Во дворе, где радиола на конце иглы держала Нить мотива и луны лимонный диск, Пробивал гитарой-соло какофонию квартала Такт за тактом ливерпульский гитарист.
А потом игла чихала, открывалась дверь балкона, Дом полночный пестрой шторой делал вдох… В послезвучье возникала темноглазая икона, И отскакивали пальцы от ладов.
И шептал полночный идол в огорошенное небо То ли имя, то ли рифму, то ли бред. И казалось мне, обронит: «Милый мой, сейчас я выйду, Мне родительское слово не запрет».
Мирно спал киоск с газетой, где объявлен был крамолой Этот парень, что с пластинки хрипло пел. Но парили над запретом эта девочка и соло, И над ними – звезды, белые, как мел.
А вчера на углу, там где очередь кольцом, Мы столкнулись с ней к лицу лицом. – Я узнал вас по ногам и духам. Не узнали и подумали вы: хам.
Вот ведь время лица как подправило — Ни на ощупь не узнать, ни на глаз. И разговор у нас по правилам: Хвастайтесь, я радуюсь за вас!
…Толстый, глупый и довольный, вот он, Как павлин, как майский мотылек, Щурится со свадебного фото — Ваш уже законный кошелек.
А фото мне не нравится, но я совсем не злюсь За то, что на картиночке не я вас приласкал. Но в складках платья вашего спит дорогая грусть. И в кольцах изумрудных – зеленая тоска.
А вчера на углу без запиночки и в лоб Оценили вы мне свой гардероб. И что на скрипочках у вас детвора — То ли дело! – А что я вам пел – мура.
Вот ведь слово – как назло застряло в горле — Не пропеть, не выговорить враз. И разговор у нас по форме: Хвастайтесь, я радуюсь за вас!
…Звоном, хрустом и шуршаньем полный Снимочек – не взять, не упрекнуть: Катят вас брильянтовые волны Золотому берегу на грудь.
А остальное мелочи. И я гляжу вдогон — Всего тебе хорошего, пей сладко и до дна. А все-таки та девочка выходит на балкон, И в платье ее грошевом спит медная струна.
1990 г.
Воробьи
Проститутки на Тверской, как воробьи, Жмутся с холода к шныряющим авто. Подобрал бы кто, уж тут не до любви — Под дождем стоять, распахивать пальто.
Поиграл бы кто хоть в теплые слова (Ну, какие, к черту, «бабочки» в мороз!). Где же ездишь ты, богатая братва — Глазки синие, как медный купорос?
Где бы выловить, чтоб – денег три мешка? Поделили, всем хватило бы расцвесть. А что возьмешь с приезжего лошка — На помаду да на пару раз поесть.
И столичная презлая суета Не поверит ни слезам и ни словцу. Время – за полночь. Ну, где ж вы, блатата? Привезли бы, что-ль, богатую овцу.
Синим пламенем гори она, дыми, Папиросочка кайфовая в горсти. На Тверскую со студенческой скамьи — Мать узнает, зарыдает, не простит.
И красива, и собой не лимита, И с артистами могла бы покутить. Может, просто улица не та? На Лубянскую пора переходить.
Что за осень – на асфальте ни листка, От неона ночи светлые, как дни. Вот и розочки голландские с лотка Тоже маются – приезжие они.
Тоже ввалятся сегодня в чей-то дом. (Ну какие, к черту, жрицы от любви!) Принцы… Ротшильды… Но это все потом. А сегодня – на Тверской. Как воробьи.
1997 г.
Воспоминание
Смеется девушка чему-то у фонтана, Ей все обыденное – сказочно и странно, И провожатый – молод, мил и мимолетен — Смешит ее стихом на самой верхней ноте.
Талдычат голуби и кланяются низко На шпаги ног прелестной чудо-гимназистки. Я – провожатый. В одиночестве – беда нам. Горит июль. Мы оба в небо бьем фонтаном.
На кон замётано, что юность накопила — Кривится девушка над горечью у пива. Слова срываются с проворством воробьиным, Улыбка мается собой в бокале винном.
И фонари вокруг в почтительном поклоне Купают ноги в акварелевом неоне. Две тени сходятся, и путаются космы. Смеется девушка так ветрено и просто.
Все как в кино. Все на пределе, как на гонке. И только нет ни тормозов, ни кинопленки, И за пустяк в душе сражаются армады, И вкус победы – вкус пронзительной помады.
Смеется девушка чему-то у фонтана, Ей все обыденное – сказочно и странно. И весь сюжет случаен, чист и мимолетен. И оборвется он на самой верхней ноте.
1990 г.
Вот мы и допели
Вот мы и допели, Дошагали, долюбили, как могли. Давние капели Нас дождями в эту осень занесли. Как случилось, если Не заладилось ни сердцу, ни уму — Лето были вместе, Ну а в осень забрели по одному.
Помнишь, пели птицы, Наряжая в побрякушки тишину? Как тут не влюбиться, Как на мысли не повесить пелену, Как не рваться летом, Загоняясь на попутном лихаче? И молчать об этом, Засыпая ранним утром на плече.
Я к другому дому Зашагаю по заснеженной поре, Ты споешь другому В позолоченном нагретом сентябре. Тихими кругами Подрожит и успокоится вода. Все, что было с нами, Не вернется ни за что и никогда.
Где же ты? В далеком городе Ветер кружит желтые листы. След простыл — Мы оба гордые. Где же ты?
2009 г.
Вчера
Плясал вчера на крышах города Со снегом дождь. И мне казалось, из-за холода Ты не идешь. А мне казалось, что назавтра ради нас придет жара. Но завтра кончилось вчера.
И звали ветки, ветром всклочены, Тебя одну. Орали трубы водосточные Сквозь тишину, Что завтра лето прошлогоднее опять придет с утра. Но завтра кончилось вчера.
И никому на свете дела нет, Где этот зной. И почему похолодело – в снег — Перед весной? Наверное завтра всем черемухам цвести опять пора. Но завтра кончилось вчера.
Под танго водосточных труб Среди двора, Гляди, танцуют на ветру Мое с твоим Вчера.
2007 г.
Вы бросили якорь
Волны сдвинулись с такта, И рассыпался в клочья прибой. Вы, как белая яхта С белокруглой вихлявой кормой,
Протаранили ночью Все, что встало на вашем пути, И якорь бросили прочно До утра у меня на груди.
И глядел исподлобья На меня солнцедиска колосс, Как взрываю я хлопья Золотых несусальных волос.
И, забывши про иней, Холодящий рассудок виска, Ниже всех ватерлиний Опускается сладко рука.
Я в войне с целым миром, Я собой над войсками – верховн. Источаюсь, как миром, Золотыми слезами стихов.
Я – поэзии дьякон, Причитая, у моря бродил. Вы здесь бросили якорь. Так пришлось – у меня на груди.
2005 г.
Выпейте с поэтом
Девки в мини-юбках, Выпьемте со мной, Бляди ли, голубки, Водки ледяной.
В этом шуме-гаме Вам ли невдомек, Что набит деньгами Я, как кошелек.
Выпьем, девки, в сквере, Просто, без спанья — Нынче кто поверит В слово без вранья.
Завершают сутки Стрелки – скок-поскок. Девки-проститутки, Жены на часок.
К разъядреной маме Гнать бы вас в пинки, Да виной пред вами Все мы, мужики.
Виноваты – слабы, В чем-то знать хворы, Коль хватают бабы Негров за херы.
Горькие причины По нутру скребут — Ихние мужчины Наших баб ебут.
Доллары-бумажки Лэйблово шмотье. Эх, вы дуньки-машки — Катанье-мытье.
Злобой-беленою Что тут исходить — Сами мы виною, Нам ли баб судить?
Поздно бунтоваться — Век давил испуг. Голь и гром оваций — Дело наших рук.
Ах, вы сони-вари — Круглища румян, Тьмой бесполых тварей Век наш обуян.
Сверху – кнут без меры. Снизу – сплошь гробы. Крестит поп без веры Толоконьи лбы.
Потому, простите, Каюсь, виноват. Потому крестите Нас в ядреный мат.
Выпейте с поэтом, Чтоб вовек веков Помнило об этом Племя мужиков.
1990 г.
Гитара и шарманка
Гитара спорила до хрипоты С невозмутимою шарманкой: «Как можешь ты, как можешь ты Одно и то ж до поздноты, И в ясный день, и спозаранку?»
Терзался струнами потертый гриф, Шарманка сонно отвечала. Но иссякал ее мотив, На полуслове прекратив, И начиналось все сначала.
Я играю, я играю, По чужим дворам шагаю, Наша музыка – «шарман».
Жучка, шляпа вниз тульею — Мы живем одной семьею, Право-слово, не обман.
При свечах или при звездах Звуки легкие, как воздух, Слух ласкают и парят.
Для глухих, немых, незрячих Верно служит старый ящик Много, много лет подряд.
Я играю, я играю, Не хвалю и не ругаю, Мой хозяин мил-хорош.
Как бы ручку ни крутил он, Отвечаю я мотивом — Мы поем одно и то ж.
А продаст меня другому, Хоть плохому, хоть какому, Как наскучившую кладь —
В ту же стойку встанет жучка, Так же в руку ляжет ручка, И начнется все опять.
Мой хозяин звезд не схватит, Но зато за это платят, И врагов не наживешь.
А вот твой – поэт ретивый — Ищет новые мотивы — Так и сгинет ни за грош.
Я играю, я играю, Восемь нот перебираю. Скажут: «Смолкни!..» – Я молчу.
А твоим певцам-страдальцам Рубят головы и пальцы. А я ручку, знай, кручу.
А я ручку, знай, кручу. А я ручку, знай, кручу…
1985 г.
Голубок
Мир звенел победным маршем И цветные видел сны. Ей хотелось быть постарше Аж на целых две весны.
Ну а мне – как на картинке — Перекрасить мир в свое, И податься к той блондинке, И с порога взять ее.
А в небе белый голубок, перышком парящий, Ищет пару, ищет пару – ту, что быть должна. А над ним – бумажный змей, он не настоящий, Потому что змею в небе пара не нужна.
А потом под звуки ночи От блондинки брел к другой — Ее юбки – всех короче — Мне маячили ногой.
Все духи в одном флаконе, Мир окрестный беленя, Оживали на балконе И спадали на меня.
А в небе белый голубок, перышком парящий, Ищет пару, ищет пару, облетает свет. А над ним – бумажный змей, он не настоящий, И поэтому для змея пары в небе нет.
Летний дождь сбивает звуки И смывает, как слеза. Расцепились наши руки, И упали в пол глаза.
Доиграла, как пластинка, И оставила клише Эта самая блондинка Белым перышком в душе.
А в небе белый голубок, перышком парящий, Ищет пару, ищет пару на лихой петле. А над ним – бумажный змей, он не настоящий, Потому что настоящий тот, что на земле.
2003 г.
Городской роман
Мы играем в городской роман С белокудрой лахудрой. У нее скрипмя скрипит диван, И будильник душу режет утром. Бросить бы – не больно-то роман заманчив, — Но что-то есть в них, в этих кукольных кудрях. Шаркает, пиликает под ребрами шарманщик. Сладко так пиликает внутрях.
Врет пластинка, перепачкана в вине, Нерв последний надрывая. И пальто мое, распятое в стене, Ищет вешалка другая. Голосом прокуренным погода ропщет, Но хлопнуть дверью не поднимется рука. Брось ее!.. Но жизнь ее растопчет. Или в рог согнет наверняка.
Мы играем в городской роман Так азартно и несладко. И шарманщиков под ребрами шалман Голосит, хрипит, вопит на все повадки. Милая, орет будильник, уходить бы нужно. Но миг побудь еще глуха, раздета и слепа… Да выгонят тебя с постылой службы. Сквозь очередь не даст шмыгнуть толпа.
1990 г.
Горожанка
Аэропорт переполнен, И в суете бесполезной слепа, Очередь ходит, как волны, И нас разделяет друг с другом толпа. А женщина просто красива, Просто кого-то пришла провожать. К ней так и тянет нечистая сила, Но мне уезжать. Мне уезжать.
Что толку в прощании длинном, Раз поцелуй не слетает с руки. Взвоют по-бабьи турбины, И промахнутся амуры-стрелки. И все же на профиле этом Взгляд невозможно не удержать. Но я невольник, невольник билета. И мне уезжать. Мне уезжать.
В раз первый и он же последний Состроим смешные улыбки легко. Ни слухов вокруг нет, ни сплетни, И нет удивленья, конечно, ни в ком. Но зеркальцем синим освечен, Я стану в дороге себя ублажать. А больше прикаяться нечем. И мне уезжать. Мне уезжать.
Она улыбается в такт. А мне так жалко, Что снова колеса мои завертятся. Красивая, просто так, горожанка С глазами из синего зеркальца.
1999 г.
Давай, пиши
Ударит полночь, но не спится, И не идет на ум строка. Но раз не выпало влюбиться, Есть пара слов, наверняка.
Их ангел с музой в танце нежном В пустой нетронутой тиши Произнесут легко-небрежно, А ты пиши, давай, пиши!
Я знаю – женщина услышит Два эти слова в тишине. Сейчас перо их ей напишет, Но этих слов так мало мне.
А вдруг откроет правду память — А в ней я, кажется, грешил. Грехи в два слова не исправить, А потому, давай, пиши!
А этой женщине не спится, Но знать того мне не дано Как горько в пол слезам катиться Через ресницы перед сном.
И ангел с музой, бедолаги, Как копья взяв карандаши, Кричат и скачут по бумаге: – Давай, пиши! Давай, пиши!..
Как самой милой девочке Цветов не подарил — Цветы… Какие мелочи — Ты голубем парил. Как самой милой девочке Крылом не вытер слез, А ветер дрогнул веточкой, Взмахнул да и унес.
2013 г.
Два «прощай»
Состав вздохнет и тихо тронет, Устало визгнут тормоза, И на задымленном перроне Твоя останется слеза.
А впрочем – капля непогоды, Из глаз слетевшая мельком, Где два «прощай» – слова-уроды — Согнули шеи под гудком.
И через миг слоны-подошвы Ее растопчут по пыли. Ну вот и все. Хандра о прошлом Уже не встанет из земли.
Но память, ты одна по крохам Готова все перетряхнуть. Я знаю: фразам-скоморохам Уже проделываешь путь.
И вслед готова хоть по шпалам, Не озираясь на флажки. Но слишком вялы, слишком малы Ее наивные шажки.
И стыкам в такт мигая пьяно, Фонарь – полуночный синяк, Под рев фальшивого баяна Вдруг плюнет светом в товарняк.
И дым ушедшего, клубами В зрачки пролившись, невесом, «Прощай» с «прощай» ударит лбами И зло швырнет под колесо.
1986 г.
Два сна
Я вчера тебя катал во сне на своей яхте, Даже личный самолет был, облака мотал на винт. И светился Млечный Путь, но на аллеях было ярче, И звучал над всем сто раз хит, где ни слова про любовь.
Я вчера тебе в своем сне подарил остров И на мраморный причал свез кораблей заморских груз. Сотни пушек попалят пусть в нашу честь, просто. И услышал: «Дорогой мой, лучше я с тобой без них проснусь».
А сегодня был другой сон – по пустым трущобам. Зарешеченных окон грусть, грохот кованых дверей. И насущный хлеб у нас был, но добыть еще бы, А звезде над головой так не хватало фонарей.
И без счету раз во сне твою я терял руку, Резал пальцы о стекло луж и для замков греб песок. И просил меня простить – в крик! – за твою муку. И услышал: «Дорогой мой, лучше будет пусть таким сон».
Бей в барабан. Но гром громче раскатит. Струны терзай – не хватит ладов. В клавиши бей. Но и клавиш не хватит, Если на них не играет любовь.
2014 г.
Две чашки
Лощеный хмырь – дитя стилистов — Глядел с обложки в небеса, И вы журнал листали быстро, Присев в кафе на полчаса.
А я сидел, томясь в окошко, Напит и, кажется, небрит, Приняв в сравнении с обложкой Непрезентабельнейший вид.
Но красота – страшней нет силы — И нервность ваших сигарет, Она толкала и манила Придвинуть к вам мой табурет.
И в миг, когда в кофейной чашке Вам увидался отблеск дна, Я взял манеры, взял замашки И оторвался от окна.
Как карандаш цветной в пенале Я был заточен рисовать. Я рисовал, а вы кивали Про жизнь, и снова, и опять.
И карандаш вам тоже нужен, Ломая грифель, расчеркать Про нелады с жильем и мужем, Чтоб тушью вхлип не растекать.
Все как в кино. Но рвется пленка. И я от выхода взгляну — Вдруг две кофейных чашки звонко Уложатся одна в одну.
Но стол тих-пуст. Что пил, что не пил. Лощеный хмырь журнальный – вслед. Две чашки порознь. И пепел — Свидетель нервных сигарет.
2013 г.
Девочка-иголка
Чего тебе от жизни не хватает? На чем тебя поймала наркота? Душа парит, а тело пропадает — Лишь год прошел, а ты уже не та. Есть прозвище тебе – любовно и надолго: В компании своей ты – «девочка-иголка».
Твой крепок сон, а рядом спит безбожник. И кажется хоромами нора, Где каждый вечер дьявольский художник Отравленные краски подбирал. И ангелы, что вслед кружили белой стаей, Синими, зелеными на небе стали.
Уколется по вене, Заботает по фене Золотая молодежь. Покорно и без толка, Девочка-иголка, Зачем ты вновь сюда идешь?
1995 г.
Девочка-огонь
Как время пролетает быстро, И, кажется, забыл ее. Она живет и мечет искры Уже на сердце не твое.
Но, вдруг, она опять навстречу, И, вот, опять мы говорим: Давай, как было, в летний вечер Пожаром погорим.
А звезды в небе одиноки — Так много их и все – ничьи. А в жизни после рек глубоких Так хочется нырять в ручьи.
И ты опять стоишь так близко — Руки коснулся – и пропал. И, вот, опять слетает искра На пушечный запал.
Ты – девочка-огонь, Чтоб завтра не жалеть О том что ты была…Была. Ты – девочка-огонь, Давай с тобой гореть Дотла… Дотла.
2017 г.
Девочка в четырнадцать с любовью
Говорила мне когда-то это Девочка четырнадцати лет — Задохнуться в запахе букета, Слиться в танце белом – на паркет.
И так в шею мне впивала пальцы, Что уже не вырвать, не отвесть. Белый танец и цветы-страдальцы В память камнем канули – бог весть.
Но следы до сих, как когти рыси, Теплят, колют и гоняют вспять. Что ж букетом тем себя не высек, Глазом что ж не смог не захлипять?
Где под тучи с поступью слоновьей, Под показ небесного кутюр, Об меня в четырнадцать с любовью Девочка ломала маникюр.
2016 г.
Девочка из лета
Грянет ночь глухим дуплетом Над погашенным двором, А бумага вспомнит лето Под блуждающим пером.
Ветер листья в злые клочья Растерзает во хмелю. Вот теперь я знаю точно: Я опять тебя люблю.
Все как снилось, увлекая, Так чего же надо мне? Ты красивая такая Танцевала при луне.
Под свирели, под басы ли, Там, где нынче тишина, И следы твои босые Смыла теплая волна.
И в руке, как нож холодный, Я сжимал ее билет, И змеюкой подколодной Выползал прощальный бред,
И держала, как злой заступ, Пыльный поручень рука Милой девочки глазастой До последнего гудка.
Двор безмолвный, мне бы впору Заблажить по всей ночи: – Где украсть, какому вору, От души ее ключи?
Под аккорды, под куплеты Чей забор перемахнуть, Чтобы девочку из лета Хоть на миг опять вернуть?
Вспомнил я про это, Остальное показалось – суета. Девочка из лета. Девочка из лета-та-та-та-та…
2001 г.
Девочка под дождем
В городе дождь. В городе сон. Ветер сырую листву волочит. Фары, как нож Мокрый картон, Режут мой город на части в ночи.
Жаль, что художником быть я не рожден. Вот и картина – творенье божественных рук: Девочка под дождем. Девочка под дождем. И никого вокруг.
Лужи без дна. Небо без дна. Я – посреди, оборвав якоря. Это она. И не она. В этом дожде я такую же потерял.
– Жаль расставаться, давай переждем. – Жаль, – отвечала, – но дождь промочил глаза… Девочка под дождем. Девочка под дождем. Так много лет назад.
Вот и нашлась, В дождь пробралась, Локти содрав и посбив каблуки. А ночь все быстрей Льет акварель И размывает глаза ее – васильки.
Там, где я маюсь в ночи, осажден, Там, где натурщица мокнет навзрыд, чуть дыша… Девочка под дождем. Девочка под дождем. А имя ее – Душа.
2000 г.
День рождения
Вам завтра 25. И званый люд, Я верю, изойдет на комплименты. Я верю, треснет стол от вин и блюд, Собранных соответственно моменту. Охапкам роз не хватит в доме ваз, Не хватит слов воздать хвалу фасону. Меня здесь нет. Но поздравляю вас Гудком автомобильного клаксона.
Я знаю, грянут вилки и ножи Почище, чем на поле Куликовом, И голос из колонок заблажит О том, что кто-то где-то цепью скован. И в час, когда затеют перепляс, Со стенки если грохнется гитара, Считайте, это я поздравил вас, Тепло и громко, в самый миг разгара.
Квартирный пес ваш выкупан ко дню, Надушен, нацелован и – по кругу. К тому же, он участвует в меню — Он умный, он во всем заменит друга. Но если он на шею прямиком Сорвался, ощетинился, залаял, И если вам в губу вцепился он, Считайте тоже – это я поздравил!
Я верю, все хлебнут на брудершафт. Друг друга за грудки никто не схватит. Никто «ерша» не халкнет, оплошав, И ни один не ляжет спать в салате. И вы, блеснув собой (само собой!), В кругу гостей – большой бриллиант в оправе… Но если драка, если мордобой, Вы скажете: «Нас Новиков поздравил!»
Вам завтра 25. Я верю, грусть Берет, когда пирог в свечах, как ежик. Я к вам навряд ли в гости соберусь, Да и навряд ли мне ваш муж предложит. Но если вы на несколько минут Сбежите вниз (для вас почти нет правил), И если вас до завтра не найдут, Пусть знают: это я пришел, поздравил!
1988 г.
День рождения (31 октября 1984 года)
Сегодня день в календаре настенном Отмечу я не крестиком – кружком. И мы его отпразднуем отменно С единственным сокамерным дружком.
Петруха – мой товарищ по жилищу — Сегодня гость и друг в одном лице. – Санек, вставай! Вставай, Санек, дружище, — И, как всегда, добавит мат в конце.
Нас двое в этой маленькой клетушке. Купаясь в колком дыме сигарет, Мы шутим: эй, тюремные кукушки, Кукуйте, сколько нам отмерят лет?
Все впереди неясно, шатко, зыбко. – Давай, Петро, вари тюремный чай, — И мы, лицо состроивши в улыбку, Глотаем, дуя, горькую печаль.
Потом начнем болтать про развлеченья И, укатив за тридевять дорог, Пачушку стограммовую печенья Прикончим, как рождественский пирог.
Потом откроют дверь, меня окликнут, Петруха сунет пачку папирос, И целый пост к замкам дверным приникнет И угадает: снова на допрос.
Потом вернусь. Курнем. Опять заварим. Былое вспомнить снова захотим. Махнем к нему в его родные Гари И снова по Восточной полетим,
Заглянем в гости к преданному другу, Любимых вспомним, каторжно вздохнем… И стрелки, завершая бег по кругу, Замрут на стенке тридцать первым днем.
1984 г.
Дом под снос
Как просто, тихо, без речей, Решился будничный вопрос: Мой дом, теперь уже ничей, Приговорен – идет под снос. Еще денек – и крыша с плеч, Сползется гусеничный лязг. На пустыре, где стенам слечь, Устроят бревна перепляс.
Где белый голубь на шесте, Где в мае яблоня в фате, Где звоном битого стекла — Гляди – стрижи из-за угла, Где по натянутой струне Танцуют тени на стене, И чертит детская рука Границы мира с чердака.
Не дом – корабль кверху дном. Один – и ты уже не флот. Большим растерзанным окном Кричал его беззубый рот: «Здесь больше некому стеречь В горошек ситцевую ночь!.. И на траву, как было, лечь, И полететь куда-то прочь».
Где белый голубь на шесте, Где в мае яблоня в фате, Где звоном битого стекла — Гляди – стрижи из-за угла, Где по натянутой струне Танцуют тени на стене, И манит пальцем на крыльцо Кавказской пленницы лицо.
Что здесь задумано потом — Благословенным трижды будь! Конечно, дом, конечно, дом Построят здесь когда-нибудь. Каркас, затянутый в бетон, Глаза окон – во все концы. «А где же тот?.. А где же он?..» — Весной замечутся скворцы.
Где белый голубь на шесте? Где в мае яблоня в фате? Где звоном битого стекла — Гляди – стрижи из-за угла? Где по натянутой струне Танцуют тени на стене, И тихо лестница-клюка Живет под мышкой чердака.
