Александр Проханов
Время золотое
– Ты прав во всем! Но не время об этом! Нам надо выиграть, не пустить в Кремль это чудовище, порождение спальных районов, черных подворотен, озлобленной глупой толпы! Мы победим, и после победы, поверь, я стану другом! Это будет другой Чегоданов, о котором никто не слышал! Ты говорил о преображении, о чуде превращения Савла в Павла! Я стану Павлом, стану угодным Богу! Судьба опять повернется ко мне лицом! Мы станем творить историю, строить великое государство! Мы укротим ненасытных вампиров, которые сосут из России соки! Я знаю, как вернуть в страну вывезенные воровские деньги! Страшным ударом уничтожу коррупцию! Прикажу построить в Мордовии двадцать лагерей, куда станут свозить воров, будь то министр или олигарх! Ты говорил о моих накоплениях, о моих счетах в банках! Эти деньги я собирал, чтобы их не разворовали чиновники. Теперь, когда мы начнем развитие, я верну все деньги народу! Построю на них больницы и онкологические центры! Отберу у рублевских жуликов их дворцы, поселю в них беспризорных детей. Россия будет великой! Евразийский союз, который я замышляю, – это прообраз будущей Великой России в ее традиционных границах! Нам нужно победить! И тогда мы вместе с тобой станем писать историю! Впишем в нее наши имена!
Все это Чегоданов произнес захлебываясь, с восторженной синевой в озаренных глазах. Эта была та самая страсть, в которую он увлекал других, обезоруживал своей верой и искренностью. Этой огненной страстью он оплавлял кромки, отделяющие его от собеседника, превращал врагов в друзей, соперников в надежных союзников. Это не выглядело как искусный театр. Перед ним был измученный, доведенный до отчаяния человек, который из последних сил старался уверить себя, что остается надежда на спасение, что гибельная черта может отступить и он, Бекетов, старый друг, поможет ему избегнуть беды. Снова, как бывало не раз, отведет его от черной дыры.
– Я не знаю, поймешь ли ты меня, – медленно произнес Бекетов.
– Пойму, конечно пойму! Кого же мне еще понимать!
– Схема, которую я могу предложить, на первый взгляд может показаться нелепой.
– У тебя не может быть нелепой схемы. Все твои схемы блистательны!
– Она сопряжена с риском, быть может, только ускорит катастрофу.
– Ну, хочешь, я тебе дам расписку, что в моей смерти Бекетова прошу не винить, – усмехнулся Чегоданов.
– Ты можешь мне обещать, что если примешь мою схему, то уже никто не посмеет в нее вмешиваться, все эти твои высоколобые дурни и пошлые оригиналы?
– Всех буду гнать! Ты один хозяин!
Бекетов молчал, словно раздумывал, стоит ли затевать эту непосильную, непредсказуемую по своим результатам работу. Или уже поздно, и все безнадежно, все технологии бессильны. Тонкие тенета технологических ухищрений разорваны, и на свободу вырвалась сама история, как свирепая, неподвластная технологиям стихия. В своей уединенной ссылке, читая манускрипты, погружаясь в теории русских космистов, он не мог до конца отрешиться от московских событий, которые, как осенняя буря, стучали в его оконце. Будили ночами, и он вскакивал, хватал лист бумаги и чертил политологические схемы. Рисовал вектор сил, исследовал геометрию русской катастрофы. Старался доказать теорему Русской Победы.
– Боюсь, что моя идея покажется тебе сумасшедшей.
– Я живу среди сумасшедшей реальности.
– Найдутся люди, которые скажут, что я толкаю тебя в яму.
– Я уже в яме.
– Я не уверен, что эта идея является безусловно спасительной, и есть вероятность провала.
– И без твоей идеи вероятность провала громадна. Говори.
Зрачки Бекетова перестали трепетать, остановились, странно расширились. Словно он погрузил взор в туманную тьму, где текли струи невидимых вод, скручивались спирали безымянных потоков, реяли отсветы загадочных вспышек. Так смотрят в звездное небо, ужасаясь и восхищаясь, испытывая сладкое помрачение.
– Перед тобой – бушующая, ненавидящая тебя Болотная. Там твоя смерть. Там, на площади, тот, кто желает твоей смерти. Все твои усилия, все ухищрения твоих штабистов направлены на то, чтобы ослабить площадь. Уменьшить ее давление, сократить толпу. Для этого ты мешаешь им собираться, увеличиваешь штрафы, обливаешь грязью Градобоева, повышаешь зарплату милиции и ОМОНу. Готовишься жестоко разогнать митингующих. Но при этом популярность Градобоева продолжает расти, а твоя падает. И тебе не видать победы, даже если твой Погребец установит не двудонные, а трехдонные урны и завалит эти урны фальшивыми бюллетенями. Надо действовать прямо наоборот.
– Как? – нервно спросил Чегоданов.
– Надо делать все, чтобы площадь ломилась от народа. Чтобы на ней появлялись все новые и новые бунтари. Чтобы Градобоев выглядел твоим палачом. Чтобы площадь бурлила, как кастрюля с супом, а в нее вбрасывали все новые и новые специи и приправы. Лавровый лист в виде коммуниста Мумакина. Перец в виде революционного радикала Лангустова. Корицу в виде светской куртизанки Ягайло. Грецкий орех в виде еврейского активиста Шахеса. Чеснок в виде русского националиста Коростылева. Надо увеличивать под кастрюлей огонь, чтобы суп вспенился и полился через край. Пусть его гарь почуют в каждом городке и поселке.
– Зачем этот жуткий борщ? – недоверчиво спросил Чегоданов. – Зачем мне усиливать Болотную и делать из Градобоева моего палача?
– Надо показывать народу чудовищное лицо бунта. Надо пугать людей кровавой пастью новой революции, которая повторяет жуткий распад государства. Февраль семнадцатого, кошмар гражданской бойни, война всех против всех, лагеря, расстрелы, нищета, бегство лучших русских людей за границу. Надо сравнивать Болотную площадь с перестройкой, Ельциным, Беловежьем. России уготована судьба СССР, распад, оккупация. Надо сравнивать Градобоева с Керенским и с Горбачевым. Надо убеждать людей, что ты, каким бы нелюбимым и даже ненавистным ни выглядел, являешься последним защитником государства. Твое уничтожение является уничтожением государства, после чего Россия превратится в кровавую бездну. Кровью захлебнутся нищий и богач, еврей и русский, якут и чеченец. Только так ты можешь победить Болотную. Усиливая ее, сокрушить.
– Гениально! – Чегоданов с восхищением смотрел на Бекетова, и ноздри его страстно дрожали, по лицу снова бежали малиновые пятна. – Операция «Суп»! Ты великий повар, Андрей! На политической кухне нет тебе равных! Твои рецепты войдут в поварскую книгу русской политики! Но, согласись, есть риск, что этот отвар хлынет с Болотной и зальет Кремль. И главы соборов будут выглядеть как головки чеснока, а кремлевские башни покажутся вареными морковками. Где гарантия, что народ испугается революции?
– Даже банки не дают гарантий. Тем более их нет в политике. Риск огромен, но мой план основан на глубинном понимании русского сознания. Кодов, которые дремлют в глубине русского народа. Народ живет ужасно, ты лишил его благополучия. Но если народу предстоит выбирать между плохим государством и хаосом, он выберет плохое государство. Выберет тебя.
– Гениально! – повторил Чегоданов. Его выпуклые голубоватые глаза восторженно смотрели на Бекетова, как на своего спасителя, которому он вручает свою судьбу. – Что я должен делать? Что мы должны предпринять?
– Наша сегодняшняя встреча и наш план должны сохраняться в тайне. Об операции «Суп» не должен знать даже твой преданный нукер Божок. Я вернулся в Москву твоим врагом и буду мстить тебе за опалу, за унижение, которому ты меня подверг. Я войду в доверие к твоему палачу Градобоеву. Пользуясь моими связями, я приведу других оппозиционеров на Болотную площадь. Я найду среди телеведущих такого, кто слывет «телевизионным киллером». Он обрушит на народ всю страшную правду о грядущей революции и «великом русском хаосе», которым дышит Болотная. Сам же стану ездить по оборонным заводам, которые являются оплотом государства, где работают люди, все еще верящие тебе, ждущие, что ты наконец начнешь долгожданное развитие. Я стану формировать из них гвардию, Семеновский и Преображенский полки, которые в нужный момент выступят на твою защиту.
– Гениально! – повторил Чегоданов, порываясь обнять Бекетова, но удерживая свой порыв.
– Тебе станут доносить на меня. Говорить, что я предатель. Божок, чего доброго, захочет меня ликвидировать. Принести «сакральную жертву». Удерживай его от этого. Градобоев станет упиваться успехом, собирая на митинги несчетную толпу, но вдруг поймет, в какой западне оказался. Но будет поздно.
– Пусть хлебает этот суп! Пусть кашляет от перца, задыхается от горчицы, чихает от чеснока, икает от корицы, а потом выльет все это варево себе на голову! Мы победим! Мы начнем новую страницу истории! Мы созовем семеновских и Преображенских гвардейцев. У нас снова будут самые лучшие в мире самолеты. Самые быстроходные танки. Самые неуязвимые ракеты! Мы покончим с нищетой! Я притащу на Красную площадь олигархов, и они покаются перед народом. Вернут нефтяные поля, алмазные копи, рудники и заводы. Они приведут в Россию свои воровские деньги. Ни одного беспризорного, ни одного сироты, ни одной «слезы ребенка»! Народ нас поймет! Глубинные коды! Вера в свое государство! Я оправдаю эту веру! Мы построим новую Россию, и она запомнит наши имена!
Чегоданов обнял Бекетова, прижал к груди, и тот слушал, как громко стучит его сердце.
– Ты победишь, – произнес Бекетов, освобождаясь от крепких объятий. – Россия выиграет шесть необходимых ей лет.
– Да, шесть необходимых лет! – вторил ему Чегоданов.
Глаза Бекетова стали неподвижными, устремились к синим лесам, над которыми вставало белое облако. Ему привиделся отрок, над головой которого золотился волшебный свет.
Выходя из резиденции, Бекетов встретил главного телохранителя. Божок, льстиво улыбаясь, довел его до машины.
– Счастливого пути, Андрей Алексеевич, – сладко произнес Божок, но его маленькие глаза на безволосом лице краснели искорками граната.
ГЛАВА 6
Бекетов подошел к окну, наблюдая кипящий огненный крест – плазму Тверской и пылающий огнями бульвар. В сумерках осеннего неба, далеко, за домами, горели рубиновые звезды Кремля. Бекетов вглядывался в их туманное свечение, в котором чудилась бессловесная угроза. Он снова своим появлением потревожил их дремотный покой. Орхидея из глиняного горшка тянула длинные остроконечные листья. И Бекетов вдруг обнаружил, что среди листьев появился побег, тонкий стебель с тремя бутонами. Это открытие восхитило его. Мама из своих небесных садов посылала ему чудную весть. Среди черной предзимней Москвы готовила ему дар – белые целомудренные цветы, с которыми посылала свою любовь, свою молитву о нем, свою надежду на неизбежную, им предстоящую встречу. Бекетов коснулся губами бутонов, словно поцеловал любимое лицо.
Он отыскал в Интернете имя некогда известного телеведущего Михаила Немврозова, блиставшего на экране главного телеканала страны. Яростный и надменный красавец с сочным голосом оперного певца и осанкой героя-любовника, с веселыми злыми глазами, Немврозов владел искусством уничтожать репутации, превращать в труху напыщенных и властных вельмож. Бекетов до своей опалы и ссылки пользовался его услугами, оказывал ему протекцию. С его помощью наносил смертельные удары врагам государства в том его виде, в каком оно соответствовало его с Чегодановым замыслу. После вынужденного отъезда Бекетова Чегоданов убрал Немврозова с центрального телевидения, и тот мгновенно погас, провалился в мусорную яму бессмысленных и пошлых передач, которыми изобиловали третьесортные, одинаковые, как цветные обертки, программы.
Бекетов нашел Немврозова в убогой студии, свившей утлое гнездо в цехах разорившегося завода. Было тускло, дули зловонные сквозняки, сновали немытые и нечесаные ассистенты. Стены были обиты жестью, и все помещение напоминало мятую консервную банку.
Они сидели с Немврозовым за колченогим столом, на котором были рассыпаны замусоленные бумаги и стояла несвежая кружка с остывшим кофе. Бекетов с горьким недоумением рассматривал лицо Немврозова. Еще недавно холеное и мужественное, пленявшее женщин, наводившее страх на вельможных чиновников, теперь оно постарело, погасло, было покрыто желтоватой ржавчиной, словно долго лежало в уксусе.
– Да, вот видишь, в какую дыру меня запихнули. Рекламирую какой-то джем, какую-то вонючую патоку. Веду дебильное ток-шоу, где старые тетки рассказывают о первой любви. А что делать, Андрюша? Деньги на хлеб нужны, на бензин нужны, на портки, чтобы срам прикрыть. – Он хлопнул себя по засаленным джинсам, из-под которых торчали скомканные носки. – Чегоданов, сука! Мелкая тварь! Неблагодарная скотина! Мы столько для него сделали! Пахали на него, а он тебя загнал в дерьмовое захолустье, а меня засунул в козлиный зад. Не прощу! Отомщу ему по полной. Когда его начнут вытряхивать из Кремля, уж я повеселюсь! Покажу крупным планом, как он кровью харкает! Как пучит свои рыбьи глаза! Как колотится башкой о брусчатку. Этот Градобоев, какой мужик золотой! Вот это президент! Как он мочит эту гниду! Я просто в него влюблен. Пойду к нему наниматься. Он будет во мне нуждаться! Ему придется чегодановское дерьмо разгребать, чегодановскую челядь чистить. А я, ты знаешь, это делать умею! Я это делать люблю! Помнишь, как мы этих жирных свиней потрошили, ливер из них вынимали? – Немврозов захохотал, и в его серых глазах блеснула былая жестокость и веселая беспощадность.
Бекетов помнил, как по его наущению Немврозов устранял конкурентов Чегоданова на президентских выборах, где опасными соперниками выступали московский мэр и бывший премьер, почтенный представитель советской элиты. Немврозов использовал кадры, где мэр на Крещение окунался в ледяную прорубь, голый, в жирных складках, поросший по плечам и груди светлой щетиной. Немврозов монтировал эти кадры с изображением свиньи, которую режут, палят щетину, скоблят ее желтую жирную тушу. Водят ножом по соскам. Вспарывают живот, вываливая в таз липкую кровавую печень. Вытряхивают клубок кишок. Моют в мутно-красной воде вырезанное сердце. Иссекают ломти сала, выламывая голубоватые мослы. И все эти жуткие подробности перебивались кадрами, на которых мэр скалил крепкие зубы, охлопывал жирную грудь, сутулил тучные плечи. Немврозов при этом ахал, чмокал, похрюкивал, постанывал, и создавалось впечатление, что происходит заклание мэра.
Похожим образом он обошелся с премьером, который в то время перенес операцию на коленном суставе, куда ему поставили титановый протез. Немврозов показывал отечное, печальное, как у больного верблюда, лицо премьера, а потом помещал кадры, снятые в операционной. Взрезанное колено, шмотки мяса, бьющую из вены кровь, блестящий, жуткий протез среди кровавого месива, окровавленные руки хирурга. И снова больное лицо премьера, вызывающее жалость и отторжение.
После этих композиций популярность мэра и экс-премьера резко упала, и они не составили конкуренции Чегоданову.
– Предатель, мелкая душонка! Моль чекистская! Я его президентом сделал, а он мне жизнь сломал! Я не могу без экрана! Я звезда. Мое лицо – национальное достояние. Меня гаишники узнавали и честь отдавали. Майки с моим лицом выпускали. Девки у меня пуговицы с пиджака обрывали. А он прогнал с телевидения, заставил тухлый джем рекламировать. Ненавижу! Слушай, Андрей, пойдем к Градобоеву. Мы ему поможем срезать моль чекистскую. Ты мастер комбинаций, научишь его настоящей политике. А я ему интернет-телевидение налажу. Сделаю из него божество.
Немврозов с тоской осматривал обитую жестью студию, где погибал его талант, меркла слава, тускнело и старилось его знаменитое лицо. Он ненавидел и беспомощно сжимал кулаки, понимая, что время его ушло, удача невозвратно промелькнула и он обречен истлевать в этой грязной дешевой студии, орать на дурных ассистентов, пить кофе из несвежей кружки, обслуживать ничтожных дельцов.
– Миша, ты великий и несравненный. – Бекетов поймал его затравленный взгляд и вливал в него энергию света. – Еще ничего не кончилось, а только все начинается. Я вернулся. Чегоданов призвал меня и умоляет помочь. Он в беде и в панике, нуждается в немедленной помощи. И мы поможем ему. Я говорил о тебе. Он возвращает тебя на главный канал. Дает первоклассную студию. Зарплата, какой ты не видел. Персональная машина. Авторская передача в прайм-тайм.
– Ты издеваешься? – Немврозов зло оскалил собачьи зубы, которые раньше белоснежно блестели в его неотразимой улыбке. – Ты пришел поиздеваться надо мной?
– Мне некогда заниматься пустяками, Миша. Времени в обрез. Я пришел к тебе, потому что ты лучший, неповторимый, непревзойденный. Ты сделаешь то, что не по силам другим.
– Ты снова вместе с Чегодановым? Вы помирились? Ты хочешь вернуть меня на экран? У тебя есть проект? – Неверие в темных зрачках Немврозова сменилось умоляющей надеждой, от которой зрачки расширились и засияли. – В чем проект?
– Ты снова станешь звездой! Твое лицо станут обожать в каждом доме. Постовые опять будут отдавать тебе честь. И девушки станут носить майки с твоим лицом, за которым будут дышать их прелестные груди.
– В чем проект? – нетерпеливо перебил Немврозов.
– Ты должен уничтожить Градобоева. Превратить его в пыль. Рассыпать на молекулы. На элементарные частицы, чтобы он улетел в черную дыру Вселенной, откуда выпал. Ты понял?
– Как?
– Показывай площадь, показывай толпу! Неистовые лица, орущие рты, воздетые кулаки! Лицо Градобоева, ненавидящие, налитые кровью глаза! Говори, что он зверь, людоед! Ненавидит все русское, Кремль, соборы, Могилу Неизвестного Солдата! Он завербован, агент ЦРУ! Получает деньги от Госдепартамента! Предатель, власовец! Ворвется в Кремль и приведет за собой американских морских пехотинцев! Ненавидит Русское государство, хочет его уничтожить! Сеет хаос, как Керенский в феврале семнадцатого! Как Горбачев в августе девяносто первого! Его приход к власти означает распад территорий, гражданскую войну! Брат на брата! Расстрельные рвы! Избиение духовенства! Голод! ГУЛАГ! Уничтожение заводов! Унижение армии! Показывай его чудовищный лик, чтобы мороз по коже! И какую-нибудь свою свинью с перерезанным горлом! Или твой блестящий протез в кровавой жиже! Ты это умеешь! Ты гений! Ты лучший из всех, кого я знаю!
Бекетов впрыскивал в Немврозова огненные лучи, вливал в него раскаленную плазму и видел, как Немврозов меняется. Как выпрямляется, наливается соками тело. Опадает с лица серая ржавчина, и лицо белеет, розовеет, молодеет, обретает прежнее яростное, счастливо-безумное выражение.
– Я гений! Я лучший из всех! Я сделаю это! Я превращу Градобоева в кровавый окорок! Чегоданов, он молодец, нюх разведчика, властный инстинкт! Всем этим геям и лесбиянкам до него далеко! Он им устроит гей-парад! Мой дед на войне был истребитель танков! Я – истребитель танков! Обещаю, танк Градобоев будет подбит! Когда я могу начинать?
– Завтра. Студия готова. Лучшие операторы, режиссеры! Лучшие телекамеры! Начинай!
Немврозов засмеялся, стал тереть ладонь о ладонь, словно добывал огонь, и Бекетов видел, как сыпали из его ладоней сухие искры. Немврозов осмотрел своим счастливым бешеным взглядом студию, схватил кружку с недопитым кофе и шмякнул о жестяную стену, разбивая вдребезги.
Через два дня Бекетов, устроившись в мягком кресле перед телевизором, попивая из бокала сухое вино, смотрел передачу Немврозова «Смута». Бородатый монах в подряснике бил в колокол, и от рыдающих звонов взбухало сердце. Немврозов, простирая руки, восклицал:
– Люди русские, опять на Русь пришла беда! Опять на русские города и селения наползает темная смута! Опять явились бесы и с ними Князь тьмы, враг рода человеческого!
Болотная площадь переполнена темной толпой. Качание бесчисленных рук. Черные дыры ртов. Градобоев с яростным клекотом выбрасывает навстречу толпе железный кулак.
– Опять змей приполз к стенам Кремля и зарится на священные соборы! Опять покушается на святую царевну, ненаглядную нашу Россию!
На иконе извивается змей, раскрыв кровавую пасть. Его хвост касается стен златоглавого града. И у врат склонилась царевна, беззащитная перед чешуйчатым зверем. Всадник на коне нацелил копье в растворенную змеиную пасть.
– Люди русские, неужели мы опять отдадим государство на растерзание кольчатому гаду? Опять искусимся на змеиную лесть? Опять пойдем в услужение к зверю? Неужели хотим повторения русской беды?
С храма Христа Спасителя падают взорванные купола. Несутся по горящим степям конные армии гражданской войны. Стреляют в затылок пленным, и они падают с крутого откоса. Обугленные коробки домов в разоренных войной городах. Бредущие по дорогам толпы погорельцев и беженцев.
– Люди русские, кто из вас готов идти на Болотную площадь и пополнить армию зверя?
Снова толпа и оскаленный лик Градобоева.
– Кто, как бесстрашный Георгий, готов встать на защиту царевны, нашей родной России?
Икона, змей и царевна. Всадник с сияющим нимбом. И мелькнувший кадр с Чегодановым, который награждает крестами солдат и боевых офицеров.
Бекетов восхищался магическим даром Немврозова. Тот ворожил, колдовал, заговаривал. Шаманил, камлал. Его голос был похож на рыдания, на призывный вопль, на страстную проповедь. Он закрывал глаза руками, словно видел ужасное зрелище. Бил себя в грудь, словно рвал себе сердце. Молитвенно складывал руки, а потом жестоко и яростно грозил кулаком.
На экране возник какой-то пустырь, усыпанный отбросами, похожий на мусорную свалку. Женщина с растрепанными волосами, босая, в растерзанном платье, нетвердо стояла. Ее изможденное лицо было в синяках и кровоподтеках, голые руки и ноги в ссадинах. Кругом топтались бомжи, кидали в нее комья грязи, плевали, норовили ущипнуть и ударить. Она не могла защищаться, вздрагивала от боли. А вокруг смеялись, хватали за платье, дергали за волосы.
Немврозов вопрошал:
– Мы оставим нашу Родину-Мать на растерзание негодяям? Чтобы они насиловали ее, сдирали одежду, смеялись над ее наготой? Мы, трусливые и гадкие дети, не умеем защитить нашу матушку Русь?
Осквернители продолжали надругательство над женщиной. Один ударил ее хлыстом. Другой пнул ногой. Их оскалы, зубы, толстые губы, выпученные глаза, крючковатые носы были отвратительны и ужасны, как лица на картине Брейгеля «Несение креста». И среди этих лиц вдруг возникал Градобоев, остервенелый, хохочущий.
– И разве не найдется среди нас воин, способный отстоять Родину?
И опять икона с Георгием Победоносцем в алом плаще, золотое копье вонзается в змеиный зев. И мимолетно – Чегоданов в кабине истребителя, прилетевшего в дымящийся Грозный.
Передачу завершил Немврозов с воздетой рукой, стоящий в позе Кузьмы Минина. Нахмурив брови, с суровым и пламенным лицом героя, он воскликнул:
– Родина-Мать зовет!
Бекетов не ошибся в Немврозове. Особенно хороша была постановочная сцена с мучениями женщины и характерной внешностью мучителей, чей облик должен был отталкивать зрителей.
– Молодец, Михаил! Ты лучший актер современности! – позвонил он Немврозову и допил бокал сухого вина.
