мою подай. Желаю кости по старой памяти размять, с князем молодым по снегу попрыгать. Как, Андрей Васильевич, со щитами рубиться будем, али на голых клинках?
– На клинках, – рубанул воздух уже разгорячившийся Зверев. – Из-за щитов уже не рубка, а колка дров получается. Опять же, деревяшку с силой бьешь. Коли удар мимо пройдет, то и поранить недолго.
– И то верно. Со щитом ровно стену рубить приходится, без него веселее.
Хлопнула дверь. Шустрый княжеский холоп выскочил, неся не только пояс Михайло Воротынского с оружием, но и два выцветших, изрядно исполосованных и многократно прошитых тегиляя: толстых, в два пальца, халата, простеганных проволокой и набитых конским волосом. Доспех простой и недорогой, но довольно надежный.
– Подай князю Сакульскому, пусть выберет, – велел гость. – Накинь Андрей Васильевич, дабы шальной удар к беде не привел. Случайное касание выдержит, а в полную силу бить мы, знамо дело, не станем.
Зверев упрямиться не стал, облачился. То, что сабля не игрушка, он знал не понаслышке.
– Готов, – кивнул хозяин дома, застегнув крючки.
– Ну так держись! – тут же ринулся вперед гость, стремительно обрушивая свой клинок на голову Андрея. Тот насилу успел прикрыться, сильным наклоном отводя клинок врага в сторону, тут же попытался рубануть Воротынского поперек живота. Но противник отступил, а когда сабля ушла дальше, сделал шаг вперед, попытавшись уколоть Зверева в грудь. Андрей насилу увернулся, вознамерился снизу вверх подрубить князю руку, но тот успел заметить опасность, ушел с поворотом и тут же продолжил его, метясь разрубить князя Сакульского поперек груди. Насилу удалось отскочить.
Андрей только диву давался: даром что князь Воротынский был старше его на двадцать лет и уже перевалил пятый десяток, даром что казался куда грузнее и шире в кости – ан крутился, что белка в колесе, действовал стремительно и уверенно, не позволяя себя даже царапнуть. Когда Зверев уже отчаялся, гость вдруг отступил, тяжело отмахнулся, отер пот со лба:
– Что-то я уже согрелся… – пытаясь отдышаться, пояснил он. – И ноги ужо не те. Совсем я закис от жизни монастырской, меча удержать не способен. Нет, Андрей Васильевич, пожалуй, с завтрашнего дня с тобой вместе буду поутру с дрекольем прыгать. Не то недолго в первой же сече по-глупому сгинуть. Что может быть глупее, нежели погибнуть оттого, что устал?
– Так милости просим, Михайло Иванович!
– И лентяев своих заставлю жирок растрясти…
– Доброго вам утра, бояре, – выглянула на крыльцо Варвара. – Пожалуйте завтракать.
– О, это ко времени, – обрадовался князь Воротынский. – Ловкая у тебя приказчица, княже. Одна, да ин, как ловко управляется!
– За то и держу.
Варя с поклоном пропустила гостя, поклонилась и Андрею, но окликнула:
– Что княгиня из имения пишет? Все ли у нее в порядке, княже, как дети?
– Я и забыл про письмо-то! – спохватился Зверев. – После завтрака прочитаю.
Андрею как-то даже стыдно стало, что вчера за многочисленными хлопотами у него из памяти выветрилось напоминание о письме из дома. Весь завтрак он сидел как на иголках и, лишь слегка утолив голод, побежал в свои покои, нашел свиток, сломал тонкую сургучную печать с оттиском Полининого кольца.
Редкие письма жены были всегда очень длинными и размеренными, с многочисленными приветами и пожеланиями от имени всех членов семьи и части челяди, с описанием погоды в княжестве, поездок на торг и обычных прогулок чуть дальше двора, перечислением деревень, упоминанием всех свадеб, смертей и рождений, и кучи прочей совершенно ненужной князю информации. Но Звереву все равно нравилось читать эти послания. Во время долгого расшифровывания завитушек, накрученных почти возле каждого слова, он словно слышал голос Полины, чувствовал ее близость, исходящее от нее чувство грусти от расставания и любви к нему – и от этого в душе нарастало тепло, хотелось все бросить и мчаться к ней. Обнять детей, подкинуть их в воздух, услышать счастливые визги, крепко прижать и долго-долго не отпускать избранную на небесах спутницу жизни… И даже дочитав последнюю строчку, он еще пару минут стоял перед окном, глядя на покрытую изморозью слюду, и сохранял в душе ощущение близости со своей Полиной.
– О чем княгиня пишет? – вывел его из задумчивости вопрос Вари. – Здорова ли, в порядке ли семья, как все дома?
– В порядке, – вздохнул Андрей. – Пишет, что соскучилась и в Москву летом приедет, раз уж меня государь домой никак не отпустит. Думаю, после половодья соберется. Аккурат с посевной хлопоты закончатся, и поедет. Надеюсь, догадается ушкуем плыть, а не по дорогам пыль глотать?
– Конечно, догадается, княже. Она у тебя умница.
О самом главном мудренная жизнью Варенька предпочла промолчать. Но Зверев отлично знал, о чем она подумала, услышав это известие.
Блуд!!!
Ребенок у незамужней женщины – это «блуд». Это позор, это словно дегтем на веки вечные мазнуть. Такого позора никому не пожелаешь. Блуднице нигде приюта даже Христа ради не найти, ни в один дом на порог не пустят, никто разговаривать с такой не станет, никто близко не подойдет. Потому-то в свое время боярин Лисьин и отдал полюбившуюся сыну дворовую девку за старика замуж. Для замужней бабы дети – не позор, а хвала и уважение. Для вдовы – почет даже больший, поскольку без мужика малых растит. Но это – коли не знать, что ребенок родился через несколько лет после смерти законного мужа. Про это могли не знать многочисленные гости княжеского дворца, об этом предпочитали не вспоминать его холопы. Полина же, с московской ключницей уже хорошо знакомая, подобной несуразицы не заметить не могла. И в ее положении не турнуть «блудную девку» за ворота с большим позором – это уже совсем себя не уважать. Коли бабу гулящую в дом впустила – это, считай, собственной рукой дозволение ей дала с мужем своим блудить, с гостями, али иными мужиками, что на двор заглядывают. И что тогда о самой хозяйке нужно думать?
– Сына позови, – хмуро приказал Зверев, сворачивая письмо обратно в тугой свиток.
Приказчица кивнула, ушла, забыв закрыть за собой дверь, и почти сразу в проеме остановился князь Воротынский:
– Не помешал, княже? – не дожидаясь ответа, он шагнул внутрь. – Смотрю, ключница твоя в беспокойстве вся, даже с лица изменилась. Надеюсь, не я тебя в лишние хлопоты ввел?
– Перестань, княже, – отмахнулся Зверев. – Кто же виноват, что государь земли тебе вернул, а жилище московское позабыл? Ты мой друг, а друзья для того и нужны, чтобы было на кого в трудную минуту опереться. Как дворец из казны на тебя обратно отпишут, так и ты меня в отместку с почестями всяческими примешь.
– Такой пир закачу, Андрей Васильевич, неделю на ногах стоять не сможешь! – тут же щедро пообещал Михайло Воротынский.
– Тогда нужно успеть до приезда жены, – зачесал в затылке Зверев. – Она ведь такого веселья не поймет.
– Успеем! Надобно токмо пред очи царские предстать, да о несуразице сей ему поведать. Чего не везешь? Тебе, сказывают, в Кремле общий почет и уважение, и вход в палаты царские в любой день и час невозбранно.
– Толку-то по царским палатам ходить, коли сам государь ныне в Тихвинском Богородицком Успенском монастыре на богомолье? Грех казни замаливает. Двум предателям в феврале голову приказал отрубить, теперь места себе не находит.
– Тихвинский монастырь? – изумился гость. – Не слышал о таком ни разу!
– Аккурат четыре года тому назад монастырь сей именным царским указом основан на месте чудесного появления богородицкой иконы из Влахернского храма в Константинополе.
– А-а, слыхал о сем чуде! – спохватился князь Михайло. – Это тот самый образ, что чудесным путем из Царьграда на берег реки в Новгородской земле перенесся, когда басурмане османские столицу греческую завоевали! Так Иоанн в ее честь монастырь новый решил основать?
– Уже основал, – напомнил Зверев. – Четыре года прошло, уже давно каменщики все должны отстроить. Вот и поехал проверить, куда казенное серебро ушло. Заодно и за казненных помолиться. А может, наоборот.
– За казненных? – почесал в затылке Воротынский. – Этот хлюпик малолетний кого-то решился жизни лишить? Вот уж воистину чудны дела твои, Господи!
– Государь, между прочим, мой погодок, – вскинул брови Андрей.
– О, прости, княже! Не малолетний, нет! Это я по старой памяти. Я ведь, признай, чуть не вдвое тебя старше буду?
– В полтора, – мстительно уточнил Зверев.
– Две недели пира! – со смехом вскинул руку с двумя сложенными «викторией» пальцами гость. – Не держи зла на старика, княже. Не про тебя ведь речь шла, а о государе нашем добром, великом и обожаемом. Вишь, как я любимчика твоего нахваливаю? Когда он, кстати, вернется?
– Боярин Кошкин передал, что через месяц токмо. Раньше не ждут. Путь-то какой до Тихвина! Ровно до Монастыря Кирилловского. Месяц назад отбыл, стало быть и вернуться должен к концу мая. Коли на молебне не застоится, конечно. Молиться государь любит…
Из коридора донеслись частые шаги, в комнату заскочил розовощекий Андрей Мошкарин, наряженный в длинную, навыпуск, белую косоворотку с алым шитьем по вороту, подолу и рукавам, опоясанный широким поясом с двумя ножами и сумкой. Черные свободные шаровары были заправлены в пахнущие дегтем яловые сапоги, начищенные до зеркального блеска. Варвара, женским нутром ощутив неладное, нарядила сына как на праздник. Да и сама неслышно появилась следом, тихо скользнув в горницу и отступив вдоль стены в сторону, дабы не загораживать проход.
– Призывал меня, княже? – нетерпеливо выдохнул паренек.
Андрей промолчал, глядя в его голубые, совершенно мамины глаза. Мальчишка неуверенно пригладил упругие вихры, облизнул губы, оглянулся на мать, словно искал поддержку. Переспросил:
– Так ты кликал меня, князь Андрей Васильевич?
– Да, ты мне нужен, – кивнул Зверев. – Я хочу тебе задать один вопрос. Короткий, но очень и очень важный. Так, понимаешь, устроен этот мир, что каждый смертный, что носит гордое имя русского человека, должен поливать нашу священную землю либо потом, либо кровью своей. Есть те, кто трудится, не покладая рук, выращивая хлеб, строя дома, плавя железо, выделывая кожи или выпаривая соль. Из трудов людей этих вырастает сила и богатство Руси нашей, на их плечах держится крепость нашей державы. И есть те, кто защищает с мечом в руке границы Руси, кто охраняет покой и богатство, добытое отцами нашими и прадедами, кто принес честь и славу русскому имени. Те, кто каждый год ходит в дальние походы, кто тысячами гибнет в сечах, и гибнет порою вовсе безвестно. Это люди боя, которые так и зовутся: бояре. В боях растут, в боях взрослеют. В боях же обычно свою жизнь и заканчивают. Я хочу, Андрей, чтобы ты сделал выбор. Как ты желаешь провести свою судьбу: поливать землю кровью или потом? Быть созидателем или воином?
– Конечно, воином! – без мига промедления выдохнул паренек. – Я хочу быть православным витязем! Хочу служить под твоей рукой, князь Сакульский!
– Однако славная кровь струится в жилах этого мальчугана, – негромко отметил со стороны Воротынский. – Он рожден для славы.
– Уверен ли ты в этом, Андрей Терентич? Боярская жизнь состоит не из славы. Ты мало будешь видеть свой дом, жену свою и детей. Ты будешь маяться скукой в дальних дозорах, будешь голодать в осадах. Тебя ранят много раз, мало кто из нас носит на теле меньше десятка шрамов. И рано или поздно в одном из сражений ты умрешь, ибо нет русскому боярину иного оправдания покинуть царскую службу, кроме как смерть. А слава? Слава приходит не ко всякому. И слава – лишь краткий миг среди череды долгих, скучных дней. Не торопись с ответом, мой мальчик. Не каждому, совсем не каждому выпадает возможность избрать свою судьбу. Кем ты хочешь стать? Крепким хозяином, сытым и спокойным, или скитальцем, каждый день смотрящим в лицо смерти?
– Хочу быть воином, князь! – сжал кулаки паренек. – Землю русскую от басурман и схизматиков оборонять, невольников на свободу отпускать, татей лесных на деревья вешать!
– Ты упрям, малыш. Но я все же дам тебе еще один шанс на верный выбор. Кем хочешь ты стать, Андрей Мошкарин, сын земли русской? Последний, третий раз спрашиваю тебя, и изменить что-либо потом ты не сможешь уже вовеки. Кем ты намерен провести свою судьбу: человеком боя или человеком труда?
– Человеком боя! – стиснув зубы и набычившись прямо-таки рыкнул Андрей. – Не испугаешь, княже! Русскому боярину страх неведом.
– Что же, ты сам этого хотел. Так тому и быть!
– Ты возьмешь меня в холопы? – радостно вскинулся паренек.
– Нет, – покачал головой Зверев. – Холопы рабы, в сечу по приказу идут. Ты же судьбу сам выбрал, сам с пути ратного не свернешь. Есть у меня надел на отшибе. Государь еще за поход Казанский наградил. И догляда у меня за местом сим совсем не получается. Сидит наместник, изредка подать пушную присылает, порой мед через купцов тамошних передает. Поедешь туда от моего имени, на землю сядешь. И станешь ты с того часа проходить по разряду служивых детей боярских. Наберешь себе ребят крепких числом с десяток, что по норову и удали подойдут, снарядишь, как положено, да и станешь в походы под мою руку приводить, когда государь службы потребует.
– Правда? – ошалел от такого поворота паренек. – Ты меня в дети боярские берешь, княже? Взаправду по разряду служивому запишешь?
Андрей не отвечал, глядя на женщину. Та пару раз сглотнула, прикусила губу. На щеку выкатилась слеза. Варя опустила веки, сглотнула снова и слабо кивнула.
– У нас на Руси вольному человеку в боярские дети пойти запрета нет, – вздохнул князь. – Ты согласен, и я согласен. А значит, и быть по сему. Служи!
– Ну, поздравляю, витязь православный, – вышел вперед князь Воротынский, хлопнул ладонями паренька по плечам. – Сколько тебе лет, Андрейка? Вижу, года через два уже в новики тебя князь запишет? Будем в строю общем бок о бок перед сечей стоять? А ну, пойдем, покажешь, что делать умеешь. Саблю в руках держать доводилось?
Веселый князь, посмеиваясь, увел новоявленного боярского сына с собой, и Варя со Зверевым остались наедине.
– Ты меня прогоняешь? – шепотом спросила женщина.
– Я даю нашим сыновьям пропуск в боярство, – так же тихо ответил он. – Коли себя покажут, могут и еще удел в награду получить, с думскими боярами сравняться. Будешь во дворце соседнем жить-поживать, меня в гости приглашать.
– Только в гости. Ты никогда не будешь моим.
– Варенька моя… – Андрей обнял женщину, поцеловал в заплаканные глаза. – Варя… Ты же знаешь, что будет здесь и что будет там. Там ты будешь вдовой с двумя сыновьями, боярыней из моего княжества, полновластной хозяйкой и повелительницей. А здесь? Здесь… Варенька, ты же умная девочка. Ты знаешь, что далеко не все в нашей власти, что не все происходит так, как хочется нам. Время меняет многое. И когда мы увидимся снова, может оказаться, что все не так грустно. Пока же будем рады тому, что наши дети начнут жить боярами, а не холопами или смердами. Разве это плохо?
– Я знаю, что хорошо, – всхлипнула она. – За детей я рада. За себя нет. Кажется… Мыслится мне, больше мы уж никогда не увидимся. Вовсе.
– Ну, любая моя, это ты загнула! – прижал женщину к себе Андрей. – Нам еще месяц здесь сидеть, ждать государева возвращения. Опосля вас в земли Свияжские с месяц везти, ибо путь неблизкий, а просто с грамоткой вас отправлять не след. Люди там не шибко ученые и наместника лучше лично посадить. И еще оттуда, вестимо, не сразу уеду. Нет, Варенька, я тебе еще надоем, сама гнать начнешь!
– Ты мне никогда не надоешь, – всхлипнула она и обхватила за плечи, положив подбородок на плечо. – Никогда, никогда, никогда…
* * *
Ждали князья Иоанна полный месяц, встреча же заняла всего несколько минут, да и то на крыльце Успенского собора после заутрени. Видимо, заранее зная о присутствии князей, царь высмотрел в богато одетой толпе в высоких бобровых шапках скромную тафью Зверева, остановился:
– Князь Сакульский! Доброго тебе дня и удачи в нынешних начинаниях. Князь Воротынский! Рад видеть тебя в добром здравии. Труд твой прочел с большим интересом и пользу вижу в нем превеликую. Мыслю я, надлежит тебе рубежи наши южные осмотреть со строгостью и согласно наставления своего меры к их обороне составить. Удел твой ведь там же, возле Перемышля? Как земли свои проведаешь, заодно и о прочем подумай, а к осени мысли свои мне в подробности изложишь.
– Прости, государь, за докуку, – протиснулся вперед Михайло Иванович, – но средь грамот на возвращение земель моих и добра убежище мое московское не упомянуто. Скитаюсь, ровно попрошайка бездомный. Прикажи писарям своим грамоту на возвращение дворца мого составить, дабы было где голову преклонить.
– Зачем тебе ныне дом в Москве, княже? – не изменившись в лице и тем же тоном удивился царь. – Все едино в удел отъехать желаешь. Как вернешься, так все прочее и обговорим.
Давая понять, что разговор окончен, Иоанн резко повернулся и в сопровождении суровых опричников отправился в сторону дворца. Был он явно не в себе, спал лицом. Звереву даже показалось, что правитель всея Руси похудел, стал уже в плечах и ощутимо сгорбился. Толпа царедворцев ринулась вслед за государем, князья остались на мостовой в одиночестве.
– Милостями осыпал, прям рублем одарил, – подвел итог Михаил Иванович. – Что же, наказ царский ныне не тяжелый, поеду исполнять.
– На Рязань? – уточнил Андрей.
– Тракт наезженный и привычный, – кивнул князь. – К Воротынску скорейший путь через нее получается.
– Боярин Басманов велел тебе кланяться и звал, коли домой поедешь, к нему в гости завернуть. Он ведь тоже за тебя словечко замолвить пытался. Знал, что из ссылки отпустят.
– Коли так, то и заверну. Все едино по пути. Завтра же и освобожу дворец твой от своей челяди. Надоели, поди, хуже горькой редьки.
– Можешь не торопиться, я и сам завтра в путь тронусь. Коли царь к себе не позвал, стало быть, можно и своими делами заняться. Сына боярского Андрея в удел отвезти и наместнику наказать, что моей волей он у них старшим садится.
– Погоди, так нам по дороге! – встрепенулся Михаил Иванович. – У тебя ведь у Свияжска надел отрезан?
– Там, – кивнул Зверев. – Найму ушкуй какой, по Москве-реке до Волги скачусь, а там и вовсе рукой подать.
– Брось, князь, – хитро прищурился Воротынский. – Московские корабельщики жадны без меры, суда тут наперечет. Река узкая, да неудобная. От Рязани по Оке куда как дешевле выйдет. Судов там больше и не сравнить, народ серебро считать умеет. Много не спросит. Вместе у боярина Басманова покутим, а там и разойдется. Судьба нам вместе ехать, коли в один день и в одну сторону трогаемся. Что скажешь?
– Коли так, – махнул рукой Зверев, – поехали через Рязань. В доброй компании и дорога короче.
* * *
Летом хлопот с подворьем всегда меньше: подтапливать не надо, снег убирать тоже. Приглядывай лишь, чтобы бродяги али тати не залезли, да волю имей припасы пива, меда и вина из погреба со скуки не выпить. Из всех холопов своих князь Сакульский больше всего полагался на волю хладнокровного полусотника Изольда, который и отпор мог дать кому угодно, без малейшего колебания. Не одну сечу прошел – головы чужие беречь не приучен. Его в опустевшем дворце и оставил.
И вновь по широкому тракту вытянулся длинный княжеский обоз, сопровождаемый полусотней холопов, едущих налегке, только с саблями у пояса. Все же не в ратном походе, обычная поездка по мирной русской земле. Однако же, в нескольких телегах были сложены под рогожей и пищали, и рогатины, и бердыши. Как ни крути, а любая свита княжеская – не просто слуги и рабы, жизнь свою боярину продавшие, но и маленькая армия. Случись чего – не в поместье же гонцов за оружием отсылать? Царские гонцы в любой миг могут с тревожными вестями по дорогам промчаться, созывая служивых людей в ополчение против очередного неожиданно сильного супостата.
Князь Михайло ездил этими путями не в первый раз, а потому и места для привалов назначал заранее, и водопои удобные загодя предвидел, и поворот к имению боярина Басманова указал без всяких подсказок от местных жителей. Видать, и правда дружил по-соседски с опричником будущим не первый год.
– А сосед-то мой, вижу, разбогател, – поравнявшись со Зверевым, указал вперед князь Воротынский. – Храм при усадьбе отстроил белокаменный. Ишь, как побелкой свежей сверкает![8] Вижу, в любимчиках царских ходить зело прибыльно ныне. Не кровь, а серебро чистое с избранников Иоановских на землю проливается.
– Так ведь на храм человек серебро тратит, не на блажь пустую, – защитил опричника Зверев, одновременно удивляясь в высшей степени странной архитектуре церкви. Между двумя высотками – звонницей и взметнувшейся к небу остроконечной кровлей с крестом – находилась совсем низкая, похожая приземистостью на погреб, церковь. Почему-то ему подумалось, что хозяин наверняка сэкономил кирпичи на здании, чтобы как можно выше поднять колокольню. Отличное место для наблюдения за окрестностями!
Прав он оказался или нет – но к тому моменту, как обоз втянулся в распахнутые ворота, дворня в усадьбе была одета в нарядные рубахи и сарафаны, в яслях под навесом в кормушках лежало свежее сено, в полных до краев бочках лошадей дожидалась теплая чистая вода. На крыльце же стоял сам Алексей Данилович в длинной шубе. Рядом в тяжелом зеленом платье, в высоком, украшенном жемчугами кокошнике, увешанная невероятным количеством ожерелий из крупных самоцветов, стояла улыбчивая щекастая женщина. Понятное дело – жена.
– Здравствуйте, гости дорогие! – Поклонившись с крыльца, боярин Басманов чинно спустился вниз. Ему по чину спуститься к князьям было не позорно. – Рад видеть тебя в добром здравии, соседушка! – Алексей Данилович с искренней теплотой обнял князя Воротынского. – И тебя повидать надеялся, Андрей Васильевич. – Зверева хозяин тоже обнял, но уже без особого усердия. – Прошу, испейте холодненького с дороги, в дом входите, попотчуйтесь, чем бог послал. Зина, милая, поднеси корец гостю.
Первым из рук хозяйки получил осиновый ковшик более родовитый Михаил Иванович, крякнул, отер усы и бороду:
– Благодарствую, Зинаида Федоровна, – и крепко поцеловал боярыню в губы.
Этот жест отвлек внимание Зверева от главного. По русскому обычаю жену хозяина гостям целовать разрешалось, это его не смутило. Смутило то, что хозяин на пирах всегда хвастался супругой уже после изрядного подпития, а никак не сразу у порога.
– Испей с дороги, Андрей Васильевич, – улыбнулась ему женщина.
Андрей благодарно кивнул, прильнул губами к прозрачной, холодной как лед, сладковатой ключевой воде, и далеко не сразу сообразил, что уже не первый раз попался на популярный среди близких друзей розыгрыш: вместо воды ему налили чистой до полной неощутимости, но довольно крепкой березовой водки – домашнего «хлебного вина».
